Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 73 (всего у книги 130 страниц)

Я до такой степени растерялась при виде этого незванного и нежданного гостя, что у меня вырвалось:

– Думаю, что лучше не надо…

И я захлопнула дверь перед его носом.

Потом он позвонил мне и начал выяснять отношения: почему я так поступила.

– А Вы сами не догадываетесь? – спросила я.

– Нет.

– Ну так слушайте… – и я выдала недогадливому депутату все, что я думаю – и о нем, и о его предложении «страстной любви».

На другом конце трубки воцарилось молчание. А потом он сказал:

– Это недоразумение, я пошутил.

Ха, хороши шуточки! Но я дала ему возможность «спасти лицо».

– Я очень надеюсь, что Вы пошутили!– воскликнула я с ударением на слово «надеюсь». – Я готова извиниться перед Вами, если неверно Вас поняла.

Но мои извинения ему не потребовались. Он был обижен, что «рыбка сорвалась с крючка».

– Больше я не подойду к Вам без свидетелей!– холодно сказал он, с таким видом, словно это мне было нужно, чтобы он ко мне без них подходил. Мне стоило большого труда не засмеяться.

Да, я такая. Скользкая! На удочки не ловлюсь. Если ловилась бы, как некоторые, то тоже, глядишь, уже была бы какой-нибудь «восходящей звездой».

А мне не нужно это такой ценой. Мне нужно уважение за мои деловые и личные, а не постельные качества. Мне вообще не были нужны посты и почести – только чувство, что я занимаюсь полезным делом. Конечно, мне хотелось делать большее, чем только листовки разносить. Но как раз ничего больше делать мне не удавалось. Ревнивые женщины (пусть они прочитают мой рассказ, и им станет стыдно!) даже все время «забывали» сообщить мне, когда будет очередное собрание – чтобы я на него не попала. Можно, оказывается, даже принять человека в партию – и все равно не обращаться с ним как с товарищем. Ирландцы, если кто еще не знал, – изобретатели тактики бойкота. И вместо того, чтобы обсудить вещи в открытую, предпочитают делать гадости исподтишка.

Думаете, я не пыталась что-то с этим сделать? Пыталась. Говорила разным людям, чтобы пристроили меня к любому делу – неважно, какому, лишь бы настоящему и такому, где я могла бы быть полезна. Один сослался на то, что в нашем районе «такие уж республиканцы странные: их три местные группировки, и они все борются между собой», но что я должна в такой ситуации делать, не сказал. Другой пообещал дать мне электронный адрес человека, который помог бы мне найти достойное занятие – и не дал.

Когда я напомнила ему об этом пару раз, тоже по электронке, он упорно молчал. Тогда я, чтобы вызвать хоть какую-то реакцию и удостовериться, что он жив, поинтересовалась у этого молодого человека, а где, собственно, выпускаемый им журнал (на который я подписалась на год, а он прекратил выход после двух номеров) и намекнула, что порядочные редакторы в таких случаях вообще-то возвращают деньги.

Что тут началось! Визг и море крови.

Во-первых, ответ я получила уже через пять минут, хотя до этого он не отвечал на мои письма неделями, Во-вторых, никаких денег он, конечно, возвращать мне не собирался (честно говоря, для меня дело было не в деньгах, а в принципе: обещал что-то сделать – разбейся в лепешку, но сделай. Я же не тянула его за язык насчет того электронного адреса!) . Зато щедро посыпал свое письмо руганью в мой адрес, описывая мне в красках, как, оказывается, «все говорят», что я человек ну просто невозможный.

Конечно, невозможный: пива в баре по кругу на всю компанию не покупаю… от обещаний ожидаю, что их будут исполнять… Кто ж такого будет терпеть-то?

… Между прочим, я очень благодарна теперь тому молодому человеку, что он не дал мне тогда тот злосчастный адрес. Потому, что человек, чей адрес это был, оказался британским шпионом. Уж он-то точно нашел бы, чем мне заняться!…

Про все эти обиды свои я поведала – не называя имен обидчиков – человеку, который мог бы стать самым хорошим моим другом, если бы не возомнил себя кем-то совсем в моей жизни другим…

Дедушка Том – человек поистине замечательный. Он не только читает книги, и у него их есть целый шкаф, но еще и говорит на нескольких языках. А еще это добрейшей души человек, и он был мне всегда искренне симпатичен. С ним у нас было столько общих интересов, что нам всегда было о чем поговорить, и я представляла себе нашу с ним дружбу такой же, как моя дружба с Фрэнком, и гордилась ею. Я никак не ожидала от Тома никаких подвохов. Тем более, что он знал с моих же слов, как я отношусь к ухаживаниям мужчин не моей возрастной категории.

Дедушка Том был женат – и женат очень счастливо. Он так хорошо относился к своей бабушке, что просто сердце радовалось слушать, когда он о ней говорил.

А потом случилась беда. Когда Том был где-то за границей по делам, бабушку его сбил насмерть в западном Белфасте джойрайдер . К слову, его даже до сих пор не посадили за это – да здравствуют британская свобода и демократия!

И у дедушки Тома, как в свое время и у меня, от горя, видимо, стали сдавать нервы. Он был очень-очень одинок. От первого брака у него остались взрослые теперь уже дети, но жили они от него далеко. Первая жена разошлась с ним, к слову, как Алена со мной – из-за того, что он «все время говорил только о политике». «А я даже и не замечал этого за собой»…– искренне удивлялся он.

Когда хоронили его вторую жену, я не смогла заставить себя позвонить ему, потому что совершенно не знаю, что в таких случаях говорить. Словами ведь человека не утешишь. А «бог дал, бог взял», как говорят некоторые католики, или «она теперь на небе»– это вообще не слова, а форменное издевательство. Поэтому я просто послала ему траурную открытку.

– А я так ждал тогда, что ты мне позвонишь… – сказал он мне при случайной нашей встрече через год после этого. – Мне очень помогало, когда люди звонили мне…

Я чистосердечно объяснила ему, почему я не звонила. Потому, что исходила из своего собственного жизненного опыта, а мне от звонков других людей в такой момент было бы только хуже. И мне показалось, что он понял.

«Вот и встретились два одиночества»– поется в известной песне. В известной мере это можно было сказать о нас с ним, только что касается разводимого одиночествами придорожного костра из песни, то каждый из нас вкладывал в этот костер разные дрова. Для меня этот костер был невинным, пионерским, а для дедушки Тома… Очень жаль, что я это слишком поздно поняла.

Тормоза у него совсем отказали, и он после нескольких наших совместных посещений китайского ресторана, где мы вели беседы на лингвистические и политические темы, начал клясться мне в вечной любви.

Моей первой реакцией было бежать от него на край света. Но это был такой славный, такой безобидный и такой несчастный человек, что сделать это было не так-то легко. Мне было его очень жалко. Я пыталась урезонить его, объяснить ему, что дело тут не в любви и уж тем более не во мне: он просто внушил ее себе, от одиночества, и что мы могли бы быть прекрасными друзьями -мы так похожи, у нас даже знак гороскопа один! А разве настоящая дружба – это не здорово?

Но он никак не мог оставить свои надежды… Его фантазии были безграничны, как у настоящей Рыбы.

– Представляешь, что скажет Он, когда увидит нас вместе!– говорил мне Том, имея в виду Лидера. Я попробовала себе представить – и мне чуть не стало дурно…

Во всем ему виделся глубокий смысл, во всем он искал какой-то символизм… Даже в моем небезупречном английском: когда он спросил меня, как отреагировала бы моя мама на его мне признания, а я сказала: «She will kill me” вместо «she would kill me»

Это «will» дало ему каким-то образом надежду на возможность наших с ним отношений! Я слушала его – и видела перед собой гипертрофированную версию самой себя. И от этого становилось неуютно. Я все больше начинала задумываться о своем собственном поведении и отношении к жизни.

Он разговаривал со мной, как подвыпивший Бунша– с царицей: что бы я ни говорила, это всегда было «ну очаровательно, Марфа Васильевна!». К слову, подвыпившим он бывал довольно часто – и тогда он звонил мне поздно вечером и начинал рассказывать прямо по телефону, что, где и когда.

– А после этого мы с друзьями пошли в ресторан…

– … И выпили по бутылке вина каждый!– подсказывала я.

– Правильно, а откуда ты знаешь, моя милочка?– умилялся Том.

– Так вы же это делаете каждую неделю!

Тут он переходил на ирландский и долго и бурно клялся мне, что я – любовь всей его жизни. Хорошо еще, что я не все понимала!

От него я узнавала вещи, которые я его совсем не спрашивала и даже не хотела знать: кто в республиканском движении какой сексуальной ориентации или как один из очень известных в нем людей (не буду называть его фамилию) утащил у него из шкафа редкую книжку про Южную Африку… Я слушала его и думала, что из меня могла бы, пожалуй, получиться неплохая Мата Хари. Вот только мне совсем не хотелось ею быть.

– Да что я Вам так сдалась? – недоумевала я, – Зачем я Вам вообще, что во мне такого? Вам просто одиноко, вот и все. Так давайте же будем друзьями.

– Женя, ты сама не знаешь, какой ты человек…

– Мне только недавно сказали, что невозможный.

– Какой идиот это сказал? Оливер? Он сам – скрытый «голубой» и ненавидит женщин, я это знаю точно. Его баскская подруга – это просто для отвода глаз, а ей – причина, чтобы здесь остаться…

– Не надо мне этого рассказывать, пожалуйста…

– Хорошо, не буду. Так вот, я начал о тебе… Ты понимаешь, ты вся такая свежая… непосредственная.. в тебе есть что-то почти детское, очень ранимое, открытое… и в то же время у тебя острый ум, совершенно беспощадная сила самоанализа. Ты видишь все свои слабости, разбираешь их по полочкам – и сама смеешься над ними. Когда большинство людей даже боятся себе в своих слабостях признаться! Я таких как ты еще никогда не встречал…

«И слава богу, что нет», подумала я.

Он уже представлял себе, как «на нас» отреагируют его соседи, и я поняла, что надо что-то делать…На каких на нас, Том? Hello?! Wake up and smell the coffee! А еще он был страшно ревнив – не имея еще даже никаких прав на ревность. Нет, пожалуй, здесь лучше выбросить словосочетание «еще даже», а то это опять подаст ему надежду…

Да что это с ними со всеми?

Я поставила ему ультиматум: или мы остаемся только друзьями, или …

Том выбрал второе «или». Теперь он со мной не разговаривает. Что ж, это его выбор.

Сейчас он уже женат в третий раз. На этот раз на своей ровеснице. Я же говорила, что это был лишь приступ одиночества. И оказалась права. Надеюсь, что «молодые» счастливы вместе.

Я вовсе не смеюсь над пожилыми людьми – наоборот, теперь уже я и сама хорошо представляю себе, каково это: быть внешне немолодым или толстым, а в душе оставаться прежним стройным юнцом.. Но какой бы юной я ни чувствовала себя в душе, я никогда теперь не забываю, сколько мне на самом деле лет. И не позорюсь больше. По крайней мере, стараюсь не позориться. Вот главный результат моего знакомства с Томом.

***

…Постепенно обида моя росла. И чернело у меня на сердце, как мне описывала когда-то это состояние моя бабуля. И в конце концов я сказала себе «Awor esei ta basta! »

На тот день, когда Лидер должен был проехать по Кавану с предвыборной агитацией, я наметила операцию «Прощание славянки». Почему она так называлась, я объясню чуть позже.

Я ничего никогда не рассказывала о ней – ни фермеру Фрэнку, ни кому-либо другому.

Я приехала в Каван заранее, под вечер, и фермер Фрэнк, у которого были ключи от местного партийного офиса, потому что он только что закончил его отделывать, пустил меня в этот самый офис с ночевкой. Дело в том, что собственного дома он стеснялся – коровник свой он мне продемонстрировал, даже с гордостью, а вот дом – нет. В таком уж, видимо, тот был творческом беспорядке. Ну, а поскольку ночевать в коровнике возможным не представлялось, я и оказалась вместо этого в офисе Шинн Фейн…

Спала я на втором этаже, на полу. Там все еще не было отделано, даже вместо пола все еще были голые доски. Было холодно. Фрэнк притащил мне электрический обогреватель, и я ужасно боялась, что ненароком мы с ним на пару спалим все здание как раз накануне визита Лидера: сочетание открытой раскаленной спирали обогревателя с сухими досками вокруг не предвещало ничего хорошего. К зданию была подключена сигнализация, и Фрэнк показал мне, как отключать ее изнутри, когда я утром спущусь вниз. (И после всего этого он еще будет заверять меня, что когда-то состоял в рядах армии? Да ни за что не поверю!)

Утром я проснулась и еще раз хорошенько подумала, стоит ли мне делать то, что я решила. И решила, что стоит – если я хочу оторвать себя от этих людей, к которым я так приросла всем сердцем, а они только издеваются надо мной.

…Когда Фрэнк вышел Лидеру навстречу, то не знаю почему , но он начал меня тому заново представлять. Хотя сам прекрасно знал, что мы уже знакомы.

– А это Евгения, она из города, где делают «Калашниковы». И сама она тоже Калашникофф…

Услышав слово «Калашников», Лидер сморщился как от зубной боли. Оно было теперь не в моде. «Не то, не то, Базилио…» – поняла я. Но Фрэнк так ничего и не понял. И продолжал гнуть свою линию.

– Я знаю эту женщину…, – вздохнул, перебив его, Лидер.

И я вручила ему – нет, не бомбу и не бокал отравленного вина, но для меня самой это было даже хуже того! – видеокассету с песнями и танцами народов разных стран: пусть привыкает ирландский товарищ не вариться в собственном соку. Пусть привыкает к тому, что мир вокруг него изменяется.

Мне хотелось поделиться всем тем огромным культурным разнообразием и богатством мира за пределами Ирландии, которые для меня самой давно уже были неотьемлемой частичкой моей жизни и которые для большинства ирландцев – по-прежнему что-то такое марсианское.

Но была здесь и еще одна причина. Почти самобичевание. Связанное с той невидимой обструкцией, с которой я столкнулась в рядах его соратников, и от которой мне было так непередаваемо больно.

Ах, вы думаете, что я просто глупенькая иностранная искательница экзотики, которая сбежит от вас при малейшей трудности?Как ваши дамочки, бегающие жаловаться в ФБР? Только их вы терпите потому что они «ирландской породы» и при долларах…

Ну что ж, продолжайте так думать. Флаг вам в руки. Вот вам даже материальчик, который до конца поможет вам самим в это поверить. Так вам! Вот так! И еще раз так!

А если честно, то я просто сжигала за собой мосты. Потому что после этого видео, где среди прочих и я сама отплясывала латиноамериканское меренге, никакая сила на свете не заставила бы меня больше показаться Лидеру на глаза… Ну, и всем остальным – с ним заодно.

Он не знал этого, но это так я прощалась с ним. И не только с ним – с ними со всеми. Если бы я не подарила ему ту кассету, мне было бы гораздо труднее заставить себя это сделать. Так уж я устроена. Понимаете?

***

…Всех их я знаю в лицо, знаю имена некоторых или место работы, – но, хотя мы видимся каждый день, мы остаемся практически незнакомыми друг другу…

Каждое утро я вхожу в двери самого первого автобуса на Белфаст, поеживаясь от холода и до конца не проснувшись. Каждое утро мы приветливо здороваемся я и невысокий мужчина средних лет чисто шотландской внешности, который уже сидит в автобусе, когда в него вхожу я – хотя нас никто друг другу не представлял.

Я знаю, что его зовут Джим. Знаю потому, что в Баллинахинче в наш же автобус войдет другой мужчина, который всегда со мной здоровается, маленький круглый веселый старичок, судя по его форме – тоже работник автобусной компании, чьего имени я так до сих пор и не знаю, – и, поздоровавшись со мной, гаркнет на весь автобус "шотландцу": "Привет, Джим!"

Мы никогда не разговариваем друг с другом, – но всегда здороваемся. И когда Джима или Водителя в автобусе не оказывается, я даже начинаю думать, а не заболели ли они? Или, может, у них отпуск?

Около самой "озверелой" деревни в нашем районе, от которой остались практически одни руины, однако ее жители продолжают заниматься исключительно развешиванием флагов и подкладыванием взрывных устройств в деревни соседние, в автобус обычно входит молодой длинноносый жгучий брюнетик, тоже работник автобусной компании, – судя по внешности и месту жительства, один из тех, кто так усиленно пытается выдавать себя здесь за потомков шотландцев и англичан. Для себя я зову его Додиком. Он застенчиво улыбается и заливается румянцем до самых ушей, а я делаю потише свой walkman, чтобы не оскорблять его нежные чувства тем, какую музыку я слушаю…

Флаги развеваются по ветру, 365 дней в году. Когда они вылинивают и выветриваются, жители закупают партию новых в Тайване… Развалины главной улицы деревни при этом выглядят так, словно по ней ударила по меньшей мере американская крылатая ракета. Но это их не волнует. Они привыкли. Можно жить без магазинов и без библиотек, – а вот без флагов… «Общество, в котором нет цветовой дифференциации штанов, не имеет смысла!»

После этой деревни мы въезжаем в густой лес. Летом здесь – необыкновенная красота. Но многие боятся сюда ходить – и не из-за диких зверей, а увидев выкрашенные в красно-бело-голубой цвет бордюрчики тротуаров вдоль дороги.

Католиков здесь нет. Ни одного. Автобус отчаливает, набирает скорость, а вдоль дороги бежит кошка. Я вспоминаю и перефразирую «Кондуит и Швамбранию» Льва Кассиля: «Мама, а наша кошка – тоже протестант?»

Главная улица Баллинахинча – живой памятник апартеиду: практически все фамилии владельцев магазинов на ней – шотландские и английские. Ватсоны, Дугласы, даже есть Дж. Бонд.

После Баллинахинча, где мы здороваемся с Водителем и не здороваемся с Блондинкой – дамой с постно-скучным лицом, которая тоже всегда ездит на нашем автобусе, дорогу иногда преграждает стадо сбежавших с фермы коров. Почему-то фермеры все еще спят, хотя уже почти 7 часов, и спросить, чьи именно это коровы, не у кого. Они трусят впереди автобуса, причем с резвостью лошади, и нет никакой возможности их объехать. Наконец водителю удается загнать их на обочину с помощью ловкого маневра – и мы продолжаем путь.

К слову, о животных. Есть здесь и настоящая "заячья полянка", на которой летом – полным полно местных зайцев, греющихся на восходящем солнышке. Изредка дорогу перебегают лисы – маленькие, как дворняжки, и ужасно симпатичные. Вдоль дороги продаются большие молочные фермы – построенные на земле, несколько столетий назад отобранной у коренных жителей. Я до недавнего времени удивлялась воинственному характеру протестантских "колонистов", но экскурс в историю помог мне их лучше понять: большинство их предков, оказывается, было родом из Южной Шотландии / Северной Англии, "приграничной" зоны, в которой в то время царил такой разбой на дорогах, что власти не знали, как с ним справиться. Вот и придумали: для тех бандитов, которые соглашались отправиться в Ирландию, объявлялась амнистия, а еще им обещалась ирландская земля в награду…

Потомки "приграничных бандитов" сегодня в большинстве своем – весьма уважаемые люди. Землевладельцы, банкиры, бизнесмены, – как принято говорить в России, – "элита" североирландского общества. Но нет-нет, да и проглянут в них наследственная, видимо, агрессивность и бессовестность… Что поделаешь – "зов предков"!

Автобус останавливается вновь. В дверь бочком протискивается дорожный рабочий, похожий на старинную расистскую английскую карикатуру на ирландцев; выступающая челюсть, темно-красное от загара лицо, глубоко посаженные глаза: Его я вижу не каждое утро – видно, он работает по сменам.

Потом за окнами автобуса начинаются пригороды Белфаста. "Карридафф говорит: "Нет!" – висит на столбе самодельная заржавевшая табличка. "Нет!" – это мирному соглашению 1998 года. С тех времен она здесь и висит…

Около садового питомника из автобуса начинают выходить первые люди – спрыгивают с него две молодые девушки из Баллинахинча, видимо, работающие вместе.

За поворотом после ресторана "Айвенго" в автобус, зевая, входит "Джон Смит". Это я его так зову. Молодой высокий ослепительно красивый блондин с чисто английским лицом. Он, как и каждое утро, совершенно сонный и часто моргает своими длинными, пушистыми ресницами. Почему Джон Смит? Когда я немножко поближе познакомилась с англичанами, я нашла их такими несимпатичными, что совершенно не могла понять, как могла Покахонтас полюбить одного из них. Когда я впервые увидела этого блондина из Карридаффа, я поняла, что бывают и среди англичан исключения из правил – по крайней мере, в плане внешности. С пор я так и зову его для себя – "Джон Смит". Иногда Джон Смит опаздывает на автобус и долго бежит за ним, размахивая длинными ногами по пустынной улице.

После Джона Смита в автобус поднимается пожилая пара. То есть, они не пара в традиционном смысле слова, – они просто ездят на работу из одного места и одновременно. Женщина – седовласая и не пытающаяся этого скрывать – всегда безукоризненно одета, просто, но с таким вкусом, что меня каждое утро разбирает любопытство, а в чем же она будет сегодня. Все на ней всегда в тон, все классическое и безукоризненное. Мужчина – истощенный, тоже седой, к квадратным неприветливым лицом и выступающим вперед, словно у канадского профессионала, подбородком, едет до первой остановки после моста Ормо. Это я уже тоже знаю.

Заходят в автобус и еще двое мужчин из "лже-шотландцев". Оба они читают на ходу утренние газеты – исключительно английские, в которых почти ни слова нет о местных событиях. В автобусе тихо. Те, кто могут спать "на ходу", досыпают. Спит Додик, спит Дорожный Рабочий, борется со сном Джон Смит: Эдакая идиллия. На подъезде к Белфасту водитель (кем бы он ни был – а их я уже тоже всех знаю в лицо) обычно включает радио, где, как правило, читают бюллетень новостей.

И идиллия разрушается – нам вновь напоминают о том, сколько поджогов и взрывов было за ночь. В нас вновь разогревают горечь и враждебность. Додик отворачивается от Дорожного Рабочего, "лже-шотланды" утыкаются в свои газеты, делая вид, что они находятся не здесь, а через пролив. Только Джим продолжает мне улыбаться. Но я же ведь не ирландка…

Иногда мне хочется, чтобы радио это сломалось. Может быть, тогда "знакомые незнакомцы" смогут, наконец, заговорить друг с другом и узнать друг друга по-настоящему…

****

Лиза, по словам мамы, успешно занималась у нас в городе с логопедом, на которую мама не могла нахвалиться, и уже был заметен определенный прогесс. А вот у меня прогресса заметно не было: кошмары о прошлом все продолжали меня мучить по ночам…

Дермот не мог прогнать эти мои кошмары – его не было рядом именно в те моменты, когда он мне был больше всего нужен. Но глупо было бы ему на это пенять – понятно, что в его положении он и не смог бы этого сделать. И я не пеняла.

Тем не менее, меня коробило от его любимого «As soon as I can ” – и еще больше от того, как он постоянно требовал от меня словесного подтверждения, что он хорошо со мною обращается («I am treating you fair, am I not? ”).

Мне это казалось таким же несуразным, как и его требования сказать ему, что он самая большая любовь в моей жизни. Такие вещи не вытягивают из человека клещами. Если он сам не говорит их, глупо даже об этом и спрашивать.

Как вы считаете?