Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 101 (всего у книги 130 страниц)

– Тебе у нас нравится?

– Очень, – сказала я откровенно.

– Думаешь, смогла бы жить у нас?

– Что за вопрос! Только мне пока этого никто не предлагал, – пошутила я.

– Подождем, пока взойдет луна ,– сказал Ри Ран.

Я не возражала. Хотя мне очень хотелось спросить его, что случилось.Уже начало темнеть, а мы стояли в каких-то зарослях непонятно зачем. И при чем здесь луна? Сейчас на нас еще и комары налетят…

Бледная луна показалась на небе неожиданно. Мы с трудом разглядели ее через густые сосновые ветки. И так же неожиданно Ри Ран взял вдруг мою ладонь между двумя своими, помолчал немного, а затем сказал ровным теплым голосом:

– Слушай меня, Женя, Женечка и даже в каком-то смысле Катюша .У нас с тобой и мысли одинаковы, и дорога одна . Так что выходи-ка ты за меня замуж!

Земля священного холма Мангэн поплыла у меня под ногами…

– Но я не умею готовить кимчхи! – слабо запротестовала я.

Он еще раз взял мою руку в свои натруженные ладони, нежно посмотрел на меня и сказал серьезно и уверенно:

– Научим!

Глава 23. Последний инструктаж.

«Говорят, что у каждого человека имеются свои вкусы и взгляды. Подобно этому у каждого человека имеется свой взгляд и на красоту женщины. Ведь недаром люди рассуждают: «Она красива внешне и духовно», «Нравится не лицо, а работа», «Она более привлекательна знаниями, чем своей красотой» и т. д. . А я считаю, что настоящая красота женщины кроется в идейно-духовном отношении.»

(Чхон Чжэ Рен, заведующая женотделом Ассоциации корейцев в Китае)

«Я никогда не смогу сложить классовое оружие, так что ты не думай о моей демобилизации. Ты, как моя жена, должна переселиться ко мне»

(Чве ИнСу «Ким Чен Ир – народный руководитель», т. 2, с. 301)

– Ой! – только и вырвалось у меня.

– Ой да или ой нет? – уточнил Ри Ран.

– Может быть, это тебе жалко меня? – все еще не смея поверить услышанному, поинтересовалась я.

– От жалости на буксир берут, между прочим, а не руку и сердце предлагают…– обиделся Ри Ран.– Ты думаешь, я тебя позвал бы ради шутки в такое место?

Я еще раз огляделась. Нет, в такое место точно для шуток не позовут….

– Ты и вправду… – я не договорила: у меня ком подступил к горлу. Совсем как в корейских журналах. До этого я даже не представляла себе, что это такое – «ком в горле».

– В самую что ни на есть,– подтвердил Ри Ран.– Ну так как? Ты определилась? Если мне надо подождать, я подожду.

Вместо ответа я взяла его за руку. И почувствовала, как в самых кончиках его смуглых пальцев отдается биение его сердца.

– Тогда, пожалуй, ой да…– сказала я едва слышно, чувствуя, как мое собственное сердце тоже вот-вот выпрыгнет из груди и поскачет вниз по усыпанному в темноте цикадами склону словно мячик.

Другая рука Ри Рана мягко и неслышно опустилась мне сзади на талию. Теперь уже и мне вовсе не хотелось выходить из сосновых зарослей…

– Уважаемые посетители! Парк закрывается, просим пройти к выходу,– прокричал по-корейски чей-то голос. Это я, конечно, только догадалась, что он прокричал именно это.

Ри Ран поспешно отдернул руку, но лицо его так и светилось.

– Я успел,– сказал мне он.– Боялся, что так и не решусь до закрытия.

Я не чувствовала под собой ног, когда мы возвращались к автобусу.

– Случилось что-нибудь?– заботливо спросила Чжон Ок, посмотрев на меня. А Ри Ран весь прямо-таки излучал счастье. Мне было даже страшно на него смотреть – мне казалось, что любому постороннему человеку было совершенно очевидно, что между нами что-то произошло. Шофер Хиль Бу, видимо, был посвящен в план Ри Рана заранее, потому что понимающе улыбался. Но Чжон Ок так ничего и не поняла.

– Может, Вы ногу подвернули? – продолжала беспокоиться она.

Неужели у меня был такой убитый вид? Ведь в душе у меня в это время играла настоящая симфония! Я в растерянности посмотрела на Ри Рана: ну, скажи же ей что-нибудь!

Он перехватил мой взгляд, расплылся в улыбке еще шире и что-то сказал Чжон Ок.

– Что ты ей сказал? -прошептала я, видя, что Чжон Ок тоже улыбнулась и садится на место успокоенная.

– Что ты испугалась бурундука!– прошептал Ри Ран мне в самое ухо, прикасаясь горячими губами к моему виску.

И мне вдруг так захотелось, чтобы все на свете исчезли кроме него! Ненадолго, только на минуточку…

…Следуюшие несколько дней прошли словно во сне. Не может быть, чтобы все это происходило на самом деле! Я часто слышала от многих иностранных товарищей, что корейцам не разрешается вступать в брак с иностранцами…

– Изо всех правил бывают исключения, – загадочно улыбаясь, сказал Ри Ран.– Просто это у нас не принято, так же как не было принято у вас в советское время. Ведь иностранец носитель другой культуры, других традиций, с ним (или с ней) не так легко ужиться. А мы не вступаем в брак с мыслями в духе «подумаешь, не получится – разведусь!» Мы к этому относимся серьезно. И нужно разрешение. Но это не значит, что такие браки запрещены.

– И ты думаешь такое разрешение получить?

– Да, думаю. Тут дело не только во мне (хотя мой послужной список достаточно длинен), но и в тебе. Ты– достойный товарищ.

– Ты уверен в этом? Мы же вроде бы на одном фронте с тобой не воевали. Я вообще еще нигде не успела себя как следует проявить….

– Не скромничай. Ирландские товарищи нам все о тебе рассказали.

Час от часу не легче! Интересно, чего они ему наплели? Разве можно верить ирландским россказням? Они же как у Булычева – «все уменьшайте в 10 раз»! Но расспрашивать его я не посмела.

Нельзя сказать, что у меня совсем не было сомнений. С одной стороны, было совершенно бесспорно, что к Ри Рану я испытываю самые нежные чувства. Если бы мне было лет 20, я бы, конечно, бросилась в подобный союз с головой и не рассуждая. Но теперь, после всего пережитого, у меня закрадывались-таки сомнения: да, у нас одинаковые идеалы, но наши культуры же настолько разные! Сможем ли мы быть счастливы при таком раскладе факторов? Я даже не удержалась и поведала Ри Рану об этих своих мыслях.

– Понимаешь, если бы речь шла только о нас с тобой… Но у нас обоих еще и дети. Смогу ли я, не будучи кореянкой…

– Женя, а ты думаешь, я не думал обо всем этом прежде, чем распахнуть перед тобой свое сердце? – мягко пожурил он меня.

– Но ведь я не знаю всех ваших традиций, обычаев, обрядов, даже языка… Ты знаешь намного больше о наших традициях, чем я о твоих! Мне даже неловко…

– Язык – это дело наживное, тем более для тебя. А что касается традиций, на то он и человек, чтобы познавать новое и неизвестное. Не волнуйся, никто не будет ожидать от тебя автоматически, что тебе известна традиция новогоднего поклона. Или что ты умеешь качаться на корейских качелях. Такие вещи узнают постепенно.

– А ты отдаешь себе отчет в том, что мне скоро уезжать? И, наверно, надолго…

– Ничего страшного. Жены ждали наших долговременно заключенных в южнокорейских застенках по тридцать и больше лет…

«Типун тебе на язык!»– не удержавшись, подумала я.

– Главное– что ты хочешь сюда, ко мне вернуться, моя ласточка. А я буду ждать. Я терпеливый.

И я сдалась. Как мне было не сдаться на милость такого победителя?

Будучи здесь всего полгода я, конечно, не знаю об этой стране еще многого, думала я. Многое, наверно, идеализирую. Но в одном я была совершенно уверена – в том, что меня не ждет здесь разочарование. Потому что, какими бы ни были материальные и прочие трудности , здесь есть главное – люди здесь живут по-людски. Помогая друг другу, друг о друге заботясь, друг друга поддерживая. А не как в «свободном мире», жизнь в котором – вне зависимости от количества приобретенных тобой новейших прибамбасов – напоминает дикий лес. В котором каждый сам за себя, и каждого интересует только как физически выжить. По-моему, просто недостойна людей XXI века такая жизнь, и пусть эти «цивилизованные» двуногие засунут себе свои прибамбасы и банковские счета знаете куда?…

… Между прочим, Ри Ран не обманул меня – они действительно научили меня, как готовить кимчхи. Его мама с сестрами.

****

К концу недели в Корею приехали мама с Лизой. Мы с Чжон Ок поехали встречать их в Пхеньянский аэропорт. Аэропорт этот маленький и какой-то домашний, уютный. Почти как был когда-то аэропорт у нас в городе (в советское времыа от нас полстраны можно было облететь, а теперь к нам самолеты не летают вообще: это стало людям просто не по карману..)

Я очень нервничала – те из вас, кто помнит мамин характер (« у меня такой характер – ты со мною не шути!» – одна из ее любимых песен) и наши прежние трения, без труда поймет, почему. Я решила сообщить ей свою новость только уже после того, как увижу, какую реакцию у нее вызовет сама эта страна. Зная ее критический настрой, можно было опасаться чего угодно.

Мама вышла из дверей аэропорта– похудевшая и похорошевшая, несмотря на свой возраст, – ведя Лизу за руку. Лиза стала ростом уже с нее – как же быстро бежит время! Она узнала меня сразу, хотя не видела полгода, и радостно заулыбалась. А мама огляделась вокруг, глубоко вдохнула свежий корейский воздух и сказала:

– Ой, хорошо-то как! Прямо не верится.

И у меня упал с души камень….

****

Конечно, она осталась все-таки верной себе и потом уже в квартире сделала мне несколько выговоров: и этаж-то слишком высокий, и как работает здешнее отопление (в квартирах корейских тоже был пол-ондур), она не знает, и на циновке не спала со времен моего детства, когда к нам приходила ночевать на Новый год Тамарочка…

Но мне уже не терпелось поделиться с ней своей радостью.

– Мам, – я на секунду замялась, – мне тут предложение сделали…

– Опять, – констатировала сухо мама, – И кто же это осмелился?

– Скоро я вас с ним познакомлю.

Мама окинула меня взглядом с головы до ног.

– Кореец, небось?

– Кореец, мам…

– Так… ну что ж, корейцев у нас в семье еще не было, между прочим…

– У него в семье русских – тоже!– уточнила я.

– Тогда, значит, cчет один-один…

Тут зазвонили в дверь.

– Это он, это он, ленинградский почтальон…– уверенно сказала мама, – Ну, чего ты стоишь, беги, открывай!

Действительно, на пороге стоял Ри Ран. В форме. И с цветами.

– Дорогая теща!– начал он по-русски с порога.

– Ишь ты, уже теща!– удивилась мама.– И по-русски он как говорит…Вы только посмотрите!

– Иностранный язык – оружие в жизни и в борьбе!– без малейшего акцента отчеканил Ри Ран. Мама схватилась за сердце, а он продолжал:

– Меня зовут Сон Ри Ран, я просил руки вашей дочки, и она согласна. Теперь если еще будет согласно наше правительство, будем скоро с вами родственниками…

– С ума сойти!– сказала мама. – Для того, чтобы стать моим родственником, уже нужно правительственное разрешение…

Через некоторое время она полюбила его чуть ли не больше, чем я. Ри Рана нельзя не любить, если узнать его хорошенько.

****

.. К вечеру, когда ребята заснули, а мне удалось подпоить маму гадючьим ликером в 60 градусов (гадюку Ри Ран предусмотрительно вынул из бутылки еще вчера– специально ради мамы, сам он был непьющий), мы втроем вышли посидеть на огромном по величине балконе. О таком я когда-то могла только мечтать.

Огромное красное все еще по-летнему жаркое солнце медленно опускалось за горизонт. Над домом какой-то корейский голубятник гонял своих голубей.

Ри Ран и мама к тому времени уже разговаривали друг с другом вполне по-свойски (думаю, здесь свою роль сыграл гадючий ликер, но окончательно мамино сердце растаяло, когда я шепнула ей, что Ри Ран хранит в душе незабываемые воспоминания о прочитанном в детстве «Тимуре и его команде»). Он даже продемонстрировал ей, как работает пол-ондур.

– Расскажите о Советском Союзе. Вот какая у Вас была жизнь в детстве, в юности? – попросил вдруг Ри Ран маму.

– И правда, – поддержала я, – Бабушка никогда не хотела рассказывать особенно много о своей молодости потому что «кому это интересно?» А теперь ее нет, и мы многого никогда уже не узнаем. А ведь это так важно – знать о том времени, даже самые мелкие детали! Каждое твое слово – это исторический источник, мам!

– Ой ребята, да ладно вам… Какой из меня рассказчик?

Но мы не отступали и все-таки уговорили ее.

– Прямо не знаю, с чего начать,– нерешительно сказала мама,– Может, с 1964 года? Я тогда как раз закончила школу и поступала в наш политехнический. В 64-ом году, когда решили скинуть Хрущева (борьба за власть, как известно, идет во всех странах и при всех режимах), перед этим решили показать народу, что тот не способен управлять государством. Вообще-то, конечно, это так и было. Попрятали все продукты, вплоть до хлеба и молока. Хлеб развозили по домам, по спискам. Это единственный раз на моей памяти.

Как вы знаете, Хрущева успешно сняли в октябре 1964-го. – и сразу же все появилось в магазинах, а когда ты родилась, практически был коммунизм, в магазинах изобилие и разнообразие продуктов необыкновенное; все натуральное, естественно. И так длилось вплоть до Олимпиады-80. Все остальное ты, Женя, сама помнишь. Я, конечно, уже могу забыть точные цены на отдельные продукты, но городская булка (вес около 300 грамм) стоила 7 копеек, батон белый – 22 копейки, 23 копейки, 18 копеек (в зависимости от сорта), белый хлеб (буханка весом в килограмм) – 22 копейки, пеклевань (сейчас такого хлеба нет, а народ его очень любил, он был белый, но чуть кисловатый, как черный, и совсем не крошился, в народе у нас его звали «паклеванка», весом тоже в килограмм)– 18 копеек. Бородинский хлеб (800– граммовая буханка)– 18 копеек, а вот ржаной хлеб – то ли 14, то ли 9 копеек, не помню точно. Молоко было повышенной жирности (5,6%), обычное (3%), топленое, сливки, кефир, снежок, ряженка. Разливное молоко стоило 28 копеек за литр, поллитровая бутылка молока – по-моему, 30 (15 копеек из них стоила бутылка, которую можно было сдать обратно) . А сырок творожный с изюмом стоил 10 копеек. Сдал обратно бутылку, добавил 5 копеек – купил себе два сырка. Мясо в магазине стоило около 2 рублей – правда, костей там бывало многовато. Если мама хотела сэкономить, то шла покупать мясо на базар, где можно было и купить подешевле, и выбрать свежатинки, ведь продавали мясо из своего хозяйства, перекупщиков как сейчас на базаре в то время не было. Сахар стоил от 90 копеек то рубля десяти за килограмм – в зависимости от белизны. Карамель без обертки развесная – от 65 копеек до 90 копеек за килограмм, в обертке – рубль тридцать, конфеты мои любимые соевые «Кавказские» – рубль сорок пять кило, шоколадные – около 3 рублей, с вафлями внутри («Мишка на севере», «Красная Шапочка») – около 4-х. Плитка шоколада «Аленка» или «Мишка» – 80 копеек, другие виды – от рубля десяти до рубля тридцати за стограммовую плитку. Бананы стоили рубль десять килограмм (помнишь, мы один раз купили 10 кило, еле до дома дотащили?), столько же– мандарины, а апельсины – рубль двадцать килограмм, яблоки болгарские и венгерские – рубль пятьдесят, а наши на базаре можно было купить от 30 копеек до рубля за килограмм. Ягоды (крыжовник, смородина, малина , вишня) – 10 копеек стакан, клубника – 2 рубля кило на базаре, в магазине дешевле, но там надо было стоять в очереди, виноград – 90 копеек кило, груши – 50, арбузы – 30. Печенье – 90 копеек килограмм, торт килограммовый – рубль двадцать семь… Заказной торт в 2 килограмма весом стоил три тридцать. Водка была с красной и с белой головкой (сургуч такого цвета), по цене 2, 52 и 2.87 за поллитра, «Столичная» стоила 3,20…

– В мое время, помню, были бутылки по 3.62 и по 4.12….

– Ну, это уже в твое… Бутылка вина красного виноградного – от 90 копеек до полутора рублей, шампанское – от 3.60 до 4.20. Рыба – 90 копеек кило, картошка – 10 копеек, свекла, морковь и прочее – 5-6 копеек килограмм…. Лук зеленый – 10 копеек кило. Мороженое – от 6 до 18 копеек у нас в городе, а в Москве были сорта и подороже – например, в 22 копейки. Сыр – от 2.30 до 3.60, сортов в мое время еще было очень много, и все сильно отличались друг от друга. Помнишь тот случай с вырусским сыром?

– Еще бы! Такое не забывается!

Это было уже где-то в период Олимпиады, когда выбор в магазинах стал поскромней. Один покупатель при мне спросил продавщицу в продуктовом около кинотеатра «Спартак», какой это у нее в витрине сыр.

– Вырусский, – сказала она, с ударением на «у». Это от названия эстонского города Выру. Вообще-то, наверно, правильнее было сделать ударение на «ы».

Но покупатель совершенно растерялся, замялся и наконец промямлил:

– Да я-то русский… Я у Вас спрашиваю, сыр у Вас какой?…

– … Трамвай стоил 3 копейки за поездку, троллейбус – 4, автобус – 5. Электричка до Москвы – полтора рубля, потом два , на поезде – рубль восемьдесят. А сейчас в этом поезде билет первого класса стоит 300 рублей. За твой детский сад я платила 12 рублей в месяц, но это был максимум, так как я была высокооплачиваемая. Самые низкие оклады были у уборщиц, секретарей, бухгалтеров, кассиров. 57 рублей, потом подняли до 80, столько же получали низкоквалифицированные подсобные рабочие, ученики различных рабочих профессий Люди, закончившие техникум, получали 90 рублей в месяц (это оклад, а ведь были еще и премиальные), после ВУЗа – около 100 рублей, начальник бюро у нас в отделе – 140-150, начальник отдела – 200-220, главный инженер крупного завода – 350 рублей в месяц. Причем ни от кого это не скрывалось, никакой тайны из этого не делали. Профессор получал 600 рублей, доцент (папочка твой недоделанный!) -320. Кроме того, были рабочие-сдельщики, так у нас на заводе на сборке сдельщики получали до 700 рублей в месяц! Я при окладе в 140 получала тогда с премиями около 300 рублей в месяц. Билет в кино детский стоил 10 копеек, взрослый – от 30 до 50 копеек. За квартиру платили около 5 рублей в месяц (а сейчас 2000, при пенсии в 4500!), за радио – 50 копеек в месяц, причем это было высококультурное, высокоинформативное, качественное вещание. А сейчас – 30 рублей в месяц– за пошлую, вульгарную, примитивную, лживую, реакционную брехаловку. Сейчас со всех сторон (по радио, по ТВ) только и слышишь, как они плохо жили при советской власти, ничего не было якобы, одеты были плохо. А тогда метр ситца стоил 65 копеек, а сатина – 90, крепдешина – 2.70, шерсти очень хорошей – от 3 до 3 с полтиной, драп на пальто был от 4 до 6 рублей за метр! Я сначала думала, что они брешут, а потом поняла, что они жили в деревнях. А там, где хотели жить полегче, попроще, то есть, воровать и поменьше и кое-как работать, выбирали удобного для себя председателя – пьяницу, вора, чтобы воровал и пьянствовал сам и давал другим. Примерно как первый российский президент. А потом орут, что советская власть у них виновата!

– Сейчас покажу тебе газету с информацией о снижении цен. Сталинского времени. Вот, посмотри… – и мама полезла за ней в сумочку. Неужели специально для меня ее сюда везла?

– Скажу одно: указ правительства о нем всегда зачитывали вечером накануне первого марта – кажется, в 9 часов, – продолжала мама. – Звучали позывные , затем торжественный голос Левитана читал указ о снижении цен – полностью. Все люди собирались у радиоприемников, все с интересом слушали его.

К слову, я за свою жизнь помню только 3-4 стихотворения или песни со словами о Сталине, а у меня ведь память хорошая. Помню, что я тогда учила, читала. Значит, нам ничего особенно не навязывали о Сталине.

Недавно у нас по телевизору показывали замечательный фильм – «Красная площадь», но не современную пошлятину, а старый, с Любшиным в главной роли.Там герой-матрос говорит о себе, что раньше он жил примитивной жизнью: «Напитки, мордобой, продажная любовь…» (как похоже на Россию сегодняшнюю!) , а потом начал читать, учиться, работать над собой: «При революции человек должен быть прочным и цельным как кристал» Кажется, так он сказал.

А если бы ты сейчас видела наш одемокраченный народец: XIX век, дореформенная Русь, забитые, зачуханные, одетые не поймешь как, серые, темные, отсталые, поголовная матерщина на улицах ( в моем детстве за такое в милицию забирали и правильно делали – нечего оскорблять окружающих собственной некультурностью!) Холопский язык! Работы в городе нет. Интересы у них тоже– поесть , выпить и описать подьезд, так как заборов в городе уже практически не осталось, все растащили на дрова. Говорят, с молодежью никто не занимается, а в наше время кто занимался? Мы сами шли на поле, но не чтобы понюхать клей, а поиграть в футбол, лапту.. Шли после работы и взрослые парни с заводов и фабрик играть в футбол. А какие были у нас споры, диспуты спонтанные! А сейчас только и слышишь, что купили, что еще хочется купить, что съели, что еще хочется съесть. Тоска смертная! Как можно так жить, не понимаю. Хуже насекомых. Насекомые хоть едят себе и не рассуждают об этом вслух.

– М-да… Как на ирландцев похоже! Да и на голландцев тоже. Впрочем, те все-таки дискуссии все еще ведут. На жизнетрепещущие темы вроде того надо стричь волосы в интимных местах для съемки в кино или не надо . Приобщились мы, видимо, наконец-то к цивилизации, понимаешь… – не выдержав, съехидничала я.

– Да, знаешь еще о чем я забыла сказать? А прочность! Так и кажется, что все эти хваленые западные вещи сошли со страниц фантастического рассказа «Этот непрочный, непрочный, непрочный мир..»! Выкрасить да выбросить. Купил – оно почти тут же сломалось. У нас дома уже в 80е годы обыкновенная лампочка накаливания, советская на кухне проработала 15 лет! А какой-нибудь «Филипс» наше производство закроет и будет свое барахло у нас производить – ему же невыгодны такие лампочки, которые не перегорают по 15 лет! Ему как раз надо, чтобы они перегорал, и чтобы их люди покупали как можно чаще! У меня были три тети и мама и у каждой из них были лакированные туфли, изготовленные местными сапожниками -кустарями. Все 4 пары – разные, и резные, и с цветами, и с пестиками какими-то, и отделанные цветным лаком, нигде ни зазоринки. Износа им не было. Давно уже нет моих милых родственниц, хотя прожили они долгие и славные жизни, а лакировки те еще и до сих пор целы. А у тебя западная пара обуви сколько держится?

– Год от силы. Да и то не всегда.

Я вспомнила, как мне покупали зимнее пальто, когда я училась в школе. Мне и в голову не пришло бы менять его каждый год потому только, что изменилась мода. Пальто покупали на 3-4 года – до тех пор, пока не вырастешь из него, и не понадобится новое. И оно прекрасно эти 3-4 года выдерживало, а потом бабушка отдавала мои старые вещи Марусиным сестричкам. И они еще тоже долго носили их. Мы не покупали каждый год новое пальто или сапоги не потому, что мы были какие-то «бедные» – просто какой смысл был в покупке этих вещей каждыи год? Одежда для меня носила функциональный характер – в случае с пальто была призвана защищать меня от холода. И с этой задачей мое советское пальто прекрасно справлялось. И внешний вид его меня тоже вполне устраивал.

– Мама шила сама нам одежду, вплоть до пальто. У нас дома иногда папа заводил свиней, овец, гусей, но всегда были куры, всегда были яйца, а кур не убивали, так как я знала всех кур «в лицо», и папа не хотел меня расстраивать. Делали это только в случае тяжелой болезни кого-то из членов семьи – когда нужен был свежий суп на курином бульоне. У нас дома всегда были или рыба, или мясо, всегда– молоко, творог, каши, то есть, наш обед . Иногда пекли рулет с маком, сладкие пироги. Всегда очень ждали мы Новый год, всегда в доме была елка и мандарины, конфеты, грецкие орехи на ней… Круглый год были на столе котлеты – большие, сочные, студень, колбасы, на Новый год – красная икра, буженина, соленья разные. Помидоры и огурцы солили со своего огорода, варенья делали на всю зиму. А соленья были такого вкуса, что сейчас ничего подобного ни у кого нет – видимо, сказывалось еще и то, из какого дерева были бочки. Хорошо помню рыбный магазин на улице Коммунаров, в котором были два больших аквариума. С очень красивыми рыбами.

Много времени и внимания у нас уделялось спорту. Не проходило ни одного выходного без турнира по какому-нибудь виду спорта: летом велогонки, легкая атлетика, волейбол, баскетбол, лапта, городки, теннис, на водной станции – плавание, прыжки с вышки, гребля на байдарках и каноэ. Я занималась легкой атлетикой и художественной гимнастикой, Шурек наш играл в шахматы. Футбол… Улица играла против улицы, школа– против школы, завод – против другого завода. Профессионального спорта у нас тогда не было, а футболисты не пользовались женским вниманием. Наоборот, была присказка такая: «Были у отца 3 сына, два умных, а третий – футболист». Зимой у нас в городе самым популярным спортом был конькобежный, но были и лыжники, и фигуристы, и хоккеисты. В хоккей играли преимущественно в русский – с мячом (сейчас его, кажется, называют норвежским), причем все на открытом воздухе, в любой мороз – и при тысячах зрителей!

Мы, дети, несмотря на то, что после войны прошла всего пара лет, имели санки, коньки, лыжи, велосипеды (ну правда, велосипед был один на всю улицу, но зато все учились на нем кататься). Любимое наше место отдыха – река, где тогда еще водилась всякая рыба и огромные раки. В выходные на берегу реки яблоку было негде упасть – как в 70-е-80е годы в Сочи. Все с утра шли на реку семьями с дневным запасом провианта. Играли на берегу в волейбол, в догонялки, катались по реке на катере, ходили в лес за ягодами, в засеку, где были чудесные пруды.. Часто в лесу встречались окопы – остались после войны, и нам, детям, становилось не по себе… Но быстро забывалось. А еще мы, дети, все умели плавать….

– Не все! Шурек до сих пор не умеет!

– Это он из-за своего упрямства. Я хотела было его научить. А он начал вопить на всю улицу «Отстань, маме скажу!» А так бы я обязательно его научила… Все слушали по радио детские передачи очень интересные, по выходным – трансляции футбольных матчей, по вечерам – или опера, или «Театр у микрофона». Старались не пропускать ничего. Телевидение в домах у нас появилось в 1954-55 годах. Было очень интересно, мы всех актеров уже знали– по голосам. Ходили в кино, Кто постарше, хорошо помнит трофейные фильмы. Мы одними из первых видели «Кубанских казаков», «Чука и Гека», «Далеко от Москвы». Первый зарубежный фильм на моей памяти – индийский «Бродяга» с Раджем Капуром.

О жизни при Сталине мне судить сложнее. Я пошла в школу в тот год, когда Сталин умер. Я себя помню где-то с полутора лет. Очень я боялась нищих, которых сразу после войны было много. Постепенно жизнь стала лучше, и они исчезли. А воровства и разбоев практически не было. Помню салют 1947 года, когда у нас за линией стояли пушки, помню, как летали в небе стратостаты и дирижабли. Все детство я смотрела на небо, авиация была для меня как для твоего Че – автомобили. А в 1997 году, в голландском Катвейке я поняла, что авиации у нас больше нет – когда там над головой каждые 5 минут взлетали самолеты НАТО, практиковались… И до меня только тогда дошло: а у нас-то ведь этого больше нет, а ведь только вчера еще было, да причем как! При Сталине все дети руководителей были связаны с авиацией, а не с шоу-тусовкой.

В марте 53-го года Сталин заболел. Мы с нетерпением ждали сводки о состоянии его здоровья, которые передавали по радио регулярно – и взрослые, и дети приникали к приемнику. И вдруг он умер! Я в тот год пошла в школу и помню, несколько лет после этого 21 января и 5 марта на пионерских галстуках и флагах были черные траурные полоски. Кстати, у нас в городе никогда не было ни одного памятника Сталину– вот тебе и культ. А памятник царю Петру Первому даже во время войны изо всех сил старались сохранить. Вот тебе и «диктатура»! А сейчас у памятников по частям крадут все, что могут – на металлолом. Вот тебе и «демократия»!

– Вы знаете, Надежда Ильинична, – сказал Ри Ран, который все это время со вниманием слушал маму, почтительно затушив сигарету. – Ваши слова меня очень затронули по живому. Многие советские книги и фильмы оставили нестираемые воспоминания в душе корейского народа. Даже сегодня наш корейский народ любит смотреть советские фильмы, сберегая в своем сердце те славные дни, когда социализм занимал большую часть земного шара. И все те личные чувства, которые Вы сохранили в адрес Советского Союза равнозначно драгоценны и разделяются не только мною, но и всеми прогрессивными силами человечества. Вы не обижайтесь, но мне все еще трудно осознать, как такая катастрофа могла произойти с таким великим народом, который победил нацизм и держал в страхе Соединенные Штаты на протяжении нескольких десятилетий. Ведь хорошо известно, что единственный язык, который понимают империалисты – это язык силы, и в конечном итоге им ничего не останется, кроме как покориться воле всего человечества. Сегодня капиталистический мир уже дрожит оттого, чтобы пережить свой фатальный кризис. Мир не принадлежит им, и решающая победа не будет за капиталистами и империалистами, я в этом уверен.

Эту свою речь он выдал на одном дыхании, и лицо у него при этом было честное, открытое, уверенное. Было видно, что он не притворяется, говорит все это не от страха и не от желания кому-то угодить или сделать карьеру. Что это именно то, что у него на сердце. То, что возможно, звучало бы несколько натянутым в устах позднего советского человека (и поэтому в СССР даже я, которая не раздумывая уже тогда бы подписалась бы под каждым словом Ри Рана обеими руками, в то время сама так говорить все-таки постеснялась бы – побоялась бы, что сочтут меня притворяющейся, не поверят мне собеседники без обычной тогда уже в наших повседневных разговорах легкой иронии, которая к концу 80-х помимо воли таких как я, вырвалась в русло мерзопакостного, дебильного ерничания и издевательств над всем и всеми, кто сохранил еще чистоту души и веру в идеалы), в устах Ри Рана звучало совершенно естественно – именно словно само дыхание. И как раз это не переставало меня в корейцах КНДР так радостно поражать. Я вспомнила Анечку Боброву и себя; когда нам было по 20: то, каким смешным казалось нам, двум упитанным избалованным советским девицам, не нуждавшимся в своих жизнях никогда и ни в чем существенном то; что «с сегодняшнего дня каждый житель Пхеньяна будет есть по одному яйцу в день» – хотя мы не представляли себе тогда ни уровня развития этой страны до того, как она встала на путь социализма, ни того, как бедствовали здесь люди, ни масштабов разрушительной войны 1950-53 годов…. И мне стало стыдно, так стыдно; что просто захотелось умолять Ри Рана о прощении – хотя он этой некрасивой истории вовсе не знал.

На улице уже совсем сгустились сумерки.

– Ну, мне пора… – со вздохом сказал Ри Ран и начал собираться. – Хорошо с вами, товарищи женщины, но еще ждут меня дома дела.