Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 130 страниц)

Он действительно уехал, но через назначенные две недели не вернулся… Я не знала, что и подумать и с ума сходила от беспокойства – пока он не сообщил мне через друзей, что, оказывается, вернуться пока не может, потому что потерял в Лондоне паспорт.

Я сокрушалась, переживала за него: как же он теперь будет диплом защищать? Разве могла я подумать, что вся эта комедия была частью его весьма продуманного плана: получить английскую визу студенту, у которого на носу защита диплома, легко – его меньше подозревают в желании там остаться… «Потеряв» паспорт, Квеку пробыл в Лондоне почти целый год, нелегально где-то там работая! Он был пробивным парнем и сумел убедить Донецкий университет дать ему на год академический отпуск. Все жалели его, жертву таких незадачливых обстоятельств. А следующей весной он вернулся чуть ли не с целым вагоном багажа и спешно (до диплома оставалось опять-таки мало времени!) начал все привезенное распродавать….

Но я опять забегаю вперед. Весь этот год я периодически бегала на Центральный телеграф на улице Горького – единственное место, откуда я могла позвонить ему в Лондон. Квеку жил в Лондоне у какого-то своего земляка, у которого была русская жена. Тогда еще это было в диковинку….Иногда бегала я на телеграф чуть ли не за полночь и предупреждала об этом «на вахте» в общежитии, чтобы они открыли мне, так как в половине первого двери запирались на замок. В центре Москвы тогда еще даже ночью нечего было бояться…

Моя собственная практика закончилась на «ура». Я произвела своей работой такое впечатление на Элеонору Алексеевну, что она написала мне настоящую оду вместо характеристики. И когда я спросила у нее, можно ли мне будет после окончания института попытать счастья в их аспирантуре, она отнеслась к этой идее с большим энтузиазмом! Я как никогда была близка к осуществлению своей самой заветной цели…

Лето последних институтских каникул пролетело быстро. Так быстро, что мне даже захотелось его немного продлить. Я осознавала, что это будут скорее всего последние настоящие каникулы в моей жизни, и от этого было немного грустно…

Дома за годы моей учебы в Москве произошло много перемен. Еще после моего первого курса маме дали наконец квартиру от завода. В том же доме была и квартира у Петровича, и мама все эти годы проводила у него больше времени, чем у себя. Наша с ней новая квартира была однокомнатная, окнами на юг, с балконом (еще одна мечта моего детства – пить чай на балконе!), и я почти сразу же загромоздила ее книжками. После жизни в собственном доме привыкнуть к квартире не так легко, но во-первых, я мало времени там проводила, а во-вторых, каждые выходные я хоть и приезжала к маме, но обязательно навещала и бабушку с дедушкой и Шуреком.

Когда я была на 3 курсе, Шурек наконец женился. Это был, собственно говоря, классический случай из серии «захомутали»: он к тому времени перешел-таки на работу в город, в исследовательский институт, где скоро выяснилось, что одна из его новых коллег– почти наша соседка. Они стали ходить на работу вместе. Дальше– больше… И после того, как они летом съездили в колхоз, он уже чувствовал себя обязанным на ней жениться как честный человек. Но по-прежнему еще боялся сказать об этом бабушке. Шурек протянул так до самого дня свадьбы. Мы с мамой уже знали о его планах, а бабушка все еще была не в курсе. В то утро, делая вид, что он собирается, как обычно, на работу, Шурек спросил у бабушки:

– Мам, как бы Вы к этому отнеслись, если бы я женился?

Бабушка удивилась такому вопросу, но сказала ему, что он взрослый человек и уже сам может решать такие вещи. Шуреку было 38 лет – на год старше, чем наш дедушка, когда тот женился.

– Хорошо, – сказал Шурек облегченно, – Тогда я сделаю это сегодня же.

Бабушка чуть не упала без чувств…

Через 4 месяца родилась моя племянница Клава. Шурек ходил довольный и гордый своим новым положением отца и главы семейства. Но счастье его оказалось краткосрочным: оно испарялось по мере того, как его свежеиспеченная супруга проявляла свой характер. Это оказалась скандальная деревенская баба, с которой не могло быть никакого интеллектуального общения, и которая мечтала об одном: сесть мужу на шею, свесить ножки и им погонять. С рождением ребенка она бросила работать и обратно на работу не собиралась. А вскоре она перестала и готовить, и убираться по дому, так что все это пришлось делать ему. Глафира же целый день лежала на диване, смотрела сериалы и что-нибудь жевала. Причем даже не что-нибудь – ей подавай деликатесы. Особенно она любила копченую рыбку.

Даже ее собственная дочка, подрастая, начала называть свою маму «русская недвижимость». А Шуреков шофер Аркадий так описывал ее – с серьезным лицом:

– Глафира Ивановна, конечно, женщина из навоза, но с маникюром…

Но главная беда была даже не в ее лени и не в том, что она стремительно начала набирать вес, а в ее скандальности. Казалось, она черпает энергию для себя из затеивания скандалов. Что бы Шурек ни делал, для нее ничего никогда не было достаточно хорошо.

Семейнуюу жизнь Шурека хорошо описывает песня все тех же «Любе»:

«Я растяну гармошечку и пальцами пройдусь, ой-ой, ой-ой-ой,

Жизнь до чего ж хорошая, что еле я держусь, ой-ой, ой-ой-ой.

Жена как окаянная все требует ишо, ишо! Ой-ой-ой.

Работа постоянная, все вроде хара…

Все вроде хара… Все вроде хорошо. «

Пришел конец всем его хобби. Какие уж тут рыбалки и походы за грибами! Какая диско-музыка! Даже спокойно посидеть и почитать свою любимую научную фантастику он больше не мог: Глафира сразу устраивала сцену.

– Ишь, расселся! Сходи-ка лучше за хлебом, читатель!

Единственное, что интересовало ее в жизни, были «подарки». Так в нашу счастливую и добрую жизнь ворвался первый «новый русский» – модель человека, неудовлетворенного желудочно и материально, подобно кадавру профессора Выбегалло .

Я жалела Шурека. Мне казалось, что если бы я не уехала в Москву, а была бы все это время рядом, он не наделал бы таких глупостей. Ведь ему, наверно, просто было тоскливо – когда стало некому играть с ним в бадминтон, кататься на велосипеде, слушать «Бони М» и сочинять буриме. Наблюдая за его семейной жизнью, я еще раз сделала для себя вывод, что она (семейная жизнь) не только не приносит счастья, а еще и разбивает сложившиеся дружбы и разводит друзей в стороны. Точно так же было и со всеми моими подружками – как только они выходили замуж, им становилось не до подруг…

Мама, со свойственной ей ядовитостью, высмеивала его выбор

– Ну куда только смотрел? Чем только думал? Впрочем, понятно, чем… Ведь видно же, что серая, тупая баба. «Она молодая»! Может, она и молодая, но по ней этого не скажешь. Вот теперь будет ей всю жизнь борщ варить… А ведь на него хорошие девочки засматривались.. Но нет, свинья грязи всегда найдет! Стоило ходить столько лет холостым, чтобы найти такое чудо природы!

По большому счету я была с ней согласна, но я знала, что если говорить об этом самому Шуреку все время, он только разозлится и начнет Глафиру защищать. Он защищал не ее, а свой выбор. Этого мама никак не могла понять.

– Ведь он сам все то же самое о ней говорит, а стоит только мне ему на это указать, как он сразу встает на дыбы!

– Мам, – сказала я как-то, – от того, что ты это повторишь 20 раз, ничего не изменится, и легче ему не станет. Помнишь свою любимую песню? «Не сыпь мне соль на рану». Вот так и здесь. Не мучай ты человека понапрасну, ему и так несладко, и он все прекрасно понимает и не нуждается в том, чтобы его каждый раз тыкали этим в нос…

Но мама упорно продолжала свои нравоучения.

Тем летом, о котором я веду речь, они с Петровичем расстались, и она очень сильно переживала. Они были вместе почти 10 лет, когда она открыла для себя, что он изменял ей. Но когда она поставила его перед фактом, что ей это известно, Петрович, вместо того, чтобы повиниться, начал обвинять ее саму во всех смертных грехах. Глубоко возмущенная, мама в тот же вечер собрала свои вещи и вернулась в нашу с ней квартиру. Петрович не ожидал такого и даже пытался ее остановить, но безуспешно. Рубикон для мамы был перейден. Однако она страдала все лето и изводила меня вопросами, почему так получилось, и чего ему, собаке, не хватало .

– Мам, ты же сама говоришь – «свинья грязи всегда найдет!» Не думай ты про него, не стоит он того…

Мама переживала, а я, если честно, была очень довольна, что его больше не будет в наших с ней жизнях. Так довольна, что мне стоило некоторого труда это скрывать. Разве не говорила я ей еще будучи школьницей, что он ей не пара?

Чтобы развеять маму, я предложила ей сьездить на велотрек в Крылатское – вдвоем, как подружкам, как раньше… Я уже рассказывала, как много значил для нас в моем детстве велоспорт. Но в середине 70-х на нашем треке разбился насмерть молодой румын, и международные соревнования у нас прекратили. А вскоре и сам трек пришел в негодность, а ремонтировать его никто не спешил. В Москве построили к Олимпиаде новый, крытый, в Крылатском….

Последний раз я была в Крылатском в 9 классе. Болела вместе с дедушкой на Спартакиаде народов СССР за одного нашего земляка.

И вот теперь, спустя 5 лет, я оказалась там снова. Мы с мамой наблюдали за гонками с большим удовольствием. Она словно вернулась в юность – смеялась как заводная, перешептывалась со мной, обсуждая гонщиков, хлопала в ладоши особенно эффектным победам… Я была довольна, что привела ее туда.

Мы сидели на трибуне перед финишной прямой. Соревнования уже заканчивались. Перед нами сидела, оживленно болтая, группа откатавших свое велогонщиков, когда одного из них вдруг кто-то окликнул:

– Володя! Зелинский!– и издевательски добавил: – На допинг-контроль!

Я не поверила своим ушам.

– Мама, мама, посмотри на этого мальчика! – зашептала я. – Он, оказывается, еще жив!

Я посмотрела на переднюю скамейку. А он совсем не изменился, только немного поправился…

Володя Зелинский, терский казак из Грозного, выступал 5 лет назад на той самой Спартакиаде, и я тогда ужасно возненавидела его – за то, что он у того моего земляка выиграл… Воспоминания детства хлынули в мою голову нескончаемым потоком. Как он, худенький, смуглый до черноты, с красивым злым лицом, к негодованию трибун, выбивал одного нашего земляка из соревнований за другим. Он был очень талантлив – я помнила, какой он прекрасный спринтер, но с тех пор я ни разу не слышала о нем. Где он был все это время, что происходило в его жизни?

Я была глубоко взволнована – сама не зная, почему.

Прислушавшись к разговору гонщиков, я поняла, что в самом начале сентября они будут на нашем треке – каким жалким ни было его состояние в тот период, но некоторые соревнования на нем еще проводились. Вот и в сентябре там предстоял чемпионат страны для спортсменов-армейцев,– как они называли его между собой, «вооруженка» .

И мне вдруг так захотелось увидеть его снова, увидеть, как он выступает, узнать, что было с ним за все эти годы, вообще узнать его поближе – ведь он был частью моего детства!– что я сказала маме:

– Мам, пойдем с тобой в сентябре на эту «вооруженку»! Ну, опоздаю я на пару дней в институт, ничего страшного, раз в жизни можно…

Мама посмотрела на меня с удивлением – не потому, что я предложила ей пойти на какие-то, в общем, незначительные соревнования, а потому, что она почувствовала это мое волнение.

Но я никому – не то, что ей, а даже себе самой!– не созналась бы в зарождающихся у меня в тот момент чувствах. Ведь они противоречили выработанным мною для себя принципам.

Через пару недель наступил сентябрь. Дни еще были теплыми, а вечера и ночи – уже прохладными. Сентябрь – мой самый нелюбимый месяц в году, еще со школьных времен. Но в том году я этого не замечала. Нарядившись, согласно нашей местной традиции, в свои самые лучшие платья, мы с мамой в назначенный день сидели на трибуне нашего старого трека…

Здесь мы сразу бросились всем в глаза, потому что зрителей практически не было. Не только велосипедисты, но и их тренеры пытались произвести на нас впечатление. Я принесла с собой свой фотоаппарат, чтобы запечатлеть спринтера Зелинского – да не просто фотоаппарат, а с одолженным по такому случаю с маминой работы гигантским фоторужьем, что вызвало среди спортсменов веселый переполох!. Моя мама очень понравилась его тренеру – жгучему одесситу Матвею Георгиевичу.

Весь трек скоро понял, за кого мы болели.

И тогда я увидела прежнего Зелинского, во всей его спортивной красе. Я смотрела, как лихо, как бесшабашно, как отважно побеждал он своих соперников одного за другим – и поражалась, почему же он до сих пор ни разу не стал чемпионом страны! Ведь у него такой редкий в спринте талант, такое чувство тактики, такая скорость!

…Как мы узнали позже, ларчик просто открывался – у него, оказывается, до сих пор не было подобных амбиций. Он работал на треке – как другие работают в офисе: зарабатывая сборной все эти годы положенные очки и довольствуясь позицией твердого «середнячка». Его больше интересовало как получить квартиру, нежели медали и чемпионские звания. Теперь он квартиру в Одессе уже себе заработал и успокоился на достигнутом. Ему уже было 24 года, и он собирался скоро повесить велосипед на гвоздь.. Если бы не встретил нас…

У него просто никогда в жизни не было собственных болельщиков. Мы оказались первыми. И это произвело на него огромное впечатление.

Вдохновение – великая вещь! Это я знаю по себе. Впервые в жизни, не считая ранней амбициозной юности, Зелинскому вдруг захотелось побеждать и блистать на треке. И он начал побеждать – да еще как!! Его товарищи по сборной не узнавали его. Даже Матвей Георгиевич таращился на него так, словно впервые в жизни его увидел. Его выступление на скромной «вооруженке» было вполне достойно Олимпийских игр.

Разве я могла от такого оторваться и уехать в Москву, не дожидаясь финала! К своему собственному ужасу, я услышала, как говорю маме:

– Мама, я хочу с ним познакомиться!

Случай предоставился в последний день, когда мы принесли на трек отпечатанные нами фотографии.

– Привет прессе!– закричал снизу Матвей Георгиевич.– Для нас фотографии есть?

Мама кивнула, что есть. И Матвей Георгиевич махнул первому попавшемуся под руку своему гонщику – это оказался Зелинский:

– Володя, сходи, забери!

И уже через минуту новоявленный чемпион «вооруженки», сам еще не привыкший к своему новому статусу, смущаясь и краснея, сидел с нами рядом на трибуне…

…Мы говорили только минут 15. Но я долго еще с улыбкой вспоминала этот разговор, садясь в электричку и отправляясь наконец в Москву. То, как на прощание они с Матвеем Георгиевичем на пару кричали нам с полотна трека, махая руками, типично одесское:

– Берегите себя!

Шел дождь, велогонщики должны были покинуть наш город завтра. А я уже думала о том, как поеду в январе на зимний чемпионат страны в Крылатское…

В Москве, к моему удивлению, меня встретили переполохом. Я не думала, что меня вообще кто-нибудь хватится – за 4 дня!

– Где ты была? – завопила Лида с порога, – Тебя по всему институту ищут! Тебя посылают в Голландию.

Я сначала подумала, что это ее вечное и неисправимое чувство юмора. Но Лида говорила, оказывается, правду. Меня и еще 3 студентов – я самая старшая по возрасту – действительно собирались впервые в истории нашего вуза отправить на 2 месяца по обмену в кап. страну…

Я была ошарашена этой новостью. Даже не могу сказать, что я обрадовалась. На Запад я никогда не стремилась. Он меня не интересовал. У меня не было преклонения перед джинсами и жевательной резинкой и интереса к закупке бытовой аппаратуры.

Я больше была озабочена мыслью, а почему решили послать именно меня. Ведь хотя я и отличница, мало ли у нас отличников, зато я никогда не занималась активно общественной работой, не занимала никаких комсомольских должностей и не выступала на собраниях с речами. Так почему же именно я?

Оказалось, все объяснялось намного проще: Михаил Евсеевич, который уже официально стал руководителем моей будущей дипломной работы, как я упоминала, был в очень дружеских отношениях с нашим «Рейганом». И он меня ему рекомендовал… Я еще не поняла, что критерии изменились. Что, возможно, как раз наоборот, будь я комсомольской активисткой – не формально, а искренне– никто бы меня туда не послал.

Началась ужасная суматоха. До отьезда необходимо было собрать кучу характеристик, пройти полный медосмотр и инструктаж в КГБ по тому, как себя надо вести за границей.

С характеристиками дело уладилось быстро: наш групповой комсорг посоветовала мне написать характеристику на себя самой, а она ее подпишет. Собрав необходимую кучу бумажек, я побежала к нашей институтской медсестре.

– Пошлите меня на медосмотр в нашу поликлинику. Меня тут вместе с еще 3 нашими студентами в Голландию посылают…

– Нет-нет, их посылают в другую страну!– уверенно сказала медсестра, – В Нидерланды.

……

Инструктаж оказался менее глупым, чем я предполагала. Если честно, даже совсем не глупым. Не было на нем никакои истерии, никакого запугивания. Совсем не так, как в знаменитой песне Высоцкого. Очень спокойный, с умным лицом мужчина средних лет вполне нормальным тоном рассказал нам, чего за границей лучше не делать и почему и с какими неприятностями можно столкнуться и как в таких случаях поступать.

– Лучше никуда не ходить по одиночке и не общаться с нашими эмигрантами.

Бывают иногда и провокации в магазинах: вам могут что-нибудь подложить в сумку, а потом устроить скандал и вызвать полицию: мол, советский гражданин украл такой-то и такой-то предметы. Не участвуйте в местных демонстрациях, не подписывайте никаких воззваний. Вот, пожалуй, и все. Руководствуйтесь собственным здравым смыслом, вы же не маленькие. Если вам что-то кажется подозрительным, держитесь от этого подальше. Если возникнут какие-то проблемы, всегда обращайтесь в наше посольство и консульство.

Не так страшен КГБ, как его малюют. Особенно когда его малюют все одни и те же лица – и именно те, в отношении которых он нас предостерегал…

Я пыталась вспомнить, что я знаю о Голландии с детства. Ну, кроме коньков, тюльпанов, художников, Петра Первого и мельниц, а также первой в мире буржуазной революции и наличия колоний и участия в работорговле. Вспомнились советская детская книжка об осаде Лейдена – «Кеес– адмирал тюльпанов» и мемуары Арда Схенка.

Перед поездкой я постаралась прочитать как можно больше о стране, которую я должна была увидеть. Картина получалась устрашающая.

«Нидерланды – член НАТО. На голландской земле размещены американские «крылатые» ракеты», – сообщал мне справочник «Страны мира». Я чувствовала себя как перед выходом в открытый космос. Причем без скафандра. Вадим Николаевич! Михаил Евсеевич! За что же вы меня так? Разве нет на Земле приличных стран?

…Между прочим, наш справочник «Страны мира» очень правильно все описал.

Весной 1999 года член НАТО Нидерланды приняли самое активное участие в варварской агрессии против народа Югославии. И кровь забытых ныне миром югославских детей – не только на Блэре и Клинтоне…

… Когда начались бомбардировки Югославии, в Ирландии только-только наступила новая весна.

Я работала на этот раз в Блэкроке. Блэкрок – это тоже один из дублинских южных пригородов, но поближе к центру, чем Дан Лири. Мой новый офис втиснулся в узкое пространство между основной магистралью, связывающей его с городом, и веткой дублинского наземного метро ДАРТ, с его зелеными шумными поездами, которая проходит по самому берегу Ирландского моря – дугой вдоль дублинского залива. Из окна офиса были видны его серые волны. Через приоткрытое окно солено пахло водорослями, а над офисом парили крикливые чайки.

Это был один из самых милых офисов, в которых мне довелось работать. Наверно, потому, что он был таким маленьким, и мы все друг друга знали. Это была не американская фирма, и здесь не надо было с утра до вечера растягиваться всем существом как в шпагате в фальшивой улыбке. Занималась она программным обеспечением для распознавания речи компьютером. Очень интересно.

Главный менеджер появлялся редко, наездами из Англии. Единственной заботой этого покрытого круглый год загаром из солярия человека неопределенного возраста с высокомерным акцентом и в хорошем костюме было, чтобы Саймон не перерасходовал бюджет и чтобы «достаточно задниц было рассажено по местам» (так он отзывался о своей рабочей силе). Что же касается местного менеджера, Имона, то он был скорее чем-то вроде завхоза. К тому же он был свой в доску парень, с типичным ирландским чувством юмора.

– Имон, ты слышал, что ваш Тишах ушел от жены и теперь собирается везде возить с собой в официальные визиты любовницу в качестве первой леди?

– Ну, слышал. Но он же не их обеих собирается возить. Так что ничего страшного…

Все остальное время мы работали спокойно, а так как телефонных звонков было пока немного (новая версия обслуживаемой нами программы только готовилась к выпуску), то у нас оставалось достаточно времени для разговоров друг с другом.

– … Мой папа был из Арабских Эмиратов, – рассказывала, постукивая клавишами компьютера, Мелина. – Я об этом узнала только уже когда пошла в школу – и рассказала своим одноклассникам. А они начали устраивать мне «темную» и обзывать «дочкой верблюда». Видите, какая я смуглая, видите? И тогда я записалась на секцию карате…

Я тихонько улыбнулась, пряча в стол книгу. К сказкам Мелины в офисе все уже привыкли. Может быть, кто-то им даже верил. Хотя какой там папа-араб мог быть у этого типично арийского с виду существа? Ничего, совершенно ничего южного не было в ее внешности: типичная девочка-немка в очечках, отличница. Может быть, поэтому она и выдумывает сказки – чтобы собственная жизнь казалось более экзотичной? В конце концов, воображала же я себя корсиканкой когда-то. Правда, мне тогда было 11 лет, а не 23.

Мелину в офисе любили. Может быть, именно за сказки – ирландцы и сами не прочь присочинить.

– Зиг хайль, Мелина! – ласково говорил ей каждое утро менеджер Саймон, неторопливо подходя с ключом к двери, у которой мы уже его давно ждали, подпрыгивая от холода. И каждое утро надрывался от хохота, когда она начинала возмущаться по этому поводу.

– Сестренка, я же шучу, ты же это прекрасно знаешь!

Англосаксы очень любят отпускать фашистские шуточки в адрес немцев. Просто-таки хлебом их не корми. Они считают, что это – “hilarious ”. Хотя на практике все их шутки сводятся к «хайль Гитлер!» или к «здесь вам не ваша нацистская Германия!» И хотя за всю свою колониальную историю англичане уничтожили пожалуй, куда большее количество мирных людей и даже целые народы в различных уголках мира, чем фашисты за несколько лет нацизма. Только Саймон никогда об этом не задумывался – ведь в британских школах этому не учат. Им не показывают фильмы об их собственных злодеяниях в Африке или Азии, а если и показывают, то обычно прославляют их (как, например, в фильме о борьбе с партизанами Мау-Мау в Кении). Слово там дают обычно собственным ветеранам-карателям – которым место не перед телекамерой, а в тюремной камере на нарах. За их преступления, выражаясь британским же лексиконом, «перед человечеством». Из речи же остальных вырезается все, что имперские уши не хотят слышать…

Зато Вторая Мировая война по британскому телевидению идет буквально каждый день – а не только перед Днем Победы, как было у нас в СССР. С дифирамбами, естественно, самим себе, любимым… Но это уже была слишком глубокая тема для Саймона. Над такими вещами он не задумывался. Он носил серьгу в одном ухе, в свободное время играл на бас-гитаре в рок-группе и гордился тем, что его считали «менеджером-неформалом». Мама его была родом из Северной Ирландии – откуда уехала в Англию по нерассказанным им нам причинам, – и сам он туда ехать, судя по всему, боялся. А папа был из англичан, обосновавшихся в Уэльсе. Из тех, которые требовательно и возмущенно говорят совершенно незнакомым их валлийцам, беседующим друг с другом за соседним столом в пабе: «Говорите по-английски!»…

Что касается Мелины, то она была родом из бывшей ГДР. От своих западных ровесников она ничем не отличалась, кроме этих самых своих фантазий да более ответственного отношения к работе: она еще ни разу ни одному клиенту не обещала чего-то, чего делать не собиралась, как это частенько делают в Ирландии. Она безумно обожала сериал «Друзья», при виде которого я обычно сразу выключаю телевизор – так меня тошнит от фальшивой его веселости с наложенным смехом и от глупости его героев, – и ежедневно пыталась нам рассказать, кто там с кем опять переспал, несмотря на то, что большинство этот сериал тоже смотрело, а меньшинство, которое не смотрело, значит, и не желало об этом знать. Я не перебивала ее, просто думала в это время о своем.

Фантазии заносили Мелину далеко – то у нее был папа-араб, но мама не захотела жить в гареме, то они «голодали в ГДР», и им «приходилось воровать с колхозного поля картошку» (я была в ГДР в 1989 году, когда, как она уверяет, и происходила «картофельная сага», – и хорошо помню полные, по нашим советским понятиям, берлинские магазины!). Так что когда Мелина, глядя на нас своими большими, честными глазами, начала вспоминать, как они с мамой «боялись, что за это их расстреляют», я не выдержала и фыркнула. Но ведь другие в офисе этому верили!

Кто? Ну, например, Марк. Он верил всему, что читал в бульварных газетах – и тоже очень любил зачитывать их нам громко, вслух, как будто все мы были неграмотными. Голова у него в буквальном смысле была в несколько раз меньше его огромного зада, из-за чего он напоминал мне диплодока. Он верил и в «оружие массового поражения», и в «советскую империю зла», и, наверное, в инопланетян….

– Русские опять продали ракеты Ирану!,– громогласно сообщал он из-за своего стола, поглощая жирный гамбургер во время ланча. – А еще в Британии – 400.000 нелегальных иностранцев! Живут за наш счет, понимаешь, гады!

В нашем офисе «иностранцев» было всего двое – я и Мелина. И нелегальными мы вовсе не были. Не говоря уже о том, что мы вовсе не жили за его счет. Но он неизменно при этом поглядывал на нас.

Был у нас в офисе и еще один «человек-гора» (по своим физическим размерам) – Мартин. Высокий, толстый, с маленькими глазками. Когда мы, новое пополнение в фирме, впервые вошли в офис, Мартин сразу начал знакомиться со всеми девушками. Всем им он задавал стандартный набор вопросов, принятых в такой ситуации: в каком университете Вы учились, какие у Вас планы на будущее? Когда же очередь дошла до меня, он спросил меня вовсе не насчет законченных мною университетов – хотя как раз тут-то мне было бы что ему рассказать.

– А ты, конечно, здесь замужем? – спросил он.

– Нет, я в разводе в Голландии! – ответила я, ему в тон. Он смешался, как сбитый с заданной программы робот, и больше уже не знал, что спросить…

Мартин был странный тип. На словах он говорил все, как полагается. Ничего «политически некорректного». Но проглядывало в нем что-то такое болезненное, почти патологическое. Например, когда он описывал мне, – и не я подняла эту тему!– что теперь, когда нет паритета, может Америка сделать с Россией. При этом он якобы Америке вовсе не симпатизировал и даже подчеркивал, что его любимый художник – Кандинский. Но проскальзывала в его словах какая-то животная радость прячущегося в кустах импотента, наблюдающего за изнасилованием. Сам не может, а слюнки пускает от наслаждения. Хотя ему лично от этого ничего не перепадет. Просто есть такой тип – слабых, которые чувствуют себя сильными, подтявкивая из-за чужой спины… Для их оргазма достаточно наблюдать, как насилуют другие.

Он свободно разговаривал по-немецки (несколько лет проработал в Германии на заводе для языковой практики) и немного понимал поэтому голландский, но о Голландии отзывался критически. «Развратники они там все!» В нем говорило – во всяком случае, публично – католическое воспитание его строгих родителей, но как же хохотала Мелина, когда в его отсуствие она искала необходимый нам для работы документ на его столе, а наткнулась на кассету с голландской порнухой!

– Смотри, смотри, наш праведник-то, ха-ха-ха! А ты знаешь, что он говорил вчера Марку в коридоре?

– Ну что?– спросила я без особого интереса.

– Что у него дома под постелью есть тайник, в котором он прячет от родителей такие вот штучки. И что на одной из них был турок с таким огромным… А не «голубой» ли наш Мартин?

– Может быть, только он сам об этом не знает и будет из последних сил себе это отрицать, чтобы не расстроить родителей. Они у него знаешь какие!– вмешалась наша ирландская коллега Виктория.

– Какие?

– Ну, как-то раз он поехал отдыхать с девушкой, так родители настояли, чтобы он и она жили в гостинице в разных комнатах…

– Мартин? С девушкой? Не верю!– воскликнула Мелина. – Он даже в отношении своего брате-доктора уверен, что все девушки охотятся за ним только ради денег, но его брат, по его словам, «не такой дурак». А ваш Мартин – я не удивлюсь, если он еще никогда…

Тут вошел Мартин, и она оборвала себя на полуслове.

К слову говоря, судя по всему, он Мелине нравился. Судя по всему, нравилась и она ему. Частенько он заговаривал с ней по-немецки, говорил ей немецкие комплименты, а один раз даже подарил букет роз. Правда, с тех пор, как она начала рассказывать нам о своем папе-арабе, мне показалось, что Мартин смотрел на нее как-то по-другому… В офисе у нас была уборщица-африканка, приходящая обычно в последние полчаса нашего рабочего дня. Я заметила, что когда она протирает стол Мартина, он весь сьеживается в своем кресле, словно боится ее.

– Чего это он? – спросила я как-то Викторию.

– Ну, ты понимаешь, он серьезно уверен, что у всех африканцев СПИД, вот и боится заразиться…

– Серьезно уверен???

– Да, он так считает, что все мужчины-африканцы – торговцы наркотиками, а женщины– проститутки, потому что чем. им еще заниматься…

– Это откуда же у него, интересно, такие взгляды? Они что, многих чернокожих знает лично?

– Да нет, просто нас в Ирландии так воспитывали, мы всегда в школах собирали через церковь деньги «для бедных черных младенцев» в далекой Африке, а теперь, когда «черные младенцы» оказываются тут, среди нас, то не всем это нравится, и…

– А для бедных русских вы там ничего в вашей церкви не собирали, а?

– Нет, что ты, русские – это коммунисты, а коммунисты, как нас учил наш священник, – это дьяволы во плоти, и я так рада, что вы теперь свободны…

Я молча отошла от нее. Да, у нас об ирландцах все-таки знают немного больше. По крайней мере, те, кто этим интересуется, мог найти для себя достаточно информации. Как нашла ее в свои школьные годы для себя об Африке я. У нас был даже парень, больной церебральным параличом, который свободно говорил по-ирландски и прекрасно пел ирландские песни! Здесь бы его просто зататарили с детства в какой-нибудь приют, названный именем того или иного святого – и всего делов… Да чего тут за примером далеко ходить, – ведь вот они, «цивилизованные», вживую, рядом со мной! «Зиг хайль, Мелина!», «задницы по стульям», « а ты, конечно, здесь замужем?»…