Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 130 страниц)

Я лично считаю, что «доктрина Брежнева» нанесла серьезный ущерб авторитету СССР в мировом национально-освободительном движении и здорово навредила ему.Однако я понимаю, что за этим стоял политический прагматизм. И я никогда не забуду то, чего многие наши молодые люди, увы, не знают – того, что Советской Союз если и не помогал нам сам, напрямую, то никогда не препятствовал своим союзникам этого делать . Могу смело сказать, что без СССР мы не достигли бы многого из того, что мы достигли сегодня. Советы всегда относились к нам с уважением – что бы они официально не заявляли, сами они прекрасно знали, какие у нас взгляды, и что мы из себя представляем. Что мы – настоящие революционеры, а не болтуны.

Советское руководство, на мой взгляд, недооценивало национальную специфику различных стран мира и их право на построение социализма в соответствии с условиями каждой данной конкретной страны. Нельзя всех стричь под одну гребенку. Хотя, должен сказать, что именно с непониманием конктерных исторических и национальных условий построения социализма в самом СССР зачастую связана и его сегодняшняя критика западными левыми. Критиковать всегда проще, чем. делать!

Хотя в книге вашего перебежчика Гордиевского о КГБ и утверждается, что Советы быстро покинули Ирландию – когда поняли, что в такой маленькой стране невозможно хранить секреты, тем не менее, мы гордимся тем, что они обратились именно к нам за помощью в освобождении советских военнопленных из Афганистана. К сожалению, мы не смогли им помочь, – ибо у нас нет контактов с реакционными силами в других странах, такими, как пришедшие там тогда к власти муджахеды…

Да, Советский Союз мог бы больше сделать для нас в свое время, но было бы слишком однобоко оценивать его значение в мировой истории только с такой узкой позиции. Советский Союз – это такая громада, всю величину которой люди ещё не поняли. Пройдут десятилетия, столетия, прежде чем. они её осознают!

Как это ни парадоксально, развал мировой социалистической системы – одна из величайших в мировой истории трагедий! – тем не менее, открыл новые возможности для национального освобождения Ирландии. Сегодня западные империалистические силы не видят такой угрозы в объединении Ирландии, как в годы её существования – ибо, как считают они, объединенная Ирландия все равно будет капиталистической. На этой основе у нас появились новые временные союзники. Однако на самом деле объединение Ирландии будет только первым шагом. Вторым этапом – несомненно, гораздо более трудным, на котором многие, выражаясь терминологией большевиков, попутчики покинут наши ряды, станет борьба за социализм в Ирландии. К ней надо готовиться уже сейчас. Надо закалять и воспитывать новые кадры. И мирные условия, в которых мы сейчас находимся, несомненно, помогают нам в этом! В этой идеологической подготовке нового поколения политических кадров для нас, несомненно, будет очень важен опыт СССР. Мы, конечно, постараемся избежать ваших ошибок, но не исключено, что наделаем своих: не ошибается только тот, кто ничего не делает! А СССР…. СССР всегда будет светлым лучом в нашей памяти, в памяти всего человечества. Ему ещё поставят памятники!

Я слушала его, затаив дыхание. Он каким-то образом предвидел многие мои вопросы еще до того, как я успевала их задать. С такой позиции по-другому виделось и то, что происходило внутри самого республиканского движения.

– Тебе, конечно, нелегко с нами, – сказал Дермот, допивая свой чай, – Чужому человеку трудно. Его многие воспринимают в штыки. Мы– организация закрытая, действующая, можно сказать, по военному образцу. Но в наших условиях и нельзя по-другому. У нас с ребятами даже есть шутка, что идеи сонгун – это просто с нас списано, приоритет армии в обществе! Точно с нас….

Они даже знают, что такое идеи сонгун!

Как жалко, что я почти не могла говорить… Я слушала Дермота – и все мои сомнения, возникшие было после лицезрения механики съездовских прений, испарились, как утренний туман. И расставались мы уже как старые знакомые.

***

… …Как-то, курсе на 3-м меня позвали в деканат. Случалось это редко, точнее сказать – никогда, и я не на шутку взволновалась: чего им от меня нужно?

– Тебя к телефону, – пояснила наша секретарша, как будто бы это было самое обычное дело: чтобы студентке 3 курса звонили через деканат её факультета. Да и кто стал бы мне звонить, и зачем?

– Евгения? – прозвучал на другом конце провода приятный, похожий на знаменитый левитановский мужской бас. – Вы меня не знаете. Меня зовут Юрий. Мы с Вашей мамой вместе учились в институте.

У меня отлегло на душе. И тут уже пришла моя очередь удивить собеседника.

– Представьте себе, я о Вас знаю, – радостно сообщила ему я, – Мама очень много о Вас рассказывала.

Он был явно польщен.

– Правда?

– Правда-правда!

Я не стала уточнять, что именно. Впрочем, ничего плохого она о нем не рассказывала: просто разные забавные истории, о том, как он зарывал совок в зерно, когда их группа ездила на уборку урожая в колхозе – чтобы нечем было работать. Или как на занятиях по физкультуре, когда студенты сдавали зачет по лыжам, он заезжал в ёлочки и стоял там, пока они не начинали выходить на финишную прямую..

Он был в неё немножко влюблен, судя по её рассказам. Она относилась к нему дружески, но подсмеивалась над его небольшим ростом. Он был одним из немногиx иногородных студентов в нашем провинциальном вузе, даже из другой республики. Из Белоруссии. Из того самого знаменитого Бобруйска, который считался "прекрасным, высококультурным местом" у героев Ильфа и Петрова. По окончании института он, поняв, что ему не отвечают взаимостью, сказал ей, что обязательно обоснуется в Москве – хотя это казалось почти невозможным. И вот, почти 20 лет спустя….

– Я стал писателем, – сообщил он мне. – Закончил литературный. Был в Вашем институте, искал архивные материалы для новой книги. И увидел списки студентов на стене, а там – Ваше имя… Можно нам будет встретиться?

Я немножко растерялась, но отказываться было неудобно. Я была польщена таким вниманием. Да и интересно было встретиться с человеком, который смог на деле осуществить мою мечту – я с 5-летнего возраста мечтала, как я тогда говорила родным, выводя печатные каракули своего первого в жизни "сборника рассказов», стать "знаменитой писательницей"…

Мы договорились о встрече вечером того же дня на станции метро Тургеневская. Юрий меня сразу узнал. Он действительно был, как рассказывала мама, небольшого роста, где-то с меня. На нем была огромная меховая шапка – чтобы скрыть лысину. У него были большие, добрые и насмешливые карие глаза.

– А я Вас сразу узнал, – заулыбался он мне, – У Вас глаза такие же, как у мамы. Я, кстати, видел Вас и даже на руках держал, когда Вам было три месяца!

Надо же!

Юрий рассказывал о том, как сложилась его жизнь и карьера – ведь я обещала ему непременно рассказать об этом маме. А гоpдиться ему было чем: не только он стал писателем вместо инженера, но и закончил Литературный институт имени Горького, а теперь писал книги о Ленине. Такая у него была специализация. Публиковался он рeгулярно – и о Владимире Ильиче писал с душой. Я потом читала. А ещё он признался не в том, что моя мама была его первой – и самой большой – любовью. Глаза его при этом становились туманно-мечтательными, и мне казалось, что он отчаянно ищет на моем лице воспоминания о том, какой была когда-то мама.

– Ну, до свиданья, Женя! – сказал он на прощание, – Вот мой телефон, если что, звоните. А с Вашей мамой мы тоже ещё увидимся: мы с однокурсниками теперь, надеюсь, ежегодно будем встречаться в родном вузе!

….Прошло несколько лет. Не просто, правда, лет, а весьма бурных для нашей с вами родины. Однажды я позвонила маме – как раз после той самой ежегодной встречи выпускников.

– Ну и как там друг твоей юности поживает? -вспомнила я Юрия. – О чем теперь пишет? Ведь о Ленине-то, наверно, сейчас не очень-то что опубликуешь.

–

– Ничего он не пишет, – спокойно сказала мама, – Он у нас теперь маг и волшебник.

– Ха-ха, как смешно…

– Ничего такого смешного. Я не шучу. Он теперь будущее предсказывает. На Таро гадает. Лечить людей пытался, но не прошло: кого-то так залечил, что потом его головой то ли стенку проламывали, то ли дверь открывали. Eдва жив остался. Да, Юрка всегда здоров был оплетать небылицы, но на этот раз он малость переборщил…

– Ну и как, много у него клиентов?

– Наверно, хватает. Только он все никак не определится: то он экстрасенс, то он– маг и волшебник, то он может изменить судьбу при помощи гадания на свечах, то– член какого-то ордена, то– нумеролог, то– действительный член Российской академии естественных наук и академик (чего мелочиться, именуя себя каким-нибудь там профессором? Он так уж сразу академик!)

"То академик, то герой, то мореплаватель, то плотник.", значит….

– А ты никогда в молодые годы не замечала за ним умения предсказывать будущее? – съехидничала я.

– Какое там будущее! Если бы Юрка умел будущее предсказывать, он бы предсказал, как его головой будут дверь открывать! Это все опять из серии прятания совка в зерно и стояния в ёлочках.

– А как же Ленин? Ты не спросила у него?

– Какой там Ленин! Жить надо, детей на ноги поднимать; у него два парня уже большие. Про тебя спрашивал. "Как она там? Пусть даже не выдумывает возвращаться обратно в Россию! Здесь жить нельзя! Я своих ребят обязательно отправлю за границу."

А ведь так хорошо писал… "С чувством, с толком, с расстановкой…" Можно было почти поверить, что предмет действительно был близок его душе. Отечественная Лениниaна явно понесла большой урон.

…. Откуда, ну откуда берутся они, эти люди? Старый писатель– узник ГУЛАГа, на чьeй замечательной, увлекательнейшей книжке, воспевавшей нашу Революцию я воспитывалась в детстве (до сих пор помню профиль красноармейца, нарисованный на её светло-коричневой обложке и многие рассказы в ней! Именно из той книги я впервые узнала о штурме Перекопа и о бесчинствах белых в Сибири, о том, как создавались Чека и CCСР и о первых шагах на международной арене дипломатов молодой Красной Республики ), который в годы перестройки вдруг решил стать "правозащитником" и "одним из основных свидетелей в Конституционном суде по делу КПСС". Дама-специалистка по Африке, написавшая монографию о переменах в общественном сознании молодых африканцев (в пользу социалистических идей) – которая всего через несколько лет после этого, оказывается, "не могла свободно дышать " в атмосфере этих самых социалистических идей, в которой прошла вся её так называемая "научная" карьера. Юрий – лениновед, маг и волшебник, не сумевший предсказать, что Лениниaна перестанет быть пожизненной для него и многих других кормушкой…

А может, все-таки ему лучше просто переждать, постоять в ёлочках? Не предсказывать больше пожаров на Останкинских башнях и победу на выборах Союза Правых Сил, о котором сегодня уже ни одна собака не брешет? По крайней мере, будет цела голова. И не будет так стыдно перед потомками..

По-моему, самая гадкая человеческая черта – это неблагодарность. Сначала всю жизнь получать все, что только было можно от общественно-политической системы – а потом поливать ее грязью. Сначала изо всех сил лезть обеими руками в рукава красного пиджака, отпихивая других, а потом кричать: «Снимите с меня этот красный пиджак!» Сначала кричать «Да здравствует!», а потом, когда спустили команду сверху – «Долой!»

Настоящие диссиденты хотя бы честно выступали со своими взглядами в любое время– хоть это и были взгляды весьма незначительного по численности меньшинства. Гораздо гаже – все эти отсидевшиеся в елочках. Они же не просто отсиживались – они активно кричали из этих своих елочек «ура!» Именно из этих елочек раздавались бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию. И когда человек, который всю свою жизнь кормился написанием брошюрок по марксизму-ленинизму, сегодня вдруг кричит на каждом углу о том, как он ненавидит Сталина «с его гулагами», в которых якобы сгинули все его родственники, и что это Сталин же виноват, что фашисты расстреляли их во время оккупации Белоруссии (ага, наверно, Милошевич тоже виноват в гибели югославских детей от американских бомб – потому что не сдал свою страну в ответ на американский ультиматум!), такой человек не может вызывать у меня ничего, кроме глубокого презрения.

Если тебе так была противна советская власть – это твое право. Но тогда держись от нее подальше,не притворяйся, а главное – не сиди у нее на шее, свесив ножки. Что же ты молчал о своих родичах, будучи столько лет «певцом революции»? Воспевание советской власти в таком случае – это же неуважение прежде всего к ним, если ты действительно так уверен в том, что пострадали они ни за что. Поневоле думаешь, что если они были такими же лживыми пиявками на теле страны, как ты сам, то еще надо разобраться, не за дело ли они пострадали… Нас ведь так хотят заставить поверить сегодня, что все репрессированные поголовно были белыми овечками. А у меня перед глазами стоят списки реабилитированных скопом при Горбачеве, опубликованные в нашей областной газете. Среди них почти не было ни рабочих, ни крестьян, зато полным полно– торговых работников, заведующих всякими базами и профессиональных партийцев. Зная о том, до чего довели в конце концов нашу страну и наш народ именно эти две социальные группы, можно ли поверить на слово перестроившимся редакторам партийных журналов и секретарям обкомов, что все эти люди были белыми пушистыми зайчиками?

Я уже говорила – это естественно, что каждый из нас оценивает жизнь на основе собственного жизненного опыта. Но эти люди оценивают ее даже не на основе своего – ведь они-то сами в большинстве своем жили при советской власти вполне нормально, а многие из них и припеваючи.

Они прежде всего хотят заставить нас с вами – большинство населения – оценивать наше собственное прошлое и настоящее теперь на основе чей-то чужой жизни, на основе рассказанного им кем-то или где-то вычитанного. Более того, они считают, что прошлые страдания их близких – заслуженные или нет – каким-то образом оправдывают то, что проделывают с нашим народом сегодня. Что голодные пенсионеры – обратите внимание, голодные не потому, что в стране прошла война или были какие-то природные бедствия, а голодные при полных магазинах!-, беспризорные дети, которые при советской власти ходили бы в школы и ездили бы летом в пионерлагеря, девушки, торгующие собой вдоль Ленинградского шоссе и извивающиеся на шестах стрип-баров, парни, вынуженные пойти в бандиты или в охранники, потому что это единственные открытые перед ними теперь дороги в жизни, безработные родители, которые не знают, как прокормить детей, бомжи, которых совсем недавно у нас не было (хотите верьте, хотите нет, но мы-то помним!) и беженцы, которым совсем не так давно никуда не надо было бежать – что все эти люди почему-то не имеют права на достойную , нормальную человеческую жизнь, не имеют права даже жаловаться на свои беды, а должны молча нести свой крест и радоваться, что «не повторятся ужасы гулагов».

Неважно, что они сегодня голодают и не знают, чем завтра будут платить за квартиру, и их могут выставить на улицу, что у них зимой за неуплаты отключают электричество и газ – зато ни одного фарцовщика, спекулянта или несуна больше не пошлют на лесоповал!

Вот оно, главное достижение демократии!

Грибоедовский вопрос «А судьи кто?» продолжает оставаться насущным. Недавно я прочитала сборник на тему о том, что для России лучше – и единственный изо всех его авторов, который с неприязнью вспоминает про жизнь при советской власти, в то время был фактическим тунеядцем! Числился на работе, а на самом деле не работал – то есть, нарушал закон. Ни один из людей, которые тогда честно трудились, занимались любимым делом ничего плохого о том времени – не по мелочам, а так чтобы ну совершенно житья не было!– вспомнить не смог. Житья не было только тем, кто хотел жить совершенно за счет других.

Я раньше никогда особенно не думала про Сталина. Он был для меня просто составной частью нашей истории– как и Ленин, как и Петр Первый, как и Дмитрий Донской. Да, я знала про чистки сталинских времен: и не от дяденек Радзинского с Волкогоновым, когда сверху спустили соответствующую установку, а еще с детства – от родственников. Но они не были обозлившимися, потому что не думали о себе в терминах Донны Розы Д’Альвадорес: «И одна из них – очень важная особа!… Именно я!». Они знали, что это было суровое время, и философски спокойно относились к этому.

Интересно, а почему именно Сталин? Можно ли представить себе, чтобы началось массовое движение реабилитации невинных жертв петровских реформ? А ведь их было не меньше сталинских! Или они не были людьми? И тоже чьими-то родственниками? Почему никто не заступится за стрельцов, староверов, крестьян, которые гибли как мухи на постройке новой российской столицы, и которых никто не спрашивал, хотят они ее строить или нет? За царевича Алексея, наконец? За Софью? За Федьку Шакловитого? Почему никто не кричит о «культе личности» – ведь Петр даже императором себя по сути сам провозгласил? А какие «права человека» были у подневольных рабочих на заводах так восхваляемого сейчас Никиты Демидова?

Значит, дело не в Сталине, а в том, что им не по душе то, какое общество в результате его деятельности было построено. В том, по какой дороге пошел наш народ. Точно так же, как Югославию бомбили не за «нарушения прав человека» и «геноцид» (тогда почему же не разбомбили давно уже Южную Корею или Израиль?), а за то, что она посмела выбрать собственный путь. Вот в чем все дело. Но сказать открыто они это боятся – потому что большинству народа такая жизнь вполне была по душе – в целом, если бы выбирать между нею и сегодняшней свободой для Абрамовичей . Не по душе были как раз отступления от социалистических норм. И пошел народ за этими шарлатанами и наперсточниками именно потому, что они обещали ему больше социализма. Как та пушкинская старуха, которой все было мало и захотелось в конце концов стать владычицей морскою, а кончила она у разбитого корыта…

И используют эти «отцы русской демократии» по сути те же самые аргументы, что и их духовный наставник и спонсор – гуманитарный империализм. В Дарфуре права человека почему-то тоже стали нарушаться только тогда, когда там обнаружили нефть…

А потому сегодня для меня не имеет значения уже, что там эти типы, своей людоедской политикой безо всяких гулагов уменьшающие население России на миллион человек в год (это без учета того, что творится в других бывших советских республиках), скажут про Сталина. «А судьи кто?»

Антисоветизм начинается с веры в собственную исключительность. В то, что у них должно быть больше прав, чем у каких-то там «простых смертных». С высокомерной уверенности в том, что все окружающие -«твари дрожащие», а они сами – «элита» и «совесть нации». Горе нации, у которой такая бессовестная совесть! И не жалко мне больше теперь нашу пострадавшую в годы «культа личности» интеллигенцию, когда я вчитываюсь в то, а за что она, собственно, пострадала. Как актер Дворжецкий-старший, делавший на дому «эротические фотографии» своей жены – в то время, как вся страна недосыпала, недоедала и строила новую жизнь. Посадили за смакование прелестей чужих задниц вместо того, чтобы заниматься достойным делом? И правильно сделали!

А лицемерам, что нынче провозглашают «святым» царя Николая, забыв о Кровавом Воскресенье, о Ленском расстреле и о миллионах, погубленных в «маленькой победоносной» русско-японской и в Первой мировой войнах, и жалеют невинно убиенных царских детей: что же вы не пожалеете бедняжку малыша – сына Марины Мнишек, которого вовсе не «кровавые большевики», а боевые последователи новорусских героев Минина и Пожарского вздернули на виселицу, когда ему было всего только четыре годика? О нем вообще стыдливо молчать все учебники истории. Или он был виноват в том, что родился сыном Тушинского вора?

Хватит лить грязь на нашу историю – пусть посмотрят хорошенько на себя. И хватит нам посыпать головы пеплом перед этими идеологическими фарцовщиками. Мы ничем не обязаны оправдываться перед ними, погубившими и растащившими все созданное нашим народом за десятилетия и ничего не создавшими взамен. Мы не обязаны извиняться перед ними, что нам, народу, было хорошо, когда им, кучке жуликов и прохиндеев, приходилось выкручиваться и изворачиваться, чтобы не пачкать ручки в колхозе, не служить в армии и списывать чужие диссертации. Пора научиться оценивать деятелей не по красивым словам и намерениям «лечь на рельсы», а по результатам. И когда я вижу, куда завели мою страну как раз именно самые ярые антисталинисты, одно это уже автоматически вызывает у меня переоценку личности Сталина.

****

… Незаметно подкралась зима. Я, наверно, была до такой степени сбита с толку непредсказуемым своим рабочим расписанием, что этого не заметила. Работать все время в разные смены гораздо хуже, чем только в ночную: биологические часы твои запутываются до такой степени, что уже и не знаешь, где день, а где ночь, а спать хочется постоянно, вне зависимости даже от того, сколько часов после смены проспишь… Жить на мою зарплату втроем было непросто, и я старалась по возможности подработать сверхурочно. Иногда– в две смены подряд, хотя это и запрещалось трудовым законодательством. Начальство ахало, говорило мне, что это вредно для здоровья – и на том дело кончалось. Для них же тоже был важен результат. И они знали, что я не побегу на них жаловаться.

Когда я работала в две смены, я не успевала ездить домой и иногда останавливалась в Белфасте у Надетт.

Надетт вообще-то должны бы были звать просто Берни. Но я долго не знала, что её зовут типичным ирландским именем Бернадетта. Я думала, что имя у нее настоящее французское. У Надетт очень интересная работа в НПО. Жила она с семьей своей сестры Мэнди в огромном старинном доме в фешенебельном южном Белфасте.

Надетт была очень добрая. Почему бы ей и не быть доброй? Она никогда не знала, что такое нужда. Выросла в богатой семье филантропов с необычным для ирландцев интересом к различным культурам. От родителей ей достался в Дублине в наследство огромный старый дом, в самом дорогом ныне районе города. Правда, точно так же, как и дом Мэнди, её дом был необыкновенно запущен, но запущенность эта была своего рода творческая – хаотическая запущенность экстравагантного интеллигента, который видит в этом своего рода вызов окружающему обществу. Вот, посмотрите, у меня дома страшный беспорядок, но зато у меня нет прислуги! О том, что вообще-то можно было бы и самому немножко время от времени наводить порядок, такие люди не задумываются.

Надетт – не революционерка и революционерам не симпатизировала. Для нее они – экстремисты. Хорошо, что ей самой никогда не было нужды обращаться к экстремальным методам борьбы за свои права – в силу того, в каких кругах она родилась и выросла. Но все-таки она стремилась к переустройству мира, совесть мучала её – после того, что она видела в разных странах за годы своей работы на различные благотворительные организации и на Эмнести Интернешнл. Афганистан, Пакистан, Индия, Бразилия…

Сегодня у нее день рождения. Надетт может просто вот так, собраться и поехать завтра в любую страну, в какую захочет. Она даже не задумывается над тем, во что упирается всегда вопрос о путешествиях для любого из нас: а по карману ли мне это? И искренне считает, что переделать мир можно посредством одного только искреннего интереса к другим культурам и благотворительности.

Дом её сестры – настоящее "гнездо" СДЛП . До недавних пор СДЛП была самой крупной партией ирландцев-католиков в северной части Зеленого Острова. Умеренная, осуждающая насилие и не прочь бы вообще оставаться в составе Британии, при условии достаточных подачек с "барского стола", хотя она предпочитает и не говорить об этой своей подлинной позиции вслух, СДЛП была сформирована в результате движения за гражданские права конца 60-х годов. Контраст с Шинн Фейн у нее был не только в отношении методов борьбы за права ирландцев. Когда знакомишься с членами СДЛП и сравниваешь их со знакомыми "шиннерами", в глаза прежде всего бросаются различия классовые: эсдеэлписты – люди зажиточные, жизнью вполне довольные, эдакие " католические дяди Томы", эдакие колониальные "эмансипе", ирландский вариант того, что было в бельгийских африканских колониях. "Шиннеры" – рабочие, безработные из католических гетто, фермеры, молодежь и интеллигенция, пожертвовавшая сытой и безоблачной личной судьбой ради борьбы за независимость и объединение страны, как это сделал, например, один мой знакомый университетский преподаватель социологии, отбывший много лет в тюрьме за свою политическую деятельность и с тех пор не имеющий больше возможности работать по специальности. Сегодня он, как и другие члены Шинн Фейн, отдает в партийные фонды почти половину своей и без того скромной зарплаты… Такого вы в рядах СДЛП не увидите.

Впрочем, по сравнению с юнионистами, конечно же, это люди приятные в общении, обходительные, интеллигентные. Хотя ни на один шаг, нарушающий установленные рамки, они не пойдут: Надетт даже выбросила в урну копченую колбасу, которую ей передали для меня родственники, когда она была в России – ведь "в Великобританию запрещается ввоз мясных товаров". Хотя даже в том маловероятном случае, если бы колбаса была у нее обнаружена таможней, ничего бы ей за это не грозило, даже штраф. Колбасу бы просто конфисковали, и все. Но зачем рисковать? Ведь есть законы и есть правила, установленные законными властями. Так они считают. Они говорят "правительство", имея в виду Тони Блэра. Я его своим премьер-министром не считаю. Как не считает и ни один из настоящих ирландских патриотов. И как кажется, скоро не будет считать и большинство самих британцев!

…Мы сидели за столом в доме Мэнди, на кухне. Она битком была забита всякими восточными специями, всякими экзотическими продуктами, о которых хозяева дома, судя по меню нашего праздничного ужина, имели самое слабое представление. Они просто были куплены для того, чтобы показать : "Вот что мы можем купить!" Тут же – какие-то вещи, поломанные, когда-то явно дорогостоящие – и брошенные посреди дома, от нежелания и отсутствия необходимости их чинить . Ведь можно купить новые.

Обстановка за столом была богемная. Бутыли экзотических вин, обед, приготовленный лично именинницей, – а потому почти несъедобный; но, конечно же, все вслух нахваливают его как только можно. Или лучше сказать, как нельзя. Я принесла Надетт в подарок банку кабачковой икры из русского магазина в Дублине – и она тут же начала рассказывать всем, как она обожает кабачки и баклажаны, а икру намазывала тонюсеньким слоем на ломтики хлеба.

За столом были Мэнди, её муж-англичанин, Надетт, я и респектабельная пара средних лет – друзья Мэнди и её супруга по партии. Время от времени на кухню вбегали дети: у Мэнди был один сын от первого брака и двое – от этого. Младшая девочка вбежала с помпонами в руках и выплясывала перед нами по кухне танец а-ля американские чирлидеры, скандируя: " СДЛП! СДЛП!" Ребенку всего девять лет, и он повторял партийные лозунги явно потому, что просто ничего другого никогда больше не слышал – легко, весело, не задумываясь…

В том, как Мэнди говорит о Шинн Фейн, проблескивает классовая презрительность: "Эти необразованные дикари!" Вопрос о том, почему они не смогли получить образование, её не интересует. Она только что осушила третий бокал старого вина – и осуждает ирландских республиканцев за то, что в маленькой деревне в графстве Фермана они не пустили на культурный вечер английскую аристократку, являющуюся дальней родственницей нашего Александра Сергеевича Пушкина. Не пустили потому, что считают, что нечего делать здесь, на ирландской земле, британским аристократам, ведущим себя здесь так, словно это их земля.

Мэнди удивлена тем, что не видит с моей стороны бурной реакции возмущения в адрес "диких шиннеров" и в её поддержку. А меня, честно говоря, гораздо больше занимает вопрос не о мнимых или действительных родственниках Пушкина, а о том, почему СДЛП поддержала позорную, даже не половинчатую, а четвертинковую колониальную реформу здешней полиции, оставляющую на своих местах тех, кто годами нарушал и продолжает нарушать те самые права человека, о которых так пекутся Мэнди и Надетт. Только не где-нибудь в Пакистане (они очень любят поговорить, например, о тяжелой доле пакистанских женщин), а здесь, прямо у них под носом. В их собственной стране.

Напившись, гости за столом начинают бурно обсуждать жизненно важные проблемы: в какой южноевропейской стране лучше купить себе второй домик, для отдыха в летние месяцы? Во Франции, в Испании, в Португалии? А мне вспоминается многодетная мать из белфастского Полегласса, радующая своих детей обновками из благотворительного секонд-хэнд шопа…

Мне ужасно хочется спать, но меня из-за стола не отпускают. Обижаются. Мне завтра вставать в 5:30, а ведь у богемы – как раз противоположный режим дня…И я, тараща изо всех сил глаза, чтобы не уснуть, продолжаю их слушать. Решения мировых проблем, предлагаемые ими за экзотическим вегетарианским столом, напонимают мне Марию-Антуанетту: " Нет хлеба? Так пусть едят пирожное!" Обидятся ли они, если я скажу это вслух?

Когда я не выдерживаю и отправляюсь спать, принося тысячу извинений, Надетт доводит меня до дверей и по секрету признается, что скоро вернется в Дублин. Хотя до сих пор я ни разу не слышала её жалующейся на здешнюю жизнь или юнионистов. Она отзывалась о них, во всяком случае, с большим уважением, чем. о "шиннерах".

– Почему, Надетт? Что-нибудь случилось?

– Ах, ты не представляешь, как это тяжело! Когда мы сюда переехали, я думала, что уж в таком квартале-то, как наш, не будет иметь никакого значения, католики мы или протестанты. И только теперь, пару лет спустя, я окончательно убедилась в том, какой степени здесь достигает сегрегация между двумя группами населения. Даже среди таких респектабельных людей, как те, среди кого мы живем. Сегрегация просто полная – они совершенно не общаются с нами и отказываются общаться! А ведь казалось бы, между нами больше общего, чем. между ними и лоялистами или нами и республиканцами… Но нет…

"Дама, приятная во всех отношениях", явно расстроена. Я знаю, она хочет как лучше. Но ей есть куда убежать, когда она видит, что её цивилизованные и неэкстремистские методы не действуют на практике.