Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 126 (всего у книги 130 страниц)

И вот наступил восьмой час дня, когда ветер южный потянул из-за спины нам, и воскликнул Волынец голосом громким: "Княже Владимир, наше время настало и час удобный пришел!" – и прибавил: "Братья моя, друзья, смелее: сила святого духа помогает нам!"

Соратники же друзья выскочили из дубравы зеленой, словно соколы испытанные сорвались с золотых колодок, бросились на бескрайние стада откормленные, на ту великую силу татарскую; а стяги их направлены твердым воеводою Дмитрием Волынцем: и были они, словно Давидовы отроки, у которых сердца будто львиные, точно лютые волки на овечьи стада напали и стали поганых татар сечь немилосердно.

Поганые же половцы увидели свою погибель, закричали на своем языке, говоря: "Увы, нам, Русь снова перехитрила; младшие с нами бились, а лучшие все сохранились!" И повернули поганые, и показали спины, и побежали.»…

Так повествует «Сказание о Мамаевом побоище» о действиях засадного полка в Куликовской битве.

… Когда-то давно я побывала на Куликовом поле, вместе с мамой и Виктором Петровичем. Мы долго-долго добирались туда – на его «Москвиче». И чем ближе мы подъезжали к этому историческому месту, тем бескрайнее становились вокруг нас полустепные просторы. Казалось, в какую бы сторону мы ни поехали, земля эта никогда не кончится. И таким же было у меня ощущение моей Родины – СССР.

Редкие деревеньки и небольшие поселки дышали миром и спокойствием. Размеренной жизнью, в которой оставалось достаточно места, времени и настроения и чтобы порассуждать о ее смысле, и чтобы просто порадоваться восходу солнца, первым листочкам на деревьях или первому снегу. Потому что люди не были вынуждены просыпались с тягостной мыслью «А чем я сегодня буду кормить своих детей?» «А на что мне покупать им школьную форму?», «А как им найти работу, когда они кончат учиться?” …

Я даже почувствовала тогда легкую зависть к жителям Епифани – маленького типично российского провинциального городка с похожей на игрушечную церковью (мне абсолютно все равно было, что там в ней размещается), с рядом старинных деревянных домов, похожих на дома моего детства и с единственным, кажется, на весь городок заводом. Конечно, тому, у кого были амбиции увидеть Африку, жизнь в таком городке могла показаться скучноватой, но зато как хорошо, наверно, было возвращаться в него из дальних экспедиций! Тогда, в советское время я незамедлительно ощутила непоколебимое какое-то внутреннее спокойствие, надежность и естественность тамошней жизни. Связь людей друг с другом, их небезразличие друг к другу. Вещи, которые по своей сути намного важнее, чем любые возможности ездить в Африку, на Багамы или на Лазурный берег. В таком месте прошлое не казалось невозвратимым, а было естественной составной частью настоящего. Именно эта естественность и чарующая человечность и простота жизни так и пленили меня потом, много лет спустя в КНДР…

… Наш январь пах мандаринами и печеной картошкой из печки, февраль – колючим снегом, который ветер бросал тебе в лицо, март– подтаявшей землей и капелью с крыш, апрель– землей уже подсыхающей и первыми лопающимися почками, май– майским цветом фруктовых деревьев, сирени и черемухи, июнь– свежей травой, июль– знойной раскаленной землей и прогретой на солнце речкой, август– спелыми яблоками и утренней холодной росой и туманами, сентябрь – свежевыкрашенными полами и стенами школ, новыми учебниками и ранцами и падающими с деревьев разноцветными листьями, октябрь– кострами, на которых эти листья сжигали, ноябрь – печным дымом и дождем, декабрь – самый волшебный месяц в году– новогодней елкой…

Больше всего я любила ездить с мамой и с Петровичем на машине по нашей нечерноземной глубинке поздней весной. Когда вечерами еще бывало холодно, когда все вокруг бушевало цветом, а листья на деревьях и трава еще были сочными и нежными. А на полях только начинал прорастать картофель. В такие длинные, светлые дни казалось, что вся жизнь у тебя еще впереди – как предстоящее лето. Я смотрела из окна «Москвича» на всю эту тихую, безмерную ширь и даль, и в душе у меня звучало:

«Ты, Россия моя,

Золотые края,

Ты, Россия, родная, заветная,

За твою широту,

За твою красоту

Я люблю тебя, Родина светлая!»

Но это была советская Россия– не Россия олигархов и Пугачевой с Галкиным.Вернее, Пугачева в ней была, но не такая вульгарная. Цензура эту ее вульгарность ограничивала.

Моим первым разочарованием в ней стал фильм «Женщина, которая поет»: в рецензиях писали, что это фильм «о труде певицы», а все, что в нем было показано, были какие-то бабские «разборки» в сфере личной жизни. Помню, как глубоко я была этим фильмом оскорблена. За кого она принимает нас, ее поклонников, чтобы подсовывать нам такую чушь на постном масле? Мне было страшно досадно, что такой мощный музыкальный талант, не поддерживается, как оказалось, настолько же мощным интеллектом. А ведь в человеке же все должно быть прекрасно! После этого я Пугачеву слушать перестала и в силу юной своей категоричности долгое время даже демонстративно выходила из дома всякий раз, когда она начинала петь по телевизору. Так что я достаточно много времени проводила на свежем воздухе; спасибо, Алла Борисовна!…

… Куликово поле оказалось почти нетронутым временем. Такое впечатление оно, по крайней мере, производило. Правда, я долго искала дубраву, в которой когда-то прятался мой любимый засадный полк, но так и не нашла.

В таких местах просыпается гордость за свою историю. И, если честно, мне была непонятна реакция нашей институтской монголки Мунхзул, обидевшейся на меня, когда я, не думая, подарила ей открытку с видом этого самого нашего поля: разве в данном случае это мы были захватчиками, которых наконец-то побили на чужой для них земле? На что же здесь обижаться? Но Мунхзул обиделась и использовала эту мою открытку в качестве подствки для чайника…

… Я часто представляла себе ту дубраву, в которой скрывался засадный полк – похожей на лесок возле нашего городского кинотеатра «Искра». И представляла себе, как я сама стою там: вижу, как недруг одолевает моих собратьев, и кусаю себе губы, чтобы не вмешаться в битву раньше времени… Я так живо представляла это себе, что часто с головой уходила в такие мечты. Даже на уроках. Мне очень хотелось оказаться на месте тех воинов. И вот теперь я, кажется, наконец-то оказалась в засадном полку…

Почти весь следующий день я проспала – набиралась сил после бессонной ночи и перед тем, что нам предстояло.. После того, как с утра собрала чемодан с самыми необходимыми своими вещами и отдала его Любеншке. Когда она увезла его, с фотографиями моих ребят и Ри Рана, мне начало казаться, что у меня отрезали кусочек сердца. Ведь, что бы ни случилось, теперь я даже не смогу в трудный момент посмотреть еще раз на эти такие дорогие мне лица…Я чувствовала себя совершенно опустошенной. И сон мой был тревожный, прерывистый. Я просыпалась – и сама заставляла себя снова заснуть.

А вот Ойшин так почти и не спал: уже утром он ушел куда-то, и его не было весь день. Вернулся он только к вечеру: довольный, но в разговоры особенно не вдавался. Сказал только, что с транспортом у него все улажено…

– Дом лучше будет поджечь пораньше, – поделился он со мной, – До того, как взорвется МИГ. Тогда все пожарные машины отбудут сюда на его тушение, а на долю базы никого не останется.

Дом наш стоял поодаль ото всех других, поэтому не было опасности, что огонь перекинется на соседей.

А потом, когда уже стемнело, пришла Тырунеш. И мы просидели весь вечер за крепким эфиопским кофе со щепоткою соли вместо сахара. Ойшин, правда, так и не допил свою чашку: это было слишком экзотично для его ирландского желудка…

Эту ночь я тоже не спала. А днем перед проведением операции спать было уже некогда. Не могла я и есть: мне кусок не шел в горло.

Сначала я мысленно прокручивала у себя в голове все то, что нам предстояло сделать– шаг за шагом, точно так же, как перед экзаменом в состоянии экзальтации панически перечитываешь в последний раз учебник в коридоре. В такие моменты важно дождаться состояния, когда паника отступит, и вместо нее тебя охватит состояние безразличия– нет, не безразличия, а такого чувства, когда хочется поскорее войти в аудиторую, поскорее вытянуть свой билет и поскорее уже этот экзамен сдать, чтобы гора у тебя спала с плеч. Я надеялась, что такое нужное мне состояние как раз наступит у меня ближе к вечеру. Лишь бы не пережить его и не начать снова впадать в панику…

В другое время я бы, наверно, не выдержала и хлебнула бы чуть-чуть коньяка для храбрости. Но не сегодня. Сегодня это было бы смерти подобно. Спиртное расслабляет, а тут надо четко осознавать каждый шаг – и противника, и свои собственные.

Когда наступил вечер, и я направилась к выходу, немного посидев, как у нас полагается перед дорогой, Ойшин остановил меня уже у самой двери.

– Женя, подожди,– сказал он, с трудом, казалось, подбирая слова. – Слушай… Я… Я буду так скоро, как только смогу! Не бойся, я… Да я убью его, если он тебя хоть пальцем тронет!

«Все-таки приятно, когда о тебе так беспокоится симпатичный тебе человек»,– подумала я. А вслух сказала:

– А я и не боюсь. Волков бояться – не жить в «свободном» мире…

…Кусок по-прежнему не шел мне в горло когда мы встретились с полковником, и он предложил мне сначала поужинать вместе где-нибудь в ресторане.

– Не хочется терять драгоценное время, – соврала я, натужно улыбаясь. – Ваши морпехи, наверное, уже на дискотеке? Может, возьмем лучше что-нибудь с собой, на вынос? Вино у меня уже есть. Хорошее, наше, южноафриканское.

«До чего же здорово, что мне до сих пор не встретился здесь ни один южноафриканец!» – мелькнуло у меня в голове: «Это было бы, пожалуй, похуже встречи с Зиной!»

Полковник был согласен на все. Он пожирал меня глазами, и казалось, что все, что я ему говорю, влетает у него в одно ухо и вылетает из другого. Наверно, в этот момент можно было бы ему сказать любую нелепость, вроде «А вы слышали об убийстве лысого на крыше парикмахерской?» – и до него бы не дошел смысл сказанного.Но мысль об этом меня даже не рассмешила. Хотя как правило я нахожу что-нибудь вызывающее у меня улыбку даже в самые тяжелые моменты, и это здорово мне помогает.

Наконец до полковника дошло-таки сказанное мною, и он развернул машину до ближайшей пиццерии– заказать 2 пиццы для романтического ужина. Что ж, у каждого свои понятия о романтике…

– Мне не хочется выходить, я посижу в машине, – сказала я, пытаясь побороть в себе чувство паники, которое помимо моей воли поднималось у меня в душе будто девятый вал.

Полковник Ветерхолт пожал плечами:

– Как хочешь, Саския. Я быстро,– и хлопнул дверью.

Был очень жаркий вечер, и он оставил пиджак своего мундира в машине. Прошло несколько минут прежде чем я осознала, какая это прекрасная возможность порыться в его карманах. Я осторожно выглянула в окно. Полковник был мне виден – за стеклом, внутри пиццерии, и стоял он спиной ко мне. На улице никого не было.

Я осторожно опустила руку в карман пиджака. Пусто. В другой. Тоже пусто. В маленький внутренний. Там лежала записная книжка. Я осторожно вытянула ее наружу. Свет уличных фонарей был слишком тусклым, чтобы подробно ознакомиться с ее содержанием, но я успела заметить написанные мелким, бисерным почерком слова: название американского авианосца, который должен был вывезти МИГ с голландской базы и время, на которое была назначена бомбардировка. Полковник был неосторожен будто школьник: видимо, его настолько возбуждала сама мысль о собственной изобретательности и об изощренности задуманного, что он в открытую накорябал в этой своей записной книжке слова «Сюффизант» и «Kaboem!» Это было голландское междометие, обозначающее звук взрыва…

Я поспешно захлопнула книжку, видя, как полковник расплачивается за пиццы. Это уже улика, да еще какая! И кто знает, что там еще написано, в этой его книжечке, если ее хорошенько всю прочитать? Но если я сейчас не положу ее обратно в его карман, а он заметит ее отсутствие…

Полковник забрал пакет с заказом и двинулся к двери. Я поспешно сунула записную книжку обратно в тот же карман, из которого ее вытащила.

Сердце мое так колотилось, что мне казалось, это было слышно всей улице. Полковник воспринял мой встревоженный вид по-своему.

– Страшновато, Саския? – спросил он с понимающим видом, почти по-отцовски.

– Да вообще-то, – кивнула я, – Я ведь еще никогда не изменяла мужу.

Между прочим, это была правда.

Полковник кивнул:

– Понимаю. Это пройдет. Вот поужинаем с тобой при свечах, выпьем немного, и тебе станет весело. А со своей стороны я обещаю тебе, что ты об этом не пожалеешь…

– Надеюсь, – сказала я.

– Ты боишься, что нас увидят вместе у меня на работе в такое время?

– Конечно, боюсь!– горячо и искренне воскликнула я, – Любой нормальный человек сразу же скажет: что это они здесь делают в такое время?

– А вот тут тебе нечего беспокоиться, потому что я уже все продумал!– и полковник торжествующе подал мне какой-то сверток.

– Что это?

В свертке оказался… темноволосый парик.

– Наденешь его, станешь здорово похожа на мою дочку. Хоть она и намного младше тебя, но вы одинакового роста и комплекции. И я захватил с собой ее indentiteitskaart . Скажу часовому, что ты приехала к нам на Кюрасао на Рождество (Моник и вправду приехала) и очень хочешь посмотреть, где работает отец… Там на вахте сегодня Ваутер, это свой парень. Я попрошу его сделать для меня исключение; скажу, что днем дочери некогда, что мы ненадолго… И чтобы он не заносил это ни в какие компьютеры…

– И ты думаешь, Геррит, что он послушается тебя, а не сообщит сразу же твоему начальству?

– Не сообщит. Мы служим вместе уже который год. Кроме того, я могу наделать ему больших неприятностей если тоже сообщу куда следует, как он балуется тем, что мы отбираем у этих латиноамериканцев в море… И он это понимает. Он парень не дурак. Так что все будет в порядке, не бойся. Никто не узнает, что ты была со мной. Я джентльмен.

– Спасибо, Геррит! Я действительно искренне тронута!

Геррит даже и не подозревал, насколько он облегчал мою задачу – если, конечно, этот Ваутер его действительно послушает… И насколько он поднял мне настроение! Паника прошла, на смену ей меня охватило состояние веселого азарта.

Тем временем мы уже подьехали к базе. Я поспешно натянула парик.

– Посиди здесь, – сказал полковник. – Я сейчас.

И сунул мне в руку удостоверение личности Моник.

Полковника не было минут десять, но теперь я уже почему-то совершенно не боялась. И, как оказалось, не зря.

– Все в порядке! – весело сообщил полковник, вернувшись.

И действительно, Ваутер даже не посмотрел на меня, когда я протянула ему документ Моник. Хотя я и так смотрела в пол и парик натянула на голову как можно ниже.

Меня удивила легкость, с которой я оказалась на территории базы под чужим именем. Конечно, уже начинались рождественские каникулы; конечно, это была не североирландская тюрьма, в которой тебя при входе обнюхивают собаки; конечно, Кюрасао был зависимой голландской территорией, каким бы автономным он ни считался, и голландцы чувствовали себя здесь хозяевами и в безопасности, но все-таки подобной беспечности я от них не ожидала. Вероятно, это их подвела национальная черта характера – выходящая порой за всякие рамки самоуверенность.

В любом случае, полковник Ветерхолт уже открывал дверь в свой офис…

В голливудских фильмах или в «жареных» репортажах российских газет в таких случаях нехороший дяденька либо сам засыпает в нужный момент сном младенца, либо получает под дых от бесстрашной журналистки, либо отвлекается на взявшую огонь на себя ее подружку. Но в реальной жизни таких милостей ждать от природы не приходится. Об этом необходимо позаботиться самой. Мне оставалось только надеяться, что захваченная мною с собой бутылка вина содержала верную дозу клофелина.

Описывать все подробности тоже вряд ли имеет смысл: во-первых, потому что я не журналистка из вышеупомянутой газеты, а во-вторых, потому что для истории это значения не имеет. Для истории важен результат.

Через полчаса действительно стало весело. Только не мне, а самому полковнику. Я смотрела на то, как он себя ведет, слушала, что он городит – и узнавала все те симптомы, которые были когда-то у меня самой, в гостях у Шурочки в Маастрихте. Когда видишь и вроде бы понимаешь все, что происходит вокруг тебя, но такое ощущение, что не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой, чтобы это прервать – точно кролик перед удавом. Причем тебе при этом совсем не страшно.

Я взглянула на часы. Момент приближался. Теперь важно было, чтобы полковник до нужного времени не упал без чувств.

– Саския, да я сейчас… – и полковник пустился в буйные словесные фантазии, которые, как говорила донна Роза, «порядочная женщина не выдержала бы и пяти минут».

– Ach Gerrit, toe nou! Doe niet zo ordinair, joh! Ik wil ook een beetje romantiek, he? Dat is nou juist wat ik mis in mijn leven met Alan …

Он ударил себя кулаком в грудь, с таким выражением лица, словно вдруг начал ощущать себя благородным Зорро.

– О' кэй. Я понял. Говори, чего ты желаешь. А мое мужское дело исполнять!– и уткнулся губами мне в шею.

– Хочется чего-нибудь такого… остренького, – сказала я, начиная его слегка щекотать, – Как насчет перемены обстановки? Помнишь, ты обещал показать мне тот русский самолет? А что если прямо там… так сказать, под его крыльями?… Это далеко? Или, может, у тебя будут из-за этого неприятности? Нас может кто-нибудь там увидеть?

Полковник, покачиваясь, вскочил на ноги.

– Никто не увидит, – заверил меня он.– Это здесь рядом, за углом. У меня есть ключи.

«Ангар закрыт, все ушли на дискотеку», – мелькнуло у меня в голове.

Снаружи уже было свежо и приятно. И очень темно: месяц был тонкий, точно отрезанный настоящим голландцем ломтик сыра. А освещение оставляло желать лучшего. Где-то неподалеку в темноте раздавался ласковый плеск моря. Оттуда, из темноты, должны были появится мои товарищи. А что если они не появятся? Или появятся, когда уже будет слишком поздно?… Я поспешила отогнать подобные мысли.

Ангар, в котором скрывалось орудие провокации, действительно оказался в двух шагах от офиса полковника. Снаружи он был маленкий, незаметный, намного скромнее других зданий здесь и даже казался заброшенным. У двери полковник Ветерхолт еще раз хорошенько посмотрел по сторонам: видимо, он боялся не меньше моего, что нас кто-то заметит, хотя и по совсем другим причинам, чем я.

Дверь бесшумно отворилась, и внутри ангара автоматически загорелся мягкий свет. Вот он, свежевыкрашенный МИГ!..

– Doe alsjeblieft geen lichten aan, Gerrit. Ik wil op de vleugel klimmen en daar een klein stripteasje voor je uitvoeren…Nee, klim jij maar eerst…en ik zal je iets laten zien …

Глупый kaaskop до того перевозбудился, что действительно полез на крыло самолета, на ходу расстегивая штаны.

– Zo.. en nu kijk eens, Saskia, wat ik jou te bieden heb…

– Zo… en nu kijk jij eens, Gerrit, wat voor verrasing ik voor jou in petto heb!

Из-за моей спины вышли двое в балаклавах и захлопнули за собой дверь. Третий уже стоял за спиной у полковника и снимал происходящее на видеокамеру.

– Asjemenou…– только и сказал полковник Ветерхолт. Это даже не переведешь толком. Это было выражение крайнего удивления.

– Vuile vispeuk !– вырвалось у меня. Вы не замечали? Почему-то ругаться на любом чужом языке все-таки эмоционально намного легче, чем на своем собственном, будто не чувствуешь «веса» слов…

– А теперь оставь его нам, Саския. Уходи как можно скорее, – сказал один из людей в балаклавах, связывая полковника. – Жди нас где условились. Ты свое дело сделала, большое спасибо. Дальше мы сами разберемся. То,что будет дальше – дело неженское.

Другой человек в балаклаве вывел меня за дверь и повел за собой – во тьму, на звук плеска волн.

– Женя… – сказал он и запнулся. Это был Ойшин. – Жди меня до 3 часов ночи. Если меня не будет, пусть сержант сам отвезет тебя на Бонайре. На случай, если больше не увидимся… Если я когда-то обидел тебя, прости. У меня были на то причины, c тобой не связанные…

– Не надо об этом, Ойшин. Пожалуйста….

– Женя, я…

– Только ты обязательно выберись отсюда, Ойшин! .. Я не хочу спасаться одной, без тебя… – я не договорила и подняла руки: мне вдруг захотелось положить их ему на плечи, но я не смела. Слишком хорошо помнила его реакцию в прошлый раз и боялась, что он на этот раз не так меня поймет. Ойшин вдруг сам рывком обнял меня – и так же быстро отпустил, словно обжегся.

– Правда?

– Ну конечно, правда!

– Я так надеюсь, что ты не шутишь, Женя!

О чем это он?

– Конечно, шучу!– разозлилась я. – Я только и делаю, что шучу. Женя ведь у вас давно уже вместо бродячего цирка! Лидер тебе может подтвердить.

Ойшин хотел сказать еще что-то, но тут из темноты появился сержант Марчена.

– Ребята, время!

– Не забудь обыскать полковника и взять у него из кармана записную книжку!– успела сказать я.

Я прыгнула в его моторку и еще раз взглянула на Ойшина. Но он уже исчез в ангаре.

… Только когда мы с сержантом Марченой уже вышли в открытое море – официально он патрулировал берег в ту ночь,– меня начала пробирать дрожь. Сейчас меня не волновало, доберемся ли мы с ним до Малого Кюрасао и уж тем более, что будет потом. Все, чего я желала сейчас всем сердцем – это успеха Ойшину и Рафаэлито, от которых зависели жизни стольких людей. И чтобы оба они остались после этого не только целыми и невредимыми, но и свободными.

До Малого Кюрасао было часа два в дороге. Когда прошло уже больше часа, небо вдали осветилось вдруг яркой вспышкой.

– Мансе !– воскликнула я, услышав далекий раскат грома.

«Близок взрыв кратера революции.Таков неумолимый закон истории».

Мы – засадный полк XXI века!