Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 94 (всего у книги 130 страниц)

Глава 21. Чудеса бывают.

«Чёрт побери… Живут же люди. Влюбляются. Ходят в театры. В библи… в библиотеки…»

(«Человек с бульвара Капуцинов»)

«-А у вас что, на Земле и реки еще есть?

– И моря есть и реки, и порядочные люди тоже есть!"

(«Киндза-дза!»)

… Он был прав. Он действительно меня хорошо знает…

Прошло несколько месяцев. И вот я – в «одной нейтральной стране». Выхожу из вагона поезда.

На перроне ко мне подходит невысокий, чуть выше меня оранжево-смуглый незнакомец с веселыми, похожими на блестящий антрацит глазами и тяжелой, чуть выступающей вперед, но совершенно его не портящей челюстью. У него чуть коротковатые, кривые ноги, но и это его ни капельки не портит. Это очень даже симпатичный мужчина, примерно моего возраста. В коротких черных жестких на вид волосах его чуть пробивается первая седина. Одет он в черную навыпуск рубашку из какого-то необычного, жесткого и полупрозрачного материала с небольшим круглым значком на груди и черные же брюки. Рукава у рубашки – по локоть, и из них торчат загорелые до черноты, худые, но мускулистые руки. Он крепко пожимает мне руку одновременно с небольшим поклоном и говорит глуховатым баритоном на хорошем русском языке:

– Добро пожаловать в мою страну! Мое имя Сон Ри Ран, и я буду Вашим гидом и переводчиком в течение Вашего пребывания здесь.

Гидов-переводчиков двое. Молодая девушка в очках – ее зовут Ли Чжон Ок – и он. Товарищ Сон. Девушка, как ни странно, чем-то напоминает мне внешне подругу из раннего детства – Женю Николаеву. Наверно, тем, что она такая же очень серьезная на вид. Но в отличие от Жени, девушка эта очень красивая и стройная как березка, с круглым словно луна, лицом. Пальцы у нее тонкие, длинные, будто у пианистки. На ней аккуратный, но не слишком строгий костюм. И тот же непременный значок. Она тоже прекрасно говорит по-русски. Только почему-то почти каждого слова добавляет «Да?” , словно хочет убедиться, что ее поняли– но у нее это очень мило получается.

Они ведут меня к микроавтобусу, товарищ Сон ослепительно улыбается, товарищ Ли улыбается тоже, но чуть сдержаннее, а я… я ошеломлена цветами и красками вокруг меня, спокойствием и невероятной чистотой и зеленью улиц, и жизнерадостными и целомудренными лицами людей. Такое чувство, что я оказалась в сказке.

Я видела пейзажи этой страны и раньше – память вытаскивает из далеких теперь уже отрочества и юности глянцевые картинки в журнах «Корея сегодня» и просто «Корея», на которые у меня несколько лет был абонемент. Но тогда я журналу немножко не доверяла – исключительно потому что картинки в журнале «Советский Союз» были все-таки как-то живописнее действительности. Да что журнал – даже на моих собственноручно сделанных фотографиях нашего города он выглядел немного аккуратнее, чем на самом деле! С тех пор прошло много лет, я наслушалась на Западе ужастиков о жизни в этой стране и, хоть и знаю, как нагло врут западные СМИ в отношении тех, кто встал поперек горла у империализма, какой-то осадок от этого все равно остался. Я представляла себе это место хмурым – похожим на осеннюю Москву времен Горбачева. А передо мной предстала настоящая весна человечества!

Корея оказалась совершенно такой же красивой, как в журнале 25-летней давности. Даже еще красивее. Фотографии ничуть не приукрашивали ее. И это открытие поразило меня так, словно я вышла из звездолета на Марсе в скафандре, а оказалось, что там есть кислород!

Пейзаж резко изменился, как только поезд пересек корейскую границу с Китаем. Нет, я не хочу ничего плохого сказать о Китае – он тоже по-своему очень красив. Но нет в нем такого пронзительного после западной нервотрепки спокойствия – да и какое может быть спокойствие в стране, на наших глазах превращающейся в сверхдержаву?

Поезд переехал через мост…Началась Корея, и вместо суровых заросших деревьями гор, перемешанных с серыми, дымящими городами вдруг расстилаются за окном поезда ослепительной зелени рисовые поля, аккуратно отделенные друг от друга рядами картофеля и кукурузы. Корея – страна горная, земли, пригодной для сельского хозяйства, здесь не так много, и создается впечатление, что здесь засажено все, что только можно засадить, вплоть до склонов гор, на которых террасами подрастают саженцы кукурузы и разные овощи, зачастую под таким углом, что невозможно себе представить, как удалось забраться туда местному земледельцу. Трактор в таких местах, естественно, не годится, землю копают вручную или пашут на волах… На полях – буквально ни одного сорняка, даже на самых удаленных от дорог. Идеальные поля.

С первыми же сценами, увиденными мною здесь, у меня возникло не чувство того, что это какая-то бедная, богом забытая диктатура из «оси зла», как пытается внушить нам «демократическая» пресса, а… ощущение праздника. Я уже точно лет 30 не видела свежевыбеленных стволов деревьев вдоль дороги! Трамваи и троллейбусы здесь – намного новее и чище, чем. на улицах моего родного «одемокраченного» города в России, и нет ни одного сломанного сиденья. Никто не пишет на заборе матерных слов – ни на родном, ни на английском языках. До сих пор еще можно мыться в речках и пить родниковую воду (что, наверно, очень удивляет добравшихся сюда западных европейцев!)

Автобус ехал по корейской столице, и я, забыв о своей усталости с дороги, жадно разглядывала ее в окно. Многие здания и достопримечательности были мне хорошо знакомы – все по тем же журналам. В Москве в годы моего студенчества был еще магазин «Книги стран социализма», а в нем – отдел корейских книг, где я приобрела тогда русские переводы классических корейских произведений «Море крови» и «Цветочница». Так что некоторые познания о том, что мне предстояло увидеть, у меня имелись.

Корейские журналы пользовались большой популярностью среди моих студенческих подруг – правда, по специфической причине. Из-за употребляемого там русского языка. Статьи были написаны совершенно безукоризненно с точки зрения грамматики и пунктуации (а ведь русский язык очень сложный!), но вот стиль… Стиль был таким особенным, что его нельзя было спутать ни с чем. Например, в нем широко использовались различные русские идиоматические выражения, но оттенок у них при этом получался совершенно нам, носителям языка, непривычный. Ну, например, «он посмотрел на нас и улыбнулся светлой улыбкой рубахи-парня» (о партийном деятеле). Или «за большие старания в работе жители уважают ее как «неутомимую работягу». Или «спортсменки вышли на старт, не испытывая ни малейшей доли психической стесненности.» Такого не придумаешь даже если захочешь! Это было не от недостаточного знания русского языка, а наоборот, от слишком хорошего. От стремления перевести как можно более образно и точно. Вероятно, все эти обороты переводились с каких-то существующих в корейском оригинале. Такие вещи есть в каждом языке – попробуйте-ка перевести как следует на английский, например, хрущевское «я вам покажу Кузькину мать!» или даже хотя бы путинское «мочить в сортире».

Анечка Боброва была от моих корейских журналов совершенно без ума. Она сама родилась в Китае, где ее папа тогда работал, и потому с Дальним Востоком ее словно связывала неведомая нить. Каждый месяц она с нетерпением ждала от меня нового номера и встречала меня в аудитории громко заданным вопросом:

– Ну, как там поживает Великий Вождь? А Любимый Руководитель?

Пхеньян оказался очень зеленым городом. Он был похож на один огромный парк. Больше всего на улицах растут ивы и тополя, много воды (в городе 2 реки, с несколькими островами посередине). А еще – в первый раз в жизни я увидела здесь по-настоящему оригинальные и непохожие друг на друга современные разноцветные многоэтажки! Никогда не думала, что современный город, почти без старинных зданий, может быть настолько красив…

Люди ходят по улицам хорошо – и со вкусом!– одетые, аккуратные. Правда, многие в резиновых сапогах, но недавно прошел дождь, так что в этом не было ничего удивительного. Никто не бросает на улицах мусор, и поэтому на них даже не было урн! Мне вспомнилась табличка на стене одной из советских столовых: «Чисто не там, где убирают, а там, где не сорят!»

Лица у людей были приветливые и жизнерадостные. На улицах мало транспорта (не надо забывать энергетические проблемы этой маленькой страны, брошенной на произвол судьбы ее главными друзьями и союзниками– и тем не менее выжившей и продолжающей не просто оставаться независимой, а еще и развиваться, несмотря на все невзгоды!), люди много ходят пешком, ездят на велосипедах. Нет на улицах заплывших жиром, но нет и чрезмерно исхудавших. Я вспомнила, как обстоят дела там, где я сейчас живу… Каждый 4-й ребенок в Ирландии сегодня – ожиревший. А для взрослых по телевидению показывают рекламу: «Пожалуйста, двигайтесь хотя бы по полчаса в день! Этого должно быть достаточно для поддержания здорового образа жизни…»

Мне вспомнилось вдруг, что сказала мне Вэнди после поездки в Беларусь. "Главное, что я поняла, когда я там побывала, – я оценила, как много всего у мeня есть, и как многого нет у них"

А что, собственно говоря, у вас есть? Что есть у вас, чего нет у корейцев или белорусов, без чего прямо-таки невозможно существовать?

Здесь так и вспоминается голландский писатель Кеес ван Коотен, сравнивающий себя с румынской подругой своей жены: “ А у меня все было! Кроме радио, видео, аудио и телевизора, у меня ещё был тромбон, синтезатор, ударная установка, коллекция марок, мой сад, моя библиотека и мой аквариум, мои водные лыжи, мой катер, шашлычница, аппарат для уничтожения бумаги, факс, копировальная машина и автоответчик, мой автомобиль, мои собаки, пила и гоночный велосипед, моунтенбайк с рулем для триатлона, скейтборд и роликовые коньки, коньки обыкновенные и стол для биллиарда, мои дорожные утюги и телескоп, мой акваланг и бассейн…»

Ну и что? А что дальше?

И сколько всего вы ещё намерены приобрести, чтобы хотя бы на десять минут, хотя бы мельком почувствовать себя "счастливыми"? Если, конечно, вы когда-нибудь наконец поймете, что на самом-то деле это призрачное чувство, за которым вы так безоглядно гонитесь всю жизнь – всего лишь короткая послеобеденная удовлeтворенность, подобная испытываемой проглотившему только что брошенную ему с рождественского стола индюшачью ножку котом…

Люди в Корее не выглядели ни голодными, ни нищими, ни несчастными. В отличие от так прочно отштамповавшихся в наших мозгах образов умирающих от голода африканских младенцев и эфиопских/ руандийских/конголезских/дарфурских беженцев, под которые на Западе собирают денежки разжалобившие публику загребущие благотворительные организации всех мастей.

Кто сказал вам , что эти люди несчастнее вас? Ваше телевидение?

Вот играют на улице дети. У них нет дорогостоящих Барби, мобильных телефонов или новeйших компьютеров, позволяющим их западным сверстникам болтать в чате с притворяющимися их ровесниками на другом конце интернета педофилами, за которыми эти западные «счастливчики» сидят часами, не высовывая носа на улицу, – с дeтства научившись трепетать от возбуждения при как можно более кровожадном и изощренном уничтожении воображаемого противника (надо же готовить ребят к будущим Иракам!) …

Были ли у меня в детстве воображаемые противники? Конeчно, были. Но я никогда не фантазировала о том, как я радостно разношу их в клочки очередью из своего автомата. Верхом подобных фантазий у меня был хороший пинок им под задницу!

… Вот идет по улице корейская девочка – читает книжку на ходу; видно, ей так интересно, что не может оторваться. Современные западные дети (и все большее число воспитываемых по их подобию детей российских) нe только не читают книги, они не способны по-настоящему переживать за героев даже в своих любимых фильмах. Все, что их интересует – это спецэффекты. Даже настоящее море крови уже не вызывает у них никаких эмоций, кроме желания, чтобы каждый последующий новый фильм превосходил в этом плане показанное раньше. Иначе им «неинтересно». Они уже давно эмоциональные импотенты. В наших фильмах меня сильно потрясли в свое время сцены, в которых само убийство даже не было показано – с мальчиком в литовском лесу в фильме «Никто не хотел умирать», которого душит один из «лесных братьев» и с мальчиком в телефонной будке, которого застал звонящим в милицию бандит в «Месте встречи изменить нельзя». Как их убивают, остается за кадром – а у меня шел мороз по коже от этих сцен. Нам, советским людям, долго еще после этих фильмов было не по себе при воспоминании об этих сценах. Потому что мы умели сопереживать . А будущие новорусские в то время ходили в кино на какую-нибудь низкопробную «Легенду о динозаврах» и жадно шептали на заднем ряду: «Щас он его схаваеть…». На Западе таких любителей «схаванья» – большинство. Когда я читаю, как Александр Зиновьев уверяет, что на Западе большая часть населения высококультурна, у меня такое чувство, что он общался там с одними профессорами.

В 11-12 лет западных «счастливчиков» уже подкарауливают возле школы торговцы наркотиками, в 13-14 лет они уже считают "своим долгом" с кем-нибудь переспать, даже если этого и не хочется (а то "что скажут товарищи"? Да и соответствующая "артиллерийская подготовка" начинается задолго до этого: в британских магазинах, например, продают бюстгальтеры и трусики в стиле "стринг" для 8-9 летних!). И попивают сидр и пиво. В Северной Ирландии среднестатистически – аж с 11 лет.

На "Кристмас" и на день рождения эти дети топают ногами, если им не подарили новейшую модель мобильника или мини-мотоцикл: они в буквальном смысле слова находятся на грани самоубийства, если у них нет всего набора последних "прибамбасов", которые есть у кого-то ещё…

Кто из нас должен кому по-настоящему завидовать, – это ещё вопрос.

Конечно, трудно ожидать, что Homo Occidentalis когда-нибудь искренне позавидует тому, как жили, например, мы, или как живут "бедные" по его понятиям, но вовсe не голодающие, как в телепрограммах, к которым он привык, африканцы. Но это вовсе не значит, что мы нуждаемся в его жалости.

Просто есть на свете вещи, которые он не способен ни понять, ни оценить. Все дело в том, что Homo Occidentalis с младенчества приучен, подобно постоянно носящей шоры лошади, видеть весь мир только "от" и "до". Только в рамках того количества вещей, которыми он (или другой человек, при оценке степени счастливости последнего ) обладает или может себе позволить обладать. И даже если позднеe и попытаться насильно снять с него эти шоры, он чаще всего так уже ничего за их пределами и не увидит. Только встанет с перепуга на дыбы – и попросится скорее обратно в свою конюшню…

Дело в том, что типичный Homo Occidentalis не способен представить себе счастъя без скоплeния вещей или покупательной способности, позволяющей приобретать. …

Британцы, рыдающие по телевидению после того, как они потеряли 3000 фунтов, на которые хотели купить дом в Болгарии ("не можем позволить себе иметь собствeнность дома – так пусть у нас будет что-то свое хотя бы за границей"), где их, как и ожидалось, обманули, почему-то совсем не вызывают симпатии, а только омeрзение. Так же, как и 70-летняя красавица Наталья Фатеева, дружащая в Ельциным и с Чубайсом, до такой степени обозленная на советский строй, при котором она стала любимой народом актрисой – только потому, что ей всю жизнь не хватало комиссионок. Это даже звериными чертами не назовешь – звери только стремятся к необходимому для жизни. Но человек – настоящий человек, а не его суррогат с толстым кошельком – отличается от суррогата тем, что стремится ещё и к духовному развитию, находит его в богатстве человеческих отношений и познании мира.

Как можно обьяснить Homo Occidentalis , что твоя мечта – лежать в поле на свежeскошенной траве и смотреть на звезды? Что игра в салочки приносит больше удовольствия, чем. компьютерные убийства? Что невинность детства счастливее секса в 13 лeт? Что твое представление о полном счастье – вложить свой камешек в фундамeнт борьбы народов мира за лучшую жизнь для всех, а не в выдаче им по паре на душу не нужных тебе больше ботинок? Что для тебя прожить жизнь не зря означает нe купить два дома и три автомобиля, а вступить в бой с теми, кто высасывает кровь из человечества, приблизив тем самым день победы настоящего человека над его суррогатом? …

Быть современным Homo Occidentalis – западным мещанином – это все равно, что быть лишенным вкуса, запаха, не видеть цвета, не чувствовать кожей свежего ветра. Может быть, поэтому, с тех пор, как я живу среди таких людей, весна перестала пахнуть весной, а улицы там пахнут всего лишь курами-гриль?

Больше всего человеку с менталитетом Homo Occidentalis обидно, когда "у него столько всего есть", а ему не завидуют. Ведь, как он думает, все должны бы.

Но как можно не жалеть того, кто даже никогда не узнает, чего он по-настоящему лишен?..

…Автобус скрипнул тормозами и остановился около гостиницы. У нее было мудреное для меня, незнакомой с корейским языком название. Почему-то снаружи она напомнила мне здание нашего местного горкома партии в моем родном городе. Двери автобуса открылись, и я окунулась в теплый весенний вечер. Аромат цветущих деревьев чуть не нокаутировал меня: я привыкла за последние почти 20 лет к ничем не пахнущим розам, траве и даже весенней земле.

Над городом сгущались сумерки – кремово-голубоватые с оттенком золотого в небе. Товарищ Сон подал мне руку, когда я выходила из автобуса. Я до такой степени отвыкла от этого, что сначала даже и не поняла, что ему надо. В последний раз это делал Витя Гандельман, когда мы учились на четвертом курсе: мы доезжали утром от общежития на автобусе до метро, он выходил из автобуса первым и не успокаивался, пока не подаст руку всем до одной выходящим из автобуса нашим студенткам. С тех пор я такого обращения уже и не ждала – и только радовалась, если меня никто на выходе не отпихнет…

Внутри отель был, конечно, совсем не похож на наш горком. Единственное сходство – величавая мраморная лестница. Немногочисленный персонал с удовольствием смотрел телевизор, где показывали какой-то местный героический фильм. Я пожалела, что не знаю корейского языка: на слух он был очень красив, а тон у героев фильма был настолько драматический, что у меня даже без понимания того, о чем идет речь, чуть не выступили на глазах слезы… Тут фильм кончился, и начались новости – похожие на наши советского времени: героями в этой стране явно были не бандиты и не сутенеры с их постоянными «разборками», не «магнаты» с их новыми покупками и не «примадонны»с их вульгарными «тусовками», а рабочие, крестьяне, солдаты, дети…

Товарищ Ли унесла куда-то мой паспорт: обычно я его никому на руки не даю и очень беспокоюсь если он не при мне больше часа, но на этот раз я почему-то была совершенно спокойна. Просто уверена, что он в надежных руках, и его не потеряют, а раз так полагается – значит, так надо. В чужой монастырь со своим уставом не лезут…

– Вы, наверно, устали, товарищ Калашникова (товарищ? я не ослышалась?). На сегодня у нас в программе ничего нет. Будет ужин в гостинице– и можете отдыхать. Ваши товарищи приедут только через два дня. А вот наша культурная программа на завтра и послезавтра….

И он подал мне отпечатанный на машинке лист.

– Спасибо, товарищ Сон. Я действительно устала. Конечно, очень интересно было бы взглянуть на город, но… утро вечера мудренее!

– Если Вам действительно очень хочется мой город посмотреть, и остались еще силы у Вас, можем после ужина пройтись до Монумента Идей Чучхе. Здесь недалеко…

«Чучхе» произносится совсем не так, как пишется в русской транскрибции. Видно, в русском языке просто нет таких звуков. Это не «ч» и не «ц», а нечто между ними среднее.

Какой человек, помнящий силуэт этого монумента чуть ли не с детства, отказался бы от такого предложения?! Я наскоро поглотала ужин – не обратив даже внимания, насколько корейская еда не похожа на все, что я до сих пор пробовала.

Товарищ Сон курил и ждал меня на улице. Было уже почти совсем темно, кое-где начали загораться фонари, но не так много: все-таки видимо сказывался еще энергетический кризис. На некоторых улицах света не было, но люди шли совершенно спокойно: никто, очевидно, не боялся, что у него/нее сорвут с плеча сумку (это было первое, что я увидела в Дублине, когда впервые туда приехала!) или приставят нож к горлу и потребуют кошелек. Не говоря уже обо всем остальном. Никто не ездил в Корее на машинах по тротуарам, как в современной России (меня один раз чуть не задавил в моем родном городе своей иномаркой какой-то хотевший запарковаться на тротуаре разухабистый купец – я принципиально отказывалась замечать, что он едет позади меня по тротуару и мне же еще и бибикает, хотя перестроившийся «свободный» наш народ в ужасе пытался меня стянуть в сторону. «Хозяин жизни», незнакомый с элементарными правилами дорожного движения, был вынужден меня объехать и громко выругался.) Пхеньянцы шли – так же неспешно, как товарищ Сон; мне пришлось подлаживаться к его темпу ходьбы, потому что в нервном цивилизованном мире я привыкла бегать по улице почти галопом. Некоторые из них зажигали на ходу карманные фонарики, чтобы разглядеть дорогу. Достал такой фонарик и товарищ Сон. Казалось, что вся улица наполнилась летящими светлячками.

– Какая красота! – вырвалось у меня.

Товарищ Сон улыбнулся.

– Подождите, Вы еще не видели наш город утром! Апрель у нас один из самых красивых месяцев.

И он начал рассказывать мне о художественном фестивале дружбы «Апрельская весна». Он рассказывал, а я слушала – и поражалась его почти безукоризненному русскому языку. Послушали бы его только наши современные полуграмотные и косноязычные телеведущие! Он столько всего знал и излагал это такими темпами, что менее привычный чем я к переработке информации человек, пожалуй, взвыл бы. Но мне наоборот это было очень по душе. У меня возникло чувство, словно колеса моего умственного механизма, за эти годы замедлившие за ненадобностью без интеллектуального стимулирования ход, наконец-то закрутились на полную мощность. И чем дольше я товарища Сона слушала, тем сильнее поднималась во мне волна радостного удивления: наконец-то я говорю с человеком, который понял бы с полуслова, о чем я веду речь! Откуда же берутся такие люди? Или они все здесь такие?

Тут перед нами открылся Монумент Идей Чучхе – на другом берегу реки, и у меня перехватило дыхание. С огромной высоты далеко был виден яркий свет алого его факела…. Мы оба замолчали – здесь не нужны были слова. Монумент был пронзительно величава – я нутром почувствовала, что такие архитектурные сооружения «для галочки» не строят. В нем воплотились вера и вдохновение. Как в мухинских «Рабочем и колхознице». Поэтому-то их так и поторопились убрать с ВДНХ – слишком уж силен духом этот символ!

Мы молча постояли минут 10, любуясь монументом. Мне даже не хотелось уходить.

Но было неудобно – уже поздно, а я ведь наверняка не единственная, кто устал…

– Расскажите о себе, – попросила я товарища Сона на обратном пути. Он смутился.

– Что рассказывать? Ну, например, я – член Пхеньянского общества обмена валунами.

– Чем?!

– -Валунами. Знаете, камни такие большие бывают? Красивые? Мне 44 года. Закончил школу, получил высшее образование…Работал в разных странах. Не понаслышке знаком с разными культурами. У вас в СССР тоже был – жалко, что поздновато, а не раньше! Когда весь мир охватил вихрь «либерализации», во многих странах постепенно стирались самобытные национальные черты в разных сферах общества. Видя через телевидение и печати такие реалии, мы в Корее укрепляли решимость отстаивать и претворять в жизнь национальные традиции и наследия. И вот я теперь рассказываю о моей стране нашим зарубежным друзьям. Чтобы они нас лучше поняли. Нас часто не понимают, к сожалению. Если вы знаете еще кого-то, кто заинтересован в том, чтобы увидеть КНДР своими глазами, скажите им – пусть приезжают. Мы будем им рады.

Он помолчал и добавил:

– А еще я люблю петь. Вы уже решили, какую песню Вы будете петь?

– ?????

Наверно, у меня было очень испуганное лицо…

– В Корее и гостям, и хозяевам полагается во время званого ужина исполнить какую-нибудь песню.

– Даже если у меня нет голоса?

– Это неважно! У меня тоже голоса нет. Вот, смотрите…

И он совершенно для меня неожиданно приятным баритоном негромко пропел по-русски:

– У леса на опушке жила Зима в избушке.

Она снежки солила в березовой кадушке,

Она сучила пряжу, она ткала холсты

Ковала ледяные да над реками мосты.

Я ощутила, что еще немного – и я хлопнусь об землю без чувств….Эту песню я не слышала уже лет 20, если не больше! Я еще раз взглянула на своего собеседника и, к собственному удивлению, подхватила:

– Потолок ледяной, дверь скрипучая,

За шершавой стеной тьма колючая.

Как шагнешь за порог – всюду иней,

А из окон парок синий-синий.

И мы оба не сговариваясь, радостно засмеялись. И этих людей нам пытаются изобразить как каких-то замученных и затравленных роботов?!

Когда мы были уже недалеко от гостиницы, с неба вдруг неожиданно хлынул проливной дождь – тучи собрались на небе буквально на наших глазах и разразились шквальной грозой. У меня не было с собой зонтика, и я даже растерялась от скорости, с которой на нас обрушилось это явление природы. Но товарищ Сон не растерялся – у него зонтик оказался с собой, и он молниеносно раскрыл его надо мной прежде, чем я успела промокнуть. А гроза грохотала уже над самыми нашими головами.

– Побежали? – спросил меня товарищ Сон так, словно мы с ним в детстве ходили в один и тот же детский садик, а не видели друг друга в первый раз в жизни.

– Побежали! – подхватила я. И мы с ним запрыгали по лужам. К тому времени, когда мы остановились под навесом перед гостиничной дверью, я была уже мокрая по уши, несмотря на зонтик товарища Сона. Он, впрочем, тоже – но все равно улыбался.

– Это хороший знак, – сказал он, открывая передо мной дверь.

– Что? Что мы с Вами намокли?

– Нет, что вдруг пошел такой дождь. Да еще с грозой. Этот день непременно должен стать для нас счастливым.

– Хотелось бы надеяться, – отозвалась я, про себя вспоминая о предстоящей мне миссии. Взглянула на товарища Сона – и вдруг поняла, что он не шутит. Что он совершенно серьезно думает так.

– Спокойной ночи, товарищ Калашникова! – сказал товарищ Сон с легким полупоклоном, доводя меня до моего номера.

Я пожелала ему того же и вошла в номер. Я действительно очень устала после такого перелета и переезда, но мне почему-то не спалось. И не думаю, что из-за разницы во времени: просто слишком много было впечатлений.

… Ребят я отвезла к маме. Всю тройку. Ей, конечно, нелегко с ними придется, но ей поможет тетя Женя на первых порах. А потом они приедут сюда и будут меня здесь ждать…Здесь есть детские сады – даже, если уж очень надо, круглосуточные. А Лизу можно будет лечить традиционной корейской медициной.

Я не могла, естественно, рассказать маме, куда я и зачем собираюсь. Сказала, что меня пригласили временно работать в другую страну, но для детей там нет подходящих условий. Что я поработаю там и приеду. Мама у меня умная и она, конечно, почувствовала, что это липа. Особенно ее удивило, что ждать меня надо будет с ребятами не дома, а в Корее. О Корее как стране у нас дома знают все-таки мало (хотя у нас дома еще с маминого и Шурекова детства лежит книжка Гарина-Михайловского «Корейские сказки», которую я очень любила), а мама всегда Азию как-то немножко побаивалась. По-моему, из-за того, какое большое в Китае население. Ну так это же не Китай…

– Во что ты опять там ввязалась? – ворчала мама. – Искательница приключений на свою голову… Это все твои партизаны, я так чувствую!

– Ни во что я не ввязалась, мам. Все будет хорошо…

– Ага, и мы поженимся!

Это есть у нас такая присказка.

В общем, мне стоило большого труда ее убедить, но в конце концов все-таки удалось. Дело в том, что мама, со всем ее кипучим, деятельным характером, была вынуждена выйти на пенсию. А жизнь у наших пенсионеров сейчас сами знаете какая… Ну, а если не знаете, то считайте, что вам повезло! От такой жизни не то, что в Корею – на Северный полюс уедешь…

Итак, я перевезла ребят к ней, а сама вернулась в Ирландию – урегулировать все что мне было надо до отъезда. За фермой осталась следить молодая республиканская семья, у которой еще не было своего дома. Они были этим очень довольны.

В день отлета я проснулась когда еще было темно. Было тихо-тихо. Я вышла на улицу и посмотрела на чернеющий на горизонте силуэт наших гор. «Неужели я вижу вас в последний раз?» – мысленно обратилась я к ним. Что-то подсказывало мне, что Ирландию я больше никогда не увижу, и от этого чувства было грустно. Так что больно даже было дышать. Хотя в то же время не было чувства, что со мной случится что-то непоправимое.

Ирландия стала навсегда большой частью моей жизни. Конечно, это же можно сказать и про Антилы, и даже про Голландию (причем без натяжки!). Но Ирландия занимала особое место в моем сердце. И сейчас мне было очень жалко, что она на глазах теряет свой неповторимый колорит. Наверно, если я и окажусь здесь еще, она к тому времени совсем уже превратится в пластиково-бетонно-генетически модифицированное чудовище, как и вся остальная Европа. Бедные, бедные ирландцы! Это сейчас им кажется, что с данным образом жизни они что-то приобретают для себя – как той девушке из фильма «Берега» о грузинском благородном разбойнике Дата Туташхиа, что разделась перед каким-то гнусным типом за червонец и радовалась, глупышка, этому червонцу, не понимая, что теряет то, что уже потом не обретешь.

Ну, да бог им судья…. Тем более раз они в него верят.

Киран оставил мне место на здешнем клабище, рядом с собой: у ирландцев ведь принято даже предложение делать так – «Would you like to be buried with my people?”, хотя до предложений у нас с ним дело не дошло, потому что оба несли в себе багаж прошлых обид– , но буду ли я на нем покоиться?… Тут уж мне пришлось остановить себя: с подобными мыслями отправляться в далекое путешествие никак не годится!

Все то, что произошло со мной здесь за эти годы, пронеслось перед моим мысленным взором – и обиды, и радости. Каким путем пойдет Ирландия? Объединится она? И если да, то какой она тогда будет?

Наверно, я просто воспитана на других принципах для того, чтобы понять многое из происходящего здесь. Для меня «прийти к консенсусу» можно с другом, с которым у вас общая цель, но разные точки зрения на то, как ее можно достичь. Ради достижения этой общей цели. Но с врагами консенсуса не ищут. Это просто другим словом называется – компромисс. И это вынужденная мера, а не что-то такое, что надо превозносить до небес как собственную мудрость.А прийти к консенсусу с врагом означает сдаться, отказаться от своих целей и принципов. У советского человека другая система ценностей. Я, например, не понимала и не понимаю, как это в Америке встречали как героев собственных пилотов, захваченных в плен в Ираке во время первой войны в Персидском заливе– после того, как они, будучи в плену, охотно говорили по телевизору все, что от них ожидала захватившая их в плен сторона, лишь бы выжить. Сейчас я уже привыкла, что это физическое выживание – главный здешний критерий геройства – но не понимаю и не принимаю этого все равно. А как же жить потом со своей собственной совестью? Впрочем, у них давно ее полная атрофия… Этим шкурникам лишь бы остаться коптить небо, любой ценой. Понятия чести для них не существует. Только бы собственную задницу уберечь.