Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 129 (всего у книги 130 страниц)

– Ну как там, принца Вильяма на борту не видно? А может, он, бедняжка, слег от морской болезни? – иронизировала я потихоньку, пока они осматривали «Эсперансу»: дело было в штормовую погоду, и сами «Джоны Були», видно, не могли дождаться, когда же им можно будет вернуться в свои теплые каюты.

Что ж, нам это было только на руку…

От товарища Орландо я поняла, что Ойшин намеревается вернуться в Ирландию. Меня это не удивило; скорее удивило бы, если бы он собирался куда-то еще. Зато Ойшина очень удивило, когда он узнал – от того же товарища Орландо!– куда направляюсь я.

– Так ты это всерьез!– воскликнул он.

– Конечно, всерьез. А ты как думал?

– Ты все еще собираешься замуж за своего корейца?

Если честно, то мне больно было об этом даже думать. А уж чтобы обсуждать подобные вещи с Ойшином…

– Ойшин, слушай, не надо об этом, а? Хватит уже и того, что произошло…

– А я-то думал… Чего тебе в Ирландии не хватает?

– Ойшин, прежде всего, мои дети в Корее, и я…

– Ну, так заберешь их оттуда – и приезжайте ко мне в Дублин!

Он даже не мог себе и представить, какую тоску нагоняло на меня мысленное сравнение Дублина с Пхеньяном…

Больше о Корее мы с Ойшином не говорили. Но взять и вот так просто забыть Ри Рана я не смогла бы – даже если бы я того захотела. Даже в том случае, если он теперь и не захочет со мной разговаривать… Мысленно я готовила себя именно к такому финалу.

Это в сказках все кончается тем, что «стали они жить-поживать и добра наживать». Но жизнь – не сказка. И только Ри Ран помог мне наконец поверить, что мы рождены, чтоб сказку сделать былью…

…– Совьетика, – сказал мне как-то утром в кают-компании товарищ Орландо, и я заметила вдруг, каким серьезным было его осунувшееся лицо. – Обстоятельства изменились. На сегодняшний день они складываются так, что тебе, скорее всего, придется взять своего ирландского товарища с собой.

– Что случилось? – а что случилось что-то серьезное, я поняла сразу.

– Им стало известно, кто он такой… В Ирландию ему теперь возвращаться нельзя. Мы скоро подходим к острову Тристан-Да-Кунья– слышала про такой?

– Слышала; правда, мало. Помню только что там находится самое удаленное от других населенных пунктов постоянное поселение в мире. Так?

– Смотри-ка, что ты знаешь!…. Называется оно, в вольном переводе, Эдинбург-на-Семи Морях. Официально это британская территория, и хотя Британия далеко, нам надо будет смотреть в оба. Заправимся там водой, продуктами. Мы совершаем кругосветное путешествие, запомнила? Там мы пробудем недолго. Максимум день. На следующее утро я отвезу вас на один из необитаемых островков поблизости и высажу вас там. Не бойся, долго ждать не придется. Если все будет как надо, через полдня вас подберет корейский сухогруз, который сейчас как раз находится неподалеку.

– А если не будет как надо?

– Тогда пересидите на острове ночь, а утром мы еще раз пройдем мимо него и заберем вас с собой. И тогда уже будем думать, что делать дальше. Что ты по этому поводу думаешь, Совьетика?

– Вообще-то меня Женя зовут, – решила наконец представиться ему я. – Вы знаете, может быть, я не права, но я думаю, что не надо сейчас говорить ему об этом. Иначе он может… Я не знаю что, но если он узнает, что вместо Ирландии он едет в Корею.. Да, обманывать нехорошо. Но если от этого зависит его жизнь? Понимаете, он уже был в заключении, и так долго, что… Одним словом, я больше не допущу, чтобы его еще раз…

Я не могла говорить дальше. Товарищ Орландо мягко обнял меня за плечи.

– Ну-ну, не надо так… Я сам сидел в Ла Пикоте и знаю не понаслышке, что такое тюрьма. Это хорошо, что ты так заботишься о товарище. Пожалуй, ты права. Речь ведь идет не только о нем одном и о том, чего ему хочется, но и о безопасности других людей. Отвезем его пока в Корею, а там видно будет. У шиннфейновцев большие связи в Америке. Может, договорятся, чтобы его не трогали, и он сможет вернуться. А может, ему самому так понравится в Корее, что…

Мне не хотелось рассказывать товарищу Орландо, в какой сложный клубок человеческих отношений запутались наши жизни, и я кивнула.

– Да, там будет видно. Главное – чтобы он не попал к ним в руки!

… Наверняка в другое время я облазила бы Эдинбург-на-Семи-Морях вплоть до самых укромных его уголков – до чего же интересно оказаться в таком месте, где практически не ступает нога туристов! Но сейчас мне было не до того. И я осталась на весь день на «Эсперансе»…. Да, наверно, я больше никогда в своей жизни не попаду на эти острова. Но разве это сейчас главное?

Отсюда 2000 км до острова святой Елены и 2800– до Мыса Доброй Надежды. А сколько осталось до нашей надежды нам?…

… На следующий день «Эсперанса» высадила нас на небольшом необитаемом островке, называвшемся весьма подходяще – Неприступный. Нам пришлось добираться туда в шлюпке – в бухту Блэндон Холл Бэй, где стояла единственная на Неприступном покосившаяся от ветра хижина. За больше чем 100 лет здесь останавливались лишь около 30 раз: ученые – в основном орнитологи и ботаники, Погода здесь была, мягко говоря, прохладная. Дул сильный ветер. Остров зарос высокой травой, на нем проживали мириады птиц. И множество симпатичных пингвинов.

По правилам, действующим на островах Тристан-Да-Кунья, нам полагалось взять с собой местного гида и привезти его потом домой до наступления темноты, но естественно, мы не могли в нашем случае действовать по правилам. И потому «Эсперанса» не взяла прямой курс на Неприступный, а направилась из Эдинбурга совсем в другую сторону. Почти полдня мы провели в этом своем обводном маневре. Товарищ Орландо, очаровавший островитян своим остроумием, разговорчивостью и щедростью, успел также выяснить у них, что других туристов на архипелаге в эти дни не было и пока не ожидалось.

Воды вокруг Неприступного на 22 км являются заповедными, а это значит, что корейский корабль не мог подойти к нему достаточно близко.

– М-да, ну вы и придумали местечко для пересадки!– ворчал Ойшин, который знал уже теперь, что мы пересаживаемся, но не знал еще пока, насколько вынужденно измененными оказались первоначальные наши планы. – Ничего потруднее нельзя было найти? Как они нас увидят, как мы доберемся до их корабля? 22 км – это не шутка! А если нас раньше обнаружит местный патруль? Какие сказки должны мы будем для него придумывать?

Товарищ Орландо успел рассказать нам, что вокруг Неприступного время от времени ведет наблюдение рыбацкий патруль с Тристана-да– Куньи, имеющий право арестовывать вторгшихся на этот заповедный остров без разрешения.

– Не обнаружит!– уверенно сказал товарищ Орландо. – Этот патруль состоит всего лишь из пары ученых, а мы с ними вчера ой как хорошо отметили наше знакомство… Им еще дня два теперь не захочется ничего патрулировать!

Все-то он предусмотрел… Каково будет нам без него?

– И потом, вы же не будете вредить местной флоре и фауне. Вы даже траву топтать не будете. Вы тихо просидите остаток дня в хижине. Завтра на рассвете я еще раз пройду мимо острова. Если вас к тому времени не заберут те, кого мы ждем, то вернетесь на «Эсперансу», и мы вместе двинемся до Индийского океана. Вопросы есть?

– А они знают, где нас надо искать? – спросила я. – Или нам надо будет время от времени искать их на горизонте и махать им руками, как потерпевшие кораблекрушение?

Крупные формы – повести – рома– Они знают все, что им нужно знать,? c уважением в голосе сказал товарищ Орландо,– Так что сидите себе в хижине и не высовывайтесь!

– Да ты только посмотри на эти скалы, Орландо! Тут не то, что корабль, а сам черт себе голову сломит!– воскликнул Ойшин.

Он был прав. «Остров окружён скалами со всех сторон, и приставать к нему очень сложно. Даже в хорошую погоду высадка весьма рискованна.» – вспомнила я вычитанное о нем накануне. Но Ойшин не знает, на что способны корейцы. Это ведь они, корейские моряки, единственными из всех моряков мира, не побоялись вступить в бой с сомалийскими пиратами – и победили их!

– Не знаю я, что вам сказать на прощание, – сказал товарищ Орландо, когда пришла пора ему уезжать.– Хочется сказать что-нибудь важное, весомое, хочется выразить , до какой степени мы вам благодарны, а слова путаются на языке… Давайте не будем прощаться, а? И вовсе не по-английски, а просто потому, что мы еще обязательно встретимся. Давайте лучше посидим на дорожку, как это делают у вас, у русских.

Мы присели – на чем попало, распугав ненароком стаю пингвинов.

Ойшин с любопытством наблюдал за нашей русской традицией, но от комментариев воздержался.

После этого мы проводили товарища Орландо до шлюпки. Вскоре он исчез в морской дали…

Ойшин в тот день оказался неразговорчивым, и я, зная тяготящие его настроения, и не пыталась его разговорить. Он забился в угол в хижине, свернулся в клубок и пытался сидя заснуть. В хижине у нас был небольшой фонарик на батарейках, запакованный холодный ужин на двоих и 2 спальных мешка – на всякий случай.

Вечер наступил быстрее, чем мы думали. Мы слышали, как кричат над хижиной возвращающиеся в свои гнезда на ночь птицы. Иногда снаружи раздавались мелкие быстрые шажки: это пробегали пингвины. До этого я видела их только в зоопарке…

Быстро начало холодать, и вскоре у меня уже зуб на зуб не попадал, несмотря на два подаренных товарищем Орландо флисовых свитера: нелегко было привыкнуть к ночному холоду после жаркого Кюрасао.

Когда сгустилась темнота, птицы замолкли, а я зажгла фонарик. Ойшин по-прежнему молчал и время от времени устало закрывал глаза. Но спальными мешками мы так и не воспользовались: в таком напряжении мы оба были.

Ночь казалась бесконечной. В определенный момент я не выдержала, приоткрыла дверь. И ахнула. Остров был окутан густым туманом! Ну, теперь сюда точно ни одна живая душа не доберется…

Я приуныла и долго молча вглядывалась в кисельную густую мглу. Где-то там, за тысячи километров отсюда шла борьба. Борьба за будущее человечества. А здесь казалось, что весь мир населяют только пингвины и птицы. Ну, и еще редкие тюлени…

Но я ошиблась. В 2 часа ночи раздался легкий рокот мотора, и в бухте возникла как призрак небольшая моторная лодка. Может быть, патруль с Тристана-да-Куньи? Проспались?

Я бесшумно притворила дверь и поспешила выключить наш фонарик. Ойшин спал – сидя, как был, и даже не слышал, что я вернулась.

Звук мотора затих, а еще минут через двадцать раздался тихий стук в дверь нашей хижины.Спартаковский стук! «Так, так, только так побеждает наш «Спартак»! Откуда его здесь знают?

Я не отзывалась.

– Ан-ньонь хасимникка ?. Хамке капсида ! Ббалли !

Это были такие знакомые, хотя и все еще непонятные, но ставшие мне такими родными звуки корейского языка!

– Пангапсымнида!– всплыло у меня каким-то магическим образом в памяти, – Маннасо камса хамнида ! Добро пожаловать! Спасибо, что пришли!

В дверь вошли два корейца в матросской форме – невысокие, худенькие, но так и излучающие силу духа, уверенность и бодрость. И когда я увидела их, я не удержалась и воскликнула вслух по-русски:

– Наши!

Потому что именно нашими были они для меня, неважно на каком языке они говорили. Я почувствовала себя так, словно мне перезарядили батарейки. Захотелось карабкаться по скалам, как это умеют только они, корейцы. Захотелось петь и плясать. Захотелось работать в поле. Захотелось жить. Даже Неприступный теперь уже не казался больше таким неприступным. Рядом с корейскими товарищами я не боялась ни туманов, ни коварных морских течений, ни мели, ни подводных скал. С ними я была готова в путь хоть на край света.

А проснувшийся Ойшин, увидев мое сияющее лицо и незнакомых ему азиатских моряков, помрачнел и после этого не промолвил уже ни слова. Все 22 километра в моторке до корейского сухогруза он молчал, зябко кутаясь в черную кожаную куртку – прощальный подарок товарища Орландо.

Он даже не спросил меня, почему нас подобрали на Неприступном именно корейцы. Для него был достаточен сам факт, что это были они. Он не знал, как звучит корейский язык, и вообще ничего не знал о Корее, но сразу шестым чувством понял, что это не мог быть никто другой.

****

…– Ты бросишь меня. Женя, я знаю. Твой кореец…

– Ойшин, перестань, бога ради!

– А если у нас будет ребенок? Тогда он не станет жениться на тебе…

– Ойшин!

– Ты не хочешь моего ребенка?

– Ойшин!!

– Так хочешь все-таки или нет?

– Детей нельзя заводить просто для того, чтобы кого-то от меня отпугнуть, понимаешь? Дети – это не игрушка!

– Ты боишься, как твои дети ко мне отнесутся?

– Нет, скорее я боюсь, как ты отнесешься к ним. Ты же не привык к детям?

– Почему не привык, у меня куча племянников!

Знаю я, какие у тебя племяннички, подумала я. И следующий твой вопрос тоже знаю.

– Ты его любишь?

Ну вот, пожалуйста. Я же говорила…

– Что я должна на это ответить, по-твоему?

– Если да, то зачем тебе я? А если нет, тогда зачем мы туда едем?

– А куда ты прикажешь нам ехать? Я же объяснила тебе, что в Ирландию тебе пока нельзя. Потерпи, это не навсегда. Твои товарищи за тебя там хлопочут. Ты что, сильно захотел на Гуантанамо Бэй? И потом, в Корее мои дети, если ты помнишь.

– И все?

– А тебе этого не достаточно? Хорошо, это прекрасная страна, и она мне очень по сердцу. Я давно уже решила, что буду там жить – до того, как я узнала про твои ко мне чувства и до того, как мы были вынуждены взорвать эту треклятую базу! Я же не знала, что ты меня, оказывается, любишь! И когда я корейца встретила, я этого тоже не знала!

Вот уже неделю мы обитали на борту корейского сухогруза, и общаться с Ойшином мне становилось все труднее.

Я чувствовала себя как дома среди этих людей, хотя и не понимала их языка. Мы могли говорить с ними даже без слов. Но кроме того, на корабле оказалась Алина – судовой врач. Москвичка и жена гражднина КНДР. Полный антипод Зины К. И знакомство с нею было совершеннпо новой для меня страницей в истории моих отношений с соотечественниками за рубежом. Я встретила в ней единомышленника.

Тот факт, что это была совсем еще молодая женщина– другого поколения, чем я, заставшая СССР только ребенком, – но она совершенно сознательно разделяла мои на него взгляды, вдохновлял меня. Нет, будет еще и на нашей улице праздник – с такой молодежью! И неважно, скольких молодых людей буржуазным манипуляторам удалось пока оболванить словно друзей Незнайки на Дурацком острове. Ведь воюют не числом, а уменьем!

Мы почти все время проводили вместе. Она рассказывала мне много нового для меня о Корее: ведь все-таки она ее знала лучше, чем я. А я ей – обо всем, что мне довелось пережить в мире капитала. Только об одной вещи не стала я рассказывать Алине – о своих отношениях с Ри Раном. И о том, какую роль сыграл в свое время в моей жизни Ойшин…

А Ойшин почти не выходил из каюты. Оглушенный незнакомыми ему языками, запахами, вкусами, порядками и атмосферой в целом, он только отворачивался к стенке, когда я стучалась и заходила к нему. Когда мы встречались в кают-компании за завтраком или обедом, он почти ничего не ел, вяло ковыряясь в тарелке с рисом. Он худел не по дням, а по часам. И оживлялся только при виде корейских матросов. Но это было не радостное оживление: он разглядывал их таким пытливым взглядом, словно в каждом из них подозревал, что это и есть мой избранник.

Я могла понять его чувства, но должен был понять и он – что пока это был единственный шанс для него сохранить свою свободу.

Про себя я почти смирилась с неизбежностью того, что Ри Ран потерян для меня навсегда: разве не убежал через перевал от ревности его тезка из традиционной песни, даже не разобрвшись толком, в чем было дело? И что остаток жизни я проведу, ухаживая за Ойшином – как за близким, родным человеком. Для этого вовсе не обязательно было любить его, как я люблю Ри Рана. Достаточно было того, что я дорожу моей дружбой с ним.

В один прекрасный день молчание Ойшина стало невыносимым. Но, видимо, настолько же невыносимым оно стало и для него самого. Тогда и произошел между нами приведенный мной выше разговор… И я не выдержала и сказала ему все,что думаю.

– Ойшин, родной, тебе надо лечиться, и в этом нет ничего постыдного. Пусть стыдятся те, кто над тобой издевался. Мерзавцы! Мы найдем тебе хорошее лечение, все будет в порядке, вот увидишь! Поедем, поедем со мной. Ну пожалуйста! Я жить не смогу, если ты сейчас, вот в таком состоянии, куда-то уедешь, и с тобой что-то случится. Понимаешь ты это или нет, дубина ты стоеросовая?

На помощь мне пришла Алина. Она выдала Ойшину успокоительного из судовой аптечки. Вот они, преимущества социализма: вы думаете, на всех капиталистических судах есть свой врач? Как бы не так! А сколькие из нас, сухопутных крыс, когда-нибудь задумываются о том, что такое вообще заболеть в плавании?!

Ойшин долго отнекивался, но в конце концов мы на пару смогли уговорить его это лекарство принять.

– Это не какая-нибудь ваша западная химия, – увещевала его Алина, – Это все на природных ингредиентах, на естественных.

Хотя, мне кажется, всего природного и естественного люди в тех странах боятся еще даже больше. Но Ойшин, надо отдать ему должное, оказался достаточно храбрым и после регулярного приема Алининого лекарства постепенно стал заметно уравновешеннее. Теперь уже он участвовал в наших с ней беседах, здоровался с членами команды и даже начал есть рис и -зажмурившись!– кимчхи.

Мы говорили с ним о Корее, о социализме, и я пыталась поделиться с ним оптимизмом, который переполнял саму меня теперь, несмотря даже на почти траурные мысли о Ри Ране.

– Подумай только! Ведь ты же всю свою жизнь провел в борьбе именно за жизнь такую. Чтобы не было второсортных граждан, чтобы нация была едина, чтобы не было голодных, бездомных, не знающих, как заплатить за лечение. Чтобы образование было доступно всем, а не только тем, кто в состоянии нанять детям репетиторов. Чтобы у всех была работа. Неужели тебя не тянет самому увидеть, как все это бывает наяву? Самому попробовать жить такой жизнью?

– Хочется, – нерешительно говорил Ойшин, – Но…

И он повторял все самые дикие и нелепые вымыслы о КНДР буржуазной прессы. А я чувствовала себя сказочным Иванушкой, борящимся с трехглавым Змеем Горынычем: как только я отрубаю ему голову и начинаю его одолевать, у него тут же вырастает новая.

Аргументы на Ойшина не действовали: буржуазная пропаганда, впитанная им с детства вместе с воздухом, чуть ли не вместе с материнским молоком, вкралась в его мозг на уровне подсознания. И это было тем удивительнее, что передо мной был настоящий борец за независимость своей страны и боец-интернационалист, той же породы, что те, кто воевал в 30-е годы в Испании. Человек, знающий, казалось бы, цену буржуазным СМИ и знающий о прогрессивности лучших друзей КНДР – таких, как Куба. Но, видимо, нелегко быть совершенно свободным от дурмана бульварных газетенок тому, у кого из рук вон плохое образование. Потому только, что в своей стране он всю жизнь был гражданином второго сорта…

И как в сказке, мне нужно было найти и отрубить Змею Горынычу буржуазных манипуляций его огненный палец, после чего отрубить ему головы уже не представляло бы собой никакого труда. А сделать это можно было одним– единственным способом: Ойшин должен был увидеть социализм своими глазами. Ведь не зря гласит народная мудрость, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Но до Кореи было еще далеко. Я не выверяла по карте наш маршут, но другие соц. страны определенно не лежали на нашем пути, да мы и не собирались с ходить на берег. Нам в тот момент было не до красот иноземных земель… Знаю только, что к причалам сухогруз подходил редко, предпочитая подолгу стоять на рейде.

И тогда я взяла Ойшина с собой – на вечер, устроенный корейскими моряками на корабле в честь дня рождения одного из них. Не может быть, чтобы он не почувствовал красоту их человеческих отношений и приобщенности всех без исключения этих людей к культуре – настоящей культуре, не жвачной! Хотя… Вот Киран же так и не смог этого понять…

Ойшин заметно нервничал, когда мы оказались в этой веселой, шумной компании. Но по мере того, как вечер продолжался, я видела, как меняется его выразительное лицо. Как нервозность сменяется интересом, потом удивлением, а вскоре – и восхищением.

– Я не ожидал, что они вообще могут быть веселыми, – говорил он мне потом с удивлением. – Я думал, что они как роботы, выполняющие приказы, понимаешь?

Я только засмеялась ему в ответ. То ли еще будет, ой-ой-ой!

Моряки пели, танцевали, декламировали поэмы на родном языке (естественно, не заглядывая в книжку!), устраивали спортивные эстафеты…. Делали они все это непринужденно, естественно, совершенно очевидно, что не из-под палки, а с большим удовольствием. Практически каждый из них умел играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. Капитан и старпом принимали участие во всем этом наравне с рядовыми матросами, и между ними не чувствовалось никакой непреодолимой социальной дистанции – только уважение к старшим товарищам со стороны младших по рангу и возрасту и доброе, отеческое отношение старших к младшим.

Ойшин не понимал языка, как и я, но он почувствовал, что то, что он видит здесь, что разворачивается на его глазах – это совершенно для него новые, незнакомые ему, удивительные человеческие отношения и совершенно другое отношение к жизни, чем там, где родился и вырос он сам. Будучи тем, кем он был, Ойшин умел, конечно, ценить товарищество, но здесь оно было совершенно нового качества. Сконцентрированное по сравнению с капиталистической разбавленностью из серии «дружба дружбой, а табачок врозь». Здесь ничего не было врозь. И это было для этих людей естественным как воздух.

Когда мы возвращались к себе, и я была так счастлива тем, что Ойшин, кажется, все это понял и оценил, сам Ойшин был глубоко взволнован. А потом уже у двери своей каюты неожиданно бросил мне:

– Теперь я понимаю, почему ты его полюбила… Почему я только не кореец!

И он вдруг рывком выдернул из кармана какую-то бумажку.

– Женя, я негодяй. Теперь ты меня возненавидишь. Сирше отдала мне это еще сто лет назад, а я решил тебе не отдавать…

Ойшин сунул бумажку мне в руки. Это было письмо от Ри Рана.

… Не могу сказать, что я после этого его возненавидела. Да, мне стало очень больно. Но к Ойшину я испытывала после этого только жалость. С учетом всего того,что я знала теперь о его нелегкой судьбе.

Прежде чем открыть конверт (Ойшин, естественно, не читал письмо: оно было на русском языке, но он угадал по почерку, что написано оно было мужчиной), я как следует выревелась – так, чтобы никто не видел. А когда открыла его, то оказалось, что чернила размокли и расползлись: оставалось только подозревать, что Ойшин держал письмо в своем кармане все эти месяцы, включая наше с ним ныряние в Карибское море с вертолета. Единственным, что мне удалось прочитать, были две первые строчки:

«Женя, моя кровиночка! Снег и шторма скоро уступят место новой весне и лету, которые вернут все к жизни…»

Если бы это действительно было так!!

Внизу я сумела разобрать: «Горячий привет тебе из Пхеньяна.. Такой горячий, что боюсь тебя даже обжечь..»

После этого я проплакала уже всю ночь.

****

Чем ближе мы подходили к Корее, тем больше Ойшин нервничал. Он совершенно перестал спать. Мы с Алиной хором успокаивали его, а я ни словом не заикнулась о том, что было у меня на душе с тех пор, как он признался мне в похищении того письма. Но Ойшин упорно бродил часами ночью по палубе, пока Алина не выписала ему снотворного.

А потом, в один прекрасный погожий день, когда я уже думала, что все образуется, произошла беда. Ночью Ойшин вломился в медчасть (двери здесь запирать на замок не привыкли: не было нужды, это вам не Европа) и почти опустошил корабельную аптечку… Рано утром его нашел лежащим в дальнем углу палубы корейский матрос и поднял тревогу.

Ойшину очень повезло. Повезло, что корейцы регулярно обходят весь свой корабль.Если бы он пролежал так еще хотя бы час, то его сегодня не было бы с нами. Алина вернула его буквально с того света.

После этого я уже не отходила от него весь остаток нашего плавания, ни днем, ни ночью. Дни и ночи слились в одну сплошную, непрерывную вахту. Иногда Алина буквально силком заставляла меня уйти к себе и поспать. Ухаживать за Лизой было, если честно, легче, чем за Ойшином. Но я не собиралась сдаваться. Он еще не знает, что такое русские женщины! И не таких поднимали на ноги.

Корейские моряки сочувствовали мне. Уж не знаю, что они о нас знали, но то один, то другой регулярно приносили мне что-нибудь вкусное, а говорящий по-русски старпом Пак Ин Мо даже раздобыл для меня где-то «Как закалялась сталь». На русском языке!

Через две недели Алина сообщила нам, что до Кореи осталось три дня пути….

****

Стояло начало апреля.

Свежим весенним вечером наш корабль вошел в порт Вонсан.

Моряки веселой гурьбой спускались в шлюпки, спеша на берег: мы опять остановились на рейде. Каждый из них попрощался со мной лично. Но сама я не спешила к выходу: Алина велела мне ждать, когда в порт за Ойшином приедет «скорая». Он был еще очень слаб, хотя и порывался вставать. Незадолго до прибытия в Вонсан Алина дала ему снотворного, и теперь Ойшин спал как ребенок.

А меня вызвал к себе старпом – тот самый , что тоже говорил по-русски. Товарищ Пак. Сказал, что у него есть для меня новости, не уточняя, хорошие или плохие.

Я вошла в кают-компанию, не зная, чего от него ожидать.

– А, товарищ Калашникова! – приветствовал он меня на хорошем русском языке, – С возвращением Вас и с победой! Вы теперь на особом счету. Ваш нареченный ждет Вас, бедолага, все глаза проглядел….

Ну кто только учит их всем этим вещам на русском языке?!

– Он здесь, он в порту. Приехал специально, чтобы с Вами попрощаться.

– Попрощаться?

Значит, Ри Ран уже все знает? Хорошо же работает их разведка!

Я так устала, что не могла даже удивиться. Что же, может, это и к лучшему. Не придется ему ничего объяснять….

– Да, на несколько месяцев. Служебная командировка. Просто чудо, что Вы успели его застать. Командование разрешило ему сюда приехать. На свадьбу-то пригласите?

– А что, она уже назначена?– перепугалась я. Ведь Ри Ран еще не знает о моем позорном поведении! – И разрешение уже есть?

– Есть, есть, не сомневайтесь! А назначать дату – это уж ваше с ним дело.

Я почувствовала, что вот-вот упаду .

– Эх, какой мужик товарищ Сон! Орел,– мне показалось, что в голосе товарища Пака звучит легкая зависть. Наверняка показалось. Корейцы никому не завидуют. Да и чему тут завидовать – корейским женщинам я и в подметки не гожусь! Во всех отношениях.

Мне было стыдно – так стыдно, что хоть бросайся за борт.

Не успела я даже переварить все услышанное в мыслях и продумать, как мне теперь говорить с Ри Раном, когда он не вошел – буквально влетел в кают-компанию будто на крыльях.

Ри Ран совсем не изменился за прошедшие два года, только немного похудел. Антрацитные глаза его сверкали. Чеканный профиль… Он очень напоминал корейца с плаката – того, что бьет стволом своего ружья длинноносого американского солдата с ракетами в руках. Может быть, этот плакат рисовали с него? Военная форма была ему ужасно к лицу.

Мое сердце забилось при виде него. Радостно забилось, как раньше.

Только вот какими глазами мне теперь смотреть на него?…

– Женя, тонь-му , как здорово, что ты наконец здесь! И как жаль, что мне надо уезжать… Но я вернусь – как только закончу свою миссию, и тогда…

– Ри Ран… Ты знаешь, что мой товарищ серьезно болен, и что я решила привезти его с собой в Корею…

– Знаю. Молодец! Правильно решила. За это тебя и люблю. Товарища бросать в беде – последнее дело! Тем более такого. Лечи его, выхаживай сколько потребуется. Врачи у нас хорошие. Мертвого на ноги поставят, если он нужен революции. А такие, как твой товарищ, ей нужны. И наш товарищ Ким Ир Сен всегда говорил: «Цветок революции не должен вянуть».

Что я могла ему сказать на это? Железная революционная логика…

Мне было стыдно, стыдно до глубины души. Как и подобает корейцу, Ри Ран был очень чувствителен к настроениям других людей и словно невидимой антенной ощутил мое состояние. Это у корейцев называется «нунчи ». От них ничего не скроешь, да я и не хотела ничего скрывать.

– Ри Ран, я…

– Не надо ничего говорить, Женя. Если ты сейчас что-то скажешь, это все будет не то, понимаешь? Тебе самой тоже надо хорошо отдохнуть. На немножко отключить связь. У тебя просто крыша едет. Я вижу. Ты очень устала. Ты и твой товарищ помогли предотвратить страшное злодеяние империализма против дружеского народа. И это главное. Горжусь тобой. А у нас с тобой все будет как надо, вот увидишь. Не переживай.

«А как надо?”– подумала я.

– Ты думаешь?– механически спросила я, ощущая, как действительно неимоверно я устала.

– Уверен,– ответил он совсем как Шурик из фильма. (Неужели он смотрел «Ивана Васильевича…»?) – Такие женщины, как ты, Женя, на дороге не валяются.

Я чуть не фыркнула вслух, и мне сразу полегчало.

– Ты так считаешь? Спасибо!

– Понимаешь, нас, может быть, и мало, но мы совершенно однозначно – в тельняшках. И именно поэтому победа в конечном итоге будет за нами!

«Даже если отдельных несознательных людей придется гнать в светлое будущее пинками!» – подумала с улыбкой я. «Не можешь – научим, не хочешь – заставим, позорить отряд не дадим!»

– Дома все хорошо, с твоими ребятами все в порядке. Ты их не узнаешь, какие они стали дисциплинированные. Научились играть на корейском барабане. Мои девочки очень подружились с ними. И наши мамы уже тоже подружились – моя мама ведь немного помнит русский, училась когда-то в СССР. Твоя тоже по-корейски уже пару слов знает. Далеко пойдет!

Сейчас он скажет, что мои близняшки уже называют его папой – и это будет удар ниже пояса…

– Приеду, повезу тебя в горы Кымган на выходные. С палаткой поедем, детишек с собой возьмем. Пикник устроим. Там красотища – упадешь-не встанешь! Нельзя даже умирать, пока их не увидел.В озере девяти драконов искупаю тебя, моя голубка. На звезды вместе будем смотреть! Песни петь будем. Я тебя корейским песням научу, – при этих словах Ри Ран слегка покраснел: наверно, вспомнил наше пение и дождь в Кэсоне. Мне на ум пришли почему-то строчки стихов Шарафа Рашидова – «не смущайся глаз моих горячих»…

Не сказал… Не захотел бить ниже пояса. Я была в полном замешательстве. Чего же я хочу от жизни? Невольно представила себе резвящихся в горах ребятишек, их звонкий смех, палатку, костер, цветущий вереск, Ри Рана купающим меня в озере… Любовь – это же не просто отношения двоих людей, это еще и семья, и от этого никуда не деться.

– Я помню… – сказала я. И чуть слышно напела «Ответ солдат»…– А драконы на нас рассердятся?