Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 97 (всего у книги 130 страниц)

И в российских СМИ тоже наконец-то спохватились: как писала одна газета, “ а юношам-то, обдумывающим житье, делать жизнь с кого? С Верки Сердючки, яростно трясущей накладным бюстом?»

Товарищ Сон легонько фыркнул в кулак.

– Вопрос, заданный вашим поэтом, – далеко не праздный. Очень важный это вопрос. Фундаментальный – хотим мы того или нет. Я тоже это в вашей газете «Труд» читал… Сейчас вспомню! – он на секунду задумался. – «Крик отчаяния нашего российского современника: «Делать жизнь с кого? С поп-звезды?» Начались либеральные реформы – и жизнь обернулась другой крайностью. Сегодня молодого человека с дипломом нигде не ждут, а на вопрос, куда податься, телевидение подсказывает ответ: становись олигархом или "звездой" шоу-бизнеса. А если не смог, то утешайся пивком или водкой подобно экранным героям. Редкий фильм обходится теперь без звона стаканов. Унизительна для человека навязчивая, агрессивная реклама денег и беззаботной жизни.» И герою вовсе не нужны горы мышц, «крутое» ружье или острая шпага. «Хотелось бы узнать из телепередач, как живут сегодня наши простые сограждане. Услышать совет, как …просто найти силы, чтобы выдержать жизненные испытания.»А каких же героев предлагает «свободное общество» современным молодым людям? Вот, пожалуйста. «Яркий исторический пример игры на спаде, который позволил нажить состояние в 50 – 60 миллионов фунтов, связан с именем Натана Ротшильда. Во время битвы в Ватерлоо в 1815 он распустил ложный слух на Лондонской фондовой бирже о поражении Англии, и курс ее государственных ценных бумаг резко упал. Сам Ротшильд торопливо скупил обесцененные «кусочки бумаги» за символическую цену. Однако официальное сообщение о победе не заставило себя долго ждать. Курс ценных бумаг резко поднялся, и… Ловкий план был превосходен выполнен!» Так вот в чем заключается «ум» ставших миллионерами за чужой счет….

– Дело-то все в том, что мы – не пауки, а люди. Сплести паутину и сосать чужую кровь не может быть идеалом подсознательно для подавляющего большинства из нас, как бы ни пытались вколотить в нас культ Билла Гейтса. Отсюда – и тоска по Герою, а иногда, к сожалению, что греха таить – и завистливая злоба к тем, у кого Герои есть. Как же это так? У нас и «большое образование», и с моральными ценностями, опять же, все ол-райт, вон, смотрите, крест какой большой на шее, и стоит сколько! – ан нет, не хватает чего-то в жизни, до тоски на сердце. Сегодня мы живем в обществе без моральных авторитетов, в котором жизнь делать не с кого. Не с кем и посоветоваться, как «просто найти силы, чтобы выдержать жизненные испытания». Так вот для чего нам нужны герои! Хочется, ой как хочется, чтобы они были. Не мне лично – большинству из нас. Наболело, а их все нет. Все остались в «проклятом тоталитарном прошлом». И даже наш президент, не в обиду ему сказано, как ни вышивай его крестиком , как ни называй в честь него консервированные баклажаны, все равно на супер-звезду тянет, а вот на героя – ну не дотягивает… Обидно! И нефрустрированные граждане ностальгически пересматривают заново выпущенные недавно на DVD советские фильмы, а остальным остается злиться на Павлика Морозова, Зою Космодемьянскую и КНДР. И начинают они придирчиво цепляться к каждому слову в рассказах о ее лидерах: да такого просто не могло и быть, да знаем мы таких… Знаете, что я поняла здесь, товарищ Сон? Что настоящий лидер – не только человек, но еще и символ. Символ надежд народа, его чаяний. Дело не в том, 100% правда или нет, что Вождь донашивал старые ботинки – это частности. Зацикленные на таких вещах отказываются за деревьями увидеть лес. Дело в том, какой жизнью, благодаря, среди прочего, его труду и его руководству живут люди в стране. И опять же – по сравнению не с Абрамовичами, Соньками Золотыми Ручками и Гейтсами, а по сравнению с жизнью таких же, как они, тружеников в подобных их стране странах!

– Вы молодец, товарищ Калашникова, что своим умом до всего этого дошли. В 1998 году, когда в России люди пытались выжить при инфляции в 84%, ради воистину «благой цели» – построения «плюралистской рыночной экономики», которая позволила бы в перспективе создать разрыв в доходах между 10% наиболее и наименее оплачиваемых работников в 22 (!) раза , у нас в КНДР 17 молодых солдат, включая нескольких девушек, погибли, героически спасая от пожара одну из важных революционных реликвий– деревья, на которых антияпонскими партизанами во время борьбы за независимость страны были написаны патриотические призывы. Никто не отдавал этим солдатам приказа жертвовать жизнями – как никто не отдавал приказа вашей Зое Космодемьянской произнести перед казнью ее фашистами пламенную речь….

– Да-да, я об этом слышала в музее! Признаюсь, когда я впервые услышала эту историю, у меня мороз прошел по коже. Потому, что я поняла, насколько мы сами стали далеки от подлинного, бескорыстного героизма – вплоть до того, что многим у нас его стало просто не под силу понять!

– Дело не в том, что надо обязательно всем погибать, чтобы стать героями. И даже не столько в вопросе, солдаты какой армии имеют больше шансов победить врага в бою – которые могут пожертовать жизнью ради символа Революции или которые и в армию-то идут только когда им обещают за это премиальные в 20.000 долларов . Дело еще и в уважении к собственному народу и его истории. В какой стране, скажите, вам приятнее жить – где солдаты-герои получают заслуженные ими почести, или где защитников Родины от вражеских захватчиков публично именуют с экранов «сволочами»?…

– То есть, дело не в спасенных деревьях, а в том, что там, где люди способны на такие поступки, способны пожертвовать собой, не страшно жить! – подхватила я. – Знаешь, что всегда рядом – чье-то надежное плечо, что люди не пройдут мимо, услышав отчаянный крик о помощи, что не струсят остановить бандита и вора, если такой среди них заведется. Что ты– не один. Что здесь людям– не «все равно», потому что каждый не занят одним только самим собой. Удивительно грустно, как быстро мы забыли такие элементарные еще недавно для нас вещи. И вот ведь что интересно – такие массовые народные страдания, как у нас сейчас, где люди гибнут не спасая революционные реликвии, а от рук бандитов, маньяков, насильников, лихих водителей на дорогах, для которых нет законов, от алкоголя, от болезней, которые лечить теперь не по карману , никаких цивилизаторствующих правозащитников не интересуют. Может, мы все не люди для них? Может, на права человека имеют право только горлодерики вроде Политковской или Каспарова? Зато ой как волнует тех же самых правозащитников корейский «культ личности»! Просто до судорог в конечностях и пены у рта.

Товарищ Сон усмехнулся одними губами.

– Смотришь на людей КНДР – здоровых, веселых, работящих, гордых и смелых, любящих свою страну и уважающих своих лидеров,– продолжала я, – Cлушаешь злопыхателей в их адрес из рядов «правозащитников» – и так и хочется адресовать последним слова Квакина из повести Гайдара «Тимур и его команда»: «Он… гордый, – хрипло повторил Квакин, – а ты… ты – сволочь! « Лучше не скажешь.

– Да, – сказал товарищ Сон, немного помолчав, – неординарный Вы человек…

– Мне кажется, просто к вам сюда приезжают люди, которые не по книгам выстрадали свое понимание социализма. Эх, почему у нас нет таких, как Вы? – вздохнула я.

– А кто Вам сказал, что нет? Наверняка есть! Вы просто плохо искали.

– Если честно, то и не искала совсем…

– Вот тут Вы, вероятно, и совершили кардинальную ошибку. Но это неважно теперь. На ошибках учатся.

На улице начало потихоньку светать. Где-то завизжал поросенок, а потом послышался далекий заводской гудок.

– Ой, засиделись мы с Вами! Идите спать, а то уже вставать скоро, – спохватился товарищ Сон и взялся за перила, намереваясь перелезть обратно на свой балкон. – Да, кстати, Вы случайно не из Владивостока?

– Нет, а почему Вы спрашиваете? Вообще-то у меня отец родился в Приморском крае…

– Тогда понятно.

– Что?

– Один друг говорил мне – не знаю, правда это или нет, – что когда русские осваивали Дальний Восток, то сначала был сильный перевес мужчин, и тогда ваши власти, чтобы люди оставались на новом месте, послали туда много крепостных девушек. Отбирали при этом самых красивых…

– Это что, комплимент?

– Зачем комплимент? Вы себя в зеркале видели?

– Ну и язычок у Вас, товарищ Сон! Это я сейчас пойду нервно курить в коридоре, хотя отродясь не курила!

– А что я такого сказал? Ну, спокойной ночи! Утро вечера мудренее…

И он исчез в своем номере. А что «мудренее»? Утро-то и так уже наступило…

Но я все так и не могла заснуть. Корея, казалось, подняла в моей душе наверх, будто магнитом, все самое лучшее и смыла с меня все наносное, подобно ситу, через которое можно отсеять пустую породу. Я не узнавала саму себя…

****

…В понедельник мне предстоял медосмотр – для поступления в санаторий. Я еще никогда до этого в западных странах медосмотры не проходила – обычно там на здоровье людей всем было наплевать, если только нельзя на этом хорошенько подзаработать – и поэтому мне было интересно, есть ли какие-то различия между их медосмотром и нашим, дома. Оказалось, например, что в Корее он проводится даже чаще, чем было в СССР – раз в квартал, а не в год.

Во время медосмотра врач заметил, что у меня сильно напряжены многие мышцы – видимо, от стресса, – и тут же предложил, чтобы мне сделали хороший традиционный массаж. Корея славится им и иглоукалыванием.

Сказано– сделано. На меня надели больничную пижаму (видимо, самую большую, какая у них нашлась), разложили меня на кушетке с валиком вместо подушки и позвали массажиста. Это оказался крепкий еще дяденька лет 60.

Массажист крякнул и начал согнутой в локте рукой разминать мне позвоночник. Через пять минут было такое чувство, что у меня во всем теле не осталось ни единой целой косточки. Не было сил даже вскрикнуть – так было больно. А он все не унимался, разворачивал меня то так, то эдак и вцеплялся в мои мышцы мертвой хваткой: на ногах, на животе, даже на том месте, которое у голландцев именуется achterwerk . Ему, кажется, особенно нравилось разминаться своим локтем именно там.

Я лежала на этом топчане, он массировал меня, а я думала о Саскии Дюплесси. Какая-то она была, что любила, что ненавидела, чего хотела от жизни?… Никто никогда уже не узнает. А я так хочу прожить свою жизнь не зря – чтобы от нее остался добрый, хороший след!

Было все еще больно. Я закусила губу и решила терпеть.

И как оказалось, не зря! Вскоре боль медленно испарилась, и я почувствовала себя словно распаренная хорошенько после бани. Это лишь слабое сравнение, на самом деле мне было еще намного лучше этого !

За дверью меня поджидал ехидно улыбающийся, как мне показалось, товарищ Сон.

– Ну, и как Вам наш корейский массаж?

– Очень ободряет. Жаль, не Вы мне его делали. Это омолодило бы меня лет на двадцать – парировала я.

Но товарищ Сон оказался настоящим мастером спорта по слаггингу . Он любого ирландца заткнул бы за пояс по этой части.

– Я могу Вам банки поставить, – щедро,от души предложил он, – Или иголочками Вас поколоть. Что Вам больше по душе?

– Товарищ Сон, я сама медсестра гражданской обороны. Например, хорошо умею вывихи вправлять. Правда, сначала надо будет кому-нибудь что-нибудь вывихнуть. А еще я очень хорошо ставлю клизму. Может….

Я не договорила, потому что товарищ Сон покраснел и поперхнулся.

– Я же сказал уже, ну и язык у Вас, товарищ Калашникова! Чистокровная гремучая змея!

– Тогда, может быть, заспиртуете меня в бутылку с Вашим гадючьим ликером ? Это Вас от меня обезопасит…

– Да, хорошо бы. Поставлю Вас в бутылке на окно и буду Вами любоваться по утрам. Это мне прибавит аппетита.

Неизвестно, чем бы кончилась эта словесная перепалка, если бы не появилась Чжон Ок.

– Путевка на озеро готова, да? – сообщила мне она. – Но сначала Вы еще съездите в Кэсон. Там у нас есть отель, где можно переночевать в традиционном корейском доме. Спим мы традиционно на полу, да? Пол называется ондур и отапливается снизу.

Как только она вышла, у нас с товарищем Соном начался второй тайм.

– Завтра меня не будет,– сказал товарищ Сон.– Завтра у меня субботник.

– А Вы не возьмете меня с собой? Если можно… Только, пожалуйста, обещайте не смеяться надо мной, если я сделаю что-то не так. Вы ведь такой насмешник.

– Кто, я? Да ничего подобного! Разве можно смеяться над такой женщиной? Это опасно для здоровья! Она же тебя в зубной порошок сотрет.

– Вот, Вы опять за свое..

– Да я вовсе не смеюсь, – он взял меня за руку, – Вот-те крест, как у вас говорят. Или лучше сказать «зуб даю на отсечение»? Над такой женщиной не смеются – ее берегут как зенитку ока.

Мне захотелось куда-нибудь спрятаться, когда он это сказал. Но он стоял рядом и с любопытством наблюдал за моим смущением.

– Вы жестокий человек!– вырвалось у меня, – Вам приятно наблюдать, как Вы меня смущаете.

– Приятно, не скрою, – отозвался товарищ Сон, – Но совсем не потому, что я жестокий…

А почему, он опять не успел договорить. Его позвали к телефону.

****

К моему великому удивлению, на субботник он меня с собой взял! Субботник этот проходил на строительстве нового жилого дома.

Когда мы с товарищем Соном пришли туда, мне на секунду даже стало страшно – столько глаз на меня уставилось. Люди здесь не привыкли к иностранцам. Ну, может, еще к мелькающим за окнами экскурсионных автобусов – ладно, но не на стройке и не в рабочей одежде.

А еще я испугалась, когда увидела, как усердно и быстро корейцы работают. Да разве мне поспеть за ними?!

Но я вспомнила бабушкино любимое «глаза боятся, а руки делают». И то, что товарищ Сон клятвенно пообещал мне, что никто надо мной смеяться не будет…

Из толпы раздались было два-три смешка, но товарищ Сон сказал что-то по-корейски, и они смолкли.

– Сорен! Сорен !– прошелестело по стройке.

– Нанун соренсарамимнида , – подтвердила я выученной с помощью товарища Сона фразой. Корейский аналог кубинского «Soy Sovietica»…

Я огляделась. На всю стройку гремела музыка– причем не по радио. Прямо здесь же, в полевых условиях была раскинута звуковая установка с огромными колонками, а несколько парней и девушек, одетых в защитного цвета форму, играли на аккордеонах и задорно пели какие-то бодрые песни. Такие, что под них хотелось ударно работать, хотя я даже и не понимала слов. И такое было на каждой стройке, на каждом субботнике. На моей памяти не было в СССР ничего подобного. Музыка у нас играла только на демонстрациях: по радио; иногда по улице шли оркестры, иногда кто-то сам брал с собой баян или аккордеон, и его коллеги плясали и пели под него на ходу, маршируя в колоннах. Но это бывало на праздник, а чтобы вот так, каждый день… Здорово-то как!

– Что мне делать? – сказала я товарищу Сону по-русски, помахав рукой своим новым коллегам.

– Поставим Вас пока в цепочку, будете передавать кирпичи, – ответил товарищ Сон. Голова его была по-корейски обмотана полотенцем, что делало его лицо еще симпатичнее.

Меня поставили в цепочку между хорошенькой невысокой девушкой и молодым парнем в военной форме. Мы с ними переглянулись и улыбнулись друг другу.

…Через час пот с меня лил градом. Но глядя на корейцев – таких на вид хрупких, таких маленьких и таких сильных – я не собиралась сдаваться. И в конце концов у меня открылось второе дыхание.

Некоторые из них немного понимали по-русски, а один даже сказал на прощание

– Молодец товарищ!

Чувствовалось, что и товарищ Сон был приятно удивлен.

***

Чем дальше, тем больше начинала я в присутствии товарища Сона чувствовать какое-то приятное смущение. Это было давно уже забытое чувство – настолько давно, что мне стоило немалых усилий вспомнить, откуда оно мне знакомо. А когда я вспомнила, то перепугалась не на шутку. Это было то же самое чувство, что пронзило меня когда мне было 20 лет, когда чей-то далекий голос в Крылатском окликнул сидящего передо мной на трибуне парня, который обернулся на этот голос:

– Володя! Зелинский! – и издевательски добавил: – На допинг-контроль!

…Я старалась не проявлять к нему особого интереса. Но товарищ Сон словно чувствовал, что интерес этот есть. Он всегда махал мне рукой, завидев меня издалека, и так широко, так тепло улыбался мне, словно всю свою жизнь ждал моего в ней появления. На всех мероприятиях он неизменно садился со мною рядом. Я говорила себе, что это ему просто полагается по должности, но какое-то шестое чувство подсказывало мне, что это правда лишь частично.

Наконец, когда мы вместе осматривали страусиную ферму и стояли у загона с десятком страусов в ожидании директора совхоза, товарищ Сон решил, что пришла пора со мной объясниться.

– Корейцы – такой народ, который изнутри через край переполняется эмоциями. Я ощущаю к Вам особую близость, – сказал товарищ Сон. – С Вами можно не церемониться.

Страус, заслыша это, чуть не клюнул его в голову – товарищ Сон едва от него увернулся.

Честно говоря, у меня тоже возникло желание это сделать! Что это он он себе позволяет, а?

– В каком смысле?! – не веря своим ушам, осторожно уточнила я.

– Вы как хризантема, которая не сломается, даже если ее прихватит инеем. Очень такая стойкая.

Я почувствовала, как у меня загорелись щеки– не столько от того, что я его неверно поняла насчет «не церемониться», сколько от того, что он на самом деле имел в виду.

– Вы же меня не знаете совсем…

– Чувствую, да? .

Наступило молчание, но длилось оно недолго.

– О чем Вы думаете? – поинтересовался товарищ Сон. Я хотела сказать ему честно: «О Вас», но не стала.

– О страусах,– сказала я первое, что пришло мне в голову.

– А кем работает Ваш муж? – неожиданно спросил товарищ Сон.

– Нет у меня мужа,– я опять почти рассердилась. Ну, какое ему дело?

– А близкий человек?

– Товарищ Сон!…

– Простите, я не хотел потрошить Вам душу. Я просто не знаю, как еще можно спросить, доступны ли Вы.

Если бы он не был мне так по душе, я бы ему нахамила. Но я поняла, что он имел в виду, и его внимание тронуло меня.

– Эх, товарищ Сон… Я уже не в том возрасте, чтобы задавать мне такие вопросы, – попробовала я отшутиться. Но не тут-то было.

– Так значит, у Вас есть суженый?

Какой настойчивый,однако!

– Нет, нет у меня ни суженых, ни ряженых. Я женщина в возрасте, с детьми; мне если честно, не до этого. Детей бы на ноги поднять. Теперь Вы довольны?

– Спасибо. Очень! – сказал он серьезно. – А вот и директор совхоза…

Он наконец-то засмущался и побежал навстречу директору.

Я посмотрела ему вслед – и вдруг радостно, по-детски засмеялась. В голове у меня закрутилось:

О Георгий, венец мой терновый!

Я хочу, чтобы ты не страдал,

Переполненной ложкой столовой

Мои нежные чувства хлебал!

Этот стишок я вычитала когда-то в юмористической рубрике нашей газеты «Неделя» – была у нас такая газета,которая была настолько популярна, что ее часто трудно было купить! И хотя он был из юмористической рубрики, когда мне было лет 15, я воспринимала его почти всерьез.

Георгий был другом моего братца Гриши– того самого, о котором я вам уже рассказывала.

Они вместе тренировали группы по каратэ, которое тогда еще только вошло у нас в моду, и о нем мало кто что знал.

Георгий был советским корейцем. Из Узбекистана. Старше меня лет на 17. Маленький ростом (наверно, даже я была на полголовы его выше), но никто не замечал этого. Нам в ту пору он казался чуть ли не былинным богатырем! У него были такие же веселые глаза, как у товарища Сона, и такая же чуть выступающая вперед челюсть. А еще – огромные мышцы на руках, перекатывающиеся под его бронзовой кожей. Мы с Олесей – другой сестренкой Гриши (я была его родственницей с маминой стороны, а она такой же, но с папиной) восхищались им. Он был нашим большим кумиром, и мы смотрели на него снизу вверх. Да что мы – его чуть ли не носил на руках весь наш город! Достаточно было назвать его фамилию в числе твоих знакомых, и люди с уважением перед тобой расступались. Его спортивная слава гремела на всю округу. Как-то хулиганы попробовали ночью снять колеса с его машины. Для них это очень плачевно кончилось.

Георгий был дипломированным инженером-горняком. Но вот занялся по жизни тем, к чему больше лежала его душа. Осел в нашем городе, женился на русской (мы отчаянно ей завидовали, хотя никому бы в этом не признались даже под пытками!). По слухам, у ее отца случился инфаркт, когда она сказала ему, что выходит за Георгия замуж. «Вот идиот!»– возмущались между собой мы с Олесей. Потом перевез к себе каких-то родственников из Узбекистана. За ними потянулись и знакомые, и так у нас в городе оказалось несколько корейских семей. А в нашей жизни оказались и Саша, и Рудик, и Розочка Бенсеевна. Это была очень дружная община – они всегда и везде были вместе и во всем друг другу помогали.

Но Георгий затмевал собой всех. Про меня он сначала узнал от Тамарочки, которая, как вы помните, работала в спорткомитете.

– Жора, моя внучка автограф у тебя просит!– сказала она ему как-то, когда он зашел в комитет по делам.

Георгий был удивлен – сам он вовсе не считал себя какой-то знаменитостью. Но фото мне подписал – и не просто подписью, а «Жене от Георгия», как взрослой.

Потом уже он узнал, что мы родственники с его лучшим другом. Гриша тогда был совсем другим человеком – таким, что приятно вспоминать. Его имя уже тоже было хорошо в нашей области известным, и все мальчишки в нашем классе, прознав про мое с ним родство, умоляли меня с ним познакомить.

Однажды мы с мамой шли по улице, когда перед нами вдруг резко затормозила машина. Не просто затормозила, а дала задний ход и проехала так обратно до нас – целый квартал! Не успели мы удивиться, как из нее вылез Георгий и сказал с широкой как солнце улыбкой:

– Вы Ильичевы, да? Давайте я вас до дома подвезу!

Он назвал нас по маминой девичьей фамилии, потому что так называл всю нашу семью Гриша. Мы только потом это сообразили.

У меня от такого предложения даже дыхание перехватило.Я умоляюще посмотрела на маму, и она согласилась:

– Ну, давайте…

Всю дорогу я смущенно косилась на него. А он разговаривал с мамой. По-моему, моя мама ему нравилась (не знаю ни одного мужчины, которому бы она не нравилась, но у нас с нею никогда не было на этот счет чувства соперничества – я охотно уступала ей пальму первенства, так как ненавидела внимание противоположного пола к своей персоне. Оно казалось мне чем-то неприличным.). На прощание он подал нам обеим руку, и я потом не мыла свою, наверно, целую неделю….

Именно с тех пор у меня начался такой интерес к нашим корейцам. Еще до моих друзей по переписке Лешки Кима и Элизы Чен. Наоборот, я искала друзей по переписке-корейцев, потому что хотела узнать о них как можно больше. Они казались мне самым таинственным народом среди всех наших советских. О них редко что-то где-то можно было прочитать. Как будто они есть, а как будто их и нет. От них веяло другим, незнакомым, таинственным миром. Когда начинался арбузный сезон в августе, я отыскивала их среди продавцов на нашем базаре. Я отказывалась покупать арбузы у кого-либо еще.

– Мам, давай лучше купим у корейцев!

Потому что это была возможность хоть немного с ними поговорить. Говорили они по-русски интересно – почти как товарищ Сон. Хотя и совсем не знали корейского. Один раз продававший арбузы кореец увидел, как мама их выстукивает, застенчиво улыбнулся и сказал:

– А они все одинаковые, между прочим!

Когда я закончила седьмой класс, у нас в области проходил первый летний чемпионат по каратэ, на котором и Гриша, и Георгий были судьями.

Гриша провел нас с Олесей прямо на ту территорию манежа, где находились спортсмены, и мы наблюдали это зрелище с близкого расстояния. Корейцы, естественно, выиграли на этих соревнованиях все, что только было можно. Они на голову превосходили всех остальных участников. Это были два великолепных дня! Мы парили в воздухе от счастья.

Больше всего мне запомнились почему-то гортанные крики наших корейцев во время поединков – от низкого «хо!» до тоненького вопля, исходящего, казалось, откуда-то чуть ли не из глубины их желудка. И издаваемое ими тихое, но угрожающее змеиное шипение. Когда они приземлялись на пол после прыжков, пол под нами в зале дрожал словно от землетрясения. Они были великолепны. Ни у одного из наших русских ребят так бы не получилось, сколько бы они ни тренировались. У них не было той природной грациозности. (Гриша не в счет, он у нас азиат по папе.) Вообще, глядя на Георгия, а потом на них, я не могла восприминать их всерьез. «Дилетанты!» – думала я, – «Рожденный ползать летать не можетъ».

А потом случилось страшное. Ну, собственно говоря, ничего страшного не случилось, но тогда для нас с Олесей это казалось концом света: Гриша не сдал в институте госэкзамен по английскому, его отчислили за неуспеваемость и тут же, конечно, забрали в армию на 2 года. Больше всего тетя Женя боялась, что его пошлют в Афганистан, но пронесло. Можно сказать, ему даже повезло: он попал в стройбат в Московской области, не очень далеко от дома. И впервые в жизни с удовольствием писал мне письма. (Правда, сама я писала ему намного чаще – чуть ли не каждый день! Но для солдата в армии это ведь очень важно, да? )

Но для нас с Олесей это все равно была трагедия вселенского масштаба: ведь теперь мы были на 2 года отрезаны от того мира, в котором жил Георгий и его товарищи. Я переживала так сильно, что мой дедушка на полном серьезе спрашивал бабушку, уж не влюбилась ли я в своего дальнего родственничка. Фи, какие глупости! Я-то хорошо знала, как он относится к женщинам. Нет, для меня он просто оставался любимым братишкой. Но вот Георгий…

Хуже того, как раз в то время начались гонения на каратэ. Секцию закрыли, каратэ разрешили заниматься только милиционерам и десантникам. А в тех клубах вакансии были уже заняты, другим тренером, русским, о котором Гриша отзывался так: «Тупой такой утюг…» Мы его почти возненавидели и считали все произошедшее его злыми кознями. Ведь ученики Георгия всегда с треском побеждали – тьфу, я уже стала на родном языке выражаться, как товарищ Сон!– в общем, с большим преимуществом побежали учеников Тупого Утюга…

Георгий попробовал тренировать нелегально – и чуть не схлопотал себе судебный срок. Но обошлось. Потом секции открыли опять, и когда мне в школе предстояли первые в жизни экзамены, и я ужасно трусила, моя мама повела меня для вдохновения к Георгию на тренировку– посмотреть. Тренировал он теперь в их заводском клубе.

Был конец мая. Помню как сейчас, это был день рождения Жоао Карлоса де Оливейры (тогда я помнила такие вещи наизусть и даже отмечала их!) В зале, который находился на уровне тротуара, были открыты все окна, и на них висели любопытные мальчишки. Георгий был польщен нашим (думаю, что маминым!) вниманием. Два часа просидели мы там у него на одном дыхании, а потом он еще и позировал перед нашим фотоаппаратом… Дома я повесила себе потом это фото на стенку. И экзамены после этого сдала с блеском!

Спасибо Георгию!

Как мы только его не называли между собой! Например, Георгий-победоносец. Или вспоминали глупую песенку: «Ну-ка, Жора, подержи мой макинтош!» В его честь Ика Верон сняла приключенческий фильм «Таинственный кореец», в котором инспектор полиции Дертье Мирано расследует исчезновение ее коллеги Балтазара Эмильо (под этим подразумевалась Гришина мобилизация!), в котором Тупой Утюг ложно пытается обвинить своего конкурента, Таинственного Корейца. В конце злодей Утюг, естественно, наказан, Балтазар оказывается жив и здоров, и правда торжествует…Смешно сейчас все это вспоминать, но смех этот добрый.

Георгий же, конечно, ни о чем этом не подозревал. В следующий раз я увидела его уже когда Гриша вернулся из армии, и мы праздновали его возвращение. Мы сидели за столом у тети Жени – у нее бывали замечательные застолья, душевные, и со вкусной едой!– и когда вошел Георгий, мы с Олесей чуть не поругались из-за того, кто сядет за стол с ним рядом. Кончилось, правда, миром: мы окружили его с двух сторон!

Георгий уже отпил из своего бокала, когда тетя Женя заметила, что на столе одного бокала не хватает, и принесла из кухни новый. Так получилось, что при этом бокал Георгия оказался отодвинутым ко мне, и я схватила его поскорее, пока никто не видел, и начала из него пить.

– Ой, Женя, неудобно получается, – сказал мне Георгий своим неповторимым обворожительным выговором на русском языке, – Неудобно получается, я же уже пригубил…

Я заверила его, что мне это совсем не мешает. А сама потихоньку крутила бокал этот у себя во рту, чтобы уж наверняка прикоснуться к тому месту, которого касались его губы… Очень надеюсь, что он не заметил этого. Но Олеся была чернее тучи.

Правда,потом она успокоилась. Когда тетя Женя сказала о том, какие мы с ней уже стали большие, а Георгий, подмигнув, сказал нам обеим:

– Да, девушки очень красивые! Особенно весной.

Нас еще никто никогда до этого не называл девушками, и мы обе залились румянцем….

… Да, видимо, действительно, все что мы любим, идет родом из нашего детства. Вот что я думала, когда товарищ Сон подошел ко мне вместе с директором совхоза….

***

В Кэсон мы приехали, когда уже сгущались сумерки. За традиционными воротами с высоким порогом вдоль ручья протянулся ряд таких же традиционных домиков, построенных специально для туристов. У каждого из них тяжелая дверь с порогом, на котором запросто можно споткнуться в темноте, которая ведет во внутренний дворик, окруженныи с 4 сторон гостиничными номерами – корейскими комнатами на высоких деревянных настилах, где обувь полагается снять и оставить на улице. Внутри номера, окна которого традиционно затянуты бумагой – циновка на полу, сундук, в который прячут одеяла; валик под голову вместо подушки и корейское одеяло – мягкое и пушистое. Есть здесь и телевизор, но со светом были все те же проблемы, что в Саривоне, и я решила его не включать.

Мне уже скоро надо было уезжать на подготовку на озеро, а я все еще так и не знала, когда же приедут в Корею мои ребята. И очень из-за этого переживала. Но ведь Донал сказал мне, чтобы я корейцев не беспокоила…. И я их не тревожила своими переживаниями.

Но теперь мне снова не спалось, и на душе было муторно. Опять начинали подниматься на поверхность загнанные мною глубоко в подсознание страхи. Я чувствовала, что начинаю захлебываться в них. Может быть, товарищ Сон действительно выслушает меня, как он предлагал?

Я долго колебалась, пару раз вышла во дворик.Там было тихо, светила луна, и мощно стрекотали сверчки. Из домика шофера Хиль Бо – через затянутые бумагой окна – разносился мощный храп.