Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 100 (всего у книги 130 страниц)

– Станцуем? – вдруг лукаво спросил меня Ри Ран.

– Ой, да что Вы! Я не знаю ваших национальных передвижений! Я только по латиноамериканским танцам спец… Ну, и еще кадриль там или цыганочку…

– А они очень простые у нас. Вот смотрите, – и Ри Ран начал пританцовывать и разводить в разные стороны руками, вытащив меня за собой в танцующую толпу.– Вы повторяйте за мной, и у Вас все получится!

И я, замирая от ужаса – до того я боялась нарушить внутреннюю гармонию этой массы танцующих людей своей неуклюжестью – начала повторять за ним его движения. Они действительно оказались проще, чем казалось со стороны, и еще немного – и мне стало очень весело!

– У вас тут так замечательно! Cтолько раз слышала на Западе о том, что вы похищаете людей…– прошептала я Ри Рану на ходу– Если это правда так, Ри Ран, почему вы меня в свое время не похитили? Как я была бы счастлива…

Его рука слегка подхватила мой локоть – по ходу танца, но мне показалось, что она сжала его чуть сильнее, чем полагалось.

– Думаю, еще не поздно!– его бронзовое лицо, как обычно, было непроницаемым, и было непонятно, говорит ли он всерьез или шутит.– Женя, шаг за шагом я все больше чувствую магнетическое притяжение к Вашей искренности.

Мое сердце застучало опять так, что я сама испугалась.

Мы настолько были настроены с ним на одну волну, что мне это было удивительно. Никогда, никто и ни в одной стране еще не понимал меня так хорошо, как он. Несмотря на то, в какой необычной форме Ри Ран выражал свои мысли.

Я заметила это еще некоторое время назад. А к тому времени, когда мы с ним оказались на площади имени Ким Ир Сена в этой ликующей толпе притяжение, о котором он вел речь, достигло между нами уже такой силы, что мне казались почти осязаемыми электрические разряды в воздухе по всей траектории между мною и ним. Искры проскакивали между нами все чаще, и мне казалось невероятным, чтобы никто ничего не заметил.

Но я часто щипала себя за руку и спрашивала, а не снится ли мне все это – тем более, что Ри Ран по-прежнему говорил со мной только о революции. Честно говоря, это-то и было в нем самым замечательным! Да любой ямаец на его месте давно бы уже…

Ощущений такой силы и остроты я не испытывала еще никогда. Даже когда была влюблена в придуманного мною Бобби и могла воображать его себе совершенно таким, как мне захочется.

«Нет, нет, не может этого быть»– говорила я себе,– « Женя, тебе это только показалось. Это языково-культурные различия, ты его просто не так поняла» Но ведь каждый раз, вспоминала я, каждый раз, когда я оставалась одна – где-нибудь на лавочке в ожидании Чжон Ок и остальных, за моей спиной неизменно слышались его размеренные шаги – это Ри Ран спешил поговорить со мной. Помните, как князь Андрей в «Войне и мире» загадывает, что если Наташа подойдет прежде к своей кузине, то будет его женой? …

Казалось, он не хотел потерять ни одной минуты этого такого драгоценного времени. Если во время такого разговора он брал меня ненароком за руку, у меня было такое чувство, что из глаз у меня вот-вот тоже посыплются искры. Видимо, сам Ри Ран испытывал что-то похожее, потому что в свою очередь, отбегал после этого куда-нибудь в сторону и начинал петь. Негромко, по-корейски, так что я не знаю, о чем, но с такою душой, что у меня по спине шли мурашки. Мне вспоминался Адриано Челентано в фильме «Укрощение строптивого», который в определенные моменты начинал в таких случаях колоть дрова. Но если то, что делал Челентано, было комичным и немного плоским, то при виде поющего Ри Рана моя собственная душа просто вся выворачивалась наизнанку, как сказал бы он.

Один раз после такого нашего тет-а-тета Ри Ран вдруг отобал у Хиль Бо баранку и начал сам вести автобус – да с таким ветерком, что через полчаса, к огромному своему конфузу, загнал его насмерть. Нам пришлось вылезать и ловить попутку, а рассерженный не на шутку Хиль Бо остался автобус чинить Ри Ран после этого целый день не смотрел мне в глаза. Но самое замечетальное, что никто так и не понял, какая это муха его укусила. Никто, кроме меня….

Мне и самой хотелось петь, смеяться и парить в воздухе как птица! Я расцветала от каждого его слова, от каждого его взгляда.

Я смотрела на Корею – и мне хотелось умереть. Умереть здесь от испытываемого мной счастья, а не возвращаться вновь в гнилой и тухлый, зажравшийся мир «золотого миллиарда». И в то же время мне еще больше хотелось жить – от одного того только что на свете есть Ри Ран и эта невероятная, неповторимая, удивительная страна. Если бы эти заокеанские гады только оставили ее в покое!

Я не помню, сколько мы так танцевали. Время остановилось для меня.

Но вот музыка стихла, и народ начал постепенно расходиться. Мы побрели обратно к гостинице, с трудом продираясь сквозь веселую, разноцветную, смеющуюся и все еще поющую толпу. Я на ходу раздумывала, стоит ли сказать Ри Рану то, что мне сейчас хотелось сказать. Или же это вызовет у него реакцию а ля Никита Арнольдович в далекой перестроечной Москве.

Я колебалась. А вдруг он не так поймет меня? Хотя когда это было, чтобы он меня не так понимал? Я его – это да, это бывало, но он… Ри Ран, казалось мне иногда, просто читает мои мысли.

– Ри Ран, если хотите, мы с Вами можем перейти на «ты». Если, конечно, Вы не сочтете это слишком с моей стороны фамильярным, – добавила я поспешно.

Выражение его лица поразило меня.

– Спасибо, большое спасибо, Женя. Я очень надеялся, что ты это скажешь. Ты как яркая искорка в нашем большом революционном костре.

Я смущенно промолчала, и так мы шли, и шли, и шли….И мне хотелось, чтобы этой дороге не было конца.

– Женя… Не буду спрашивать тебя куда ты едешь и зачем. Просто хочу знать, что побудило тебя принять это решение, – сказал мне Ри Ран уже возле самой двери нашей гостиницы.

Я задумалась – над тем, как бы лучше выразить это в словах.

– Потому, что я не могу больше сидеть сложа руки и бездейственнно наблюдать за тем, как нашу планету захватывает парша.

– Парша?

– Ну да, это такая заразная болезнь у растений. В нашем саду дома росли груши. Сначала немного запаршивело одно дерево, но никто из нас не обратил на это внимания. Через год все груши на нем покрылись черными пятнами, и их невозможно стало есть. Кто-то из соседей сказал нам: «Это ничего, у вас же есть еще одно грушевое дерево, за домом». И действительно, до него болезнь еще не добралась. «Нет,»– сказал мой дедушка– «Если мы сейчас ничего не сделаем, то на следующий год запаршивеет и то, здоровое дерево.»… Понимаешь, Ри Ран?

Он кивнул:

– Понимаю.

– Дело не только в том, что я хочу чувствовать себя полезной, хочу помогать людям, которым нужна моя помощь. Для этого можно было бы стать и санитаркой в больнице. Дело в том, что пора ставить захватившую наши сады паршу на место. Отвоевывать их у нее. Шаг за шагом. Ты можешь спросить – а почему тогда не дома. Это очень болезненный для меня вопрос, но я тебе на него отвечу. Мне ничего в жизни не хотелось бы больше, чем это. Но очень многие люди у нас все еще пребывают в состоянии зимней спячки: там им легче, ведь просыпаться слишком страшно, а во сне может даже привидеться что-нибудь приятное. Сейчас молодежь начинает просыпаться. Начинает интересоваться нашей историей – не по учебникам Сороса. Начинает задавать вопросы. Начинает задумываться. Слава богу, перестают думать, что Запад – это рай на земле, а «рыночная демократия» – панацея от всех бед. Для этого нужно время. Если спящего человека растолкать посреди глубокого сна и сказать ему, что он должен делать– то или другое, то даже если вы абсолютно правы, знаете, куда он вас спросонья пошлет? Дайте ему проснуться – оглядеться вокруг а потом уже начинайте вырабатывать план совместных действий. Ну и так что же, все это время сидеть сложа руки, когда сами-то вы уже давно проснулись? Или же помогать в это время тем, кто ведет жестокую битву за собственный сад, потихоньку отвоевывая его у паразитов? Помнишь учение Ленина о слабом звене в цепи империализма? Моя страна была когда-то таким звеном, но на сегодняшний день им являются другие страны. И помочь их жителям разорвать эту цепь – даже если твоя эта помощь и кажется тебе совсем незначительной – святое дело…

К этому времени мы уже поднялись пешком на мой гостиничный этаж, не дожидаясь лифта. Ри Ран улыбнулся:

– Помнишь, в вашей сказке для того, чобы вытащить репку в огороде, понадобилась помощь мышки? Без нее дело ну никак не шло…

– Ну, если хочешь, считай меня мышкой. Но главное – не сидеть сложа лапки… то есть руки! А домой я еще обязательно вернусь, ты не беспокойся!

При этих словах Ри Ран отчего-то заметно погрустнел.

– Я что-нибудь не так сказала? – забеспокоилась я.

– Нет, нет, все так, Женя…Все абсолютно и совершенно так. И ты совсем не мышка из сказки– ты Елена из романа Тургенева «Накануне».

Но выражение лица его оставалось печальным. Мне захотелось сказать ему что-нибудь хорошее.

– Ри Ран, да если бы ваша страна нуждалась во мне, то я бы…Раз уж ты вспомнил про Елену Стахову.

Он не дал мне договорить.

– Женя… Ах ты моя ласточка весенняя! – сказал он проникновенно. Крепко пожал мне руку и побежал вниз по гостиничной лестнице…

Ри Ран ушел, а я еще долго не могла успокоиться. И от его «ласточки» в том числе. Сам того не зная, Ри Ран задел очень чувствительную для меня струну. Что будет дальше – потом, когда моя миссия на Кюрасао подойдет к концу?

Точно я знала только одно: ирландская сага в моей жизни подошла к концу. Ветеранка-партизанка Вайолет сказала как-то, что «удовлетворение должно быть в том, чтобы найти способ противостоять тому, что нас окружает – где бы это ни было». И она, конечно, была права. Это при условии, что ты не чувствуешь себя преданной теми, кого ты считала своими товарищами…

Строго говоря, это не было предательством как таковым – я просто приняла их не за тех, кем они оказались. Почти как когда-то Саида. Кто-то ведь говорил, что русская женщина всегда найдет грабли, чтобы на них наступить!

Это не меня они предали – это было предательство ими своих собственных идеалов во имя американских инвестиций. Но в моем мироощущении предательство идеалов можно было как-то понять, чем-то оправдывать, только простить было нельзя. Это то же самое, что и предательство живого человека, твоего товарища.

Но обращение Дермота ко мне за помощью смутило меня: так может быть, они все-таки действительно притворяющиеся барабанщики?

Я терялась в догадках на этот счет. Но у меня не было ни времени, ни возможности, ни, честно говоря, желания допрашивать его на эту тему. В таких разговорах Дермот был скользким и извилистым, что твой морской угорь. Я чувствовала, что всей правды мне не скажут все равно. Всей правды они не говорят никому. Ни президентам, ни премьерам, ни даже собственным избирателям.

В конце концов, да и нужна ли она мне? Я знаю выделенный мне участок сада – участок, который мне поручено защищать. И знаю, что если со мной что-то случится, они не оставят меня в беде. А разве это и не есть товарищество? Как не оставили они в беде Финтана. К этому времени он уже вернулся в Ирландию – правда, тайком: знойный латиноамериканский суд в высшей инстанции приговорил его с товарищами почти к 20-летнему заключению. Без каких бы то ни было дополнительных доказательств. Латиноамериканские судьи напоминают юнионистов с их « А мы верим, что это «ж-ж-ж» неспроста». Только вот выпущенные после первой стадии суда под залог, ирландцы испарились… И правильно сделали. Материализовались они только уже дома.

Перед отъездом я упросила Дермота позволить мне с Финтаном повидаться. Хотя он возражал и говорил, что это может опять привлечь ко мне внимание кого не надо. Но я сказала ему, что кто не надо гораздо больше был бы удивлен, если бы, учитывая уровень моей дружбы с Финтаном, я вдруг не захотела бы с ним теперь повидаться.

Почти в то же самое время неожиданно умер фермер Фрэнк. Где-то за год до того мы с ним сильно повздорили из-за неполитической ерунды, не стоящей выеденного яйца. Я часто думала о том, как мы помиримся. Я думала, что у меня в запасе много времени. Я же не знала, что он умрет!

Фрэнк умер в Португалии. Он отродясь не ездил отдыхать по европам, а тем летом вдруг почему-то решился. Наверно, его уговорила новая подруга – зажиточная вдова. Еще в дублинском аэропорту он почувствовал себя плохо. Но со свойственным ему упрямством все равно решил лететь… В непривычно для него жарком Лиссабоне его прямо с трапа самолета увезли в реанимацию. Сердце. Когда я узнала об этом – случайно, в интернете – мне чуть не стало дурно. Я закрывала глаза – и видела Фрэнка перед собой живым и так, казалось, и слышала его: «Wait till I tell you, Missus!»…

Ужасная несправедливость того, что он умер, едва дожив до 60-и – умер и никогда уже не увидит объединенной Ирландии, которой он посвятил всю свою жизнь, – разъедала мне сердце. Как это ни странно, но именно его смерть вернула меня, как сказал бы Ри Ран, в объятья партии. Хотя сама партия об этом так и не узнала. Просто я вспоминала, как Фрэнк ругал своих партийных товарищей за их оппортунизм – и в хвост, и в гриву, – но тем не менее никогда даже не помышлял выходить из их рядов. Значит, он все -таки продолжал считать их своими товарищами!… И в память него продолжила считать их таковыми и я. Закусив губу.

Финтан уже знал о смерти Фрэнка и был расстроен ею не меньше моего. Он сильно похудел и постарел за те годы, что я его не видела. У меня просто сердце сжалость при виде того, каким он стал. Хотя его и выручили из беды, но ото всех дел отстранили. Он больше не обучал молодежь – ему оставалось только писать мемуары. Они с Вайолет в одночасье превратились в отставных почетных ветеранов национально-освободительной борьбы.

Мы молча обнялись. Я не хотела его расспрашивать, что он там делал в джунглях и не могла ему рассказать, что скоро и сама отправлюсь почти туда же. Мне вспомнился старик Том с его пьяненьки-драматическим «На его месте должен был быть я!» , которым он пытался произвести на меня впечатление когда Финтан томился в застенках «лучшего друга американского слона». Вот уж где действительно – «напьешься – будешь!»

– Уезжаешь, Женя? – спросил Финтан.

– Уезжаю.

– Насовсем?

– Как получится.

Мы помолчали.

– Да нет, мне придется еще вернуться! – попыталась разрядить обстановку я. – Ведь Вы еще не сказали мне, как решить самый главный вопрос – что делать с общиной, которая не хочет «to be empowered»? Что делать с людьми, которые не хотят сами решать свою судьбу? Которые не хотят жить и трудиться для общего блага? Что делать с людьми, которым все до лампочки?

– Если бы я это знал, – рассмеялся Финтан, – Мне можно было бы давать Нобелевскую премию мира.

–

– А вот тут Вы и неправы – возразила я, – Потому что ее дают только прозападным мерзавцам. Которые делают мир «мирным» на западных условиях.

– Давай лучше пить чай…

Мы встретились с ним в пабе «Козлиная голова». Я не могла пересилить себя и сказать ему, что я думаю о современной политике партии и о том, в какой потребительский тупик зашли мы под ее чутким руководством. Это было бы для него оскорбительно – даже если в душе он и был бы со мной согласен. Это означало бы фактически, что он зря прожил свою жизнь. А уж кто-то, а он-то точно прожил ее не зря! И поэтому я оставила свои мысли при себе.

Если я не вернусь в Ирландию, я никогда больше Финтана не увижу. Потому что он теперь не может ее покинуть – в другой стране его могут арестовать и экстрадировать в Латинскую Америку. Но возвращаться в Ирландию на этой стадии моей жизни было выше моих сил. Может, пройдет, если немного отлежаться?

– Вас узнают на улицах теперь? – поинтересовалась я у Финтана.

– Да, бывает….

– Ну и как, какие у людей реакции?

– Враждебных не было ни разу еще. А иногда подходят и пожимают мне руку.

Точно так же мне теперь хотелось бы пожать руку в Корее Джо Дресноку …

– Я уже не успею съездить на могилу к Фрэнку перед отьездом, – сказала я Финтану, – Отвезете ему от меня букет цветов?

Я покидала Ирландию не в поисках легкой жизни, а в поисках товарищей по борьбе. Вот чего мне не хватало там для счастья. Соратников. Чтобы их были не только героические единицы.

Мысли о Финтане и о Фрэнке не выходили у меня из головы и на следующий день – такой же жаркий и солнечный, когда Ри Ран и Чжон Ок повезли нас с мальчиками в Детский Дворец в Мангэнде.

Знаменитый Детский Дворец в Мангэнде (у нас бы его назвали Дворцом Пионеров) – это действительно Дворец, в полном смысле слова! У входа в него высится «Цветочная повозка счастья», бронзовая скульптура, изображающая счасливое детство корейских ребят. Повозка, запряженная 2 лошадьми, в которой раньше разьезжали только короли, везет в себе 11 детей, символизирующих (в Корее все символизирует что-нибудь, здесь ничего просто так не делается!) 11-летнее обязательное всеобщее образование. К зданию примыкает огромный крытый бассейн. Дворец состоит из 6 восьмиэтажных зданий, с несколькими сотнями залов для занятий самыми различными интересными делами – от игры на национальном музыкальном инструменте каягым до художестенной вышивки и таеквондо. Здесь же имеется зрительный зал на 2000 мест, каток для роликовых коньков и даже площадка для обучения автовождению. Ежедневно во Дворце занимаются 5000 детей, с ними работают 500 преподавателей. Занятия бесплатны и открыты для всех желающих.

Сначала мы прошлись по различным залам, поражаясь таланту и трудолюбию корейских детей. А потом они выступили перед нами с неповторимым концертом, которыи трудно даже описать словами…

Всем известно, что в Корее охотно демонстрируют посещающим ее иностранцам, какие здесь талантливые, артистичные и спортивные дети. Практически невозможно посетить эту страну без того, чтобы стать свидетелем того или иного детского концерта. «Ну, это, конечно, только в столице такое бывает! Здесь отбирают самых талантливых и создают для них все условия!»– говорят циничные иностранцы, задетые за живое тем, что дети в этой маленькой «бедной» стране легко декламируют стихи, танцуют, поют, играют на музыкальных инструментах, рисуют или занимаются акробатикой в таком возрасте, в котором их собственные «цивилизованные» дети еще ходят в памперсах и с соской во рту и едва только начинают говорить (я не преувеличиваю, это действительно так!)

Но циничные иностранцы ошибаются. В сельских детских садах КНДР дети встретят вас такой же красочной и разнообразной программой, как и в столице. И по уровню своего развития сельские дети ничуть столичным не уступают! А больше всего западных гостей поражает то, что детей в Корее учат доверять людям. Там , откуда они приехали, детям сейчас уже стало опасно просто играть на улицах, а уж о том, чтобы доверять незнакомцам, не может быть и речи. Даже на коленях у Деда Мороза на рождественские праздники теперь сидеть нельзя: есть шанс, что Дед Мороз – переодетый педофил… Грустная картина современной «цивилизации», приобщить КНДР к которой так мечтают Буш Co. ….

Если кто-нибудь еще помнит, у нас в советское время тоже в любой торжественный концерт непременно включалась детская часть. Пионерки с бантиками и бравые пионеры читали стихи (литературный монтаж), пели хором и танцевали. Но у нас это была только часть концерта – не целый концерт. И выглядели дети наши все-таки милой самодеятельностью (за исключением очень профессиональных пионерских хоров), а вот дети корейские были в полном смысле слова настоящими профессионалами высокого класса. Все без исключения из выступавших и во всех жанрах, в которых им доводилось выступать.

Я видела, какой гордостью засветилось лицо Ри Рана, когда на сцене в составе ансамбля каягымисток оказалась Хян Чжин и как вдохновленно она ударяла по струнам. А когда на сцену озорно выбежала малышка Ген Ок в красном платьице и с кувшином на голове, я почувствовала, как у меня защипало в глазах. Она так напомнила мне мою Лизочку – то, какой она была до проклятой болезни, изуродовавшей ее жизнь!…

Иностранные гости смотрели на сцену все полтора часа на одном дыхании, не отрывая глаз: так высок был артистический уровень корейских школьников, многие из которых были не старше 8-9 лет. А потом, когда в конце представления они вышли на поклон, а на заднем фоне вдруг появился огромный портрет товарища Ким Чен Ира, окруженного цветами, такой натуральный, словно это сам он стоял перед нами, я вдруг увидела, как бурно зааплодировала ему одна из группы западных гостей, остановившихся в нашей гостинице, которой еще вчера казалась довольно скучной «вся эта говорильня о Любимом Руководителе». На глазах у нее стояли слезы. «Вот и еще один человек «попался на удочку северокорейской пропаганды»! – улыбнулась я. А Че вдруг встал со своего места и завопил по-английски на весь зал:

– Руководитель! Это же руководитель!

И весь зал зааплодировал еще громче – теперь уже и ему!

…Во время моего пребывания в КНДР я побывала в нескольких средних школах, в консерватории, в различных библиотеках, в том числе – в библиотеке Народного Дворца Учебы и в новой, недавно открытую электронной библиотеке, где мне, среди прочего, продемонстрировали созданную корейскими программистами операционную систему, используемую в КНДР наряду с микрософтовской Windows . Называется она «Красная звезда». Все крупные учебные заведения и библиотеки КНДР соединены между собой интранетом. В одном из лингафонных кабинетов библиотеки Народного Дворца Учебы мы попали на урок русского языка – и мне неожиданно даже довелось услышать комплимент на русском языке в адрес наших женщин от одного из корейских студентов: «Русские девушки очень красивые!»

Народный Дворец Учебы– это не просто бибилиотека. Здесь можно прослушивать лекции на расстоянии (видео-лекции), с помощью специально оборудованного телевизорами учебного зала. Также при Дворце работает большая группа переводчиков, имеется огромная коллекция звукозаписей из различных стран. И пользование всем этим культурным богатством для всех граждан КНДР – тоже совершенно бесплатное. Многие люди здесь продолжают учиться всю жизнь – в том числе на вечерних факультетах и заочно.

Было только одно место в Корее, которое я не захотела видеть. Кэсонская «свободная» индустриальная зона.

– Наотрез не хочешь? – спросил меня перед поездкой туда Ри Ран. Донал просто-таки мечтал там побывать.Он и настоял на нашей туда поездке.

– Еще на какой отрез! – подтвердила я, – На платье хватит!

Я крепилась, но когда мы въехали на территорию этого индустриального чудовища, мне стало совсем худо. Тут и не пахло детсадами рядом с мамиными цехами. Тут не разрешали фотографировать в цехах – и причем не северные корейцы, а самые что ни на есть раздемократические южные – бывшие там менеджерами. А когда я увидела рекламу на стенке – со слоганом вторгшейся в эту мирную страну фирмы «Opening the way», меня охватила такая ярость, что я сказала себе: я не пойду на их презентацию даже если меня туда потащат силой. Я впала в кока-кольное настроение, как я его называю. Распускать сусальные слюнки по поводу того, как хорошо «открывать пути» – это не для меня. Мы слишком хорошо знаем, для кого именно это хорошо!

Но в Корее нельзя так просто отказаться -этим можно обидеть хозяев. И я прибегла к излюбленному самими корейцами в таких случаях методу – сделала вид, что мне стало нехорошо. В общем-то, так оно и было.

Вокруг меня бегали южнокорейские менеджеры и верещали на языке своих хозяев:

– Would you like some water ?

А я делала вид, что не понимаю английского. Мы не в США, не в Канаде, не в Британии и даже, черт побери, не в Тбилиси эпохи Саакашвили.

Они принесли мне кофе со льдом, но я не стала его пить. В доме врага – ни капли воды, как говаривал граф Монте-Кристо!

– … Ну и как, объяснили вам, Микки-Мауса с собой приносить или профком обеспечит? – сердито спросила я Ри Рана, когда наша маленькая группа вернулась в автобус..

Ри Ран начал смеяться, да так сильно, что чуть не сполз по сиденью на пол.

– Ой, Женя! – на глазах у него от смеха выступили слезы, – Ну откуда ты только взялась, такая прелесть?

– По-моему, это не смешно совсем, – сказала я, – С этого все и начинается. Неужели ты не понимаешь? Я понимаю, что вашей стране нужны деньги, но не заставляйте меня лицезреть эту порнографию.

Ри Ран посерьезнел. Подсел ко мне и взял меня за руку.

– Женя, поверь мне, мой дорогой друг: мы никогда не дадим им тут волю. У нас все под очень строгим контролем, – и всю обратную дорогу до Пхеньяна расписывал мне его детали,от того, когда здесь введут профсоюзный контроль и до того, что именно будет сделано на полученные от этой зоны средства. – Посмотри, это же как резервация тут у нас. И им из этой резервации не выбраться. Пусть помечтают об этом, если хотят,со своими слоганами. Но мы-то знаем…

Он был настолько убежден в том о чем говорил и приводил такие сильные аргументы, что к Пхеньяну я ему уже поверила. Почти на 100%.

****

До моего отъезда оставалось только три недели, а я еще до сих пор не знала, кто будет моим спутником. Я начинала нервничать. А вдруг мы не сойдемся характерами?

Чтобы отвлечь меня от мрачных мыслей, Хильда, которая сама была не в курсе, что это за человек (Донал как раз уехал в Китай ему навстречу) подарила мне книжку о корейцах.

В книжке описывалась разница между корейской культурой и американской. Написана она была о южных корейцах, но Хильда сказала мне, что по сути это по-прежнему один народ. И очень многие традиции и нормы у них одни и те же.

Чем больше я читала эту книжку, тем больше понимала, что несмотря на все различия, с корейцами у нас все-таки гораздо больше общего чем с американцами. Даже с южными! Американцы вообще представляются мне теперь какой-то тупиковой ветвью в развитии человечества. Хорошо еще, если они не угробят его вместе с собой!

Вскоре нас с мальчиками переселили из гостиницы в квартиру – просторную, заполненную солнечным светом, на 20 этаже. Я представила себе, каково будет подниматься наверх, если будут перебои с электричеством – и мне стало слегка не по себе. После родов я очень располнела, к огромному собственному неудовольствию. Хотя я никогда не была худой по западным канонам красоты и никогда этого и не hотела, теперь я стала действительно слишком тяжеловатой, и от этого было просто физически неудобно. Но похудеть все не получалось, как я ни старалась и что я только ни делала.

– «Россия, которую мы потеряли»! – пошутила я как-то, показав Ри Рану свое фото всего лишь 5-летней давности.

– Ну, так в чем дело? Мы можем ее обратно обрести, – совершенно серьезно сказал Ри Ран.

И теперь Ри Ран приходил за мной рано по утрам, и мы с ним отправлялись на утреннюю пробежку в парке. Скоро благодаря тренировкам с ним я скинула килограммов 10, не меньше. Я подозревала, что такой эффект вызвали не только физические нагрузки, но и мое подсознательное желание произвести впечатление на этого непроницаемого корейца.

Прохожие оглядывались на нас – настолько необычной комбинацией мы были.

Пробегав час, мы обычно переходили на шаг и еще минут через 15 садились отдохнуть на берегу пруда. Ри Ран садился по-корейски, на корточки; я сначала стеснялась последовать его примеру, но потом привыкла и сама тоже стала так сидеть.

В то утро мы тоже сидели так в парке – на корточках. Над нами свисали почти до земли ветви плакучих ив.

– Каждое воскресенье я провожу время с дочками по «плану семейного отдыха», организуя разные культурно-эмоциональные меры.– сказал Ри Ран. – Но давно я не был в Мангэнде…

Согласно моей книжке о корейцах, это означало: а почему бы нам туда не съездить?

– Когда? – спросила я.

– Что когда?

– Когда бы ты хотел туда поехать?

Он рассмеялся на мою догадливость.

– Да вот хоть сегодня часов в половине пятого, между прочим. Если у тебя нет занятий, конечно. Занятия важнее всего.

День пролетел незаметно – мы были в тире, потом Ри Ран учил меня каким-то самым основам таэквондо, потом был обед, потом – экскурсия на захваченный корейцами американский корабль-шпион «Пуэбло»…. Наконец подошло время ехать в Мангэнде.

После того, как мы обошли еще раз маленький домик товарища Ким Ир Сена, который теперь утопал не в цвету, как в апреле, а в густой зелени деревьев, Ри Ран повернулся к Чжон Ок и что-то сказал ей. Она повернулась и пошла к автобусу.

– Пойдем с тобой наверх, в беседку, Женя. А Чжон Ок подождет в автобусе. Пусть подождет нас, ей надо отдохнуть. Она ведь в интересном положении, если ты еще не знаешь.

Я не удивилась (Чжон Ок была замужем уже больше года), но почувствовала, что по-хорошему ей завидую. Мне с моим детским садом и в моем возрасте о таких вещах уже даже и мечтать не стоит.

Мы довольно быстро поднялись к небольшой беседке на вершине холма. Из нее открывался удивительный по красоте вид на город и его окрестности. На 10 сценических видов Хвачона: Мангэнде в цвету весной (это мы уже видели раньше!), ночной вид на 3 островка на реке, освещенные луной (но для этого надо было здесь остаться на ночь), ловлю рыбы в Понгпо, коров, пасущихся на холме У, дым очагов в деревне Кванчон (теперь уже традиционных очагов почти не осталось), лодки в Сокхо, зелень на горе Ян, красную скалу– гору Вонам, посадку семян в Чуге и наконец, вид на то, как провожают гостей на паром Тонгрим… По крайней мере, так гласит предание.

Я была уверена, что Ри Ран ведет меня именно туда, но он почему-то направился не в саму беседку, а к маленькому балкончику под ее подножием, который был почти совершенно скрыт от окружающего мира в густом сосновнике. Недоумевая, я направилась за ним. Что, интересно, он надеялся разглядеть оттуда? Какие «сценические виды»?

– Хорошо тут, – сказала я с иронией, потирая ободранный сосновой веткой лоб, потому что Ри Ран молчал. Я хотела добавить «Великий Вождь знал, где родиться», но побоялась его обидеть. Это для нас такие слова означают одобрение данного места, а корейцы очень чувствительные, и кто его знает, как он меня поймет.

Мимо меня по дереву пропрыгал бурундук. Ри Ран моей иронии не заметил.

– Постоим здесь немного? – спросил Ри Ран.

– Постоим, – согласилась я, по-прежнему не понимая, зачем это нам надо стоять здесь, когда можно подняться наверх, в беседку, и сесть там. И вид оттуда намного красивее.

Здесь же в полумраке нас никто не видел, но и нам не было видно почти ничего. Вкусно пахло от нагретой за день на солнце низко склонившей над нами свои ветки сосны – так низко, что мы с трудом под ними подлезли.

Молчание затягивалось. Было немного неловко. Это было очень непохоже на Ри Рана, который обычно не лез за словом в карман. Я видела, что он чем-то взволнован и смущен, но понятия не имела, чем именно. Когда наши рукава случайно соприкоснулись, Ри Ран чуть было не подпрыгнул – его сдержал только каменный потолок– и быстро сказал: