Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 130 страниц)

Прощать временные траты, выходящие за бюджетные лимиты можно было тем, кто характеризовался как «big spender”. Такой клиент мог даже запаздывать с оплатой счетов – если он платил их хоть и с задержкой, но регулярно. Нам внушали, что перед клиентами, тратящими за один раз мою годовую зарплату на вино в магазине, надо трепетать. Когда нам о таких клиентах рассказывали, от нас автоматически ожидалось восхищение. Мне же подобное расточительство и пижонство не могло внушить ничего, кроме омерзения, а уж трепетать я вообще ни перед кем не была приучена (кроме, может быть, человека, в которого я сильно влюблена!) «Мы не рабы, рабы не мы» – знаете? Вежливо разговаривать и трепетать – это две разные вещи.

После работы в банке мне смешно читать в интернете как одна соотечественница жалуется, что ни один банк не давал ей кредит, когда ей было нечего есть – но зато все наперебой начали кредиты предлагать, как только она нашла высокооплачиваемую работу. Банк – это не благотворительное заведение. Он дает что-то только надеясь получить с вас еще больше. Это все, что его интересует. Опять-таки как того ямайского гангстера из фильма «Королева дэнсхолла”: “When I make an investment, I want to see returns ”. Что вам нечего есть, это ваши трудности. Это вам не Советский Союз с его кассами взаимопомощи. Человек человеку никогда не был и не будет в этой системе другом, товарищем и братом. Иначе она просто не сможет существовать.

Работа в ночную смену имеет свою специфику: хотя звонков намного меньше, ночью звонят, когда возникают проблемы с платежами по карточкам в основном в местах злачных (например, в публичном доме). Многие клиенты к тому же при этом находятся «подшофе», и нужны незаурядные нервы, чтобы на них не сорваться. Много интересного можно было о них узнать, глядя в компьютере на то, как они тратят деньги. Вот бы куда наших отечественных брачных аферисток! Ведь в компьютер было заложено, и женат ли тот или иной клиент или нет, и их адреса и телефоны… Чем не сюжет для голливудского триллера?

Обучение прошло быстро, и мы приступили непосредственно к работе. В ночную смену не у кого что-то спросить, кроме других коллег (нас было всего трое: один на англоязычной линии, один– на франкоязычной и я), начальника тоже нет. Только в самых крайних случаях – если речь идет об очень большой сумме, а ты сомневаешься – разрешалось позвонить на мобильник дежурному менеджеру и разбудить его за советом.

В первую неделю меня больше всего поразило то, что наша англоязычная коллега – молодая женщина-ирландка, которую на работе очень ценили за настоящий английский акцент (она родилась и выросла в ирландской семье в Англии) работала в ночную смену, будучи по меньшей мере на седьмом месяце беременности! В Советском Союзе трудовое законодательство запрещало работу для беременных в ночную смену… Когда она утром уезжала домой на машине (жила она довольно далеко от Дублина, в Килдэр), глаза у нее в буквальном смысле слова закрывались. Просто чудо, что она в таком положении не попала в аварию!

Работали мы с 9:30 вечера до 7 утра, с перерывом в полчаса. Заказывали часов в 11 ужин в китайском ресторане – с доставкой в офис. До двух часов еще держались, а после наступала такая прострация, что мы готовы были на что угодно, лишь бы не заснуть – шарили в интернете, хотя это в банке не приветствовалось; ходили по офису кругами и смотрели в окна, пили огромное количество растворимого кофе из автоматов… Звонков было мало, но спать, конечно, было нельзя. Правда, все зависело от того, насколько мы друг другу доверяли: другая женщина с англоязычной линии, например, зная, что мы с моим бельгийским коллегой Пласидом ее не выдадим, приносила с собой в сумке спальный мешок, расстилала его между столами и засыпала на полу прямо с наушниками на голове – чтобы в случае звонка сразу вскочить. Было у этой женщины и другое действенное средство от сна: пение. Она могла часами заводить ирландскую народную песню «Каррикфергус» – протяжную и грустную. К сожалению, она знала только первую ее строчку– «I wish I was in Carrickfergus …” и повторяла ее до (нашего) посинения! (В дневной смене было хуже: по рассказам Ингрид, там царила атмосфера тотальной слежки и стукачества – кто сколько раз вышел в туалет, кто осмелился в перерыве между звонками прочесть газету… )

Через некоторое время я тоже стала носить с собой на всякий случай подушку. А Пласид держался тем, что по свободному телефону названивал друзьям в Чили и болтал с ними часами! Не может быть, чтобы банк не знал об этом – он же получал наверняка астрономические телефонные счета! Но Пласиду все сходило с рук – франкоязычных на эту работу в Дублине найти было очень нелегко.

Хуже всего приходилось нам, если кто-то из наших коллег из утренней смены запаздывал: тогда нам приходилось задерживаться у телефона до их появления, а сознание уже в буквальном смысле слова отказывало тебе, настолько хотелось спать… Никаких сверхурочных за это тоже не полагалось.

Не знаю, как я пережила те две недели. Две зарплаты двумя зарплатами, но когда ты спишь не больше 3 часов в сутки… Прямо с ночной смены ехала я на другой конец города на другую работу, отработав и там смену – галопом домой, там спала 3 часа, минута в минуту, как Штирлиц, вскакивала и бежала на автобус – снова в ночную… Но по крайней мере, билеты на самолет я отработала…

Я немножко вздохнула только когда у меня началась свободная неделя в банке – после 7 рабочих ночей. Считались они почему-то не с понедельника по воскресенье, а со среды до вторника, так что даже в выходные как следует выспаться не получилось: в рабочую субботу я отправилась было домой на север, но мне целый час еще пришлось ждать автобус на автовокзале – стараясь не заснуть, что было почти выше человеческих сил, хоть руками глаза растопыривай. Как только я села в автобус, я словно провалилась в какую-то черную яму – и чуть было не проехала остановку, на которой мне надо было пересаживаться…До дому я с трудом дошла, слегка пошатываясь, как пьяная – ближе к полудню, – свалилась на первый попавшийся матрас и спала до пяти вечера. В шесть уходил мой автобус обратно в Дублин он успевал туда как раз за полчаса до начала следующей ночной смены… В воскресенье было еще хуже, потому что первый автобус уходил на Север только в 9:30….

Поэтому вторник стал для меня настоящим праздником! Как только я добралась до дублинского дома после второй работы, дневной, я тут же, не раздеваясь, заснула– и спала до утра (хорошо, что сработал будильник!). После этого работа в одну смену казалась мне уже просто раем.

Однако в среду отдохнуть не получилось – к нам на мою работу № 1 приехали голландские инженеры из центра ремонта нашей техники, и они пригласили весь наш отдел вечером на ужин, в центре города, в маленьком ресторанчике, который почему-то назывался «Одесса», хотя Одессой там и не пахло. Наверно, просто слово красивое. Я очень не люблю корпоративные вечеринки – по-моему, на них царит вымученное веселье, а больше всего неприятно смотреть на коллег, когда они напиваются и начинают творить глупости. После этого очень трудно их воспринимать всерьез в рабочее время. К тому времени вместо одного начальника – индонезийца-бывшего капрала голландской армии у нас в отделе их стало двое: никогда и нигде еще не видела я, чтобы в коллективе был не один тим-лидер , а сразу два! Конечно, ни к чему хорошему это не привело. У Марлиз, как звали нашу вторую начальницу, был совершенно другой стиль руководства, чем у капрала-начальника номер один, и сотрудники сразу же начали этим пользоваться, ссылаясь при любых сделанных им одним из начальников замечаниях на то, что они поступают таким или иным образом по заданию начальника другого. Атмосфера в отделе становилась все более неуправляемой.

Но открутиться от этого ужина не удалось – тут начальники как сговорились…

У меня в тот вечер было очередное партийное собрание; я уже пропустила одно из-за работы в ночную смену неделей раньше и еще одно пропускать не хотелось. Но сказать об этом начальству.. Мягко говоря, меня бы не поняли….. Поэтому я решила, что улизну оттуда сразу после ужина. Как раз когда все начнут «доходить до кондиции» – и даже и не заметят, что я исчезла. Я сказала Питеру, что могу опоздать, и объяснила, в чем дело.

– Давай я тебя из города подброшу!– предложил он, чему я очень обрадовалась: если бы я стала ждать автобуса, я, пожалуй, успела бы только к самому концу собрания. На том и порешили.

Голландские инженеры у нас в офисе произвели на меня хорошее впечатление – не только своим профессионализмом, но и доброжелательным отношением к нам, новичкам в принтерно-копировальном деле. Они подробно и доходчиво объясняли даже достаточно сложные вещи. И у некоторых из них даже обнаружилось чувство юмора! Наверно, это Ирландия на них так повлияла…

Но недаром, видно, говорят «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке»… За ужином все, естественно, выпили, и голландцы решили, что вдали от дома можно-таки немного побыть самими собой. Двое из них – долговязый Хенк и коротышка Йоост разговорились со мной и начали рассыпаться мне в комплиментах насчет моего знания голландского языка. Я, если честно, привыкла к тому, что меня за это хвалят и не совсем понимаю, за что. Так я им и сказала:

– Что же тут такого, я же у вас почти целых восемь лет прожила… Да за такое время даже по-китайски можно заговорить свободно!

– Не скажи, Женя!– сказал Хенк, кладя мне руку на плечо и дыша мне в лицо перегаром (вчера они, видно, тоже что-то отмечали), – У нас полно аллохтонов, которые и по 20 лет живут в Голландии, а ни слова по-голландски не знают!

Я вспомнила своего знакомого беженца из Сьерра-Леоне, который перестал даже пытаться говорить по голландски – после того, как ему в течение нескольких лет на все его попытки на голландском заговорить неизменно отвечали на английском, – и промолчала.

– Просто ты наш человек!– начали они меня неожиданно заверять. У меня от такого заявления поднялись брови. Интересно, с какой же стати они так решили? Пить надо меньше, ребята! – Чего ты вообще уехала из Голландии?

Мне не хотелось их обижать подробным рассказом о том, как я себя в их стране чувствовала – в конце концов, они вроде бы нормальные ребята, мне ничего плохого не сделали, – и я сказала только, что уехала после развода, так как не хотела после этого там оставаться.

– А муж у тебя голландец был? Или русский?

– Антилец, – сказала я. И тут же увидела, как вытянулись их лица. Правда, не в мой адрес – наоборот, они начали мне горячо сочувствовать.

– А, ну тогда все понятно… Женя, бедняга (arm meisje), как же это тебя угораздило? Ведь ты же знаешь, что мы о них думаем…

Да-да, так он и сказал! А я-то еще столько времени в Голландии стыдила себя: Женя, а может, это тебе только кажется, что голландцы расисты и что они дискриминируют? Ведь они же никогда ничего такого ни одному мигранту не говорят… «Предчувствия ее не обманули»…

Мне стало дурно от этих слов. Бедный Сонни! Вот почему я и оставалась с ним так долго, даже когда наши отношения уже зашли в тупик – потому что довериться со своими личными проблемами кому-то из окружающих меня там означало бы подтвердить их предрассудки в отношении всего его народа. Как будто бы люди не могут просто не сойтись характерами, вне зависимости от национальности! Да если бы мне предстояло выбирать между тем же Хенком и Сонни, я бы все равно выбрала последнего!

Оставаться после этого в их компании мне совсем не хотелось. «Ведь ты же знаешь, что мы о них думаем» звучало у меня в ушах. А я вот не думаю так о них – даже после того, что произошло между мною и Сонни! Понятно вам? То, что было между мной и ним – это мое личное дело, в которое я не собираюсь пускать никаких посторонних критиканов с заранее сделанными выводами! Наверно, похожие чувства были у Высоцкого, когда его за границей пытались склонить к публичной критике нашей страны, а он им сказал: «Не лезьте!»…

– Я отойду на секундочку, – сказала я и по стенке, незаметно вышла на улицу. Как я и ожидала, они были уже слишком пьяны, чтобы заметить мой побег.

Этот разговор так меня расстроил, что когда к Темпл Бару подъехал за мной Питер, я все ему рассказала.

– М-да… Скверная история!– согласился он. Было видно, что Питер принял это близко к сердцу, особенно когда я рассказала ему про Лизину болезнь – Слушай, а не могла бы ты написать статью о расизме – для нашего местного новостного листка? Многие люди у нас тут тоже мелют языками в отношении мигрантов, не представляя себе на самом деле, кто вы такие и как вы себя среди нас чувствуете.

– Среди вас-то как раз нормально!– воскликнула я.

– Да, ты, может быть, и нормально, а нигерийцы, например? Ты слышала, как о них многие из наших ирландцев отзываются?

– Слышала… Часто вот так разговоришься, например, с таксистом, начинают тебя спрашивать, откуда ты, а потом говорят тебе, хотя ты их даже не спрашивала: «Мы не против таких вот мигрантов, как Вы! Но все эти черные..» А чем я по сути отличаюсь от них? Кроме цвета кожи? Культура ведь у меня тоже другая, чем у вас…

– Вот, об этом и напиши…

С расизма разговор наш как-то незаметно перешел на положение на Севере – ведь там, по сути дела, тоже царит именно колониальный расизм: вопреки распространенному у нас мнению, это вовсе не религиозный конфликт. Религиозен он только по форме, а по содержанию – колонистам-сеттлерам предоставлено колониальными властями привилегированное положение по сравнению с коренным населением. Политически-социальный спектр Северной Ирландии делится ("справа налево") на лоялистов, юнионистов, националистов и республиканцев. Первые две группы – протестанты по религиозному происхождению, две последние – католические. Юнионисты и националисты – умеренное крыло своих общин, лоялисты и республиканцы – радикальное. Вот тебе и весь сказ.

Ведь не называют же "религиозным" конфликт между евреями и арабами на Ближнем Востоке, хотя они тоже являются представителями разных религий. Российские журналисты, переводящие новости с сайта BBC и называющие ирландских республиканцев “сепаратистами”, кажется, не знают элементарных фактов истории: до начала 20-х годов XX столетия Ирландия всегда была единой территорией. По выражению американского журналиста Джона Конроя, который прожил на Севере долгие – и самые опасные! – годы, “в конце второй мировой войны Британия дала юнионистам гарантию того, что Север останется частью Объединенного Королевства до тех пор, пока этого будет хотеть большинство населения. Это звучит достаточно справедливо – если забыть о том, что британцы начисто игнорировали желения большинства населения Ирландии, создавая это “государство”. Это гарантирует ольстерским юнионистам неограниченную лицензию. У них нет причин для того, чтобы вести переговоры с католиками и чтобы делить с ними власть. У юнионистов есть то, чего они хотят – неважно, как они будут себя вести”. Создавая “Ольстер”, англичане не проводили никаких референдумов среди населения Ирландии о том, хочет оно разделения или нет (так и хочется сказать, видя как Британия требует от далеких от нее стран «свободы и демократии» – «и эти люди еще запрещают мне ковыряться в носу!».) Протестантское “большинство” в Ольстере составляет всего около 20 % населения острова. И эти 20% -или по крайней мере, многие из них! -считают себя “избранными богом детьми Израиля”. С логически вытекающим отсюда отношением ко всем остальным…

– Питер, ваша пресса тут держит такой тон, словно быть марксистом или иметь какие-то связи с марксистами чуть ли не “стыдно”. А грабить веками другие народы, заниматься геноцидом целых континентов – Америки, Африки, Австралии – не стыдно? Хотелось бы посмотреть, что останется от сегодняшнего благосостояния Великобритании, если заставить её выплатить все долги африканцам, которых продавали в рабство “для их собственного блага”, “кровожадным” индейцам, которых уничтожали и сгоняли с земель их предков, чтобы не мешали “благородным саксонским джентльменам” “нести свет и цивилизацию миру”, а проще говоря – набивать свои бездонные карманы! Но нет, попробуйте об этом только заикнуться в сегодняшнем мире «равных возможностей”… В 70-е-80-е годы никого из нас не удивляло, что где-то в далеких странах люди борются за свою свободу и за лучшую жизнь для своих детей. Теперь же нас вдруг почему-то пытаются заверить, что это страшный грех, словно бы мир уже стал таким свободным, что больше бороться не за что и незачем… А ведь если что в действительности что и изменилось в большинстве стран мира за прошедшие 10-15 лет, то только в худшую сторону! И как можно считать “свободным” мир, в котором люди умирают от голода, мир, в котором дети вынуждены работать с 5-6 лет, мир в котором растет число бездомных и беспризорных, мир, в котором люди вынуждены зарабатывать на жизнь продажей своего тела? Довести людей до такой жизни преступлением не считается. Это как бы случайно получается, как стихия – и никто в этом якобы не виноват. А вот бороться с такой жизнью и с теми, кто доводит людей до неё , оказывается, “смертный грех”!

– Женя, ты читала книгу Лиз Кертис о британском расизме? Нет? Обязательно прочитай! Я когда прочитал, долго думал – кого же мне этот расизм так напоминает? А потом вдруг понял – да это же точно знаменитый любимец детей, английский мишка Винни-Пух! Помнишь его попытку надуть пчелок, притворившишь в охоте за медом “тучкой, а не медведем” , которого так хорошо видно всем из-под воздушного шарика? А помнишь его знаменитое “Это, наверно, неправильные пчелы”– после того, как становится ясно, что они не отдадут ему без боя сделанный ими, их же собственный мед. И мед-то у них “неправильный”! Ну, чем. не “цивилизованный” англичанин-колонизатор XVII, XVIII, XIX, XX или даже XXI века, жадными руками тянущийся к чужим богатствам? Во всем у такого “достойного господина” всегда будут виноваты защищающие свой мед пчелы, – в том числе, и ирландские, и зимбабвийские. Ну да, а потом конечно, пчелы – террористы, обидели бедного мишку…Ведь, по его логике, “для чего на свете пчелы? Для того, чтобы делать мед. А для чего на свете мед? Для того, чтобы я его ел”… Эх, Женя! У нас такая маленькая страна; по идее, они давно бы могли нас задавить, но мы не сдаемся. Нам бы такие джунгли, как у колумбийских товарищей – мы бы им показали! А в наших условиях, к сожалению, многое очень трудно. И все-таки есть у нас на Севере кусочек земли, куда бриты не суются: Южный Арма. При случае съезди туда, посмотри. Это тебе на многое откроет глаза…

Как я жалела, что к этому времени мы уже подъехали к его дому!…

– Пойдешь со мной в субботу на собрание наших активистов? – спросил Питер, – Мы будем обсуждать, как готовиться к выборам.

Конечно, я с радостью согласилась!

… В пятницу мне предстояло еще одно приятное событие – в Дублин приезжала с концертом бывшая солистка «Бони М» Лиз Митчелл. Я даже удивилась, что билеты на этот концерт можно было свободно купить – по старой нашей советской привычке, купила два и стала искать, кого бы позвать с собой. Выбор мой пал на итальянку Адриану. Конечно, «Бони М» не были для нее тем, чем они были для меня, но она по крайней мере, знала, кто они такие!

…Мне было трудно поверить в происходящее даже уже когда Лиз начала петь. А когда она начала приглашать зрителей потанцевать с ней на сцене – я, застенчивая я, которая не ходила на дискотеки и танцы и вообще всю свою жизнь ненавидела быть в центре внимания – вдруг почувствовала, что если я этого сейчас не сделаю, то буду потом жалеть всю жизнь. И не чувствуя под собой ног, поспешила к сцене…

На сцене оказалось не так уж и страшно. Главное чтобы меня петь не заставляли! Ко мне тут же подскочил партнер Лиз по группе, занявший у нее место Бобби. Кажется, его звали Тони. Конечно, до Бобби ему было далеко, но в зале и на сцене была такая замечательная атмосфера– зал хором пел!-, что я совсем расслабилась. Он закружил меня в чем-то латиноамериканском вроде меренге – и сам удивился, что у меня, оказывается, получается! Хо, знай наших! Танцуя, пока Лиз пела, мы разговорились.

– А у тебя хорошо получается!– сказал Тони. – Ты ирландка?

– Нет, я русская.

– Ох! – воскликнул он, – Как же это я сразу не угадал? Ну конечно! У вас же самые красивые женщины!

И тут же добавил по-русски с сильным акцентом:

– Я тебя лублю. Выходи за менья замуж!

Каким только гадостям не научат человека в современной Москве! От его коллег по группе пахло пивом: выпили по кружке «Гиннесса» перед концертом. Одна из них успела похвалить мой наряд. Вы заметили, что ни одна женщина никогда не скажет другой «ты хорошо выглядишь»– всегда только «у тебя красивое платье»?…

Лиз тем временем кончила петь, и я подошла к ней. Мне хотелось хоть парой слов сказать ей, как много они для меня значили. Узнав, что я родом из СССР, Лиз показательно растрогалась – и начала рассказывать залу об их знаменитой поездке к нам в 1978 году и о том, что их пригласил лично Брежнев. Она произнесла это с гордостью. А потом поцеловала меня в нос – у нее оказались такие крупные губы, что я даже немного испугалась.

Я была на седьмом небе. Вот и еще одна моя мечта сбылась! А бедная Адриана в это время страдала где-то в конце зала – ее, как потом оказалось, замучила мигрень…

****

…В те выходные я не поехала на Север – из-за собрания, на которое взял меня с собой Питер. Впервые я увидела перед собой многих из тех, чьи лица видела до этого только по телевизору и на предвыборных плакатах, расклеянных по городу. Одним из таких лиц был похожий на цыгана веселый бородач по имени Кахал– настолько популярный у себя в районе не севере города благодаря своей борьбе с наркоторговцами, что его там чуть ли не на руках носили.

Семинар по тому, как надо вести избирательную кампанию, вела американская профессиональная консультантка. Меня это насторожило, но я подумала и решила не предавать этому значения.

– Необходимо построить мосты к избирателям в предвыборный период… – вещала она.

– Вообще-то я больше специалист по тому, как мосты взрывать…. – задумчиво сказал Кахал под общий хохот.

Был и еще один очень самобытный человек, с которым я там познакомилась. Фермер Фрэнк Хиггинс.

Фрэнк – ирландский самородок. Спустя уже много времени после того собрания если у меня дома звонил телефон, и я держала трубку около уха более 15 минут, успевая только изредка вставить “угу” и ”ага”, моя мама обычно начинала нервно ходить вокруг меня кругами, по нарастающей громкости бубня под нос:

– Кто же это по стольку висит на телефоне? Конечно же, это опять этот старый козел Фрэнк!

Я сочувствовала её раздражению, но мне не по силам было ей объяснить, что я не могла вот так просто повесить трубку. Фрэнк обидится. Он как большой ребёнок. Мне приходилось нежно намекать ему, что у меня на кухне подгорает ужин, что у моего телефона садится батарейка, что Лиза бросает на меня сверху стулья в пролет лестницы, что ко мне в дверь постучался один пожилой член Североирландской Ассамблеи (что однажды, к сожалению, оказалось правдой!)…

Обычно намеки доходят до него только минут через 10; он начинает извиняться за то, что так долго дежит меня “на связи”, прощается со мной раз 20, а потом вдруг спохватывается и восклицает, подобно герою Шолом Алейхема “Главное забыл!”-

– Wait till I’ll tell you …

И беседа разгорается с новой силой, а моя мама зеленеет от злости и убегает в ванную, чтобы избежать искушения запустить в меня чем– нибудь…

Все это ещё можно пережить. Самое противное – когда он звонит тебе на мобильник, ибо последний буквально раскаляется в твоих руках до такой степени, что обжигает тебе руки и уши. А батарейка, не выдержав мощного наплыва слов из “Кьявана” (так именует он с местным акцентом свой родной Каван), тут же начинает попискивать, предупреждая тебя о скором прерыве связи…

… Познакомились мы с Фрэнком на том самом партийном собрании, где оба оказались в одной и той же рабочей группе. Я ещё приходила в себя после первого в жизни лицезрения Лидера без очков (ничего общего с тем, кого мы привыкли выйдеть по телевизору), когда ко мне подошёл не по-ирландски высокий мужчина, хромавший на одну ногу (когда встречаешь хромающего республиканца, сразу же автоматически думаешь :“Бандитская пуля!”), немножко лопоухий, с лицом, которое вполне позволяло бы ему сойти за русского. Даже не просто за русского, а за нашего соседа напротив, дядю Ивана, который долгое время обвинял моего дедушку в том, что тот звезданул его лопатой по спине!

От него за версту веяло фермерством, да и одет он был, так, как одеваются галантные ирландские сельские жители средних лет: донегальский свитер с вырезом латинской буквой “V” под донегальским же пиджаком и кепочка. И любопытство у него было здоровое, сельское: он сразу увидел, что я не местная, и подошёл полюбопытствовать, кто я такая .

Узнав, что я русская, он всплеснул руками от изумления – и больше уже не отходил от меня весь вечер. Фрэнк, как он представился мне, сразу же сразил меня наповал вопросами… о строительстве Магнитогорска, о котором он когда-то читал, и которое совершенно потрясло в юности его воображение. Ну, а когда я завела речь – честно говоря, чтобы от него отделаться, напугав его своей “экзотичностью”! – о том, как моя мама опасалась когда-то, что я уеду не в зеленую Ирландию, а в горячую пустынную республику Чад, он, к моему великому удивлению, завел речь о гражданской войне в Чаде в 80-е годы со знанием таких деталей и имен, что я была покорена. Откуда это простому фермеру из графства Каван знать биографию Хиссена Хабре?!

После нашей долгой интеллектуальной беседы он посмотрел на меня с сочувствием и выразил словами именно то, что я уже начала в этой стране чувствовать:

– Бедняга! Ваши таланты здесь пропадают. Они же все (он кивнул на толпу своих бравых товарищей) понятия не имеют, где находится Чад !

Надо сказать, что он был прав. Кроме Ирландии, страны Басков да Южной Африки они действительно мало что знают.

На прощание Фрэнк сунул мне бумажку со своим телефоном и взял мой номер. Конечно же, я звонить ему не собиралась. А всего через 3 часа после того, как мы расстались, у меня зазвонил телефон, и радостный голос с кьяванским акцентом сообщил мне:

– Я нашёл на карте город, из которого Вы родом!

Одним словом, Фрэнк – чудак. Из таких шукшинских “чудиков”, без которых скучно было бы жить. Только ирландский вариант. Я долгое время избегала его, “накушавшись “ ирландских чудачеств, а он продолжал бесплодно мне названивать. И, пожалуй, я так и не открыла бы для себя, что чудак-то он совсем безобидный, если бы не одно “Ч П” в моей жизни.

Меня уволили (об этом я еще расскажу). Причем не сказали, за что. А я, в свою очередь, не могла рассказать об этом маме – она меня заклевала бы. Мне нужно было с кем-то поговорить, – нужно до такой степени, что я чувствовала, как задыхаюсь. А звонить было некому – я уже переговорила со всеми, с кем могла, а многих просто не было дома…. И вот тогда я наткнулась в своей записной книжке на имя Фрэнка….

Он, казалось, ничуть не удивился моему звонку и с удовольствием выслушал все мои печали и заботы.

– А я недавно отправил Вам письмо, – заявил он мне .-Вы его получили?

Никаких писем я не получала. Более того, у него же не было моего адреса! Начав осторожные расспросы, я выяснила, что он послал мне какой-то смутно-пламенный революционный памфлет, в котором именовал меня товарищем по борьбе, на тот адрес, что значился на печати на конверте, в котором я послала ему какую-то книжку о России. Я вспомнила своё то давнее послание – и внутренне разразилась нервным смехом: стоит ли ещё после этого задаваться вопросом, почему меня уволили? Конечно же, благородный “солдат революции” послал своё злополучное признание в революционных чувствах на мой рабочий адрес!

Плакать, несмотря на всю плачевность ситуации, не хотелось, – настолько это было комично. Конечно же, это письмо мне никто не отдал! Но беседа про Чад, Магнитогорск и сельскую Ирландию придала мне столько энергии, что я собралась с духом и уже через неделю нашла себе другую работу.

А с Фрэнком мы стали настоящими друзьями. Я подозревала, что он питает ко мне чувства более, чем. дружеские, но надо отдать ему должное, – в отличие от многих его товарищей, которые даже намного старше его, он никогда не выражал их словами или, боже упаси, действиями!

– I think the world of you ! – было самое сильное выражение его чувств.

Иногда я находила у себя на дверной ручке моего северного дома пакет с кульком конфет и записочкой, что он “случайно проезжал мимо”, по дороге на могилу одного из ирландских патриотов в Даунпатрик (от Кавана до Дауна– добрых два часа езды!) Иногда он страстно говорил мне, что я – точно такая же, каким он был в мои годы, и что я слишком поздно родилась: нам обоим надо было родиться если не до 1798 года, то уж, по крайней мере, до 1916…

1798 год – любимая “волынка” Фрэнка. Если вам не нравится предмет вашего разговора, достаточно сказать одну только фразу о восстании 1798 года – и в ответ вы услышите такую пламенную речь длительностью в 2-3 часа, что можно спокойно отключиться и думать о своем. Чем дальше, тем больше я поражалась его поистине энциклопедическим познаниям. При всем при этом он оставался “человеком земли” – поразительно было смотреть на него, как он успевает все: бежит по дороге с железной решеткой на голове, чтобы поскорее перекрыть путь на соседнее поле своим коровам, тут же прыгает в машину и несется на собрание Шинн Фейн, оттуда – в Дублин в госархив (выискивать документы о своем любимом восстании или же о местной истории графства Каван в прошлом веке), оттуда – ремонтировать шиннфейновский офис у себя на месте (практически он единственный, кто все там восстановил и отделал своими руками!), оттуда – на рынок продавать одну из своих коров…

Глядя на чудачества Фрэнка, я думала, что он старый холостяк (какая нормальная женщина потерпит такой образ жизни?). Оказалось, что и не потерпела… Фрэнк долго жил в Англии, как многие молодые ирландцы в 70-е годы, когда дома совсем не было работы; работал на стройках (по его словам, все английские дороги и туннели построены парнями из Донегала) и шофером…Женился поздно, на англичанке, у которой было романтическое видение ирландского республиканизма. Увы, при столкновению с суровой ирландской реальностью жизни на заброшенный ферме лондонская дамочка быстро взвыла. Успев родить за 5 лет 4 детей (старшую дочку они звали Элеонора – в честь дочери Маркса!) , она подхватила их всех и увезла с собой в Англию.. Фрэнк очень переживал из-за этого, но не подавал виду. Он никогда ни слова плохого не говорил о своей жене. Только вспоминал о том, как при ссорах он громко говорил ей: