Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 130 страниц)

Одним словом, Сонни за эти покупки на меня сердился и тут он был совершенно и безоговорочно прав. Но ощущение собственной ненужности и обреченности всю жизнь просидеть в этом капиталистическом склепе – только потому, что ему так хочется!– к тому времени уже довели меня до такого состояния, что если бы я не покупала платья, то я бы, наверно, начала пьянствовать…

Я пыталась отвлечься на что-то другое. Чтобы в жизни был хоть какой-то стимул. Например, я люблю путешествовать. Я наскребала денег на одно– или двухдневные поездки в окрестные страны на автобусе – но Сонни со мной ехать не хотел. С трудом вытащила я его один раз в Валлонию и один раз – в Люксембург. В Валлонии мое воображение потряс Динан – небольшой красивый городок на берегу реки, где на надвисшей над нею скале высится величественный замок… Был конец ноября, везде лежал снег, а официант в местном кафе не знал ни слова по-голландски, хотя официально это двуязычная страна… В Люксембурге же меня не меньше потрясло то, что в гостинице на второй день обед нам приготовили… из остатков того, что было подано днем раньше! Тоже, видимо, «успешные бизнесмены» фамильного гостиничного бизнеса!

Но в Германию и во Францию Сонни ехать боялся – «там расисты». Как я его ни уговаривала…

Тут мне подбросил свинью камарад Зелинский: ему захотелось в Голландию за иномаркой. Я сделала ему приглашение – несмотря на плохо сдерживаемое недовольство Сонни. Мы уже собирались в аэропорт его встречать, когда позвонила моя мама и сказала, что в последний момент он передумал. Я чувствовала себя преданной – вот так просто: то ему позарез приглашение нужно, а то он «передумал» и даже не позвонил, не извинился! Сонни увидел, как я расстроилась – и истолковал это по-своему…

А мне действительно становилось все тоскливее и тоскливее. До такой степени, что я стала всерьез задумываться, а уж не подсыпала ли мне какого приворотного зелья в чай Володина мама, так сожалевшая о том, что я не стала ее невесткой – когда мы у них гостили. Потому что такой рвущей в клочки душу тоски у меня отродясь не бывало…

Тем летом я совершила свою первую попытку бегства от Сонни. После того, как он начал меня душить на глазах у Лизы – якобы за то, что я положила чайные ложки сушиться после мытья вместе со столовыми. Она ужасно закричала; мы вцепились друг в друга, а он вырывал её у меня из рук и кричал:

– Отпусти ребёнка!

Эта фраза у него вообще звучала часто. Например, «оставь этого глупого ребенка и иди ко мне»…

Помню ещё, как она однажды подбежала ко мне, такая гордая, что научилась сама надевать ботинки, а он посмотрел – и увидел, что они были надеты не на ту ногу (разве в этом возрасте так уж позарез надо знать, где право, а где лево?). Он со всей силой наcтупил ей своим огромным ботинком на ногу:

– Неправильно, не так!

У меня внутри все похолодело.

– Ты что, совсем рехнулся?– закричала я, подхватывая малышку, зашедшуюся в крике, на руки. А рядом с нами сидел сеньор Артуро – и ни слова на эту сцену не сказал…

На фоне этого просто мелочи то, что ей вставили серьги в уши, когда ей исполнился только годик, даже не поставив меня об этом в известность. Когда я спросила, почему, мне ответили только: “Не твоё дело. Так надо.”

Я так больше не могла. Если то, что происходило со мной, я бы ещё потерпела, то, как он начал обращаться с ней, терпеть было нельзя.

Спрятаться от него было некуда, и я уехала домой, к маме. Ведь она в свое время ушла от моего отца тоже именно к своим родителям, и они ее приняли. Она не могла моей ситуации не понять. Но Сонни стал слать мне туда факсы, звонить, даже плакать, говорить, что любит… И мама практически выперла меня из дома:

– Тебе в Голландии будет лучше! Ты здесь жить не сможешь.

Деваться мне было больше некуда… Пришлось вернуться.

Любая женщина, побывавшая в моей ситуации, может рассказать вам, сколько продлились его обещания «стать другим человеком»…

Я почти перестала чувствовать себя человеком, знаете. За эти годы. Во мне уже почти не осталось собственной личности. Я превратилась в машину по уборке дома и приготовлению обедов… ну, и для всего остального. O чем бы мне ни хотелось с ним заговорить, все это немедленно объявлялось “ерундой”, и мне затыкался рот. То, что я готовила, никогда не было для него достаточно вкусно, и со временем тарелки стали летать по дому. Бывало, идешь домой – и не знаешь, в каком он будет настроении. Только и ждешь их, этих летающих тарелок. «Жандарм и инопланетяне»… Я так радовалась, когда на выходные он уезжал к своей маме! Это были к тому времени, пожалуй, лучшие дни в нашей семейной жизни.

После этого ощущение безысходности– во всех отношениях, от места проживания до будущего– поразило меня уже с такой силой, что я в первый и, надеюсь, в последний раз в жизни начала всерьез задумываться о самоубийстве. Но я слишком,наверно, себя люблю для этого: для того, чтобы на подобное решиться, мне необходимо было сделать сначала что-нибудь такое, чтобы себя возненавидеть. Такое, чтобы после этого у меня просто не было бы другого выхода. И тогда я назначила встречу – через объявление в какой-то смрадной газетенке – с голландцем, который занимался «эротической» фотосьемкой.

Единственно, что я могу сказать о том типе положительного – это то, что он ни на кого не бросался и при первой встрече просто излагал свой род занятий и расценки. Я очень рисковала, даже разговаривая с таким типом, но мне было до такой степени тогда плохо, что было все равно.

– Мне разные позируют,– рассказывал он, – Конечно, я умею хранить тайну. Есть девочка, которая это делает втайне от родителей – ей нужны деньги. Есть замужние. Есть одинокие матери. Есть и такие, что попробуют – а потом начинают плакать и говорить, что не могут. Меня не интересует это – он махнул рукой в сторону моей груди,– Это я на каждом пляже могу сфотографировать. Меня интересует что у тебя между ног. Вот это товар. 100 гульденов за снимок. Конечно, такие вещи не решают с бухты-барахты. Я тебе перезвоню на следующей неделе, тогда и скажешь, что надумала.

Этот разговор меня здорово отрезвил. Он еще даже не закончил свою речь, а уже поняла, что никогда не пойду на такое. И, значит, мне придется жить и дальше– потому что это был единственный способ возненавидеть себя до такой степени, чтобы действительно наложить на себя руки.

Первое, что я сделала, когда вернулась после этого разговора домой, – это поменяла номер телефона.

Но все равно эта история стоила мне в Голландии хорошей подруги. Которая была совершенно для Голландии нетипичной. Моя подруга по университету Фемке выросла в семье алкоголиков и многое перенесла в детстве – именно поэтому она и была таких нетипично голландских строгих нравов. Она учила русский язык, была влюблена в Володю Политова из группы «Нана» и считала, что «русские мужчины очень романтичны» – после того, как во время ее поездки в Москву один торговец на базаре, узнав, что она голландка, воткнул в прилавок нож, встал на одно колено и сделал ей предложение руки и сердца…

Тот тип из Гааги видел меня с ней и потом приходил к ней меня искать. Он не сказал ей, зачем, и не открыл своего рода занятий, но она шестым чувством угадала, что это что-то нечистоплотное. После этого, не дав мне даже объяснить, что же было на самом деле, Фемке одним махом навсегда вычеркнула меня из своей жизни. Сейчас она живет где-то в Англии – видно, как и я, не смогла принять для себя голландские «нормы и ценности». Но восстановить контакт с ней мне так и не удалось – даже через наших общих подруг…

«Да что же это такое?» – сказала я себе на следующий день .– «С какой это стати я должна делать гадости и потом кончать жизнь самоубийством? Разве не говорил Филеас Фогг из австралийского мультика «80 дней вокруг света», что «из любого положения всегда есть выход»?

Это был один из моих любимых мультиков. Его обычно показывали у нас на новогодние каникулы…

Я отправилась к нашему университетскому декану и рассказала ей все как есть (кроме, конечно, мыслей о самоубийстве). Это была очень умная, немного резкая женщина, с которой я впервые познакомилась еще когда подавала документы на поступление в университет. Она была еврейка и коренная амстердамка. Как она выжила войну, не знаю, а спросить было неудобно. Она действительно приняла мое положение близко к сердцу. Пожурила меня по-матерински за ту кредитную ловушку, в которую я сама залезла. Нашла благотворительную организацию, которая заплатила мои долги. И записала меня в очередь на студенческое жилье -чтобы нам с Лизой было куда уходить…Теперь мне оставалось только ждать, когда подойдет моя очередь… Я и по сей день вспоминаю эту женщину чуть ли не со слезами на глазах. Где бы мы были сейчас, если бы не она?…

Тут в моей жизни снова объявилась русская израильтянка (или израильская русская, не знаю, как правильно), с которой мы познакомились на курсах голландского в мой первый там год. Та самая, которая не хотела работать на птицефабрике потому что «там одни турки», а она – «жена голландца». Шурочка.

Шурочка к тому времени тоже начала разводиться с мужем – только не как я, а как следует. Она уже действительно подала на развод, некоторое время скрывалась со своей новорожденной дочкой от него у монашек где-то в Маастрихте, а теперь уже получила квартиру и даже – предмет ее гордости!– обзавелась новым мужиком. Русским беженцем. По ее собственному выражению, «познакомилась с парнем. Ни у него это не большая любовь и ни у меня. Просто как посидишь одна дома вечером, так взвоешь…»

Ну, во-первых, Шура, не одна: разве твоя малышка – неодушевленная вещь? А во-вторых, бывают такие случаи, что лучше быть одной «чем вместе с кем попало».

И Вован был именно таким случаем. Недаром его с первого взгляда невзлюбила Шурочкина мама, приезжавшая к ней летом в гости из Израиля: просто она прекрасно себе представляла, что это за тип. А для самой Шурочки это была экзотика: когда она из Израиля уезжала, там еще таких, наверно, не было, и она автоматически решила, что раз человек говорит на одном с ней языке, значит, должен быть близким…

В сентябре они заехали к нам с Сонни на машине, и я попросила ее вывезти из Роттердама и подержать у себя некоторые мои вещи, потому что я собиралась уже от Сонни уходить, но пока еще было некуда. Шурочка охотно согласилась. Она гордилась тем, какой Вован мастер на все руки и хозяйственный: и машину сразу же приобрел, хоть и подержанную, и телевизор… А ее неумеха Бас три раза начинал собственное дело в родной стране – и три раза они оставались банкротами, все глубже залезая в долги… Под конец он не выдержал: надо же чем-то кормить жену и ребенка?– и начал торговать наркотиками. А вскоре и сам в них втянулся… Начались ссоры. Периодически Бас угрожал ей – конечно, тем же, чем Сонни мне!– «вот подам на развод, и тебя выбросят из страны, и ты не закончишь свою учебу». Но на развод он, естественно, подавать и не собирался. Только продолжал ее мучать. Поэтому Шура от него и ушла.

Конечно, это была человеческая трагедия – еще раз, к слову, подтверждающая, что от добра добра не ищут. (В Израиле у них обоих была хорошая работа, и они никогда не ссорились). Я не знаю, как бы я повела себя в похожей с ее ситуацией: стала бы пытаться вытянуть из болота любимого человека или бросила бы его и бежала, потому что помочь можно только тем, кто хочет помощи. А уж когда в дело замешан еще и ребенок… Надо думать прежде всего о том, что будет лучше для него.

Так что я не берусь судить Шурочку за ее развод, хотя, по ее уверениям, Бас был единственной в ее жизни настоящей любовью. Не берусь я судить ее и за то, как она себя повела после этого. А вот за то, что ее действия касались и других людей, и в первую очередь ее собственной дочки…

Первое, что меня поразило, когда я приехала к ним через некоторое время на выходные, чтобы забрать свои вещи (нам с Лизой временно дали отдельную квартиру – от университета, и теперь уже у меня было куда от Сонни уходить), – это то, какой мат стоял в ее квартире. Таких изощренных его коленцев я не слышала даже во время работы в овощном магазине.

– Шурка совсем не знала русского языка, пока меня не встретила!– похвалялся ее пузатенький и бородатенький сожитель из города Волжский. В квартире кроме него, постоянно торчал его брательник – судя по лексикону, рецидивист. И еще какие-то темные личности обоих полов, которые тоже ждали в Голландии получения статуса.

Вован присматривал за 9-месячной Люсенькой – дочкой Шурочки, пока та работала. Я бы не подпустила такого типа на километр даже к своей кошке. Достаточно сказать, что он ласково именовал топавшую из комнаты в комнату милую белокурую малышку «жидовская морда». Шурочка кисло улыбалась, но ничего ему на это не говорила – а то еще вдруг бросит ее и уйдет? Кто тогда будет покупать ей телевизоры и проводить с ней ночи?

Пока я собирала свои вещи, которые лежали у Шурочки в подвале, я опоздала на последний поезд. Пришлось звонить домой и говорить, что задержусь в Маастрихте до утра. Сонни знал, что я в гостях у подруги (он помнил Шурочку еще по Энсхеде) и отнесся к новости спокойно.

Шурочка тем временем нажарила целую сковородку картошки с грибами и сметаной – такой, как готовят у нас дома. Я уплетала ее за обе щеки и изливала ей душу, рассказывая о своей жизни. Вован тоже слушал и время от времени подливал мне в бокал джин с тоником. Я была очень расстроена – и тем, что я увидела летом дома, и предстоящим переездом от Сонни– и потому глотала этот самый джин с тоником не глядя.

К концу ужина я почувствовала что-то странное. Все окружающее меня происходило наяву – и в то же время как во сне. Я слышала собственный голос со стороны, как сквозь вату в ушах. Потом Шурочка зачем-то потащила меня в ванную, втолкнула под душ и попыталась раздеть. Вован в это время стоял в дверях и никуда уходить, судя по всему, не собирался. Сначала я думала, что я просто сильно выпила, но потом поняла, что что-то здесь не так. Я видела все происходящее и почему-то ничего не могла с этим поделать. К счастью, в этот момент меня сильно затошнило – это был тот случай, когда не было бы счастья, да несчастье помогло. Пол-сковородки картошки с грибами и с клофелином вырвались на свободу. И хотя физически мне еще долго было дурно, после этого ко мне вернулись силы. Шурочка побежала на кухню за тряпкой.

– А ну вали отсюда, – сказала я тихо Вовану (громко у меня бы не получилось при всем желании), – А то завтра же вылетишь из Голландии как пробка.

Он сделал вид, что не понял, о чем это я, но отошел.

Я с трудом почти на ощупь добралась до выделенной мне тахты. А «сладкая парочка» разлеглась в на другом диване в той же комнате и начала совокупляться, как будто бы меня там и не было. И меня стошнило еще раз….

Втайне я надеюсь, что Шурочкина мама прочитает эти строки…

Наутро у меня раскалывалась голова. Я не хотела ничего, кроме как побыстрее убраться из этого дома и никогда больше с Шурочкой не общаться. Если Вована я просто после этого игнорировала как пустое место, то Шурочке мне было трудно смотреть в глаза. Впрочем, ей тоже было трудно. Она сидела на кухне красная как рак. Но извиняться и не подумала.

– Я думала, мы вместе отдохнем, хорошо проведем время…-, и она подняла на меня наглые бесцветные глаза.

Я уничтожающе посмотрела на нее:

– Это у кого же такое отдыхом называется? У израильтян или на новорусском наречии?

Если бы мне был нужен мужик, я его нашла бы и без твоей помощи, голубушка. Я тебя об этом не просила, понятно? На какой свалке ты подобрала это чудо природы? Лучше подумала бы о своем ребенке, что он с ней сделает, когда та подрастет.

Давно уже я не испытывала такого чувства омерзения.

В тот же день в Израиле был застрелен Ицхак Рабин.

И когда я, с трудом перебарывая продолжающиеся еще приступы тошноты, сидела на обратном пути в поезде, слушая по радио детали удавшегося покушения на Шурочкиного премьер-министра, про себя я твердо знала, что это была такая же кара свыше, как когда-то почти 10 лет назад взрыв «Челленджера». Только на этот раз силы небесные были разгневаны не мной, а Шурочкой…

– Если люди становятся такими, как ты после того, как разводятся, – сказала я ей на прощание, – то я лучше останусь с мужем.

И осталась…

****

…. Я вернулась домой в половине двенадцатого дня, объявив маме, что я взяла несколько отгулов, и вышла во двор. Отсыпаться в своем гамаке после бессонной ночи на дублинской набережной .

Глава 11. Старый солдат, не знающий слов любви.

«-Успеваете ли вы заметить красивых женщин?

– Успеваю. Но только заметить. Ничего больше. О чем горько сожалею.»

(Виктор Черномырдин)

…Целую неделю после этого я ходила как во сне и думала только об одном – как бы не проговориться маме. Когда Элис узнала о моем увольнении, она сначала вспылила, как и полагается хорошему профсоюзному активисту, и взялась было за мои права: начала писать моему работодателю официальные письма, хотя я с самого начала предупредила ее, что вряд ли это приведет к какому-то результату: как и во всех американских компаниях в Дублине, профсоюзы в этом банке были фактически вне закона, и никто из нас в профсоюзе поэтому не состоял. Я оказалась права, и Элис, так рьяно было взявшаяся за меня заступаться, как и полагается нормальному ирландцу, так же быстро и внезапно к этому делу охладела. Это уже даже перестало меня здесь удивлять – удивило бы, если бы я вдруг встретила ирландца, который серьезно имеет в виду то, что он говорит или доводит начатое дело до конца.

Без работы я была две с лишним недели. Не было бы счастья, да несчастье помогло: теперь у меня было не только время искать как следует работу на Севере, но и острая в том необходимость. Но все это не помогло бы, если бы к тому времени не создались такие условия в экономике, что вакансии, требующие знания языков, докатились наконец и в этот самый доисторический и оголтелый уголок Западной Европы, правящая прослойка которой ко всему неанглийскому относится с глубоким подозрением, а все иностранные на слух языки принимает за ирландский… Одному господу богу известно, что случилось бы, если бы все это произошло сейчас, в период экономического спада, когда число безработных растет как снежный ком.

В отношении работы на Севере царила еще допотопная круговая порука, причем с обеих сторон: на работу брали обычно тех, кого «знали» (или хотя бы если знали твоих родителей), причем грешили этим как юнионисты, так и «шиннеры» . Профессиональные качества при этом не имели ни малейшего значения. Даже если в газете давалось объявление о вакансии, зачастую это была пустая формальность – люди приходили на интервью потому что работодатель должен был его проводить по закону, а на самом деле уже давно было решено заранее, кого на эту должность берут…

Я, естественно, не подпадала ни под ту, ни под другую категорию. Это было очень неприятно – ты чувствовала себя как коверный в цирке, которого вызвали только для того, чтобы заполнить им паузу, на него поглазеть и поразвлекаться. Мне пришлось пройти через это и в протестантском Баллинахинче, и в республиканском Западном Белфасте. Потом уже мне надоело понапрасну терять время и душевные силы – и я начала заранее осведомляться через знакомых шиннфейновцев, есть ли на объявленную вакансию уже намеченный кандидат. В 100% случаев так оно и было. Среди протестантов мне было некого спросить, но вековые традиции масонских лож оставляли в данном случае еще меньше места для сомнения…

Мне повезло, что ни среди тех, ни среди других не было людей со знанием голландского. Иначе не видать бы мне и этой новой весьма скромной должности как своих ушей…

Во время интервью мне измерили скорость, с которой я печатала. Оказалось, 55 слов в минуту. Я даже сама этому была удивлена. Моя новая фирма была частной инициативой «могучей кучки» местных бизнесменов обоих вероисповеданий, нашедших «дыру» в рынке и создавших фирму, отвечавшую не на телефонные звонки собственных клиентов, а на… электронную почту самых различных фирм из самых различных стран. Иными словами, они занимались электронным аутсорсингом. И проводили первый в истории своей фирмы набор лингвистов. Зарплата здесь была аж на 6 тысяч фунтов в год ниже, чем на моей предыдущей должности. Почти такая же, как на моей самой первой работе в Дублине– когда я жила там еще одна и платила только за комнату, а не за целый дом. Мне стало страшно, когда я подумала, как мы будем выживать на такие деньги втроем. Но в тот момент у меня не было выбора – даже такая работа в Белфасте была ужасным везением.

Новая фирма очень хотела показать, что она «не такая», как другие североирландские, и мы были своего рода манекенами в ее витрине: работы для лингвистов как таковой еще не было, нас брали с расчетом на будущее. Пока же предполагалось, что мы будем отвечать на англоязычную электронную почту.

В общей сложности я прошла в разных западных странах через достаточно большое количество фирм – и практически во всех них было одно общее. Нездоровая атмосфера, в которой вместо того, чтобы просто заниматься на работе своим прямым делом, приходится постоянно что-то доказывать (насколько ты лучше других, на что ты способна ради фирмы и т.п.), оглядываться, чтобы тебя не ударили «ножом в спину»– и улыбаться до боли в скулах. На собственно работу времени поэтому остается мало. В такой атмосфере ты постоянно находишься в состоянии внутреннего напряжения, которое негативно сказывается на твоей работоотдаче. Здесь постоянно что-то недоговаривалось, постоянно кто-то на кого-то потихоньку доносил начальству и постоянно требовалось притворяться до чего тебе здесь безумно нравится – и периодически вслух об этом восклицать. Тут мне, конечно, скажут, что стукачей среди коллег у нас тоже всегда хватало – и будут, наверно, правы. Но вот это самое выслуживание – «а я его еще больше «ку»– у нас было делом исключительно добровольным, и подхалимов, как правило, не любили не только коллеги, а и начальники которые поумнее. Здесь же это было не добровольное дело, а своего рода обязательный ритуал, поставленный на поток, и мне он было противен до глубины души. Просто спокойно хорошо работать здесь недостаточно – надо еще и подпрыгивать за столом, и тянуть вверх руку: «Какая замечательная у нас фирма! Как мне повезло!« Тьфу ты, господи…

К слову, моя знакомая ирландка, которая работает на Кубе, говорит, что с тех пор, как она там оказалась, у нее стало намного лучше со здоровьем – и не только из-за замечательной кубинской медицины, но еще и потому, что именно атмосфера у нее на работе там совсем другая – например, когда ей удается сделать хороший репортаж, ее кубинские коллеги не завидуют ей, а искренне за нее радуются. Она очень долго не могла к этому после жизни в «цивилизованном мире» привыкнуть – и была растрогана до слез. .

В этой новой моей фирме все время полагалось во что-нибудь играть – словно малое дитя,– и при этом делать вид, что ты просто пускаешь пузыри от удовольствия. Это называлось “fun working environment” . Знаете, когда тебе за 30, а дома тебя ждет ребенок-инвалид, меньше всего на свете хочется на работе прыгать на одной ножке….

Началось все еще во время тренинга: нас разбили на будущие рабочие группы, которые назвали различными цветами. Наша оказалась моего любимого цвета – фиолетовой. The Purple Team. Потом нам велели придумывать какие-нибудь «задорные» лозунги, которыми можно расписать в рабочем помещении стены. Я прикусила себе язык: до того хотелось предложить «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Потом нам велели представить себя «в забавном виде» остальным членам группы. Что я могла сказать о себе забавного? Я оценивающе окинула взглядом аудиторию и сообщила новым коллегам, что увлекаюсь ямайскими танцами в стиле дэнсхолл, ожидая, что немногочисленная мужская часть ее присвистнет. Но я забыла, где я: кроме ковбойского «line dance” местные юнионисты никаких танцев не знают. А местные ирландцы соответственно – кроме «Риверданса».

Целых две недели мы занимались такими вот глупостями, а под конец нас послали на полдня в город, где по выданному нам плану нам надо было найти «спрятанное сокровище». Делалось это якобы для нашего сплочения и укрепления у нас «духа коллективизма». Единственное, что все эти игрища укрепили во мне – это желание поскорее найти приличную работу и оставить великовозрастных детишек играться друг с другом, раз они еще не вышли из детсадовского возраста.

Сокровище оказалось бутылкой виски. По этому поводу, я думаю, наши водопроводчики с ними согласились бы. В отличие от голландских: до смерти не забуду, как приглашенный Сонни голландский водопроводчик бродил у нас в Роттердаме по кухне кругами, бубня себе под нос: «Понедельник, утро…. утро понедельника…»

– Чего ему надо?– с недоумением спросила я Сонни.

– Дура!– воскликнул Сонни в сердцах, – Он же кофе хочет!…

На новой работе оказалось очень сложное расписание – трехсменное, но смены были какие-то неравномерные: с 7:30 до 4, с 13:00 до 21:30 и ночная – с 21:00 до 7:30. Ночная смена была длиннее дневных, и потому расписание на месяц было таким сложным, что я даже повторять его не берусь. Скажу только, что выходные могли выпадать на любой день недели, после нескольких дней ночной смены их давали не два, а три, а в целом расписание повторялось одинаковым раз в семь недель! С первой сменой и с ночной у меня не было проблем, а вот со второй – были: последний автобус до моего городка уходил в 20:20 вечера… Чтобы меня на эту работу взяли, мне пришлось наврать, что у меня есть машина (а что еще мне оставалось делать?) Хорошо, что один коллега жил где-то в получасе езды от меня: он был настолько добр, что меня домой подвозил. Но что я буду делать, если он будет в отпуске или заболеет?

Отвечать на электронные послания оказалось делом гораздо более напряженным, чем отвечать на телефонные звонки – потому что поступали они непрерывным потоком. Это очень напоминало работу на конвейере и соответственно, оценивали твой труд так же: по количеству отвеченных электронных писем за час. Контроль за качеством производился выборочно – методом тыка. Одно из важнейших мест в нем занимало то, сколько пробелов поставлено, например, между словами «сердечно ваш» и вашей подписью. Их обязательно должно было быть два, а не один и не боже упаси, три… Некоторые из нас так зацикливались на этом количестве пробелов в сочетании с необходимостью «выдать на гора» определенное количество ответов за час, что даже толком и не прочитывали, о чем спрашивает клиент – и посылали ему ответ в стиле «в огороде бузина, а в Киеве– дядька». Я потом сама сталкивалась с подобным – уже в качестве клиента.

О, cколько всего интересного я узнала для себя об изнанке капиталистического сервиса, работая в Ирландии! Например, если вы думаете, что на ваше электронное послание работник фирмы тратит много времени, прилагая какие-то умственные усилия для того, чтобы разрешить Вашу проблему, вы глубоко заблуждаетесь. Единственное, на что направлены его усилия– это побыстрее подыскать наиболее подходящий под ответ на ваше письмо словесный трафарет (все они написаны заранее, от агента требуется только вставить ваше имя и сделать так, чтобы ответ выглядел обращенным к вам лично и о вас заботящимся).

Итак, мы работали, не разгибая спины, а нас при этом продолжали развлекать, не понимая, что тем самым только отвлекают – и потому сильно действуют нам на нервы. По пятницам с утра нам приносили свежие булочки за счет хозяев – и тут же требовали от нас признать, что такой щедрой фирмы больше нет во всем Ольстере…. Зато когда ты работала сверхурочно, деньги эти выплачивались тебе на месяц позже положенного, а попросить аванс, чтобы вовремя заплатить по счетам, было вообще табу…

Наверно, после всего этого у меня должно было развиться стойкое отвращение к электронной почте вообще, но тем не менее, я еще продолжала переписываться.Дома, в свободное время. Так я вышла на один республиканский дискуссионный сайт– где больше читала, чем писала и где я заочно познакомилась с республиканцем по имени Дермот.

Не могу сказать, что это я первой обратила на него внимание – скорее наоборот. Когда он узнал о моем экзотическом для данных кругов происхождении, оно его очень заинтересовало. По его словам, он вышел на данный сайт, чтобы «присматривать за диссидентами». Не нашими, конечно, а собственными, республиканскими. Дермот приятно удивил меня знанием нашей истории и мирового освободительно-революционного движения. Ему не надо было объяснять разницу между ФРЕЛИМО и ПАИГК.

Скоро мы уже заочно подружились до такой степени, что я поведала ему между делом, как когда-то мечтала встретить африканского Че Гевару. «Может, хотя бы здесь у вас такие еще не перевелись!»– пошутила я. На что неожиданно получила немного грустноватый ответ: мой новый знакомый сетовал мне на то, что на Че Гевару он, увы, внешне не потянет, и что я, наверное, очень разочаруюсь в нем, если мы встретимся лицом к лицу. Тон его письма напоминал тон лесного зверя, чуда морского из сказки «Аленький цветочек», когда героиня уговаривает его показаться ей. «Не проси, не моли ты меня, госпожа моя распрекрасная,красавица ненаглядная, чтобы показал я тебе свое лицо противное, свое тело безобразное. К голосу моему попривыкла ты; мы живем с тобой в дружбе, согласии друг с другом, почитай, не разлучаемся, и любишь ты меня за мою любовь к тебе несказанную, а увидя меня, страшного и противного, возненавидишь ты меня, несчастного, прогонишь ты меня с глаз долой, а в разлуке с тобой я умру с тоски».. Наши электронные послания после этого тоже стали казаться мне словесами огненными – как в той сказке.

«К тому же я женат»– написал Дермот. Я не ожидала, что он воспримет мои слова настолько лично! И поспешила заверить его, что я и не думала вмешиваться в его личную жизнь.

«А все-таки, если хочешь, мы сможем скоро познакомиться,– написал вскоре Дермот. -«Ты будешь в Дублине на партийной конференции?»

Естественно, я на нее так и так собиралась. Ради этого мне пришлось, правда, поменяться сменами с одной из коллег – и проработать подряд две смены в один день, что вообще-то запрещено даже западным трудовым законодательством. Я добралась до дома чуть живая. Но на следующий день упрямо поехала в Дублин…

Конференция проходила два дня. Это была моя первая конференция совершенно без Питера и Дирдре рядом и, хотя у меня было уже благодаря им несколько знакомых, таких настоящих друзей, какими были они, все-таки пока не появилось. А среди северян я так пока и никого толком не знала, кроме тех своих односельчан, которые возили меня летом в горы.