Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 79 (всего у книги 130 страниц)

Они держали друг друга за плечи и смотрели друг другу в глаза, ни от кого этого не скрывая. И я только мельком успела заметить грустное лицо Кристофа. Но он вел себя достойно, не подавая никаких признаков уязвленного самолюбия или тяжело раненного сердца. Чего не скажешь об остальной нашей братии.

– Они совсем перестали с нами разговаривать! – пожаловалась мне Ольга .-Они даже не отвечают на мои приветствия утром!

Как саркастически говорится на английском языке, «I wonder why …»

Дело было не только в том, что пришёл конец их тайным надеждам на то, что Ольга может выбрать одного из них. Они были до глубины души оскорблены тем, что Ольга – «их» девушка! – предпочла им католика, одного из этих «Fenian bastards ». Хотя вслух никто и не мог себе позволить этого произнести. Вместо этого они подвергли влюбленную пару молчаливому бойкоту.

Джо делал вид, что он этого просто не замечает. Да его и не интересовало ничего, кроме Ольги, в этот момент.

Ольга не могла этого не заметить. Ей было горько, но она продолжала ходить на работу с гордо поднятой головой.

– Теперь ты понимаешь, почему мы едем в Италию, – сказала мне она. С гордостью добавив, что Джо – в отличие от некоторых! – был готов ради неё оставить все, даже свой только недавно заслуженно приобретенный пост начальника отдела Скандинавских стран.

В последнее время в Северной Ирландии становится все больше того, что здесь именуется словосочетанием «смешанный брак». Словосочетание это тем специфичнее, что под ним подразумеваются не люди разных национальностей, как у нас, а всего лишь католики и протестанты. Есть даже Союз Смешанных Пар – специальное общество, где они общаются друг с другом. Однако такая любовь по-прежнему далеко не безопасна: у всех ещё на памяти молодая католическая девушка, убитая друзьями её протестантского бойфренда, которые сочли, что она ему «не пара». Или дети от смешанного брака, братья Куинн, маленькие мальчики, которых заживо сожгли лоялисты в Баллимони…

…Они бросались в неизвестное. Но Ольга и Джо, как и все молодые и влюбленные люди, не думали об этом. Они считали дни до отъезда.

– Как же все это произошло, так быстро? Вас на месяц нельзя оставить без присмотра! – пошутила я. Ольга засмеялась.

– Я, честно говоря, давно начала замечать, что что-то витало в воздухе… Один раз я пожаловалась на Гюнтера, а Джо сказал мне: «Какой же он дурак! Да если бы у меня была такая девушка, как ты, я бы…» Ну, а потом, от одного, к другому… Меня ещё никогда никто так хорошо не понимал! Я так счастлива, что даже они, – она кивнула в сторону UK Helpdesk, – не в состоянии этому помешать!

Когда наступил прощальный день Ольги и Джо на работе, никто из них не пошёл с нами на ужин в их честь. Сослались на «усталость после долгого рабочего дня». Но мы – включая Кристофа – прекрасно провели его. Прощаясь, мы с Ольгой долго обнимались и целовали друг друга в щеки.

Мне и и до сих по не хватет на работе их звонких голосов и добродушной жизнерадостности. Без Ольги и Джо стало так холодно…

Почему хороших людей в моей жизни становится все меньше и меньше? А может быть, не только в моей жизни, а и вообще в мире?…

***

… И вот наконец настала суббота. У меня с утра начались рези в животе – как перед экзаменом. Это ведь тоже был своего рода экзамен.

Я встала так рано и собиралась так долго, что это было совсем на меня не похоже. Ведь, например, на работу я собираюсь – включая завтрак – всего за полчаса.

Я вышла из дома как раз к первому дублинскому автобусу. В том, что я еду в Дублин, в общем-то не было ничего странного: я туда часто ездила, и это ни у кого подозрений не вызвало бы. Но сегодня все казалось мне другим, и я другими глазами смотрела на окружающий меня мир. Все 3 с лишним часа в автобусе я сидела как на иголках.

…И вот уже я вошла в малюсенькое – всего на пару столиков– кафе и заказала себе блины и кофе. Время подошло, он мог появиться в любую минуту, и мое сердце колотилось тяжелыми ударами, как куранты на Спасской башне Кремля. Кусок не шел мне в горло, и я решила подождать с блинами до его прихода.

Но таинственный незнакомец, как и в первый раз,опаздывал. И ничего с этим было поделать нельзя. Нельзя было даже позвонить ему и спросить, скоро ли он появится. Тем более, что у меня не было ни мобильника с собой, ни его номера. Я даже не знала, как его зовут.

Через некоторое время мне начало казаться, что на меня все смотрят. Собственно говоря, в кафе никого не было,кроме меня, так что это «все» включало в себя только девушку-его работницу. На всякий случай я заказала кофе еще раз и начала читать принесенную с собой книгу, стараясь не думать о том, что делать дальше.

Может, я что-то перепутала? Может, это он что-то перепутал? День, место, время? Может, он не нашел это кафе? Может, решил не приходить потому, что обнаружил за собой слежку? Может, я не узнаю его когда увижу? Список крутившихся в моей голове возможностей постепенно разрастался до бесконечности.

Когда я уже совсем отчаялась, в дверях показалась знакомая сутуловатая долговязая фигура. Я бросила на него один только взгляд и сказала себе: нет, такого человека невозможно не узнать! Увидев меня, он радостно заулыбался и поспешил за мой столик.

– У меня уже блины остыли совсем, – этой фразой встретила я его.

– Давай, я закажу тебе новые, – огорошенный таким приемом, предложил мой знакомый незнакомец.

– Спасибо, не надо. Мне уже не хочется. Может быть, Вы кофе хотите?

В английском языке нет различия между «Вы» и «ты», поэтому я перевожу их на основе интуиции. Мне хотелось все-таки называть его на «Вы», а вот он, судя по его тону, перешел на «ты» в обращении со мной почти сразу. И это помогло и мне быстро преодолеть барьер в общении с ним и стать менее формальной. Но я могу и ошибаться, конечно…Ведь этот человек был и по сей день остается для меня загадкой.

Незнакомец взял себе кофе и начал пить его маленькими глотками. В перерывах между этими глотками он негромко обращался ко мне:

– Сейчас я допью кофе, и мы пойдем погуляем. Может, знаешь здесь поблизости какой-нибудь скверик или парк, где можно бы было поговорить в спокойной обстановке?

Поблизости действительно был скверик, который я хорошо знала. Именно в этом скверике моя мама насмерть поругалась когда-то с бывшим советским офицером, ставшим здесь беженцем.

Это было буквально за углом.

Когда мы расплатились (мои блины так и остались стоять на столе нетронутыми) и вышли на улицу – оживленную, полную спешивших за субботними покупками дублинцев, он, не спрашиваясь, взял меня под руку. Каждый шаг отдавался гулом в моей голове. В две минуты добрались мы до скверика, в котором никого не было, только время от времени проходил какой-нибудь пенсионер с собачкой или пробегал кто-нибудь, старающийся похудеть.

Мы опустились на лавочку.

– Значит, так…Извини, я не расслышал в прошлый раз твоего имени?

– Женя, – чуть слышно сказала я.

– Значит, так, Женя…. – и он не стал бродить вокруг да около и изложил мне, что именно ребят интересовало.

…Думаю, что еще не пришло время рассказывать об этом в деталях. Даже несмотря на мирный процесс – а может, и как раз из-за него. Вот пройдет еще лет сорок, станет вся эта история достоянием ирландской истории, – разве что тогда… А пока воспользуйтесь, пожалуйста, в этом месте собственным воображением! «В каждой строчке – только точки…»

Не могу сказать, чтобы я очень удивилась, когда его выслушала. Хотя все это все больше становилось похожим на какое-то кино. В жизни своей не думала, что окажусь вовлеченной в подобные события. Что-то из высказанного им было вполне реалистично, а что-то – совершенная фантазия в стиле Джеймса Бонда, так что я даже подумала про себя: «Интересно, за кого это они меня принимают? Может, думают, что я какая-то супервуман ? Меньше надо голливудские триллеры смотреть!»

– Так… – сказала я. И решила сразу отделить зерна от плебелов и разъяснить товарищу, что, на мой взгляд, возможно, а что нет. Плюс почему.

Он слушал меня внимательно и серьезно.

– Хорошо, я это передам кому надо. И в следующий раз сообщу тебе, что мы по этому поводу думаем. Кроме нас с тобой, об этом деле знает только еще один человек. Мой шеф. И еще есть человек только для контактов – если мы с тобой разминемся по какой-то причине два раза подряд, тогда свяжись с нашим общим другом, он свяжется с этим человеком, а этот человек – со мной. А я потом таким же порядком передам тебе новую дату и время. Мало ли, всякое бывает, один из нас может заболеть или еще что… Если я замечу, что за мной следят, я тоже не приду. И ты, когда идешь на встречу, поглядывай вокруг. Смотри, где висят камеры слежения на улицах, постарайся их избегать. А если мы разминемся только один раз, то приезжай на то же место ровно через неделю, только не в такое же время, а, скажем, на час позже.

– Я скоро домой поеду…

– Вот и хорошо. Встречаться будем где-нибудь раз в месяц, но это зависит от прогресса. Будем каждый раз договариваться о следующей встрече заново. Вопросы у тебя есть?– сказал он так же тихо, назначив мне новую встречу и готовясь к тому, чтобы подняться с лавочки и уйти.

–

– Есть. Можно мне узнать, как тебя зовут? – робко спросила я, чувствуя как душа уходит в пятки от одного его взгляда.

Он белозубо улыбнулся.

– Call me Oisin , – просто сказал он. Подал мне на прощание руку и ушел.

А я осталась сидеть на лавочке, не в силах подняться с нее и переваривая все услышанное. Я была сильно взволнована. Ведь с этого дня моя жизнь принимала совершенно новый оборот. Я столько времени и так сильно хотела заняться настоящим делом… И вот оно, дело – такое настоящее, о каком я даже и мечтать не смела! Смогу ли я справиться с порученным? Смогу ли оправдать это доверие?

Я должна. Должна его оправдать!

…Ойшин! Какое удивительное имя!

Почему, ну почему я чувствую себя так, словно знаю его всю свою жизнь?…

***

…Я никогда не была раньше в этом Париже – Париже не Елисейских Полей и не Мулен Ружа, a в Париже рабочих предместий, том Париже, чьи улицы хранят память бесстрашных коммунаров, ушедших в бессмертие как пионеры воплощения в жизнь многовековой человеческой мечты о справедливой, достойной жизни для всех людей.

Сюда я приехала с Дермотом, у которого здась были какие-то свои партийные дела. В первый день я присматривалась к улицам – таким французским, но так непохожим на слащаво-лощеный, зазывающий туристов, залепленный рекламой парижский центр. Я вдыхала в себя аромат весенней листвы его бульваров и улыбалась дружелюбным, простым лицам его обитателей – представителей Парижа Трудового. Осыпающаяся с домов краска, покосившиеся ставни на окнах; группы беженцев, пришедших в благотворительную организацию за бесплатным супом, старые улочки парижских еврейских кварталов…

Незаметно ноги сами принесли меня к знакомому с детства по советским нашим школьным учебникам французского языка легендарному кладбищу Пep Лашез, И я зашла в его ворота, сама все ещё удивляясь тому, что это происходит со мной не во сне, а наяву.

Немногочисленные в этот тихий воскресный день посетители искали могилы своих кумиров – певицы Пиаф, актеров Симоны Синьoре и Ива Монтана, писателя Оскара Уайльда, чей памятник-сфинкc усеян отпечатками губной помады от поцелуев его поклонниц и поклонников, и чьими последними словами были, по свидетельству очевидцев, "эти обои ужасны – одному из нас придется уйти!"…

Похоронены здесь и многиe другие известные личности, – такие, как армянский генерал Антраник Озанян, писатели Оноре де Бальзак и Анри Барбюсс, драматург Мольер, актриса Сара Бернар, композиторы Жорж Бизе, Джоакино Россини и Фредерик Шопен, балерина Айседора Дункан, рок-звезда Джим Моррисон, чью могилу какое-то время пришлось охранять от желающих накуриться на ней наркотиков поклонников…

Но не их увидеть пришла сюда я.

Я тоже искала своих кумиров.

Стену Коммунаров, у которой герои Парижской Коммуны были расстреляны в далеком 1871 году. Знакомая с детства по фотографиям стена скромно пряталась в зарослях в углу кладбища, неподалеку от памятников жертвам Маутxаузена, Освенцима и Дахау и памятников героям французского Сопротивления в годы Второй Мировой войны. Среди них, если судить по именам, предобладали две самые ненавистные гитлеровцам категории людей – "евреи и коммунисты", причем зачастую обе категории эти соединялись в одном лице.

Стоял светлый, тихий, теплый и грустный, такой мирный весенний день, – и мне подумалось о том, что почувствовали бы эти герои сегодня, если бы увидели, что творят под прикрытием памяти жертв фашистского геноцида новоявленные фашисты в Израиле. Разве для того они гибли, чтобы от их имени сегодня осуществлялся геноцид арабского народа Палестины?

Я прошла вдоль памятников жертвам фашизма, борцам Интернациональной Бригады в Испании, женщинам-коммунисткам, могилы Мориса Тореза – и оказалась у Стены Коммунаров. Под тенью деревьeв рядом с ней приютились могилы дочери Маркса Лауры и её супруга, коммунара Поля Лафарга.

"Буржуазная мораль представляет собой жалкую пародию на мораль христианскую, она предает анафеме плоть рабочего; она выдвигает в качестве идеала сокращение для производителя его потребностей к минимуму, подавление его радостей и желаний, обрекая его на роль машины, оставив ему только работу без передышки и без пощады", – вспомнились мне его слова.

У стены было тихо, лежали свежие цветы. Не дорогие букеты роз, как у памятников французским воякам-колонизаторам, расправлявшимся с алжирцами, – здесь же, совсем неподалеку от неё, – а простые красные революционные гвоздики. Те самые гвоздики, которые так испохабили, сделав их безо всякого на то морального права своим символом, капиталистические шакaлы – лейбористы Тони Блэра. Такие же гвоздики лежали и на могилах Лауры и Поля – всего по одному цветку.

Я зажмурилась – и словно бы увидела перед собой тот давний расстрел.

Палачи Коммуны не знали, что её дело невозможно уничтожить.

И мне стало невыразимо горько и стыдно, что наши лидеры, – те, кто встал во главе нашей страны, давшей человечеству такую надежду, ставшей таким прорывом в будущее – предпочли позорное предательство и продажу своего народа.Как во времена работорговли африканские вожди, так хорошо описанные в "Таманго" Проспера Меримэ.

На нас были обращены глаза всего мира. Нам доверили передать эстафету Огня Коммуны во мраке беспроглядной капиталистической ночи. А мы…

И ничем эти вину не искупишь, – кроме как солидарностью и совместной борьбой со всеми честными людьми всех народов мира за то, чтобы из тлящихся искорок с позором уроненного нами факела раздуть новый огонь, которому суждено выжечь все то грязное, гадкое, липкое зло, что нас окружает сегодня!

За что отдали свои жизни коммунары? Неужели за то, чтобы их далеких потомков оболванивали с утра до вечера одними и теми же во всех странах, вплоть до декораций и интонации ведущего, идиотскими телеиграми, вроде "Слабейшего звена", в которой участников – и зрителелей вместе с ними! – учат, как надо расправляться со слабейшими, выкидывая их из своих рядов, как это делает стадо каких-нибудь диких животных? Что в этом "развлекательного"? «Они будут перед нами на карачках ползать, а мы на них – плевать??» И как мы можем считать себя людьми, если мы руководствуемся такими принципами в жизни?

Я потрогала холодный камень и молча постояла, не отрывая от него ладони, с минуту: мне хотелось поговорить с теми, кто отдал свои жизни ради всех нас 130 с лишним лет назад. Мне хотелось передать им свои чувства и молить у них прощения за то, что мы так позорно бросили в грязь их факел…

Меня оторвал от тягостных мыслей Дермот.

– Не надо так,– сказал он. – Жизнь продолжается. Борьба продолжается.

Мы вышли с кладбища и оказались на "блошином рынке", где несколько жизнерадостных украинцев торговали советскими регалиями – бюстами Ленина, военными формами, музейными полотнами с изображением Ленина, Дзержинского, матросов, рабочих, колхозников, которым вручают акт об отдаче земли в их вечное пользование; выдранными с мясом из книг какой-то партшколы картинами времен Великой Отечественной.

– Смотрите, смотрите, эта картина из музея, настоящего советского музея, который был ликвидирован.. Всего 300 евро! У меня и все документы есть!– обратился один из них к нам на ломаном французском

И мне стало бы совсем грустно, если бы не маленький французский мальчик, который вдруг радостно-удивленно воскликнул у меня за спиной, показывая своим родителям пальчиком на прилавок: "Maman, papa, regardez, regardez, Lenin! C’est Lenin! Je l’ai reconnu !"

Революция продолжается.

Глава 17. Хочу в Советский Союз.

“ Каждый день выпадает один кирпич

Из дворца нашей жизни.”

(иранская мудрость)

«Негативная ностальгия – это навязчивые идеи некоторых эмигрантов… о том, насколько все плохо было в их родной стране»

(Салман Ахтар, «Иммиграция и личность» )

…Кто-нибудь обратил внимание на то, что на форумах различных российских изданий в Интернете больше всего злобствуют те, кому, казалось бы, нет для того никаких причин? Больше всего возмущаются положением дел в России и тем, что россияне, в большинстве своем, предпочитают это положение при Путине тому, которое сложилось при Ельцине, больше всех радуются российским проблемам и топают ногами от ярости, когда какие-то из них удается хотя бы частично разрешить, бывшие наши соотечественники, уехавшие в так называемые «цивилизованные» и «развитые» страны.

Казалось бы, чего же злобствовать-то? Вы устроились там, где мечтали; по вашему мнению, россияне должны вам только завидовать, вы регулярно издаете ритуальные выкрики: «Какое счастье, что я в этой стране больше не живу!» Тогда зачем с таким маниакальным упорством, достойным лучшего применения, читать газеты страны, уехав из которой, вы испытываете такое блаженство? Неужели не хочется ограничиться одними лишь «Гардиан» и «Нью-Йорк Таймс», а еще лучше – «Дэйли Мейл», тем более, что если там и упоминают о России, то именно в таких тонах, как вам приятно?

Но нет, неймется господам бывшим соотечественникам. Виной тому – целый коктейль эмоций. Хочется, чтобы и позавидовали им оставшиеся в России, и самоутвердиться, что сделали правильный выбор, уехав, и поучить нас, «нецивилизованных», как нам жить. Особенно обидно оказывается, когда никто не завидует, а уж если даже никто и не заметил, что Россию покинула такая выдающаяся личность, то у нее исчезают последние сомнения в «нецивилизованности» оставшихся.

А как же насчет свободы выбора? Сами, значит, свой выбор сделали, а вот допустить, что у россиян могут быть другие мечты и чаяния, чем. у них самих, ну никак не могут… Сразу начинают вопить про «происки кровавой гебни».

Иногда создается такое впечатление, что многие из этих людей специально чуть ли не днюют и ночуют на российских сайтах – занятые выискиванием того, что в России плохо. И при каждой находке радуются, а при каждом известии о том, что в России стало хоть чуточку лучше, начинают топать ногами, подобно волшебникам из «Сказки о потерянном времени», украденное время у которых кончилось, и они вот-вот исчезнут. Так и вспомнишь героя Аркадия Райкина: «Есть люди, которым очень плохо, когда другим хорошо»…

Желающие «цивилизовать» Россию делятся на данных форумах на 2 группы:

а) уехавшие, которым постоянно необходимо подтверждение того, что уехали они не зря. Эти не в силах забыть Россию. И не потому, что они ее любят, а потому что считают себя неоцененными по заслугам на родине. Как Незнайка – «не доросли они еще до моей музыки».

б) не знающие по-настоящему жизни в «цивилизованном» мире, но воспитанные на фильмах типа «Хочу в тюрьму» Аллы Суриковой и других «шедеврах» 90х годов, когда в силу этого люди у нас считали Запад краем «молочных рек и кисельных берегов», где даже в тюрьме ну просто рай и благодать.

Для начала – пару слов о неоцененных «незнайках». Среди них довольно много российских барышень, повыходивших замуж за иностранцев, а также молящихся на своих работодателей эмигрировавших программистов и «политических» беженцев. Если в 90е годы на таких в аэропорту «Шереметьево» смотрели снизу вверх (особенно если те предъявляли иностранный паспорт), да и за его пределами на них только что не молились, то сейчас такого отношения к себе они уже не встречают, и им ужасно обидно. Как говаривала Шурочка, которая к такому отношению в России настолько привыкла, что начала его и за рубежом требовать к себе: «Я же не турчанка какая-нибудь! Я – жена голландца!»…

«Раз в России дела даже хоть немного налаживаются, значит, мы зря уезжали? Зря жили с нелюбимыми мужьями, зря терпели, когда нас заставляли бесплатно работать внеурочно, зря мучились, учили языки; зря врали о том, как нас преследуют по политическим мотивам?».

Возможно, они даже самим себе в этом не признаются, но многих из них втайне гложут именно такие мысли. И еще обиднее им, что настал наконец тот день, когда в ответ на их высокомерные попытки учить россиян как им жить, вместо того, чтобы в рот им смотреть, как при Ельцине, россияне им все чаще отвечают: «А кто вы, собственно, такие? Уехали себе – и сидите там. Вы утратили всякое право что-либо нам советовать».

Принадлежащие ко второй же группе – из тех, кто еще не перестал смотреть первым в рот. Они будут заверять вас, как заверяла на страницах одной из наших газет какая-то женщина-врач, что «это только у нас медсестры заклеивают скотчем рты детям-сиротам – потому что не справляются с рабочей нагрузкой, а вот на Западе «социальные работники выполняют работу медсестры» (она что, всерьез думает, что те кормят больных, подмывают их??. Интересно было бы узнать, в какой же именно это стране..) Для таких людей святая вера в то, что на Западе все лучше, чем в России, в силу его «цивилизационного превосходства» – как наркотик. Когда их ставишь перед несходящимися с их теорией фактами, они от них просто-напросто злобно отмахиваются – а если настаивать на своем, то могут даже стать опасными, как наркоман, у которого наркотик отняли. Когда эту веру в них подрывают, у них начинается «ломка». Их аргумент – «Этого не может быть потому, что этого не может быть никогда».

«В этой стране», – любят повторять представители обеих групп (эмигранты иногда решаются на то, чтобы сказать «у вас», но редко: эта фраза сразу же лишает их любого морального права учить россиян, как надо жить, а ведь именно с этой целью положение в России и комментируется ими).

Заголовок: «Девочка попала под машину». Комментарий(мечтательно): «Эх, а вот в Америке знаете какую бы компенсацию за это выплатили?». Контр-комментарий: «Тогда почему б Вам туда не уехать и не броситься там под колеса?»…

«В этой стране» медсестры плохо обращаются с больными, в армии – дедовщина, на улицах – «всякие там черные», а женщины «боятся рожать». «В этой стране» меня почти умиляет.

В этой? А в какой стране при капитализме по-другому?

В советские годы на бытовом уровне с фарцовщиками джинсами и прочим барахлом я не общалась, у меня был другой круг интересов, и первое мое столкновение с проявлением бытового евроцентризма произошло на вступительных экзаменах в аспирантуру. Я уже упоминала о нем. Осень 1989. Сдавали мы экзамен по марксизму-ленинизму в Академии Наук. В очереди передо мной был молодой человек из породы тех, кого в те годы называли «мальчики-мажоры». «А Вы в какой институт поступаете, молодой человек?»– спросил его преподаватель. И он в ответ произнес – с каким-то подобострастным благоговением, как священник произносит имя Иисуса, – «В Институт Европы!» Выражение лица у него было такое, что пред именем этим все должны были поклониться ему в ноги, но не потому, какой он замечательный, а потому ЧТО он будет изучать. Помню, я еще посмотрела на того молодого человека с сожалением и подумала, что у него что-то не в порядке с головой.

Благоговение перед «Европой» (или Америкой, либо обеими) у таких людей лучше всего выражается словами из Некрасова: «Вот приедет барин…» – и далее по тексту. В сознании таких россиян, на Западе живут какие-то особенно высококультурные и человечные люди, которым можно (и нужно) жаловаться на все свои беды, и которые обязательно помогут. Такие, как голланцы в фильме «Хочу в тюрьму!» Аллы Суриковой, которые, кажется, только для того и существуют на свете, чтобы облагодетельствовать своего российского гостя.

Мимо их сознания как-то незамеченно проплывает, что «добренькая» UK Гордона Брауна которого так глубоко волнует проблема голода на африканском континенте, привязывает свою «помощь» к непременной либерализации торговли и еще целому списку шантажных экономических требований для данных стран, в результате воплощения которых в действительность голодных на континенте станет во много раз больше, чем сейчас. «Цивилизованные» страны без выгоды для себя, извините за выражение, воздух не спустят. А может быть, именно в этом их «цивилизация» и заключается?…

Наших западников (не оплачиваемых Западом, об этих и говорить не стоит, а искренних, в Запад верующих) не смущает тот факт, что западные «правозащитники», к которым они взывают, не замечают бревен в собственных глазах. Например, в Нидерландах, чьи военные участвуют в оккупации Ирака и Афганистана, есть правозащитная организация в защиту Чечни – а как насчет тех стран, в которых «балуются» сами голландские вояки?. Или когда на Западе с возмущением пишут о депортации грузинских мигрантов из России – но никто не упоминает о том, что в Нидерландах подготовлен законопроект о депортации на Антиллы молодежи, родившейся там и приехавшей в Нидерланды, хотя эти молодые люди вовсе не являются нелегальными мигрантами: они – по рождению граждане той же страны, которая их высылает! Никто не пишет о том, что в Нидерландах недавно попытались создать базы данных на граждан по этническому признаку (попробовали бы такое устроить в России!).

Вот уже много лет нам рассказывают о западной демократии и свободе слова и волеизъявления, – и как же после этого реагировать на то что в Северной Ирландии в Демократической Юнионистской Партии (самой крупной местной политической партии!) кандидаты на выборах подписывают контракт с партийным руководством, что в случае избрания на пост, если они в какой-то момент не согласятся с курсом партии, их оштрафуют на 20.000 фунтов (потом сумму, правда, немного снизили) и немедленно уволят?….

Во многих наших российских «левых» тоже жива евроцентристская иллюзия – о высококультурных трудящихся западного «рабочего класса», который ну непременно выступит в поддержку освободительных социальных движений в других странах. В реальности же по отношению большинства западных «левых» к любому явлению на мировой арене, как по лакмусовой бумажке, можно судить о безопасности того или иного движения для империализма (сапатисты, антиглобалисты, Африканский Национальный Конгресс, а теперь уже и Шинн Фейн , которых отныне приводят в пример иракцам и палестинцам: вот как надо хорошо себя вести!). Когда Западу по-настоящему начинает кто-то или что-то угрожать, многие западные «левые» от них чаще всего отворачиваются (Фидель давно уже превратился у них в «диктатора», Чавес – тоже на очереди). Предлог может быть любой – в этой стране обижают собачек, или гендерный (например, западная феминистка в предисловии к книге ливанской коммунистки Сохи Бехара постоянно подчеркивает, что арабы «плохо относятся к женщинам», и поэтому внутри партии последним ну непременно должны быть неприятно выполнять указы руководства!). Шинн Фейн, превратившись в «правящую партию» (которой будет позволено решать некоторые вопросы местного значения, на небольшом клочке земли с населением всего в 1,5 миллиона человек), не только вот-вот проголосует за снижение налога на иностранные корпорации, но и все чаще выступает… за введение «международных сил» (читай– западного империализма) в Дарфур! Естественно, потому что там «нарушают права человека» и «совершается геноцид». Об этнических чистках сербов в Косово наши «высококультурные «левые» скромно помалкивают. На своем съезде они уже давно признали его «независимость» – хотя в свое время маршировали по улицам Дублина против натовской агрессии в Югославии. Tempora mutantur …

И на поддержку этих людей нам предлагают рассчитывать, когда Западу придет время отдавать награбленное? И к их советам о том, как нам обустроить дом наш, нам надо прислушиваться?.. Грустно, девочки…

Но я немного забежала вперед.

… При первой встрече с россиянином высокомерные по большей части “дети Альбиона”, так и не избавившиеся по сей день от “имперского комплекса” собственной “исключительности” и при этом чаще всего не знающие о других странах даже элементарных вещей, тоже лихорадочно пытаются припомнить, что же они знают о нашей стране, чтобы эти знания продемонстрировать.

“Архипелаг ГУЛАГ!” – “ГУЛАГ архипелаг!” – подобно герою старого анекдота восклицают они, с огнем негодования на жестокости сталинского режима в своих англосаксонских глазах…

Я тоже не хочу уронить в грязь лицом и показываю свою осведомленность в истории британской. Нет, даже не Оливера Кромвеля вспоминаю я… “Эйч-Блоки, Лонг Кеш!” – отвечаю я им. Потому что для того, чтобы возмущаться бесчеловечностью, британцам вовсе не надо отпpавляться так далеко не только географически, но и во времени: в 80-е годы XX столетия режим Маргарет Тэтчер проводил политику таких репрессий против ирландского населения Севера, которые ничуть не уступают гитлеровским “геройствам”… Годами заключенных держали в изоляции, подвергали избиениям и пыткам, включая постоянные многочисленные и унизительные телесные – «интимные» -обыски всех отверстий на теле человека «на наличие запрещенных предметов », с применением грубого насилия и с использованием зеркал. Прочитав рассказ «Один день из моей жизни» Бобби Сэндca, начинаешь понимать, почему он добровольно решился умереть на голодовке протеста. Продолжать жить так, как он жил, было, по-моему, тяжелее, чем умереть. И описывает эту свою жизнь он нам втайне от надзирателей, на клочках туалетной бумаги, стеpжнем из авторучки, который он был вынужден прятать в таком месте, что об этом даже неудобно говорить.

Какое право после этого имеют британcкие власти читать россиянам морали про наши "нарушения прав человека" и содержать на свои деньги целую группу наемных "правозащитников" из числа наших же соотечественников, которые изо всех сил "отрабатывают свой хлеб", регулярно докладывая хозяевам о том, как ужасно живется в России ? «В своем глазу бревна не видят », – кажется, это именно про британцев говорится в Библии…