Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 130 страниц)

Когда машина тронулась, Киран уже начал мне рассказывать, как сейчас судится за компенсацию от государства– из-за пыток, которым он был подвергнут при аресте. Сами пытки он, к счастью, описывать не стал, но сказал, что дойдет до Европейского суда, если будет надо. Чувствовалось, что характер у него твердый. Потом беседа несколько застопорилась – потому что он попытался было, от застенчивости же, говорить со мной пропагандистскими штампами. Но я быстро повернула ее в более живое русло – особенно заметив, что он клюет носом и вот-вот заснет, прямо за рулем. Я выбрала беспроигрышную со всеми моими иностранными собеседниками тему – советских политических анекдотов. Конечно, есть среди них и такие, что не переводятся, есть и такие, для которых нужно знать имена тех, о ком в них идет речь, но у меня уже даже сложился свой переведенный репертуар – главное не начать рассказывать их одному и тому же человеку дважды!

Вы заметили, насколько катастрофически выродился этот жанр в России современной? Хороших новых анекдотов почти нет. Переделки анекдотов советских под новую ситуацию выглядят жалко и неуклюже. Казалось бы, сейчас для анекдотов такое море материала – в условиях рыночной демократии что ни деятель, то готовый перл, достойный пера Салтыкова-Щедрина! Ан нет. С анекдотами напряженно. Думаю, все дело в том, что жизнь вместо смешной стала мерзкой. О такой что-нибудь сочинять просто нет вдохновения. О времени Сталина говорят иногда: «Был культ, но ведь была же и Личность!» То же самое можно сказать и о советских анекдотах: «Было много анекдотов о жизни, но ведь была же и Жизнь!»

Не помню, чтобы я хоть раз боялась рассказывать анекдоты. Естественно, надо было знать, в какой обстановке это было приемлемо, а в какой– нет. Я говорю о своем времени, о брежневском. И рассказывая их, мы вовсе не считали себя антисоветчиками. Только иностранец – настоящий или духовный– мог так подумать. Это для вражеских «голосов» наличие политических анекдотов считалось признаком антисоветских настроений. А это была дружеская критика. Не знаю, как для их авторов, но мы сами ощущали анекдоты именно так. Недружелюбно настоенные иностранцы (таких было много, хотя и конечно, не все) вообще приезжали к нам полные предрассудков о советской жизни – и повсюду упорно искали их подтверждения. Если чего-то ожидаемого они не находили, они очень расстраивались и начинали уверять, что это просто от них спрятали. Точно так же они поступают сейчас и в других социалистических странах: ищут там трущобы и нищих. Почему-то поискать нищих на Гаити, в «освободившейся от красного террора» Эфиопии или в «новой» Южной Африке им не интересно – хотя там-то их и искать не надо, стоит только выйти на улицу…

Саид, помню, очень удивился, когда посмотрел нашу советскую комедию «Иван Васильевич меняет профессию» – там довольно остро высмеивались многие недостатки нашей жизни. Особенно он был поражен, когда на экране показали спекулянта в магазине – видимо, его мелкобуржуазные мозги всерьез полагали, что в СССР за показ такого дают 20 лет лагерей с конфискацией… Он вышел из кинотеатра настолько пораженный, что вдруг ни с того ни с сего сказал мне:

– Я больше не Саид. Зови меня теперь Иван Петрович….

Один из любимых моих старых анекдотов сейчас – о том, как оживили Ленина. Он походил по Москве, посмотрел на улицы – и на третий день исчез. Искали его, искали, не могут найти. Тогда оживили Дзержинского, попросили помочь найти Ленина. Феликс Эдмундович вспомнил о старой конспиративной квартире, приходит туда, а там на столе записка: «Дорогой Феликс! Меня не ищи. Я в Швейцарии. Надо все начинать сначала».

Раньше мы, конечно, смеялись в нем совсем над другими вещами, чем сейчас. А сейчас– это и не анекдот совсем, а так оно и есть…

Анекдоты Кирану понравились. Он на удивление легко подключился со мной на одну волну– даже ничего объяснять не пришлось! Киран окончательно проснулся, встряхнул головой и рассказал мне ирландский анекдот:

– Стоит боец ИРА у врат небесных, его встречает святой Петр. Посмотрел на него и говорит: «Не думаю, сын мой, что тебе можно будет сюда войти…»

На что боец ИРА отвечает: «А я и не собираюсь входить. Это у тебя есть 20 минут на то, чтобы всех оттуда вывести!»

Я захохотала примерно как Заяц из «Ну, погоди!» в комнате смеха….Киран посмотрел на мою реакцию – и тоже захохотал. Так, что мы чуть не врезались в столб. И всю оставшуюся дорогу мы обменивались анекдотами и смеялись – до икоты.

Я была рада, что удержала его от сна за рулем. Когда мы уже подъезжали к моему дому, и собиралась прощаться, он вдруг спросил:

– Слушай, а нельзя ли мне у вас переночевать? Я так в полете устал, что до Антрима просто не доеду…

До Антрима было всего час с небольшим, но я не стала спорить. Раз человек говорит, что устал, значит, устал. К тому же у меня в доме еще никогда не ночевали настоящие борцы за свободу.

– Мам, – сказала я маме с порога, – Это Киран Кассиди. Он возвращается из Южной Африки и очень устал. Он у нас поспит сегодня в «коробочке» (так мы называли самую маленькую спальню), а завтра поедет дальше.

Мама посмотрела на меня с удивлением, но ничего не сказала. Она уже поняла, что со мной приходится быть похожей на Пачкулю Пестренького из книги о Незнайке, одним из правил которого было ничему не удивляться (другим было «никогда не умываться», но на это мама не пошла бы даже ради меня!)

Киран пошел спать, а мама только посмотрела ему вслед и покачала отрицательно головой – мол, «такие Кираны нам не нужны». Я удивилась – я совсем и не смотрела на него с такой точки зрения! Что это она себе вообразила?

… Утром мы все ходили по дому на цыпочках. Даже пораньше увели Лизу на кухню, чтобы она его не будила (Лиза рано просыпается, и ей не объяснишь, чтобы не шумела). Дело шло к полудню, а Киран все еще спал. Мы уже не выдержали и пустили Лизу гулять по дому, но даже несмотря на поднятый ею шум, он все спал… Я уже стала опасаться: жив ли он, но стучать в дверь было как-то неудобно. Полдня мы маялись так, пока он наконец не спустился вниз и не сказал как ни в чем не бывало:

– А позавтракать перед дорогой можно?

Само собой, мы его накормили, хотя это был уже, пожалуй, не завтрак, а обед.

Киран сердечно поблагодарил нас за гостеприимство и уехал…

****

….Где-то через неделю мне пришел долгожданный ответ с Кубы. Не по электронной почте, а по обыкновенной. Клиника прислала более подробную информацию о том, чем они занимаются – и я с первого взгляда на присланный ими мне проспект поняла: это именно то, что надо Лизе! Если уж и кубинцы не смогут ее вылечить, то по крайней мере, все будет ясно… Правда, финансовые вопросы клиника сама не решала, врачи посоветовали мне обратиться в вышестоящие органы, например, в министерство здравоохранения. Но в любом случае теперь у меня была цель!

Я так размечталась поздно ночью о Лизином лечении, что и не заметила, как мне через плечо заглянул Пласид:

– Ой, а что это у тебя? Марки какие красивые…

Я объяснила.

– Куба? – лицо у него вытянулось, и он на мгновение до ужаса напомнил мне толстовскую княгиню Авдотью: «Напугала, матушка, страсть какая, – в Париж… Чай, там погано!»

Мне всегда смешно, когда я вижу такую реакцию. Куба, которую мы дома все так хорошо знаем и всегда очень любили, которая с детства моего была частью нашей жизни – ну что там может быть страшного? Но я совсем забыла, где я работаю…

Через три дня, когда я как обычно пришла на работу, меня уже поджидали в офисе целых два наших менеджера (наверно, один боялся, что со мной не сладит– вдруг я окажу сопротивление?), сообщивших мне, что я уволена – без каких бы то ни было объяснений. Они попросили меня собрать мои вещи и отдать им пропуск.

Один из них, симпатичный в общении дяденька, который всегда хорошо ко мне относился, чувствовал себя явно неловко. Пока я, оглушенная новостью словно рыба динамитом браконьера, на автопилоте выгребала из стола свои бумаги, думая о том, что мне теперь делать и как содержать семью и платить за дом (я умерла бы, но не призналась бы ему в своих мыслях!), он стоял у меня за спиной и бормотал что-то о том, что они еще заплатят мне за месяц вперед, так что они все-таки не бросают меня совсем уж на произвол судьбы, а потом сказал вдруг:

– Хочешь, я дам тебе совет на будущее? – и тут же сам испугался собственных слов и поспешно выпалил:– Да нет, пожалуй, не буду…

Такая вот у них тут свобода слова…

Разумеется, человек, который собирается лечить своего ребенка на коварной авторитарной Кубе, да еще получает письма о строительстве Магнитогорска и о гражданской войне в Чаде из деревни в графстве Каван (кстати, а кто им позволил вскрывать вот так запросто почту, которая была адресована мне поименно, хотя бы и на рабочий адрес?)– это просто взрывоопасная комбинация. Настоящий компот из отравляющих веществ – зарина, замана и табуна с ипритом вперемешку. Таких надо держать от американских банков подальше, вне зависимости от их деловых качеств…

Тут я попыталась представить себе, с каким лицом Пласид доносил им на меня – и какую чушь он при этом наверняка нес. И помимо своей воли с трудом сдержала смех. Сколько же на свете идиотиков! Менеджер посмотрел на меня с удивлением. Моя взрывоопасность теперь была ему совершенно очевидной. Настолько, что он даже лично довел меня до двери.

– Не поминайте лихом, мистер Джонс!– сказала я ему на вахте, протягивая пропуск.

Я вышла на улицу совершенно свободной. Домой ехать было не на чем, да я и решила уже, что ни за что не скажу маме об увольнении. Зачем ее зря волновать? Скажу, что у меня отпуск, а сама буду искать работу. На Севере. Любую.

Вот только куда деваться сейчас? Беспокоить Элис не хотелось – я и так уже днем у нее спала. Я пошарила в записной книжке и нашла визитку психолога: банк оплачивал всем нам 5 консультаций у психолога-консультанта, если у нас были психологические трудности. (Надо будет посоветовать Пласиду, чтобы сходил; ему это, судя по всему, даже нужнее, чем мне.) Позвонить по номеру, который нам дали, можно было 24 часа в сутки. Почему бы и не попробовать? Ведь столько говорят у нас сейчас о том, как это помогает: после любого очередного теракта или падения самолета читаешь в прессе: «с родственниками жертв работают психологи»… С таким видом, словно им сделали этим большое одолжение.

К моему большому удивлению, психолог оказалась свободна как говорят в рекламах «прямо сейчас». Судя по ее голосу, она скучала. Ее офис был в старой церкви, недалеко от дублинской гавани и от моей теперь уже бывшей работы.

– Приходите, я буду ждать!– доброжелательно сказала она. И я пошла…

Я и не подозревала, что прямо за дублинским финансовым центром располагаются такие трущобы! Причем чувствовалось, что люди живут здесь поколениями, знают все друг друга до седьмого колена. Хотя был уже вечер, улицы здесь были полны народу – обоих полов и всех возрастов. На меня как на человека постороннего настороженно и не всегда доброжелательно смотрели десятки глаз. Я прошла через этот квартал как сквозь строй – хотя никто мне не сказал и слова.

Вокруг церкви пришлось обойти два раза прежде, чем я нашла входную дверь. Психолог оказалась маленькой миловидной женщиной. Я не стала жаловаться ей на увольнение – тем более, что моему бывшему работодателю еще предстояло за эту сессию заплатить. Вместо этого я рассказала ей историю моего брака с Сонни, нашего развода и болезни Лизы – потому что, если честно, я так после этого и не оправилась. Я рассказывала об этом нескольким людям– ведь говорят, что тебе должно стать легче, если ты поделишься с другими своим горем, но легче не становилось. Ну, может, на пару часов, не больше. Так, может быть, хотя бы разговор с профессионалом поможет?

Я закончила свой рассказ и с нетерпением ждала, что она мне посоветует. Она слушала меня затаив дыхание – словно перед ней была не человеческая жизнь, а мексиканский сериал, и эта реакция была, как мне показалось, вовсе не профессиональной, а совершенно обыкновенной обывательской. Но, может, мои впечатления ошибочны?

– Вы так спокойно обо всем этом рассказываете, – сказала она наконец.– Неужели Вы его совсем не ненавидите?

Я на секунду задумалась. Ненавижу ли я Сонни? Да нет же, вовсе нет. Я сожалею о том, что случилось– и больше всего мне жаль, что он меня так и не понял. Я знаю, что продолжать терпеть такое обращение было нельзя. Но знаю я, что и сама тоже внесла свою лепту в разлад наших отношений. Ведь для того, чтобы танцевать танго, нужны двое. Главная проблема в том, что я-то свою собственную роль в этом вижу и признаю, а Сонни свою – нет.. Так я ей и сказала.

Она удивленно подняла брови. И произнесла длинную речь, из которой следовало, что я не стану чувствовать себя нормально, пока его не возненавижу.

– Вы имеете совершенно полное право ненавидеть Вашего бывшего мужа!– с жаром воскликнула она. И мне стало совершенно ясно, что у этой женщины несомненно какие-то свои нерешенные психологические проблемы и счеты с жизнью…

– Возможно, и имею. Но не ненавижу, – сказала я.

Ненависть конструктивна только тогда, когда тебе надо вырваться из порочного круга. Она – как ракетное топливо для того, чтобы совершить этот прорыв. Во всех остальных случаях она только разъедает тебя изнутри. Момент, когда мне нужно было ненавидеть его – для того, чтобы изменить порядок вещей – прошел.

Но «эксперт» настаивала на своем. И это все, что она мне может предложить? Это и есть ее рецепт душевного равновесия? Да на свете есть такие злодеи планетарного масштаба, которые действительно заслуживают ненависти – и хорошей взбучки!,– а я должна зачем-то тратить негативные эмоции на одного-единственного несчастного, затравленного парня с колониальным комплексом неполноценности?

Как хотите, а я не верю в то, что «эксперты-профессионалы» рыночного образца могут кому-то помочь. И этот личный опыт лишь укрепил меня в моем убеждении. Это же обыкновенная деньговыжималка – не из вас лично, так из вашего работодателя или из государства, которое вас ими обеспечивает: после того, как с вашими близкими что-то случилось, зачастую именно по его вине.

Мои чувства оскорбляет само понимание того, что этот человек выслушивает вас только потому, что ему за это платят. Вдумайтесь в это. Ему на вас по сути глубоко наплевать. Он не сопереживает вам всем сердцем, как человек близкий, как друг, наконец, как просто человек с похожим жизненным опытом. Он вообще не испытывает к вам никаких человеческих чувств. Он думает только о своей таксе.Какой же смысл изливать ему душу? И как вообще может кому-то помочь – в любой ситуации– человек глубоко и профессионально равнодушный? Единственно чьи слова и советы могли бы мне помочь, – это человека, который примет мою историю близко к сердцу, а не просто увидит в ней развлечение подобно секретарше Люсе, читавшей когда-то в «Литературке» только судебную хронику.

Помощь такого «профессионала» очень напоминает продаваемые на Западе и введенные с его подачи у нас праздничные открытки с заранее напечатанным поздравительным текстом – ко всем случаям жизни, в которых вы чужими штампованными словами заверяете любимых вам людей, что они для вас единственные и неповторимые. Если это действительно так, разве вы не понимаете, как оскорбляете их тем, что даже не смогли найти для них собственные, сказанные от сердца слова? Или время, чтобы самому что-то написать? Для меня такие отктытки из серии «люби меня как я тебя» – гнусность, выхолащивающая человеческие чувства и отношения.

Точно так же меня оскорбляет видеть на коробке с какими-нибудь «сникерсами» лицо любимого когда-то олимпийского чемпиона. Я вовсе не захочу от этого покупать данный товар. Если чемпион так вынужден зарабатывать на жизнь, мне становится жалко его – как проститутку, попавшую в лапы сутенера. По сути дела, это ведь та же самая проституция – торговля самим собой. Неважно, что за это много платят. Есть вещи, которые не возместить никакими деньгами – если как ради денег преодолеешь в себе планку элементарного человеческого достоинства.

Я вышла от психолога с единственным чувством – с еще большим ощущением каменного века, в котором находится «цивилизованный мир» в сфере человеческих отношений. Он напоминал мне монголо-татарское иго: в военном отношении – огромное превосходство над окружающими народами, а в культурном – огромная по сравнению с ними же отсталость.

Было тепло, и я решила просто дождаться первого автобуса на набережной реки Лиффи. В каком-нибудь укромном уголке, чтобы никому не бросаться в глаза. Все вокзалы и автостанции в ирландской столице на ночь закрываются, пассажирские поезда здесь ночью по стране не ходят. Это тебе не советский Ворошиловград.

Вскоре я нашла такое местечко, присела там на ступеньках, закуталась поплотнее в аранский свитет – вот когда он пригодился!– и задремала…. Скажу маме, что взяла на работе отпуск!

****

… Я уже упоминала, что Сонни даже не встретил меня в аэропорту, когда я прилетела из Москвы. Зато меня встретила голландская таможня: в то время по всему Западу ходили страшилки о русских контрабандистах с ураниумом в чемодане. До полония дело тогда еще не дошло.

– Откройте, пожалуйста, ваш чемодан!– попросила таможенница, посмотрев на мои документы.

Я открыла. Она с напряженным лицом глубоко зарылась в моих книжках, кассетах с попсой (я никогда не слушала нашу попсу в советское время, а теперь у меня даже по ней была ностальгия), коробках с шоколадными конфетами (настоящими, источающими сладкий аромат на весь Схипхол, а не замазкой цвета детской неожиданности, как западные конфеты) и в неваляшках – и вдруг издала такой крик, словно у меня в чемодане пряталась по меньшей мере змея:

– Что это??!!

Я поглядела. Она с ужасом подносила к носу тонкий, изнеженный и дрожащий пальчик одной руки, указывая другой на завернутую в полиэтиленовый пакет таранку….

Обошлось без дипломатического инцидента. Таможенница побежала мыть руки. А таранку пропустили – после небольшого замешательства – в свободный мир…

Я рассказала об этом Сонни – он пристрастился у нас к таранке, и я везла ее для него, – но он даже не улыбнулся. А после инцидента с Гансом Клоссом (см выше) и вообще несколько дней со мной не разговаривал.

Что-то непоправимое произошло между нами в ходе этой поездки – словно мы дошли до перекрестка и начали расходиться в разные стороны. Сонни винил в этом эксклюзивно Володю Зелинского – и напрасно было протестовать, что между мной и Володей до сих пор ничего не было. Для Сонни даже любоваться Джеффом Голдблюмом в «Парке Юрского периода» было изменой.

А для меня, как я уже сказала, Володя в тот момент просто стал олицетворением всего советского. Того, какой могла бы быть жизнь, но не стала (и значения не имело даже то, что и сам он уже стал не вполне советским человеком). Но олицетворения и символы– это слишком высокие материи для рядовых жителей Запада. Это только на Востоке любая мелочь имеет символический смысл…

Сонни успешно защитил диплом и… стал безработным. Инженеры-электротехники никому не требовались. Во всяком случае, уж точно не антильские. Каждый день он штудировал газеты в поисках объявлений о вакансиях, отправил не один десяток писем – даже на не совсем подходящие должности, но все безрезультатно. Это тоже не прибавляло ему ни уверенности в себе, ни хорошего настроения…

Я продолжала учиться – и работать, когда была возможность, благо теперь с Лизой мог посидеть и он, и не всегда надо было тащить ее за тридевять земель в Тилбург. По возвращении из России, естественно, я не стала даже пытаться устроиться на старое место в «МакДональдсе». Другую постоянную работу на полставки найти так и не удалось, и я продолжала учиться и перебиваться случайными заработками на временных вакансиях: в основном на упаковке чего-нибудь на различных фабриках, от губок для мытья посуды (там меня хотели попросить перевести на русский текст для их упаковки (товар шёл в Россию!) – только , конечно, бесплатно) до печенья и туалетных наборов…

Там я впервые увидела голландский “рабочий класс” – женщин-упаковщиц. Это были весьма грубые, все до одной курящие как отставные солдаты, замученные, бледные женщины, любящие пошлые шутки и совершенно не задумывающиеся ни над своей жизнью, ни над жизнью окружающих. Им было не до того. Они жили сегодняшном днём и даже вообще текущей минутой. Они боялись, что их места займем мы, “временщики”, контрактницы, которых призывали тогда, когда есть paбота, и отсылали по домам, когда её было мало, – в другой раз буквально прямо с конвейeра, тыкая в нас пальцами: “Ты, ты и ты… для вас сегодня работы нет. Приходите завтра.”

В число таких неудачниц обычно попадала моя новая индонезийская подруга Ингеборг: у неё было слишком “жертвенное” выражение лица. Зачем она вообще работала, если тем, кто живет на пособие по безработице, разрешают сохранить только 25% от таких заработков? Затем, что она по уши была в долгах.Каждый раз она старалась заработать все больше, вкалывала изо всех сил, выклянчивала дополнительные часы, – a в конце месяца все это вычитали из её пособия. Когда я в последний раз видела её, она уже потеряла свою полугосударственную квартиру и скиталась, снимая комнатушки у частных хозяев.

…Конвейeр с пачками печенья двигался с такой скоростью, что с непривычки мы обдирали пальцы до крови. Единственно приятным был сладкий запах вокруг. А самой приятной из всех моих работ того периода было украшение тортов фруктами. Работали там в основном арабские девушки. Вот только весь день мы проводили в холодильной камере, при температуре около – 10, и к обеду мы все синели от холода…

Каждый раз, когда ты приходила в бюро по временному трудоустройству, и тебе сообщали, что есть вакансия на завтра, – неважно, какая!– сердце радостно подпрыгивало в груди. Ура! И о самих вакансиях сообщалось c такой важностью, словно бы речь шла по меньшей мере о ставке профессора в универcитете.

Один раз я почти устроилась на постоянную работу! Правда, деньги предлагали грошовые, а хозяин насмешливо-высокомерно отзывался о “вонючих” (это после дальних поездок!) российских шоферах-дальнобойщиках, с которыми мне пришлось бы работать, но главное было не в этом, а в том, что если бы я туда устроилась, это дало бы мне возможность “приобрести опыт” ( без опыта здесь вообще никого и никуда на работу не брали, а как, спрашивается, его приобрести, если без него на работу не берут?) . Об этой вакансии я узнала случайно: русская знакомая, замужем за голландским полицейским, сказала. Её сын работал на этом посту, но, к гневу хозяина, нашёл себе место получше в другой фирме….

Я уже строила радужные планы, но Сонни мне поступать на работу запретил. Под предлогом того, что я «достойна лучшего». А ведь дело было не только в том, чего я достойна – всем надо где-то начинать! : нам еще и отчаянно были нужны деньги. Он же говорил так, словно я была по меньшей мере принцессой Оранской и работала исключительно для собственного удовольствия! Тогда мы в первый раз поссорились не на шутку. Но он был непреклонен. И если кто-то из вас скажет, что я могла его просто не послушать: вы вряд ли были сами с маленьким ребенком на руках в чужой стране, без родных , без близких подруг и безо всякой возможности устроить ребенка в садик, если так считаете. Я была связана по рукам и ногам. Может быть, для того Сонни и понадобился ребенок?

Целый год Сонни сидел без работы. Он даже пытался пристроиться к какой-то компании торговать на улице энциклопедиями: каждое утро уходил на вокзал с тяжелой сумкой, а вечером возвращался – с ничуть не полегчавшей. Я сердилась на него за то, что он занимается такой ерундой, не дав мне возможности поступить на относительно нормальную работу: вся эта торговля энциклопедиями и «гербалайфом» была ничуть не лучше нашего АО «МММ».

Во время этой горе-торговли он познакомился со своим земляком Венсли – разорившимся в очередной раз бизнесменом– экспортером. Венсли был жизнерадостен и не семи пядей во лбу. Я горячилась:

– Вот они, твои образцы для подражания! «Свой бизнес», «свой бизнес»… Лучше бы работу нормальную оба нашли!

Венсли часто спорил со мной о том, какая общественная система лучше – правда, он не вопил истерично, как мой знакомый англичанин, утверждавший, что у нас была военная диктатура, но его познания о нашем строе были примерно того же пошиба. Я сразу же авторитетно заявила ему, что я, в отличие от него, имею право сравнивать – я жила при обеих системах, а он нет. Сонни с тоской слушал наши споры, а потом не выдержал и в сердцах сказал Венсли:

– Слушай, да отстань ты от нее! Ты ее все равно не переубедишь, а мне уже тошно все это слушать…

Когда и эта «работа» кончилась, Сонни приуныл. Он допоздна «стрелял русских» на компьютере, а потом валялся в постели по полдня. Со мной он говорил мало, из него было слова не вытянуть. Но я видела, что ему плохо. Как ни старалась я разговорить его, чтобы он поделился со мной своим душевным состоянием, он молчал. А потом вдруг неожиданно срывался, и по дому начинали летать тарелки и стулья. Отвратительное зрелище – когда взрослый мужчина так себя ведет.

По выходным он выводил нас с Лизой в город – поглазеть на витрины. Я терпеть не могу это занятие – если мне что-то нужно, я просто пойду и куплю, если это мне не по карману, буду ждать, а ходить без смысла и дразнить себя витринами… Но это стало нашим единственным развлечением.

Сонни часто не брал коляску в город, хотя я говорила, что Лиза устанет, и ее придется нести на руках. Так оно часто и получалось, и тогда он психовал и уходил, бросив нас посреди улицы. Он все чаще начал разговаривать со мной сквозь зубы.

От всего этого на душе у меня становилось все муторнее. И как другие ищут забвения в алкоголе или наркотиках, я начала искать его в покупках. Нет, не в магазинах. Денег у нас было мало, и поэтому я начала покупать в кредит – в основном одежду из каталогов. Начиналось это еще в самые первые годы жизни в Голландии – когда одежды у меня с собой почти не было, не было и денег, чтобы ее покупать, и покупка в рассрочку стала единственно для меня возможной и необходимой. Но постепенно я пристрастилась к этому процессу как канадский профессионал – к жевательной резинке во рту

Это и оказалось моей единственной – но зато почти фатальной – пробоиной в капиталистическом мире. У меня долго в голове не укладывалось, что за это дерут грабительские проценты. Ведь моим единственным опытом покупки в кредит до этого была покупка мамой телевизора в советское время, когда за него автоматически ежемесячно вычитали небольшую сумму из ее зарплаты на работе. Без каких бы там ни было процентов! Сонни пытался мне объяснить, в какую долговую яму я добровольно лезла, но я все равно не до конца понимала. Но разве бы они стали предоставлять мне кредит, если бы не были уверены, что это мне по карману?– наивно думала я. К тому же посылку приносили по почте – и на короткое время создавалось ощущение, что кто-то прислал тебе подарок, что кто-то думает о тебе, хочет доставить тебе приятное…. Было что-то магическое в самом процессе получении посылки – единственном, что скрашивало твои безрадостные и похожие один на другой дни без какого-либо намечающегося просвета в будущем. Было приятно эту посылку ждать – потому что больше ждать было нечего…

Когда я впервые оказалась в капиталистическом мире, меня на некоторое время смутили кричащие надписи в витринах: «Распродажа! Скидки на *** %!» Некоторое время я даже действительно думала, что это какая-то единственная в году распродажа, которая вот-вот закончится и больше не повторится, и поэтому надо спешить с покупками. Но через некоторое время я заметила, что распродажи не прекращаются – круглый год. Более того, что рекламируемые в них снижения цен – обыкновенное вранье, потому что вещи эти очень часто и не стоили столько, какой якобы была их цена первоначальная. Это была всего лишь рекомендуемая цена. Говорят, что вечного двигателя не бывает. «Сезонные распродажи»– это и есть перпетуум мобиле капиталистического общества. На самом деле цены преднамеренно сильно завышают, а потом делают вид, что облагодетельствовали тебя, снизив их до более или менее терпимых.

Если что-то продается под лозунгом «два предмета за цену одного», это означает всего-навсего что цена обоих предметов уже включена в данную цену одного. Если что-то вдруг стоит действительно дешево, значит, оно подпорчено или у него вот-вот истечет срок годности. Если тебе предлагают при покупке «бесплатный подарок», он, как правило, такого качества, что остается его только «выкрасить и выбросить» – или же цена его уже тоже включена в цену самой твоей покупки, так что ни о какой бесплатности на самом деле нет речи. А все эти пошлые рекламные трюки, пытающиеся заставить покупателей поверить, что чуть ли не каждую неделю здесь выходит принципиально новая версия того или иного продукта, которая или моет «на 25% чище» (интересно, каковы единицы измерения этого самого «чище» и чем его измеряли?), или включает в себя какое-нибудь ну совершенно новое вещество с названием, высосанным из пальца по принципу «чем красивее и иностраннее звучит, тем скорее нам поверят»! Так и вызывает ассоциации с анекдотом, в котором солдат красил ракету, а потом от скуки забросил на ее нос пустое ведерко из-под краски. «Это что?– строго спрашивает его майор. «Синхрофазотрон, товарищ майор!» « Вижу, что синхрофазотрон. Почему не покрашен?»…

Стать маниакальным покупателем можно только при одном условии– когда в жизни у тебя больше ничего нет. Ну, а потом уже пойдет как это бывает у настоящего наркомана: вот еще одну, последнюю кофточку куплю – и все, завязываю! Бывали у меня даже сравнительно долгие перерывы, но потом, стоило только разыграться моей депрессии, как я опять срывалась… А после того, как Сонни не велел мне работать, у меня вообще пропал всякий интерес к тому, чтобы со своей новой болезнью бороться. У меня и вправду просто ничего больше не было в жизни здесь. Пустота.

Я уже сама не смогла бы ответить на вопрос, зачем мне это нужно. Иногда в мечтах представляла я себя в каком-нибудь из этих новых платьев у нас на треке или в театре… И все. Чего еще я никак не могла понять, так это того, почему сделанные мною долги должны ложиться и на шею Сонни – я что, несовершеннолетняя? Или недееспособная? Я же взрослый, самостоятельный человек, и даже если я наделаю долгов, то при чем тут он: ведь я покупала вещи для себя и его не спрашивала? Голландское законодательство, по которому сделанные за время совместной жизни супругами долги ложились на них в равной мере, казалось мне средневековой дикостью. Примерно тем же самым, что еще недавно было в некоторых европейских странах: если замужняя женщина хотела открыть в банке свой личный счет, ей требовалось на это разрешение мужа! Ну, разве можно поверить в такую дикость?! А теперь им, видите ли, чужие чадры мешают! А то, что при разводе в Голландии один супруг обязан содержать другого в течение 12 лет? Другой что, младенец беспомощный?