Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 130 страниц)

– А давай поселимся вместе!– предложила мне она.

– Давай– согласилась я с ходу.

И мы прожили в одной комнате все 5 лет и даже ни разу за все это время не поругались по-настоящему. Знавшие нас обеих часто удивлялись потом нашей дружбе: мы были настолько разными, что казалось, у нас вообще нет ничего общего. А тем не менее, мы прекрасно уживались! У нее я наконец-то научилась тому, чему меня не смогли научить ни дома, ни в школе – общению с людьми. Думаю, что меня и притягивало в Лиде то, что она была такая непохожая на меня саму. А ее ко мне, кроме прочего – и то, что я совершенно не интересовалась интересующей ее мужской частью студенчества, и то, что я практически всегда уезжала домой на выходные, оставляя свободное место в комнате…. Как вы уже поняли, Лиду очень интересовал противоположный пол. Причем как-то определенными контингентами. На первом курсе– только милиционеры, потом их сменили азербайджанцы, потом – комсомольские работники… На первом курсе она мечтательно рассказывала нам различные выдуманные ею романтические истории, которые непременно заканчивались так:

– А ты идешь по аллее с милиционером, и…

Лида была почему-то очень низкого о себе мнения, была уверена, что все равно никто на ней никогда не женится потому что она «такая старая» и легкомысленная, хотя легкомысленной быть ее никто не заставлял, и она даже не столько ею была, сколько производила такое впечатление своей манерой разговора. А на самом деле она очень преданно и долго любила одного и того же человека, только свои чувства к нему почему-то выражала в постоянных над ним издевательствах…. Это было как закон природы – если Лида Басина над кем-то сильно издевается, значит, она по-настоящему в этого человека влюблена. Как Беатриче в «Много шума из ничего». Но мужчины таких вещей не понимают. Тем более азербайджанские.

Лида Басина была ходячим интернационалом. Она родилась в Казахстане, в семье геологов, которые познакомились друг с другом в Туркмении в пустыне Каракумы. Она немного говорила по-казахски, немного по-польски и совершенно свободно – по-украински, хотя на Украину переехала уже достаточно большой. Басины до Житомира успели пожить в Краснодарском крае, в Донецкой области и даже на Сахалине! Я тогда еще не знала, что хотя Лида и еврейских кровей, но она из тех евреев, кто чувствует себя русскими – по воспитанию, по культуре, по всему, и считает это намного важнее этнического происхождения. Конечно же, она была права. Это намного важнее. Будучи совершенно русской по духу и по воспитанию, Лида тем не менее обладала чисто еврейским врожденным чувством юмора, о котором вскоре уже в институте у нас начали ходить легенды. Если себя я считала в какой-то мере способным человеком, то Лида была не способной, а по-настоящему талантливой. Если бы она решила только своим талантом воспользоваться, она легко бы могла стать поэтом, писателем, ведущей на телевидении – кем угодно! Но она была немного ленива. А кроме того, уже попыталась 2 раза поступать в театральный и не попала – то ли из-за южного говорка, как героиня Ирины Муравьевой в фильме «Карнавал», то ли потому, что она была маленькая и, говоря словами Карлсона, не первая в мире красавица, хотя и очень милая. У нее было необычное сочетание бархатно-карих глаз и светлых, почти пепельных волос, толстые очки и фугура, фирменным элементом которой она сама называла «пузо Басиной». Нет, Лида вовсе не была толстой, наоборот – худенькой как спичка, по почему-то на этом фоне худой спины у нее выступал довольно круглый животик. Лида была старше меня на 2 года.

Третья наша соседка по комнате – Валя с большими голубыми глазами и длинным носом, к сожалению, в наш коллектив не вписалась и довольно быстро переехала от нас, причем со скандалом, заработав до этого прозвище Лошадь. Это была домашняя, избалованная девочка из Нарьян-Мара, невесть как сумевшая пройти в институт как нацкадр. Дело в том, что определенное число мест у нас на курсе оставлялось под национальные кадры из различных республик. Конечно, с одной стороны это была лазейка для блатных местных сынков и дочек разных начальников, и многие из таких студентов – из Мордовии, Грузии, Калмыкии– потом почти сразу с курса отсеялись. С другой стороны, многие национальные кадры – из Узбекистана, Литвы, Эстонии, Армении – вполне успешно завершили у нас учебу и вернулись туда, откуда их направляли. Но Валя вовсе не была ненкой – какое же она имела право быть посланной на учебу от Ненецкого национально-автономного округа как нацкадр? Меня очень покоробило, как высокомерно она отзывалась о ненцах. Но еще больше покоробило нас с Лидой, когда из дома ей прислали посылку с морошкой, а она даже и не подумала никого этой морошкой угостить – хотя до этого уплетала за обе щеки и Лидино украинское сало, и мои бабушкины пироги. Вместо этого Валя вывесила посылку, чтобы не испортилась, за окно, а по ночам, когда мы ложились спать, доставала свою морошку и в темноте, прямо в постели начинала ею чавкать. Думая, видимо, что мы ничего не замечаем. Почему ее нельзя было есть при свете и днем, а непременно надо было есть тайно от нас, мы так и не узнали. Мы решили ее проучить. На следующий день мы купили в буфете по большому зеленому сочному яблоку и, как только Лошадь накрутила бигуди, выключила свет и разлеглась, мы с Лидой достали из-под подушек свои яблоки и захрумкали ими дуэтом изо всей силы… На следующее утро морошка из комнаты исчезла совсем…

А вскоре исчезла и сама Лошадь: ее нежные нервы не выдержали такого сурового испытания, и она перешла жить на частную квартиру, а к нам поселилась Люба Сафонова из нашей же группы. Так сложилось наше трио.

Люба была дочкой шофера-дальнобойщика и воспитательницы детского сада из Курска. Она была медалисткой– из тех немногих, кто поступил в институт, сдав всего один экзамен. Но общаясь с ней, если честно, трудно было это заметить. Это была открытая, справедливая девушка, говорившая тебе всегда в лицо то, что думает – но грубоватая и немного вульгарная. Щеки ее были накрашены румянами почти как у клоуна в цирке. Люба очень стремилась во всем подражать Лиде, но то, что в поведении Лиды было элегантным и очаровательным, в исполнении Любы получалось почему-то плоско и пошловато. Мы с ней тоже считались подругами, но настоящей глубокой дружбы, с пониманием по душам у нас никогда не было. Просто Лида была нашим связующим фактором.

Люба и Лида обычно вместе ходили на свои подвиги, которые были не по мне, и я в это не вмешивалась. Еще на первом курсе в жизнь Лиды ворвалась ее большая любовь – азербайджанец по имени Нариман. Ворвалась она нежданно и негаданно, когда однажды вечером Лида пошла на кухню ставить чайник. Под крики и стук ломов, которыми Нариман и его старший брат Латиф чистили там наш мусоропровод… Нариман и Латиф были студентами авиационного института, а чисткой мусоропровода в общежитии они подрабатывали. Родом они были с юга Азербайджана, с Талышских гор, и по-русски говорили с сильным акцентом. Мы с удивлением узнали от них, что в авиационном институте для азербайджанских студентов вместо занятий по иностранному языку давали дополнительные уроки русского. Впрочем, технические специальности такие сложные, что нужду в подобных занятиях вполне можно было понять.

В тот же вечер милиционеры были забыты Лидой навсегда. По крайней мере, до тех пор, пока она сама не пошла на работу в органы УВД по окончании института… Всю ночь она ворочалась в постели, а на следующий день после лекций пошла в книжный магазин и купила себе русско-азербайджанский словарь. Еще через несколько дней она уже пыталась самостоятельно выучить азербайджанский:

– Мен сэни сэвирем … Нариман, а как по-вашему будет «Ой, какой интересный мужчинка!»?

Нариман хмурился, не понимая, зачем это ей надо знать такое, но все-таки говорил.

– Ой, как красиво! – восхищалась Лида. – Представляешь себе, идет по лестнице Латиф, а я ему – «Нэджа мараглы огландыр!»…

Нариман хмурился еще сильнее.

Так мы познакомились с нашими соседями– будущими авиаторами. Как и все технари, они не воспринимали нашу гуманитарную учебу всерьез. Когда новоиспеченный кавалер Любы, Мукаддас, которого все звали просто Мишей, сдал сопромат, он сказал ей с легким презрением в голосе:

– Подумаещь, историки… Сказка рассказал, пятерка получил!

Ни у кого из нас не было никаких предрассудков в отношении азербайджанцев или любой другой из наших советских национальностей. Ну, азербайджанец, и азербайджанец. Главное чтобы человек был хороший. Лидина одноклассница, которая тоже училась в Москве, но в Тимирязевке, еврейка, вышла замуж по большой любви за киргиза и уехала с ним в Киргизию. В Советском Союзе межнациональным браком был каждый шестой , и никого это не удивляло.

Я ждала – в перспективе, спешить мне было некуда – встречи со своим африканским революционером, и потому мужчины любых других национальностей меня не интересовали. Но я заметила, что в отношениях с кавказскими ребятами многое зависит от того, как ты себя сама с ними поставишь. Я относилась к ним по-дружески, без заигрываний, и они обращались со мной очень уважительно. Я не ходила по их комнатам пить чай вместе с Любой и Лидой – один раз было пошла, но почувствовала, что ко мне стал проявлять излишнее внимание один из ребят, и вовремя ретировалась.

Я была в жизни Лиды просто для другого сорта общения, чем Люба: мы вместе посещали кино и театры или просто гуляли по Москве. Для себя я мысленно смирилась с тем, что Люба, а не я для Лиды лучшая подруга – они больше времени проводили вместе, чем Лида со мной, и ревновать не было смысла. Поэтому потом я очень удивилась, когда при переезде в новое общежитие на 3 курсе, где мы жили уже по 2 человека в комнате, Лида выбрала в соседки не Любу, а меня. Мне это польстило, хотя думаю, что она руководствовалась кроме дружеских чувств и практическими соображениями. Дело в том, что на все выходные я уезжала домой– сразу в субботу после последней пары, и возвращалась в общежитие только в воскресенье поздно вечером, с последней электричкой. Так что на выходные Лиде предоставлялся полный простор для ее романов…

Учились мы 6 дней в неделю, лекции с 9:30 утра до 3 часов, а то и до без десяти пять. Труднее всего было, когда была нулевая пара -начинающаяся в 7:50! Для того, чтобы вовремя на нее попасть, приходилось выходить из дома чуть ли не в 6 утра. В перерыве мы буквально спали на столах в аудитории.

– Почему это я тут рано встаю, куда-то иду, мерзну, а он там спит? – возмущалась темным зимним утром по дороге до метро Лида. – Это непорядок!

Мы доходили до метро, она доставала из кармана двушку и бежала к телефону-автомату. У Наримана с Латифом, как у обслуживающего персонала общежития, был свой телефон.

– Алло!– сонно говорил разбуженный Нариман в трубку.

– Алло! Вы уже не спите?– интересовалась Лида.

– Нет… – ничего спросонья не понимая, говорил он.

– А чего так рано встали?– и она бросала трубку.

Как он мог после этого понять, насколько сильно она его любит?…

Привыкнуть к новой жизни мне было трудновато только первые несколько недель. Иногда, особенно во время занятий физкультурой (а здесь от нее было не отлынуть, даже для освобожденных от нее постоянно была спецгруппа, но я предпочла записаться в нормальную) где-нибудь на стадионе «Динамо» или даже в знаменитом парке имени Горького тебя вдруг пронзало чувство: а что это я здесь делаю? А где сейчас мои родные, чем они сейчас занимаются? И до ужаса хотелось домой в такие минуты. Но это быстро прошло. Слишком много вокруг было всего интересного, начиная с самой учебы. Впервые в жизни у меня было чувство, что я учусь действительно не просто «потому что надо», а для себя! Да, быть студентом – это совсем другое дело, чем быть школьником!

Из неспециальных предметов у нас на первом курсе были физкультура (с очень хорошим преподавателем, не требовавшим от нас мировых рекордов), история КПСС и…медицина. Да-да, именно она. Дело в том, что все девушки, получавшие высшее образование, получали вместе с ним и вторую специальность – медсестра гражданской обороны. На случай войны. Занятия по медицине вели отставные военные медики. Медицину мы изучали 3 года, после чего сдавали государственный экзамен и становились военнообязанными. К моему большому возмущению, потому что по Конституции у нас воинская обязанность на женщин не распространялась и для них была делом сугубо добровольным. На практике же получение высшего образования в мое время фактически означало обязательную запись о военнообязанности в паспорте с выдачей военного билета и постановкой на учет в военкомате. «Они что, хотят, чтобы всех образованных женщин перестреляли?»– возмущалась я. Другие студентки моего возмущения не разделяли: они справедливо указывали на то, сколько полезного для самих себя мы изучим в ходе этого курса. И действительно, нас учили не только анатомии, не только защите от бактериологического оружия, тому, что такое зарин, заман, табун или иприт и эпидемиологии и борьбе с инфекцияами при ранениях, но и тому, как накладывать повязки и шины на разных частях тела, как делать уколы и даже как ставить клизмы! Так что я – специалист широкого профиля. Знаю даже некоторых девушек с нашего курса, которые, закончив вуз, вместо историков стали медиками и до сих пор зарабатывают себе на жизнь тем, что колют уколы…

На занятиях по медицине, которые проходили в подвальчике, из окон которого открывался вид на Большой театр меж зубцами стены Китайгорода, бывали разные забавные случаи, сейчас всего не упомнишь. Хорошо отложилось в памяти, например, как на одной из лекций мы должны были 45 минут просидеть в противогазах. Мы с Лидой сидели на первом ряду и слушали лектора, когда она вдруг решила обернуться и неожиданно начала буквально давиться от смеха. Я не выдержала и тоже повернулась – и увидела комнату, полную большеглазых слоников!. Еще пара минут– и все мы начали оглядываться друг на друга и в голос хохотать. Чуть не сорвали лекцию!

А когда пришла пора получать военные билеты, и мы пришли за ними в райвоенкомат, одна из наших девочек, уралочка Зоя, напоминавшая героиню Марины Дюжевой в «Покровских воротах» («Я вся такая несуразная, вся угловатая такая… Такая противоречивая вся!.. «) опоздала. Запыхавшись, вбежала она в дверь и стала спрашивать нас, кто последний.

– А тебе, Зимина, сначала надо на второй этаж, третья дверь налево. Там портянки выдают и кирзовые сапоги. У тебя какой размер? Не забудь на размер больше попросить, а то с портянками не налезут, – с непроницаемо-серьезным лицом вдруг сказала Лида. И прежде чем кто-нибудь из нас успел бы опомниться и выдал бы ее своим смехом, Зоя сорвалась с места и побежала наверх. Мы грохнули. Еще через 5 минут она спустилась по лестнице, глубоко обиженная.

– Голову тебе оторвать мало, Басина, с твоими шуточками! Я захожу в ту дверь, без стука, там три полковника сидят, говорят о чем-то важном, а я их спрашиваю: «Где здесь портянки примеряют?»…

Дальше она не договорила – ее голос потонул в нашем громовом хохоте…

Я же говорю, что с Лидой было не соскучиться! А что она вытворяла с бедным физруком…

У них в спецгруппе занятия по физкультуре вел Михаил Сергеевич – молодой мальчик-москвич с нежным, похожим на персик румяным лицом, который, как истинный московский холостяк, студенток, особенно иногородних, ужасно боялся и потому старался быть с ними построже. У нас в институте если ты пропускал занятия по физкультуре без уважительной причины, их надо было отрабатывать в свободное время. На одном из таких занятий Лида почти довела его до слез.

– А теперь будем прыгать в длину. Кто прыгнет дальше меня, получит зачет!– сообщал, например, преподаватель. А из толпы прогульщиков раздавался язвительный Лидин шепот:

– Дальше Михал Сергеича не прыгнешь!

Бедняга краснел, но делал вид, что ничего не слышит.

– А теперь присядем на корточки, обнимем себя руками нод коленками и пройдем в таком положении круг…

– Играем в Бухенвальд, Михаил Сергеевич?

Он краснел еще пуще и пытался дать ей словесный отпор:

– Для Бухенвальда мы с Вами, Басина, слишком упитанные….

Но не тут-то было:

– А по-моему, Михал Сергеич, садисты выглядели именно так…

Еще полчаса таких занятий – и Михаил Сергеевич не выдерживал.

– Знаете что, Басина, Вы свое отработали, я поставлю Вам зачет, Вы свободны…

– Нет, нет, что Вы, Михаил Сергеевич, я же пропустила 4 часа, а отработала только два. Я остаюсь!…

Немая сцена.

У одного из наших преподавателей был небольшой дефект речи – шепелявость. Это был застенчивый, тихий, неопытный преподаватель, на семинарах которого поэтому было много шуму. Однажды под 8 марта мы всей группой в перерыве распили бутылку шампанского – одну на 22 человека, но этого хватило для того, чтобы всем стало немножко весело. Самую малость. Пустую бутылку спрятали до следующей перемены под наш с Лидой стол, вошел этот самый преподаватель – Владислав Георгиевич, и семинар начался. Владислав Георгиевич, пытаясь перекричать стоящий в аудитории гул, говорил:

– Ну, конешно, в этом шемештре мы не вше доклады ушпеем прошлушать…

И вдруг так получилось, что все одновременно замолчали, но Лида не успела этого сообразить, и раздался ее достаточно громкий голос:

– А шьи это доклады мы не ушпеем зашлушать?

В довершение огромная пустая бутылка из-под «Советского шампанского» с грохотом выкатилась из-под нашего с Лидой стола и покатилась в конец аудитории. Трудно сказать, кто из них больше покраснел – Лида или Владислав Георгиевич, который старательно делал вид, что ничего не заметил..

Занятия по истории КПСС мы не воспринимали всерьез и почти не слушали лектора, думая, что все к экзамену выучим по учебнику. А зря. Потому что он рассказывал вещи, которых в учебнике не было. Например, о том, чем советская экономическая помощь развивающимся странам отличается от западной…. Кроме того, у нас были общие исторические дисциплины – история СССР, история древнего мира, история средних веков и тому подобное, и специальные – библиография, вспомогательные исторические дисциплины, архивоведение и многие другие. Уже на первом курсе я окончательно испортила себе почерк – благодаря нашему преподавателю по истории СССР досоветского периода, Ивану Аркадьевичу, который читал свои лекции с такой скоростью и выдавал в них такое количество фактов, дат и имен, что этого не было ни в одном учебнике, а записать все это можно было только если ты умел строчить как пулемет. Мне потом самой было очень трудно разобрать собственные каракули – его лекции потом дома приходилось переписывать набело! На экзамене он запросто мог спросить тебя, например, как звали маму Чингиз-хана! И попробуй только не ответь… Почти всеобщей любимицей была Надежда Петровна, преподавательница истории древнего мира. Ей можно было становиться актрисой: она буквально разыгрывала перед нами в лицах сцены из древней истории! Цезарь, Спартак и прочие давно знакомые нам по книгам персонажи на ее лекциях в прямом смысле оживали! Маленькая, с низким театральным голосом, она кроме лекций, еще вела по вечерам кружок для любителей античной истории, в который многие приходили только даже ради того, чтобы лишний раз ее послушать. Кружок этот организовывал исторические суды – над разными историческими личностями, не только античными. К организации таких процессов занятые в них участники подходили очень серьезно: кто-то назначался адвокатом, кто-то -прокурором, кто-то – судьями. Выбирались студенты и на роль самого подсудимого, и на роли свидетелей защиты и обвинения. Например, на процессе Оливера Кромвеля свидетелями от обвинения были ирландские крестьяне. Получив роль, студенты бежали в институтскую библиотеку – тут же, у нас же в здании, – набирать монографии для подготовки своего выступления в суде. Суды были костюмированные, герои являлись на них в одежде, соответствующей эпохе. На них собирались толпы зрителей, и длились они до позднего вечера, но никто не спешил по домам – настолько непредсказуемо и захватывающе разворачивались на них события! Никогда нельзя было предсказать заранее, оправдают персонаж или же признают его виновным. Кромвеля, к слову, признали виновным…. Во многом благодаря показаниям ирландских крестьян!

И кто-то еще спрашивает меня, почему после такой учебы у нас учиться в голландском университете мне потом было не только легко, но и невыразимо скучно?

Да, от нас требовалась определенная дисциплина. Да, на младших курсах у нас было обязательное посещение лекций, и из деканата часто приходили с проверками и проводили переклички, чтобы проверить, кто присутствует. Ну и что? Зато и знания нам давались прочные, с широким фундаментом, возводимые по кирпичику в течение 5 лет, как солидное здание. А не как в Голландии, учеба где, с ее почти абсолютно произвольным набором предметов, сделанным самим студентом (лишь бы общее количество баллов набрать!) напоминала мне известный анекдот:

«… – Так, записываем… «заяц»… Приходи завтра в 8 часов на полянку, я тебя есть буду. Вопросы есть?

– Есть. А можно не приходить?

– Можно! Так… вычеркиваем…»

…И когда мы с Лидой и Любой сидели в метро, напоказ штудируя загогулинки в древнерусской рукописи, которую нам выдавали в качестве домашней работы на семинарах по палеографии, а народ заглядывал к нам через плечо, тоже пытаясь хоть что-то прочесть и поражаясь нашей учености, я была по-настоящему на седьмом небе от счастья!…

Уже на первом курсе нас начали готовить к научной работе. Я упомянула про один только кружок – а кружки у нас были практически по всем предметам. Это была прекрасная практика для желающих начать свою научную карьеру. Но и вне кружков, на занятиях нас учили, что любой архивист – исследователь, научный работник, а не просто человек, который сидит на охране кучи старых бумаг. На семинарах по истории мы должны были по очереди зачитывать написанные нами научные доклады на одну из предложенных тем (можно было по договоренности предложить и свою!), а группа – задавать нам вопросы по зачитанному. Так мы узнавали разницу между источниками и литературой и учились источники интерпретировать. На занятиях по источниковедению нас, среди прочего, учили критериям определения того, насколько можно тому или иному историческому источнику доверять (поэтому у меня с самого начала не было сомнения, что доклад Блэра об иракском ОМП был «липой»!), на занятиях по археографии – как подговить исторический источник к публикации. Потом уже я узнала, что «в западноевропейской исторической науке археография как самостоятельная историческая дисциплина обычно не выделяется, не употребляется и термин «археография»; археография во многом смыкается с палеографией» . У них вообще много чего «не выделяется в отдельные дисциплины», даже химия и физика в школе, превращенные ими в сборную солянку с примесью биологии и даже природоведения под названием «science”! А то люди будут слишком ученые…

Для того, чтобы заниматься научной работой, вовсе не обязательно было оставаться в Москве: ею прекрасно можно было заниматься и на своем рабочем месте в архиве в любом конце страны! Кроме дневного отделения, в нашем институте было и вечернее: для тех, кто днем работал в архиве, а вечером получал высшее образование, и заочное – для архивистов со всех концов страны, и рабфак – годовое подготовительное отделение для рабочих, крестьян и отслуживших в армии. Можно было переводиться с одного отделения на другое. Несколько студентов пришли к нам на второй курс с вечернего, двое перевелись даже с другого факультета и одна девочка – с заочного.

Много чего можно было, будучи студентом! Можно было записаться в спортивную секцию и участвовать в соревнованиях – и не надо было искать для этого никаких спонсоров, можно было ходить летом вместе с другими студентами в походы по Кавказским горам – ведь там тогда не было никаких «террористов» и «федералов»…

Уже в студенческие годы стали мы и членами профсоюза – того самого, которого по заверениям западных университетских учебников, у нас в стране не было вообще! Если у кого-то из студентов были материальные трудности, можно было попросить помощи из специальной кассы взаимопомощи. Если у кого-то рождались дети, можно было на год взять академический отпуск – с сохранением места в общежитии. В каждой группе назначался деканатом староста и избирались самими студентами комсорг и профорг. Староста следил за порядком, за посещаемостью и получал за нас за всех в кассе стипендию и раздавал ее нам.

Стипендия, как я уже говорила, составляла 40 рублей, повышенная, для сдавших все экзамены на «5» – 50. Если кто-то один из экзаменов проваливал, мало было его пересдать: такой студент целый семестр потом стипендию не получал. Для москвичей, которые жили дома, с родителями это было не так страшно, а для остальных, как я уже сказала, если у них из-за этого действительно возникали серьезные трудности, были различные возможности получения помощи. За общежитие было уже заплачено на год вперед, оставались расходы на транспорт ( от 1,5 до максимум 5 рублей в месяц) и на еду (самый дорогой обед из 3 блюд в нашей столовой не стоил больше 80 копеек, а если человек готовил для себя сам в общежитии, то получалось еще дешевле). У нас не было принято покупать каждый месяц новую одежду просто от скуки и выбрасывать старую просто когда она тебе надоест – одежду и обувь новые покупали тогда, когда они становились нужны! Пользование библиотеками было бесплатное, так что остальные расходы составляли лишь мизерную часть в бюджете. Именно там мы брали все учебники – их практически никогда не покупали, разве что если кому-то очень самому того захотелось. Конечно, многим, в том числе и мне, помогали материально родители. Те, кому родители помогать не могли, при желании устраивались на работу – например, дворником по утрам, чистить мусоропровод, как Нариман с Латифом, или сторожем в музей. Во всяком случае, ни у кого не было нужды идти на панель или залезать в долги, чтобы получить образование. Многие, особенно парни, летом зарабатывали деньги в стройотряде -и хорошие деньги, на них потом при аккуратном расходовании чуть ли не полгода можно было жить. После второго курса стройотряд – с оплатой нашего труда! – был для всех студентов на месяц обязательным.

В «цивилизованных» странах мало того, что приходится платить за учебу каждый год – еще и учебники студент должен покупать себе сам, а они стоят бешеных денег (библиотека имеется, но в ней просто не предусмотрено иметь количество учебников, достаточное для того, чтобы все студенты ими пользовались одновременно)! Например, когда я училась в Голландии, моя стипендия (с учетом суммы, которую я брала в долг) составляла около 800 гульденов, из которых надо было 200 отдать за жилье, еще 200– за электричество и отопление, деньги за транспорт уже вычитались из стипендии автоматически, вне зависимости от того, хотела я этого или нет, около 300 гульденов уходило на еду… А один только большой голландско-русский словарь стоил несколько сотен! Мне пришлось работать все лето, чтобы только одну эту книгу купить. К тому же подрабатывать было можно не сколько хочешь, как в СССР – государство бдительно следило за тем, сколько студент получал, и если это превышало определенную сумму, у него начинали вычитать деньги из стипендии. И эти люди еще кичатся перед нами своей «свободой»!

Питалась я, как и многие студенты, на ходу: не было для этого времени. Завтракать я вообще не люблю, утром мне кусок не идет в горло, особенно если перед экзаменами. До обеда у нас обычно были две пары , потом – обед на 45 минут, после обеда– еще 2 пары. Потом дома ужинали. В обед я либо, если успевала занять очередь, питалась в институтской столовой, либо в бутербродной рядом с институтом, либо в рабочей столовой за квартал от нашего здания, либо даже в ГУМе. Иногда я просто покупала себе в булочной напротив свежие посыпанные сахаром плюшки, а в молочном – пакетик кефира. Вечером мы обычно жарили картошку или что-то из полуфабрикатов. На наших студенческих кухнях были перемешаны ароматы изо всех 15 республик, а в общежитии на Мичуринке, где жили наши иностранные студенты – и со всего мира! Кулинарка из меня была неважная; мне просто раньше никогда не приходилось для себя готовить, но здесь можно было научиться всему. Ко времени защиты диплома я уже могла не только пожарить картошку, но и изготовить арабский кускус и эфиопский уот.

Когда у нас было настроение, мы с девчатами после занятий шли в «Шоколадницу» – кафе на Пушкинской, где набирали себе полный поднос желе, мороженого, шоколадных пирожных и прочих сладостей и по половинке курицы в приторном соевом соусе. Особенно я любила мороженое с соусом из черноплодной рябины – оно напоминало мне о детском кафе-мороженом в родном городе (из которого потом в ходе перестройки сделали пивбар!). На моей курице обычно оставалось столько мяса, что Люба голосом профессионального воспитателя детского сада возмущалась:

– Калашникова, перестань издеваться над птицей! Ешь как следует!

После экзаменов ко мне часто приезжала мама, и мы вдвоем шли мою сдачу экзаменов отмечать – в кафе, больше похожее на ресторан в гостинице «Москва», на 15 этаже – в той самой «сталинской» гостинице, которую нынче, к моему глубокому сожалению, смели с лица земли… С балкона там открывался неописуемой красоты вид на Кремль! И это кафе был не для какой-то «элиты»: туда мог прийти любой. Конечно, не каждый день, это влетело бы в копеечку, но какой нормальный человек каждый день будет ходить по кафе и ресторанам? Очередей там почти не было, зато обслуживали медленно, так что туда можно было идти только если ты никуда не спешил. В кафе днем было тихо и спокойно. Мы обычно брали немного черной икры на закуску, по солянке, мясо с грибами в горшочках и по мороженому.

С каждой стипендии я сразу же отправлялась в магазин «Академкнига» на улице Горького, который в любое время дня и в любой день недели был так полон народу, что «колбасным» электричкам такое и не снилось! Там можно было найти все новейшие монографии по истории и этнографии африканских стран, и стоили они сущие пустяки. А ведь кроме «Академкниги», были еще «Прогресс» около станции метро «Парк Культуры», «Дом книги» на Калининском проспекте, «Книги социалистических стран» тоже неподалеку, в двух разных зданиях на Горького и еще много-много разных книжных магазинов и лавочек… Я среди них была как тот пресловутый козел, которого пустили в огород! В субботу после занятий я отвозила домой буквально тонны книг – и в метро, и в электричке постоянно что-нибудь читала. Я не могла себе представить даже и дня без чтения.