Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 89 (всего у книги 130 страниц)

Я запаслась курточкой и решила провести на берегу всю ночь. Чтобы потом всю субботу отсыпаться дома и больше ни о чем не думать. А там уже и до понедельника недалеко.

В конце концов, кто сказал, что я не выдержу досидеть здесь до рассвета? Когда-то дома мы встречали рассвет – по старинной традиции, на Петров день в июле. В деревнях эта традиция была сильнее, чем у нас в городе, но к нам переехало на жительство столько деревенских, что и в городах не спать в эту ночь стало делом обычным. Некоторые молодые люди хулиганили, чтобы не заснуть – правда, конечно, не с таким размахом, как в Северной Ирландии, а по мелочам: например, слегка сдвигали какой-нибудь памятник с постамента. (У нас в городе такая участь постигла один раз военный памятник – настоящую «Катюшу».) Так что у милиции в эту ночь хлопот хватало. Но как правило, обходилось без жертв и разрушений, а виновные получали свои 15 суток и успокаивались…

В мае дни в Северной Ирландии очень длинные. Почти белые ночи, но ночь как таковая все-таки наступает. К тому времени, когда на городок начали опускаться сумерки, я начала замерзать, несмотря на курточку, но решила-таки не сдаваться. Где-то неподалеку в сгущающейся сиреневой мгле весело гомонили тренирующиеся к соревнованиям на звание местного чемпиона по потрошению селедки. «В нашем городке тоже есть таланты!» было девизом этого конкурса…

И тут вдруг, как гром с ясного неба, зазвонил мой мобильник! Это был тот человек, с которым меня в свое время познакомила моя знакомая воинственная дублинская феминистка. Он даже один раз ночевал у нас дома – когда возвращался из Южной Африки и переутомился с дороги, но от него не было после этого ни слуху, ни духу 2 с лишним года. Киран Кассиди. Тоже республиканец. Водопроводчик. Высокий, худой как щепка, в очках. Некрасивый, но очень обаятельный.

– Можно я приеду к тебе на выходные? – не совсем тактично с места в карьер начал он. После двухлетнего молчания! В другое время я бы удивилась. Возможно, даже спросила бы у него что-нибудь резкое. Но under current circumstances … Никогда я еще ни одному звонку не была так рада, как этому! Казалось, он был мне послан самим провидением.

Вместо ночевки на пляже я побежала домой: я так поняла, что Киран приедет ко мне завтра, а значит, надо хоть немного прибраться в доме и спать. Без мамы с Лизой я распустилась и проводила уборку дома только раз в неделю– обычно по субботам. Но на этот раз, похоже, суббота будет у меня занята.

У меня не было никаких задних мыслей, когда Киран позвонил мне. Я была просто рада, что рядом хоть на пару часов будет живая человеческая душа.

Я пылесосила лестницу и чуть было не полетела с нее вниз вместе с пылесосом, когда в дверь позвонили. Господи, кого еще принесла нелегкая– в самый разгар моей уборки?

На пороге стоял Киран. Такой, каким я его еще не видела. В ослепительно белой рубашке и свежевыбритый.

– Ох, – только и сказала я, выпуская из рук пылесос. – А я так поняла, что ты завтра ко мне заедешь…

– Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? – немного застенчиво сказал он.

Сначала мы вместе пошли в город. На главную улицу, которая так и называется – Главной. У себя в городке я тоже по вечерам никуда не хожу (не буду же я одна ходить по барам, а больше ничего там нет и не предвидится!), и меня поразило обилие на улицах маленьких еще совсем детей – в возрасте от 7 до 9 лет, безо всякого сопровождения взрослых. Они бродили по городку стайками, как волчата, и хулиганили в меру своих сил и способностей. Полиция лениво гоняла их с одного угла на другой, а родителей, судя по всему, их чада вообще не интересовали.

– Слишком шумно тут у вас, – сказал Киран, – Поехали в соседнюю деревню?

Соседняя деревня была местным республиканским бастионом.Там действительно было потише, чем у нас. И дети по улицам не шатались.

Мы зашли в местный бар– такой маленький, что в нем с трудом можно было найти место. Здесь каждые выходные собирались одни и те же завсегдатаи и на каждого нового человека глядели с большим любопытством. Но Кирана это не смущало.

Посидели мы там недолго – и вернулись ко мне.

– Может, видео какое посмотрим? – нерешительно предложила я, потому что не знала, что еще предложить.

– Давай!– с энтузиазмом откликнулся Киран. И расселся со мной рядом на диване.

… Киран любит фильмы о войне. Очень любит.

– Мне неважно, кто главный герой – русский, немец или американец. Главное– чтобы характер был интересный, чтоб история в фильме была, а не просто так…

Так, по крайней мере, он заверяет.

Страна Кирана перенесла за свою многовековую историю множество трагедий, множество кровопролитий. Сам он в молодые годы тоже участвовал в войне – кидался камнями и самодельными бомбами в британские оккупационные войска. Которые и по сей день разъезжают ещё по ирландским улицам…

– Это здорово – устраивать уличные беспорядки! – рассказывает он. -Лучше любого спорта. Адреналин так и стучит в голову!

– Бомбу надо бросать не в начало и не в конец, а в середину конвоя, – делится он опытом,-Так, чтобы первые машины уже проехали и не смогли вернуться на помощь, а последние – застряли на дороге. Я люблю фильмы, в которых даже в любой трагедии есть что-то комическое. Как в жизни. Например, я был свидетелем того, как в баре на Фоллс Роуд два знаменитых, как теперь выражаются, «боевика» ИРА покатывались со смеху над Томом и Джерри по телевизору… Представляешь себе, вот такие здоровые мужики, которых до смерти боятся бриты, – и покатываются со смеху над «Томом и Джерри! Вот это я называю настоящей хорошей историей!

Мне почему-то это не показалось таким уж смешным. Ну да ладно…

У меня в руках – копия любимого фильма моего детства – «А зори здесь тихие…», на английском языке, и я предвкушаю заранее, как понравится этот фильм Кирану. Ведь в нем есть именно все то, что он так ценит: человеческая история во время войны, интересные характеры, и смех, и слезы. Этот фильм – многогранный, как сама жизнь!

Да, он много для меня значит. Я уже рассказывала вам, как впервые посмотрела его, когда мне было пять лет. Фильм этот тогда настолько потряс меня и моих подружек, что мы, девчонки начала 70-х, потребовали ультимативным тоном от своих родителей по игрушечному автомату и все лето провели, играя в войну в густых лопухах за огородом. И, сколько бы раз я ни смотрела этот фильм с тех пор, – даже сейчас, когда мне уже за 30, – каждый раз неизменно я до сих пор плачу. Плачу от боли за непрожитые жизни. Плачу с нарастающим по мере развития событий в фильме чувством «Гады, всех не перебьете, победа все равно будет за нами!», – не только в отношении той войны,но и в отношении того, что происходит в мире сегодня. И к финальной сцене – когда Васков врывается к немцам с гранатой без взрывателя, когда звучит с экрана крик его души: «Что, не прошли? Пять девчат было, всего пять, пять девочек!…», я каждый раз уже рыдаю в три ручья, но слезы эти – не слезы отчаяния, а слезы решимости и уверенности в нашей победе. В торжестве добра над злом.

Удивительная это книга, удивительный фильм! Так о войне могут говорить только

фронтовики. Только те, кто через нее прошел сам. И мне кажется, что именно поэтому Киран должен оценить по достоинству этот фильм.

С годами я начала находить в себе все больше человеческих черточек от разных

героинь «Зорь…» одновременно. Если в юности мне были ближе скромная Лиза или постоянно погруженная в книги Соня, то становясь старше, я начала лучше понимать и казавшуюся мне раньше такой холодной Риту, и бесшабашное веселье Женьки – веселье, чтобы только не разрыдаться. «Как же ты могла, Женя?» «А вот могла. Могла!»…

Актриса Ирина Шевчук, исполнительница роли Риты, рассказывала в интервью, как плакали над этим фильмом зрители на всех континентах, где его в советские

ещё времена показывали. Потому что показанная там трагедия и утверждаемые фильмом ценности – общечеловеческие, понятные всем, утверждала она. Но всем ли? И какой была бы реакция на него не у жителей Латинской Америки или Африки, а у массового западного зрителя, – если бы этот фильм ему, конечно, был показан?

Теперь я имела возможность в этом для себя убедиться. То ли в том,

что нет таких ценностей, как «общечеловеческие», то ли в том, что «есть люди,

а есть и человеки…» То ли -и в том, и в другом.

Киран удобно устроился в полулежачем виде на диване и приготовился смотреть.

А я смотрела за выражением его лица. Его первым разочарованием было то, что

фильм оказался черно-белым:

– Не могли цветной снять, что ли?

И, как я ни старалась обьяснить ему, что таков авторский замысел – для контраста показать нашу мирную современность в цвете, а войну– черно-белой, -до него это не доходило.

Затем он начал откровенно скучать, когда в кадре появлялись воспоминания девушек об их мирной, довоенной жизни. Хотя они и были в цвете.

– Глупости всякие показывают!

Он пропустил мимо ушей мое тактичное замечание, что мирная жизнь и мечты показаны для того, чтобы мы, зрители, лучше узнали героинь до того, как им придется вступить в смертельную схватку с врагом.

– I want to see some action. And here is no action at all ! – пожаловался он. Я пообещала ему, что «action» будет во второй половине картины. Plenty of it .

Но он не дождался. Пока я отправилась на кухню приготовить чай, он промотал

кассету вперед и попал на самую, пожалуй, трагическую и прекрасную сцену в советском кинематографе о войне – сцену гибели Жени Комельковой. Рассказывали, что пленка оригинала пропала, и что Ольге Остроумовой пришлось заново играть эту сцену. Режиссер Ростоцкий не думал, что она справится с тем, чтобы сыграть такое ещё раз, но она справилась! Даже сыграла ещё лучше. Участники киносьемочной труппы плакали, глядя на то, как снова гибнет Женька. Они забыли, что это был только фильм…

– Просмотрел я этот фильм. Глупости какие-то… Девица бегает с автоматом, зачем-то поет глупую песную (это о романсе «Он говорил мне…»), сама лезет под пули. Ведь могла бы спрятаться?

Я говорю, что если бы он не залезал вперед, а посмотрел бы весь фильм, то понял

бы, почему она не стала прятаться. Но на него это не производит большого впечатления.

– Нет, я видел достаточно…– и он встает с места – переключить канал. По Би-Би-Си сейчас начнут показывать «Форрест Гамп»… Вот это действительно фильм!

Я не удивилась бы подобной реакции от среднего американца, у которого представления о реальной жизни и о человеческих страданиях с детства сложились на основе смеси «Друзей» с «Терминатором» и «Молчанием ягнят». Или от среднего британца, до сих пор уверенного, что Британская империя была благом для большей части человечества, которое просто-напросто «не доросло до его музыки», и что это они «победили в войне». Но передо мной был представитель угнетенной, колонизированной нации, причем той её части, которая активно боролась со своим колонизатором, – причем знакомый, хотя и частично, с ролью советского народа во Второй Мировой – и тем не менее, он не способен был понять всю трагическую мощь этой картины, которая была вполне, однако, доступна для понимания костариканцев и мозамбикцев…

В чем. же секрет? В том, что, как писал певец прелестей британского колониализма Редьярд Киплинг, «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и они никогда не сойдутся…» (если мы к Востоку отнесем и современный Юг, а под Западом будем подразумевать и индустриализованный Север)? Или в том, что в странах колонизированных учат историю по учебникам колонизаторов? Но если люди не верят учебникам в том, что касается их собственной истории, то почему они верят тому, что те же самые учебники рассказывают об истории других?

Или же дело в другом – в том, что современное поколение, в том числе и в нашей собственной стране, уже просто-напросто не знает, что такое настоящая война, настоящий патриотизм, настоящее бескорыстное самопожертование?

Но не им судить сегодня о нашей истории. О великих и трагических её страницах.

Как пел Игорь Тальков, солнце заходит на западе, чтобы снова взойти – на востоке… Если только там к тому времени, конечно, ещё останутся такие, как Женька, Рита, Лиза, Галя, Соня и их старшина Васков…

Я даже не стала обижаться на Кирана.

Зато в других вещах он понимал меня с полуслова.

Когда он вышел на минутку в ванную, я решила его напугать – чтобы немного разрядить обстановку. Дело в том, что в воздухе висела какая-то напряженность, и мне от этого было немного не по себе.

Дверь в комнату открылась, и я прыгнула из-за нее прямо под нос Кирану как лев – с коротким воинственным криком, как в детстве:

– Ам!

От неожиданности он вздрогнул. Я оказалась от него так близко, что мое лицо было где-то у него под подбородком. Оба мы засмеялись, посмотрели еще раз друг на друга – и как-то буднично так поцеловались. Как будто это было чем-то само собой разумеющимся. Напряженность вдруг исчезла, и мне стало так легко, как не было уже давно.

– Shall we go upstairs ? – тихо спросил Киран, когда мы остановились, чтобы перевести дух.

– Какой ты догадливый, Киран! – обрадовалась, что ничего не надо говорить я….

… Через 9 месяцев родились мои близняшки – Фидель и Че…

****

…Когда я обнаружила, что беременна, я, как это ни странно, не только не испугалась, а даже не удивилась. Вместо этого я обрадовалась. И тому, что у меня еще будет теперь возможность пережить вместе с этим ребенком все то, чего мне не доведется уже никогда пережить вместе с Лизой, и тому, что можно будет взять небольшой отпуск на работе (я очень устала за эти годы, как физически, так и эмоционально), но больше всего – тому, что Лиза теперь не будет одна, когда я состарюсь. Мысли о том, что с ней будет, когда меня не станет, были самыми страшными для меня мыслями. А теперь… Всю беременность я была просто счастлива! У меня было ощущение какой-то теплой защищенности ото всех зол в мире.

Я пыталась разобраться в своих мыслях: почему так произошло, что я чувствую к Кирану, и стоит ли ему об этом говорить.

По логике, его реакция на мой любимый фильм должна была оттолкнуть меня от него, было ясно, что общего у нас мало, но почему-то рядом с ним я чувствовала себя словно колхозное поле, прикрытое лесозащитной полосой. И я была благодарна ему за это чувство. А еще мне было по душе его чувство юмора и то, что в эмоциональном плане он был очень взрослым, мудрым, знающим людскую натуру до мелочей: все мужчины без исключения, которые встречались до этого на моем жизненном пути, были в этом плане как дети, сконцентрированные только лишь на собственных чувствах и переживаниях и не склонные даже пытаться понять переживания и мысли окружающих. Киран был первым в моей жизни мужчиной, с которым я могла просто быть сама собой -и это наполняло меня приятным удивлением.

Боже упаси, я не хотела его «арканить» или на себе женить. Зачем? Что бы я с ним делала в этом качестве? И поэтому я долго ему ничего не говорила. А когда сказала – Киран отреагировал на случившееся так, словно оно было делом вполне естественным и словно он этого чуть ли и не ожидал.

Я потихоньку готовилась поделиться своим радостным известием с Кристофом, понятия не имея о том, что мое рабочее место намереваются сократить. Впрочем, не только мое – не успели еще появиться на свет мои ребята, а наша контора, которую с такими фанфарами открывали всего пару лет назад, трубя о том, что наша фирма создаст в ближайшие три года сколько-то сотен рабочих мест в Белфасте, вылетела в трубу. Всего через 8 месяцев те из моих коллег, кто втихомолку подсмеивался, когда меня сокращали, оказались в совершенно аналогичном положении…

Явление типичное для экономической модели «Кельтского Тигра», которую так усиленно пытаются копировать на ирландском Севере. Одна из крупнейших американских фирм в Дублине – та самая, в которую когда-то ездил в командировку Сонни и которая располагалась там уже много лет, – в один прекрасныи день подхватилась, выбросила на улицу 800 своих работников, распродала свои старые компьютеры и мебель – и испарилась за горизонтом. А что станет с ирландцами, когда все эти «инвесторы» потянутся туда же, как перелетные птицы? Будут сидеть на скалах и выращивать овец и картошку? Они уже и сейчас почти забыли, как это делается.

Когда я поняла, что меня сокращают (а поняла я это сразу, как только Кристоф завел речь о том, что это может нечаянно так случиться, и что нам надо подготовить аргументы для того, чтобы этого избежать – после чего сию радостную весть он лично сообщил всем до последнего нашим сотрудникам! Разве бы он стал это делать, если бы дело не было уже решенным? И почему они всех считают за идиотов?), я сразу же ушла на больничный. Зачем еще мучаться, портить нервы, унижаться, уламывать кого-то, чтобы тебя оставили, хотя бы даже с понижением, пытаться что-то доказать, а главное – дарить свой труд чужому дяде, который уже постановил для себя списать тебя в утиль? Пусть-ка лучше наша шведская красавица потянет на себе не только свою, но и мою лямку, раз уж она на нее так позарилась. Надо же ей к этому будет привыкать.

Я не отвечала на телефонные звонки, только посылала им справки от врача. А сама тем временем старалась урегулировать все, на что у меня обычно никогда не было времени. Например, сдать экзамен на водительские права.

На дворе не было никакого экономического кризиса, прибыль фирмы росла как грибы после слепого дождя, я только что успешно прошла аттестацию, и мне повысили зарплату – и вот, на тебе… Стоит ли после этого вообще стараться хорошо выполнять свои служебные обязанности?

Мне было очень обидно, жалко потраченных впустую за последние годы сил и времени -к этой работе я относилась с душой, забыв, в какого рода обществе я теперь функционирую. Вкладывать душу в благополучие неведомых тебе акционеров и зарабатывать на загарный крем для мистера Беннетта – это по меньшей степени наивно.

Тот год стал в моей жизни достаточно наполненным потрясениями. Нелепое объяснение с Ойшином, положившее конец моим надеждам и мечтаниям, еще более нелепая ситуация, в которой я забеременела, свалившееся как снег на голову сокращение на работе – в самый неподходящий для того момент, потому что кто бы взял меня на новую должность в «интересном» положении, страх перед тем, как теперь выживать в финансовом отношении… Как и 6 лет назад, непрекращающиеся испытания вдруг пошли на приступ моей одинокой крепости непрерывными волнами, и оставалось лишь только гадать, какое именно из них станет девятым валом.

В довершение всего оказалось, что Сонни с родителями хотят приехать к нам в Ирландию на Лизин десятый день рождения. А Лиза все еще была с мамой в России…

Доказать что-либо моей маме, когда она что-то решила делать или наоборот не делать – задача почти безнадежная. Все твои самые веские аргументы она отфутболивает прочь с очаровательной улыбкой. А если улыбка не помогает, начинает на тебя кричать.

Как ни пыталась я объяснить ей, что Сонни обязательно надо увидеться с Лизой – ведь он не видел ее уже 6 лет и вообще ни разу еще не видел ее в таком состоянии, в котором она теперь пребывает, а он в конце концов тоже человек и тоже ее любит и скучал по ней все это время, вне зависимости от того, что это он заварил всю кашу в результате которой с Лизой случилось то, что случилось, – мама только отмахивалась:

– Подумаешь!… Переживет!

И это несмотря на то, что он был ее любимым зятем, что его фото по-прежнему висело в ее квартире на стенке на самом видном месте, и что это у меня был невозможный характер, а Сонни был чуть ли не ангелом во плоти, которого было очень жалко.

А оказалось, что мне-то его намного жальче, чем ей. Дело было просто в том, что маме не хотелось прерывать свое пребывание на Родине и возвращаться в Ирландию летом. Конечно, перед такой проблемой меркли все другие… Подумаешь, какие-то там отцовские чувства! Да и материнские тоже, если уж на то пошло.

И тогда я разозлилась. Хватит уже вить из меня веревки. Если бы я только в свое время не послушала ее, что мне «будет лучше в Голландии» и не вернулась к Сонни, Лиза сейчас была бы здоровой…

– Я сама приеду за ней, а ты сиди пока дома с бабушками, – сказала я, – Заодно хоть немного от нее отдохнешь. Бабушки все-таки у нас полегче, чем Лиза.

– А как же ты на работу будешь ходить?

Я не хотела ничего ей говорить про назревавшее у меня на работе. Или тем более про беременность. Вот уж когда поднимется крик!

– Отпуск возьму, – сказала я. – Все, я уже купила билет….

***

Встреча с Сонни была для меня пострашнее, чем поехать в Голландию по местам боевой славы. По какой-то неведомой мне причине я продолжала бояться его – нет, не на расстоянии, а когда встречалась с ним лицом к лицу. Возможно, потому что он упорно не понимал меня, когда мы разговаривали, и мы говорили как бы о совершенно разных вещах.

Тогда в мужеубежище, когда я выклянчивала у социальных работниц что-нибудь почитать, чем так поразила их, потому что никто из обитательниц дома этого не делал, они принесли мне среди прочего книжку, в которой рассказывалось о том, почему многих женщин так притягивает к подобным Сонни внешне мужественным типам. Согласно этой книжке, такие женщины стремятся как можно скорее покинуть родной дом из-за родительского контроля, а встретив «сурового мачо» и видя, как он гоняет окружающих и в хвост и в гриву, они пленяются этим и думают: «Этот человек будет меня защищать от окружающего мира!»– не понимая, что через некоторое время он будет точно так же и в хвост, и в гриву гонять и их самих…

В этом было определенное рациональное зерно: в Сонни меня действительно поначалу привлекло то, что с ним я чувствовала себя как за каменной стеной. Я тогда еще не предполагала, что это окажется правдой не в переносном смысле, а в буквальном!

Но вот с причиной, побуждающей связать свою жизнь с подобным типом, которая называлась в этой книжке, я была решительно не согласна. Я всю жизнь была уверена, что у нас с мамой замечательные отношения, и что мне вовсе незачем было от нее убегать. И только теперь, спустя 6 лет после развода, я впервые начала подозревать, что определенная доля правды была и в этом… Просто мама была настолько сильной личностью, что сама того не подозревая, могла бы в бараний рог свернуть любого. А мне, как и любому человеку, хотелось совершать в жизни поступки по собственному выбору – пусть даже я иногда и ошибалась. Будучи человеком от природы не очень уверенным в себе, я вместо этого перешла под крылышко нового «защитника». А этого-то как раз и не надо мне было делать…

О многом я передумала в ночь перед его приездом. Но больше всего вспоминалось мне почему-то как я потеряла обручальное кольцо – в туалете на автовокзале имени королевы Виктории в Лондоне, когда мы возвращались с Сонни из Дублина. Любой восточный человек скажет вам, что в этом был глубокий символизм. Наш брак был с самого начала обречен. Но разве снимает это с нас ответственность за всю ту боль, что мы с ним за эти годы причинили друг другу? А больше всего – за то, что случилось с Лизой?…

…Киран предложил быть в этот день со мной рядом – для моральной поддержки. Это было благородно с его стороны, но, зная Сонни, я была уверена, что лучше этого не делать. Не будите спящую собаку…

Встеречать Сонни в аэропорту не понадобилось – он взял такси и с ветерком довез своих родителей до нашего городка. И то хорошо.

Когда они показались на пороге нашего дома, признаюсь, у меня засосало на секунду под ложечкой от того самого, вышеописанного страха. Но он почти сразу прошел.

Когда я видела его в последний раз – в голландском суде, во время развода, когда больная Лиза уже была у нас с мамой дома, а я специально вернулась в Голландию на суд (на развод, кстати, подала я, а не Сонни!)– моей первой мыслью при виде его было: «Посмотрите, какой же он красивый!» Я даже сказала об этом своему адвокату. Я, наверно, все-таки все еще любила его тогда. Она только рассмеялась – видимо, не разделила моего восторга. А после заседания, послушав краткие, раздраженные Соннины реплики сквозь зубы, вынесла свой вердикт:

– Он просто не на той женился. Ему нужно что-нибудь попроще. Парикмахерша какая-нибудь, например. А насчет того, что ты увезла девочку… Ну, извините, когда человек вступает в брак с иностранцем – это один из факторов, который он должен учитывать. Что в один день такое может случиться. Не жить же тебе теперь всю жизнь там, где он захочет – только из-за этого.

И сейчас, через 6 лет, честно говоря, я ожидала от себя какой угодно реакции, даже того, что во мне проснется что-то из былых чувств к моему бывшему супругу, – только не того, что произошло. Я взглянула на почти не изменившегося, лишь самую малость пополневшего Сонни – и неожиданно ощутила прилив теплых родственных чувств, словно передо мной оказался давно без вести пропавший брат.

Я просияла и пошла ему навстречу. И через минуту мы уже так и говорили друг с другом – как давно не видавшиеся близкие родственники. Мы спешили поделиться накопившимися за 6 лет разлуки новостями, вспоминали общих знакомых и друзей… А его родители смотрели на нас с удивлением.

У нас в городке им понравилось. Кроме погоды: даже самый разгар ирландского лета антильцам, естественно, кажется холодным. А еще они на полном серьезе спрашивали меня, не нападет ли на них здесь кто-нибудь на улице потому что они католики. Я заверила их, что они оказались по правильную сторону баррикады.

– Что же ты жену с собой не привез? – искренне, в порыве гостеприимства воскликнула я. Сонни, который только что хвастал мне тем, как вкусно его жена готовит разные китайские кушанья, помрачнел:

– Моя жена тебя не любит.

Я рассмеялась.

– Сонни, да ведь твоя жена меня совсем не знает! Она знает обо мне только то, что ты ей рассказывал!

Он даже не задумался над собственными словами, когда мне это выдал.

Они пробыли у нас 4 дня, хотя собирались пробыть пять: в последний день они вместо этого решили поехать в Белфаст, походить там по магазинам. Что ж, это дело нужное… Ирония ситуации была в том, что они приехали сюда специально для того, чтобы провести время с Лизой, а она им так быстро наскучила, что им не терпелось поскорее поехать отовариться! Луиза даже не доделала Лизе антильскую прическу, которую взялась было делать – бросила на половине головы. Это даже немного обрадовало меня, так как подтверждало правильность моего выбора, когда я боролась за нее и не оставила ее им. Какой бы она выросла там, где людей по сути своей интересует только во что она одета и как она причесана? Еще неизвестно, что хуже – быть физическим инвалидом или душевным.

Я попыталась представить, как бы повела себя я, если бы Лиза жила с отцом и с его родными в Голландии, а я бы приезжала ее навестить. Да я не отошла бы от нее ни на секунду, все 5 дней! Какие там магазины!

После того, как Сонни с родителями уехали, он продолжал мне время от времени названивать. О Лизе он во время таких разговоров спрашивал мало (я бы даже сказала, до обидного мало!) – говорил в основном о себе, что у него где болит (он давно уже страдает радикулитом), что нового на работе, и т.п. Потом неожиданно сказал, что хочет скоро вернуться с семьей на Кюрасао. Я за них порадовалась. А потом он вдруг неожиданно сказал:

– Хочешь, я и тебе помогу найти там у нас работу? Переедешь к нам с Лизой…

Я раскрыла рот в беззвучном изумлении. Неужели он все еще не оставил как-то высказанной им мне в ходе развода мысли: «Мы разведемся, но я все равно иногда к тебе буду заходить»? Может, поэтому я и уехала в другую страну!

Нет уж, Сонни, умерла так умерла!

Это было для меня слишком. И я решила сказать ему всю правду:

– Спасибо, конечно, Сонни, но я не могу так вот просто срываться с места. У меня теперь есть еще дети, и…

Он не дал мне договорить.

– Этого следовало от тебя ожидать, – бросил он резко, почти как Ипполит Наденьке в «Иронии судьбы» – Это совершенно в твоем духе.

Хотя у самого уже тоже рос в новой семье сын.

Сонни повесил трубку и с тех пор прекратил все контакты со мной. Даже не присылает Лизе открыток на день рождения. Правда, сеньор Артуро и Луиза это все еще с удовольствием делают.

Визит Сонни, думала я тогда, и был тем девятым валом, после которого жизнь должна была стать хоть чуточку легче.

Но я ошиблась -девятый вал того года был еще впереди. И уже не за горами.Он обрушился на мой и без того уже достаточно потрепанный бурей берег с приездом в Ирландию мамы…

***

…Я проснулась от тупой боли в груди. Во сне я задыхалась.

Самое главное, что я не могла даже восстановить в памяти приснившийся мне сон в деталях: все, что я помнила, – это слова. Острые и ядовитые, как змеиные зубы, они впивались в мое сознание, и от них не было защиты, как ни старалась я спрятать голову в подушку и закрыть уши.

Боль не утихала, а усиливалась, а воздуха становилось все меньше и меньше – с каждым новым оскорбительным словом, отпечатавшимся в моем сознании. Мне вспомнилось, как

называла такое чувство моя бабушка: если я в детстве обижала её, бабуля

говорила, что на сердце у неё "повис камень", и маленькая я после этого изо

всех сил старалась тот камень с бабушкиного сердца скинуть: ходила с

игрушечным ведерком за водой, помогала бабуле полоть грядки, мыть посуду.

И поминутно спрашивала: "Ну как, бабушка, камень уже стал легче?"

Вот только меня никто сейчас об этом не спросит, – и у меня не было на

этот счёт иллюзий… Засыпать ещё раз я боялась :каждый раз, когда я забывалась сном, змеиные зубы ядовитых слов впивались в неё с новой силой; от них не было спасения ни днём, ни даже ночью…

Кошмарные сны, постепенно отпускавшие меня за последний год, вернулись, как это ни

странно, с приездом мамы.Хотя, казалось бы, этому можно было только радоваться -далеко не все наши соотечественницы, живущие за границей, имеют рядом самого близкого человека. Именно таким человеком– самым близким – была для меня мама все эти годы. Приехала она ко мне опять в октябре. Я не стала пока говорить ей о переменах в своей жизни – и правильно сделала. Но и без этого с мамой творилось что-то непонятное. Я с трудом узнавала ее.

Я попыталась определить в своей памяти момент, когда в маме начались перемены,– и не смогла. Наверно, с тех пор, как перемены начались в маминой жизни – и в жизни нас всех ? Я вспомнила, какой была мама, когда я росла, как я гордилась своей мамой практически всю жизнь, – и мне стало горько…

Начальник большого отдела на крупном заводе, моя мама была не только умной и

сильной женщиной, но и первой в городе красавицей. Я, пожалуй, до