Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 130 страниц)

– Гнилая буржуазия ! – и уходил в поле..

Когда-то в юности Фрэнк состоял в рядах “армии” (вы знаете, какую армию я имею в виду!). Его младший брат Филип умер безвременно молодым, выйдя на свободу с подорванным здоровьём после забытой ныне всеми голодовки протеста в тюрьме Портлиш, и Фрэнк до сих пор каждый день думает о нем.

– Мой брат – вот это был мужчина для тебя! – не устает он повторять, забывая, однако, о том, что Филип был всего лишь на два года его моложе и на 18 лет старше меня…

Слушая Фрэнка, начинаешь задаваться вопросом, сам ли он отошёл от армейских дел, или его “попросили”. Ибо нет, пожалуй, во всей Ирландии человека, который до такой степени не умеет держать язык за зубами! Чего я только не услышала от него! Рассказы о многочисленных лондонских приключениях – с апофеозом из того, как за ним гналась полиция, когда он пытался сфотографировать какой-то завод по производству слезоточивого газа. Истории о том, как фермеры делали взрывчатку из удобрений. Рассказы о различных героях, многих из которых уже давно нет в живых (он был лично знаком с Фрэнком Стаггом, умершим в английской тюрьме на голодовке протеста), о побегах из тюрьмы, совершенных нашин общим другом Финтаном. Он даже организовал для меня один раз ночевку в одном из мест, которые именуются “безопасный дом” – на одной из ферм, где когда-то прятались беглые добровольцы ИРА! Было очень интересно слушать её хозяйку, когда та делилась со мной воспоминаниями.

Но он же мог и ляпнуть по телефону что-нибудь такое, чего никогда не ляпнула бы даже я, с моим ограниченным советским опытом конспирации. И вообще, чем. дольше я с ним общаюсь, тем больше он напоминал мне героя Юрия Никулина из “Бриллиантовой руки”: “Лопух! Такого возьмем без шуму и пыли!”

Фрэнк очень любил, когда я посещала его родные края – Каван. Он рад был показать

его чужестранцам и знал буквально все о каждом холме. С ним, однако, приходится быть с ним очень терпеливой: посещая Каван, я привыкла к тому, что Фрэнк может опоздать на час тебя встретить и приехать в замызганном виде, но осудить его не поворачивается язык, когда он, вытирая пот со лба, сообщает тебе, что только что отелилась одна из его коров, и он не мог покинуть её в таком состоянии… В Каване, как и во всей сельской Ирландии, – другие понятия о времени. Если люди говорят тебе, что что-то займет 15 минут, это может длиться сколько угодно – от получаса и до двух часов. Бороться с этим – все равно что пытаться плыть вверх по течению водопада. К этому надо просто привыкнуть.

Фрэнк помог мне узнать сельскую Ирландию так, как её не узнаешь из окон

туристских автобусов. Это с ним вместе я бегала по полю, загоняя его коров на другое – до ушей перемазалась в грязи и открыла для себя, что тяжелые на вид коровы бегают со скоростью олимпийских спринтеров! Я побывала в сельских домиках, где до сих пор нет

современных удобств, и которые так напомнили мне о том, где я сама выросла. Я познакомилась с другими ирландскими чудаками, большинство из которых действительно были старыми холостяками, – ибо ирландский фермер, в отличие от наших соотечественников, ни за что не стал бы жениться, пока не был уверен, что он может прокормить большое семейство. У многих этот процесс затянулся настолько, что о женитьбе уже не хотелось и думать.

С Фрэнком они обращаются по-свойски: когда он в Дублине, заходят к нему домой (двери в Каване до сих пор не запирают!), пользуются его телефоном… Он возит в город за покупками тех из них, у кого нет своего транспорта, – и это считается настолько само собой разумеющимся., что ни ему не приходит в голову отказать, ни им – то, что он может им отказать.

Безотказную натуру Фрэнка открыли для себя недавно и наши бывшие соотечественники из Литвы и Латвии, которые появились в этом скромном уголке Ирландии в качестве рабочей силы на той работе, которую не хотят выполнять избалованные “кельтским тигром” ирландцы. К одной паре литовок он питал особые дружественные чувства. Литовка Вида занимала в его жизни примерно то же место, что и я, – предмета поклонения, хотя мы достаточно разные. Мы обе это знали и даже как-то узнали друг от друга о том, что он советовал нам обеим подстричься – потому, что такая прическа больше напоминала бы ему его английскую супругу…Вида была лаконична насчёт Фрэнка:

– Какой замечательный человек, какой добрый человек! Если бы у меня был такой муж, я бы его выгнала, потому что он всем помогает, а я хочу, чтобы это было только для меня…

Иммигранты из Восточной Европы настолько поразили воображение не привыкшего

к иностранцам у себя на селе, но самого хорошо помнящего, что такое быть иммигрантом Фрэнка, что он знакомится практически с каждым новоприбывшим лично. Втайне мечтает выучить русский язык -до сих пор язык межнационального общения для всех них здесь . А меня держит часами на телефоне, рассказывая мне до мельчайших подробностей все проблемы, испытываемые в данный момент Видой, Тамарой, Валерой, Евгением или Ниной… Некоторые наши общие ирландские друзья сердятся на него, говоря, что он позволяет нам всем пользоваться его добротой. Возможно, что и так. Но как можно отказаться от такой добросердечной, “старомодной” помощи, не имеющей ничего общего с американским циничным выражением “there is no such a thing as free lunch "? Бедные американцы, им никогда не понять, что there is such a thing, in Ireland, in county Cavan !

Были у Фрэнка и недоброжелатели, конечно. “На тропе войны” он находился с

шиннеровскими женщинами, так напоминающими мне булгаковскую “женщину,

переодетую мужчиной”. Особенно с двумя местными сестрами, которых он обвинял в пьянстве и развратном образе жизни.

– Aine is a sexual predator ! – любит он повторять с брезгливостью об одной из них. Фрэнк буквально ликовал, когда Онью отослали в Америку, выражая надежду, что там она и останется. Это же приводит и к его трениям с “leadership ”, которое считает, что женщин надо выдвигать на (все равно вторые!) ведущие роли не по деловому, а чисто по половому признаку. Только невероятное ирландское упрямство его и его однодумцев предотвратило сестру Оньи от того, чтобы быть выдвинутой в качестве кандидата на выборах в парламент… Все равно всю работу пришлось бы делать таким, как он, – а такие, как она, только и умеют, что ездить повсюду с речами.

Иногда я обижала на него, но крайне редко. Посудите сами – не обиделись ли бы вы, если он обещал подвезти вас в аэропорт, до которого 6 часов езды, а сам все не появлялся и не появлялся, так что вы в панике вызвали такси и заплатили за эту поездку столько, сколько стоит самолет до Москвы? А оказалось, что он приехал за вами через полчаса после этого, – потому что его “сосед попросил завести кафель в графство Фермана”!

Но это мелочи жизни. По большому счёту на Фрэнка всегда можно надеяться.

– Ты – это я! Я точно таким же был в твои годы! – любил повторять он мне.

Так что вы предупреждены о том, с какого рода фруктом вам приходится иметь дело в моем лице! По крайней мере, если верить Фрэнку из Кавана…

****

…Свободная от работы в банке неделя была для меня как нельзя кстати: я буквально на пару дней прилетела домой, чтобы забрать в очередной раз с собой свое семейство. Я была уверена, что теперь-то уже все будет в порядке: ведь уже утряслось все с документами, и жить есть где. Осталось только найти Лизе подходящую школу (в отличие от мамы, я уже смирилась с мыслью, что в нормальную школу она ходить никогда не сможет) и самое главное – врача!

Я попыталась уже было разузнать в своем городке о возможностях ее лечения– потому что в отличие от СССР, где любой нуждающийся человек мог сам спокойно записаться на прием в поликлинике к любому специалисту (хирургу, окулисту, невропатологу)– и быть принятым им в тот же день или в крайнем случае, через пару дней – здесь попасть туда можно было только по направлению терапевта, да еще и, как оказалось, во многих случаях приема у специалиста надо было ждать несколько месяцев: такие на него были очереди! Специалисты здесь были не в каждом городе, как у нас, а зачастую только в одной больнице на всю провинцию.

Местный терапевт, к которому я пришла – пожилой дедушка, такой пожилой, что казалось, он меня не слышит, а спит в своем кресле, когда я с ним говорила – неожиданно проснулся и наорал на меня, когда понял, что я мигрантка. Смысл его бурного выступления сводился к тому, что «ездят здесь всякие, только загружают зря наши медицинские учреждения». Какое там сострадание к больным детям, какая клятва Гиппократа! Не знаю, как я удержалась и не прибила его в кресле его же пресс-папье. Ведь из-за такого вот горе-лекаря Лиза и осталась на всю жизнь инвалидом…

Маме новый дом понравился – но, как и обычно, одобрение свое она высказала в весьма сдержанных формах. В отличие от того, в каких формах она обычно выражает свое по поводу чего-либо негодование…

Я старалась подумать обо всем, когда его покупала – о виде из окон и о близости магазинов и транспорта, о том, какие будут соседи, и о расстоянии до больших городов. Но больше всего, конечно, меня привлек здоровый, чистый воздух – морской или горный, в зависимости от того, в какой части городка ты находился. Городок процентов на 70 был католическим, но протестантов никто не обижал. Я, например, жила в таком месте, что моя соседка справа была католичкой, а сосед слева– протестантом, и они очень хорошо друг к другу относились. И все-таки большая часть протестантов жила на другом конце городка, у подножия горы. Это было сразу заметно по тому, насколько зажиточнее и роскошнее были тамошние дома. «Граница» пролегала по мосту через впадающую там в море местную горную речку, который пересекал Главную улицу в самом ее конце. Именно «за границей» протестантские пожилые пары важно и медленно прогуливались каждое утро по набережной (удивительное дело, я научилась отличать их даже по лицам и манерам!) Хотя здание местной масонской ложи стояло на «католической» территории, зато оранжистская ложа – там, где этого и можно было ожидать. В масонской ложе были, как это принято, наглухо забиты все окна – чтобы никто не знал, что там происходит внутри. “Без окон, без дверей, полна горница людей»

Летом в городок местная благотворительная организация привозила «детей Чернобыля» из Белоруссии– на две недели. Их размещали в семьях, которые на это время всячески стыдливо замалчивали протестантско-католический вопрос: в организацию эту входили как те, так и другие. Детям городок очень нравился: в Белоруссии нет моря и гор, а ведь они не видели здесь ничего другого – ни типичных для Северной Ирландии уличных сражений с полицией, ни оранжистских парадов. Тех же, кто их сюда возит и восторгается за две проведенные здесь недели местной «цивилизацией», так и подмывает спросить: скажите, Вы когда-нибудь жили в стране, где с коровников и церквей свисают парамилитаристские флаги? Вы когда-нибудь проезжали жарким летним днём по морскому побережью, вдруг натыкаясь на лежащего в кустах иностранного солдата, целящегося непонятно в кого из автомата? Вы когда-нибудь были в городе на пасхальных гуляниях – все вокруг принаряженные, с семьями, с детьми, едят мороженое, – когда мимо проезжает БТР, с макушки которого свешивается целaя пачка этих иностранных солдат, и все они целятся из своих автоматов в эту толпу и в этих детей?

Нет? Значит, Вы не еще не знаете, что такое жизнь в Северной Ирландии.

Часто меня преследовало чувство нереальности вокруг меня здесь происходящего. Например, жаркий летний день. Зрелые низкорослые хлеба темно-золотого цвета гнутся к земле под тяжестью своих колосьeв. По дороге навстречу мне движется колонна темных, массивных машин. “Комбайны! » – по советской ещё привычке думаю я. И тут же вижу, что ошиблась: это все те же “броневички”…

Именно через местных благотворителей познакомилась я с первой в моей жизни местной протестанткой – с госпожой Адер. Вэнди.

Когда Вэнди была молодой, она была, наверно, ужасно похожа внешне на принцессу Диaну. Только не такая грустная. Хотя (а может быть, как раз потому что) жизнь её не баловала: Вэнди начала работать в 14 с небольшим лет, секретарем в адвокатской конторе, налгав о своем возрасте. Потом вышла замуж за фермера и мясника по совместительству, который обращался с ней совершенно по-свински… Вэнди не любит вспоминать об этом, но может открыть вам свою душу, если узнает, что у вас был похожий опыт. Совершенно нестандартно для того времени, когда она была молодой, она посмела тогда развестись с ним. Много лет спустя вышла замуж второй раз. Но и второй муж был ненамного лучше. Несколько лет назад Томми тяжело заболел и умер – и Вэнди осталась вдовой. Не легкомысленной – но по-настоящему веселой. В плане жизнерадостности.

Вэнди – вдова оранжиста, пресвитериaнка (как она с гордостью говорит, её церковь – самая прогрессивная из всех пресвитериaнских церквей!) и представительница общины, которая мне была знакома гораздо меньше, когда я приехала на Север Ирландии. Знакомство с ней не только помогло мне лучше понять её общину – оно позволило мне глубоко почувствовать то, что теоретически я, конечно, знала: среди протестантcкого населения Севера далеко не все такие мракобесы, как оранжисты Портадауна, взрослые, часто пожилые дяденьки, сравнивающие сегодня себя , "бедненьких и обиженных" … с 6-10– летними католическими девочками из Ардойна, которых не пускает каждый день в школу толпа лоялистских хулиганов.

Чтобы разогнать страх и не слышать грязных ругательств в свой адрес, эти малышки хором пели поп-песни по дороге в школу и обратно…. "За детство счастливое наше спасибо, родной Тони Блэр!" – тот, который собирается бороться по всему миру с Бин Ладеном, но не способен даже обеспечить безопасную дорогу в школу маленьким детям в своей собственной юрисдикции! Вэнди, наверно, испугалась, если бы услышала эти мои слова. Любое «радикальное» слово (хотя что радикального в том, чтобы обеспечить детям безопасную дорогу в школу в "демократической" стране, я не знаю!) пугает её. Она испугалась, когда я гневно обрушилась на власть предержащих за длиннющие, многомеcячные очереди на элементарный прием к специaлисту в больнице – из-за нехватки денег в бюджете. "На то, чтобы бомбить Югославию и Ирак, у них, небось, деньги были!" – заявила я ей и увидела, как ей стало страшно от моих слов… Такая вот здесь демократия.

Но Вэнди, конечно, далеко не одобряет то, что происходит в Ардойне. Когда я ещё совсем мало была знакома лично с североирландскими протестантами, я заметила, что в толпе их можно "вычислить ", отличить от католиков по какой-то внутренней замкнутости, застенчивости. Очень многим из них ужасно стыдно за то, что вытворяют лоялисты "во имя протестантcкой веры", и они вовсе не хотят быть отождествленными с ними. Только боятся громко что-то сказать. Так и в случае с Вэнди. Однажды она пришла ко мне домой, вернувшись из Белфаста, куда она всегда ездит крайне неохотно, со словами: "Я сегодня побывала в бандитской стране!" "Бандитской страной" на Севере обычно называют республиканскую непокорную британцам Южную Арма, и я только-только собиралась с удивлением спросить Вэнди, а что это она там делала, когда она вздохнула и сказала мне: "На Шанкилле , я имею в виду!" То есть, среди своих же "собратьев по религии".

Мы познакомились с Вэнди случайно. После того, как я поместила обьявление на стенке местного супермаркета, что я даю уроки русского языка всем желающим. И вот тут-то оказалось, что такой человек, как я , уже давно и безуспешно разыскивается здесь членами той благотворительной группы – для перевода с русского детских писем… Когда Вэнди и Мэри – обе члены этой группы – пришли ко мне, они как-то ненароком, но почти сразу рассказали мне, что Мэри – католичка, а Вэнди – протестантка. У меня тогда не было ещё даже мебели, и сидеть нам пришлось на полу на матрасе. Мгновенно по-деловому оценив обстановку, Вэнди немедленно взялась за дело – хотя её никто ни о чем не просил – , и уже спустя всего месяц мой дом был набит битком подержанной, но весьма хорошей мебелью, которой она понасобирала по своим многочисленным друзьям.

Очень скоро Вэнди оказалась мне своего рода "второй мамой" (пока со мной не было моего семейства) – и она даже сама немножко гордилась этим, когда нас где-нибудь в очереди спрашивали, не мама и дочка ли мы. Своих детей у Вэнди нет. Только собачка, но к этому я ещё вернусь.

Вэнди как вдова оказалась также незаменимой, когда я не могла справиться с каким-то мужским делом по хозяйству, вроде установки стирaльной машины или починки газовой плиты. Хотя мне ужасно неудобно было её "эксплуатировать ", и я старалась отплатить ей чем-то хорошим. Осталось в памяти , как Вэнди помогала мне купить стиральную машину. Это был, если хотите, такой небольшой, но oчень интересный урок для меня тому, как строятся здесь непростые человеческие отношения.

Я нашла в газете обьявление о продаже подержанной стиральной машины по доступной цене. Я попросила Вэнди о помощи – ибо без машины довезти стиральную машину до моего дома из Белфаста нереально. Она надела очки и внимательно посмотрела на обьявление в газете.

– Сейчас я разузнаю, в каком это райoне! – сказала она мне, набирая номер телефона. – Алло! Мы прочитали ваше обьявление о стиральной машине. Она действительно в хорошем состоянии? Да? Так… А в каком райoне Вы живете? Так, так,…. Я, кажется, знаю, где это… Простите, а как Вас зовут? Хорошо… Так как туда лучше доехать? Извините, а фамилия Ваша как?

Услышав сказанную ей фамилию хозяина стиральной машины, Вэнди просияла такой таинственной, почти заговорщической улыбкой, – и добавила в трубку:

– Да, кстати, меня зовут госпожа Адер!

Хозяин, судя по его имени, фамилии и месту жительства, оказался "своим человеком" – и за машиной можно было ехать "безопасно". Мне это было не только странно и немножко смешно наблюдать, но и грустно. Разве человеческая это жизнь? Соблюдать подобные предосторожности проходится, кстати, не только предcтaвителям общины Вэнди: Мэри с нервным хохотом рассказывала мне о том, как когда она и её муж были студентами, она всегда выбирала жилье в Белфасте, как истинная женщина, не по райoну (как делает любой здравомыслящий здесь человек), а … по красивой мебели в доме. Что постоянно приводило к таким ситуациям, когда ей и мужу приходилось по ночам баррикадировать двери и как единcтвенным католикам на улице, всю ночь сидеть, дрожа после получения угрожающих писем. Либо вообще, приехав на новое место, уверять всех, что их зовут не Мэри и Бернард, а Вэнди и Алан – для маскировки!

Но вернемся к нашей стиральной машине. Продававший ее молодой человек – весьма приятных манер и наружности – был медбратом по уходу за пожилыми людьми. Тоже, естественно, за "своими" (мало кто решается перейти в этом плане “границу”!). Жил он в восточном Белфасте – в самом что ни на есть "гадюшнике". В соседних домах были повыбиты все окна, вокруг полоскались на ветру многочисленные парамилитаристские флаги всех цветов. Молодой человек собирался уезжать из этого квартала, а в новом доме эта машина была для его кухни слишком велика. Вэнди, помню, все ещё подталкивала меня локтем: мол, смотри, какой орел пропадает! Но увидев, что я особого энтузиазма в его адрес не высказываю (примерно как герой старого фильма с Луи Де Фюнесом о раввине Якове, Мохаммед Ларби Слиман, когда ему представили рыжеволосую еврейскую красавицу Ханну!), на обратном пути доверительно сказала мне:

– Ах, он такой милый молодой человек, что он, должно быть, гей! Только геи бывают такими хозяйственными и приятными!– и сама же раcxохоталась.

Вэнди – человек активный и веселый,– хотя зачастую она, видимо, просто заставляет себя подняться с постели и – "марш вперед, труба зовет!" Ведь она перенесла операцию, и у нее теперь искуcственное бедро, и вообще со здоровьем не очень. Но она не думaет об этом и постоянно таскает тяжелые мешки пожeртвованного ей соседями для белорусской деревни добра. Она занята, наверно, в добром десятке благотворительных организаций, ходит в различные кружки, чему-то все время учится, замечательная рукодельница и не по-западному сама варит каждый год варенье.

В моем представлении протестанты казались мне не просто замкнутыми, а очень серьезными и хмурыми людьми (например, Иaн Пейсли даже запpещает своим прихожанам танцевать впoлне невинные ковбойские танцы "стенка на стенку", заявляя им , что это смертный грех!). Но Вэнди – большая хохотушка и даже проказница. Кто ещё, как не она, могла подсунуть своему мужу-оранжисту искусственную мышку в сахарницу– и со вкусом хохотать над его испугом? Кто может спокойненько заявить, придя к вам и увидев, что вы поставили у себя в саду металлическую арку для ползучих роз :"А, это вы к 12-му готовитесь?" .

Правда , на некоторые её высказывания моя реакция была неоднозначной. Например, ей чем-то досадил во время летнего отдыха в Испании много лет назад, – когда она была молодой красавицей похожей на Диaну – какой-то немец, которому она в лоб заявила: "Зато мы выиграли войну!" – на что я даже переспросила её: "Кто-кто это выиграл войну, Вэнди?"

Как же мы уживались, как мы могли дружить – я с моими "прошиннеровскими" симпатиями и она, вдова оранжиста? Очень просто – пользуясь мудростью североирландского народа, о некоторых вещаx мы просто не говорили друг с другом. Я знала, что я только обижу её, если начну об этом, а она, хоть и не очень-то в курсе моих политических взглядов, как и большинство здешних людей, о политике говорить вообще не любила. Один раз она доверительно сказала мне:

– Ой, не знаю я насчёт этой местной Ассамблеи, Женя! Думается мне, у нас там полно гангстеров!

Вероятно, Вэнди имела в виду министров от Шинн Фейн. Я поспешила её утешить:

– Ничего, Вэнди, не волнуйся! У нас в России тоже!

И вот тогда-то она сказала совершенно поразившую меня вещь, выразившую её отношение к Дэвиду Тримблу, за партию которого её семья по традиции голосовала многие поколения:

– Тримбл, по крайней мере, хоть не сидел… – таким голосом, что вообще-то он вполне заслуживает того, чтобы "сесть ", но вот не сидел пока ещё, значит, придется голосовать за него, по принципу "меньшего" (по юнионистскому представлению) злa.

Вэнди никогда не высказывает ненависти к ИРА (хотя невозможно представить её себе голосующей за Шинн Фейн на выборах). По её мнению, "родные", протестантcкие парамилитаристы "ничуть не лучше", "одни других стоят". Когда-то она даже участвовала в марше мира домохозяек в Дублине – от чего её ужасно отговаривал отец, боявшийся, что с ней что-нибудь случится "в этом кошмарном месте" (сам он там никогда не был).

У Вэнди весьма много общего с её ровесницами-католическими женщинами. Например, все они любят одну и ту же музыку и сходят с ума по Даниэлю О’Доннеллу, Доминику Кирвану и Чарли Ландсборо. Один раз я подверглась настоящей пытке со стороны Вэнди – когда она начала показывать мне видео Чарли Ландсборо с зануднейшей (на мой вкус) кантри-музыкой и дотянула это почти до полуночи…

И все -таки есть в ней что-то другое, более, пожалуй, утонченное, – и глядя на нее и общаясь с ней, а потом вспоминая республиканских женщин из Белфаста (многие из которых провожают утром детей до школы… в пижамах, потому что после этого они возвращаются домой и ложатся спать, им просто лень лишний раз переодеться!), понимаешь, почему Лидер в ранней юности, пользуясь своей далеко не католической фамилией, приударивал именно за протестантcкими девушками…

Что я действительно поняла и почувствовала, поообщавшись с Вэнди, – так это то, что у её общины действительно другая культура, другие ценности, другие взгляды на прошлое. Это чувство было очень сильным , когда она с гордостью показывала мне медали, полученные её дядей в первой мировой войне. Для меня – как и для большинства ирландцев– первая мировая война не говорит ни о чем. Не вызывает не то что чувства гордости – хотя мой собственный прадед тоже в ней участвовал – но и даже вообще каких-то чувств, кроме жалости за бессмысленную потерю жизней в империaлистической бойне. Для североирландской протестантcкой общины первая мировая война была как у нас Великая Отечественная для старшего (и даже ещё моего) поколения: " только вчера"… Полиция для Вэнди – как и для всей её общины – просто обыкновенная полиция. Не ненавистная охранка, как для большинства католической общины. И трудно её в этом винить: ведь с её-то общиной она действительно ведет себя как обыкновенная полиция!

Довелось мне с Вэнди побывать и в протестантcкой церкви на службе – хотя я, как атеист, отнеслась к этому без особого энтузиазма, я не могла поступить иначе, ибо дело было перед Рождеством, а у Вэнди умер её главный друг – её единственная собачка… Вся в слезах, хотя она из гордости и пыталась этого не показывать, она попросила меня съездить с ней в её церковь. Как я могла такому отказать? И хотя пастор, естественно, вцепился в меня мертвой хваткой, думая, что нашел во мне новую прихожанку, Вэнди не дала меня в обиду и строго заявила ему, что я всего лишь "временный посетитель".

Это же чувство "другого" , незнакомого было у меня и когда мы посещали её подругу – недавно овдовевшую протестантcкую фермершу. У большинства из них – родственники и крепкие семейные связи с Шотландией и Англией. До сих пор. Я думаю, что очень жаль, что североирландские протестанты живут так замкнуто и не пропагандируют свою действительную культуру (например, те же шотландские танцы!) для "широких масс" : ведь действительно, если посмотреть на поверхности, то кажется, что единственным проявлением "культуры" северных протестантов являются воинственные оранжистские марши. Много говорят в последнее время и о наличии у здешних протестантов своего языка – так называемого "ольстерско-шотландского", хотя на деле на нем никто практически не говорит. Это своего рода местный диaлект английского, который распространен среди них даже менее, чем южноафриканский африкаанс среди африканеров. Но похвально уже то, что люди развивают что-то свое. Ведь это здесь они называют себя "британцами", а во время поездки в Англию, к их негодованию, заслышав их акцент, англичане называют их всех "ирландцами"…

Но Вэнди не стала бы негодовать по поводу этого. Она очень хорошо выразила для меня самочувствие стольких многих здравомыслящих людей из её общины в этом меняющемся мире, – после своей поездки в Лондон.

– Я стояла и смотрела на военный оркестр около королевского дворца, когда он вдруг заиграл ирландские мелодии. И во мне проснулась гордость – нашу музыку игрaют! Я из этих родом мест!

И именно в этих простых её словах – хотя она, вероятно, сама того не подозревает – свидетельство того, что у Ирландии будущего, единой Ирландии, есть вполне серьезный шанс на мир и равенство для всех её граждан.

Мама и Вэнди быстро подружились – даже не зная языка друг друга. А вот в самом городке маме показалось очень скучно…

– Зато здесь природа красивая, – сказала я,– В конце концов, мы же не развлекаться сюда приехали…

– Ты только с партизанами своими здесь не связывайся, – сказала мама, увидев окруженные колючей проволокой полицейские участки с вышками и военные «броневички». По советским понятиям, конечно, это выглядело дико. – В Дублине -это другое дело, а здесь не надо!

На очередь к специалисту – невропатологу, самому здесь известному нам все-таки удалось Лизу записать (помог другой терапевт – после того, как он ее увидел). Ждали мы приема почти полгода. Я возлагала на него большие надежды, тем более, что этот невропатолог работал и в Лондоне, и даже в Париже. Но нас ждало очередное разочарование. Никто не ждал от него, разумеется, чудес, но нам хотелось хотя бы получить полный диагноз и прогноз на будущее, плюс какие-то лекарства.

Маленький, похожий лицом на Донатаса Баниониса, доктор этот больными совершенно не интересовался. «Он сидит, а денежки идут… ой какие крупные деньжищи!»– казалось, что эта песня была написана про него. Даже у нас в постперестроечной России врачи проявляли еще – видно, по привычке!– большее участие к пациенту, чем он: «А давайте вот это попробуем… А если не поможет, то вот это… а знаете, еще хорошо вот такая травка помогает…»

Западные врачи не знают ничего ни о каких травках – «это мы не проходили, это нам не задавали». Больше того – у них, как у героев Аркадия Райкина, пришивавших к костюму пуговицы, «узкая пс-лизация». То есть, специализация. Например, данный доктор специализировался по эпилепсии. И диагноз мог поставить и лечение назначить только в отношении нее.

– А как насчет восстановления речи, поведения, каких-нибудь лекарств для активизации коры головного мозга?– забросала его вопросами и названиями лекарств моя мама, проштудировавшая дома все медицинские энциклопедии и посетившая с Лизой всех, каких было только можно у нас дома врачей. Он только виновато улыбался и разводил руками: ни об одном из этих лекарств, известных у нас любому мало-мальски квалифицированному невропатологу, он даже ни разу не слышал. Даже латинские их названия ни о чем ему не говорили – ведь это «светило» специализировалось только по эпилепсии, а все эти лекарства не имели к ней отношения… Таких же специалистов, которые были знали как лечить не одно, а все возможные поражения головного мозга и чего при них ожидать, тут просто-напросто не существовало. Такое здесь дают образование.

Я посмотрела еще раз на его жалкое, затюканное лицо (он был католик, а они среди врачей были в меньшинстве), и мне даже жалко его стало. Бог с ним, пусть хоть от эпилепсии Лизе что-нибудь выпишет. И сделает скан. А мы будем продолжать искать, где ее лечить.

Скан он тоже делать долго не хотел и упирался – это дорого стоит, да зачем это вам?… Пришлось на него как следует поднажать – и он в конце концов сдался…

… На работе я по ночам бродила, чтобы не заснуть, по интернету – и нашла там информацию о кубинском лечебном неврологическом центре. То, что рассказывалось там о нем, после западных «экспертов» казалось сказкой. Вот бы куда отвезти Лизу!….

Для самих кубинцев лечение там было, естественно, бесплатное, а для иностранцев из стран Третьего мира – со значительной скидкой. Я жила не в стране Третьего мира, но это не значило, что у меня были такие деньги. Ни родных, ни знакомых с такими деньгами у меня тоже не было. Я написала по электронной почте на Кубу, объяснив нашу ситуацию, и стала ждать ответа….

Жизнь постепенно опять входила в колею: неделю я проводила в Дублине, неделю – дома. Если, конечно, можно считать это нормальной жизнью: тот, кто сам не работал в ночную смену, возможно, думает, что она оставляет тебе возможность заниматься чем-то другим днем. Думала так и я, пока не попробовала, что это такое. Мои биологические часы были совершенно сбиты с толку: спать хотелось круглые сутки, вне зависимости от того, сколько часов мне удавалось подремать днем. Ездить домой каждое утро после ночной смены у меня не хватало физических сил, и я договорилась с Адрианой, что я смогу спать после работы днем у нее дома – на диване в зале. Все девочки днем работали, и я вроде бы никому не должна была помешать. Я только спала там – не ела, не мылась и не смотрела телевизор. Наступало утро, я завтракала блинами с кофе где-нибудь по дороге с работы на автобус до Клонсиллы, садилась в него – и сразу же забывалась тяжелым сном, даже если на мне были наушники, в которых гремела музыка… С трудом заставляла я себя проснуться ближе к конечной остановке. Ватными ногами, не чуя под собой земли добредала до Адрианиного дома. У них в доме была сигнализация, и я очень боялась, что спросонья забуду ее отключить, когда открою дверь. Там я снопом сваливалась на диван и спала часов до 4: надо было успеть уйти до возвращения моих бывших коллег по работе – опять же чтобы никому не мешать. Таким образом, с половины пятого до 9 вечера мне еще надо было где-то слоняться, и я зачастую приезжала на работу раньше времени, особенно в плохую погоду, и сидела там – что вызвало в банке (естественно, за моей спиной) многочисленные пересуды…