Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 96 (всего у книги 130 страниц)

И попрощался со мной до следующего раза.

…Наутро товарищ Сон повез меня на древнюю могилу корейского короля Тонмена, основателя государства Когуре. Чжон Ок в то утро немного запаздывала – по каким-то личным делам. Хиль Бу высадил нас у входа в этот музей, и мы пошли в него.

Сама могила, если честно, была not my cup of tea (просто меня интересует история более современная.) Но зато какой великолепный сосновый бор раскинулся вокруг нее!

Это был жаркий день, совершенно летний по ощущению. В воздухе жужжали пчелы, парили какие-то гигантские черно-синие бабочки, а уж какой стоял аромат от истекавших сочной смолой деревьев! Мы неторопливо шли по ярко-зеленой молодой травке, а вокруг все звенело от зноя, стрекотали невидимые цикады, и жизнь казалась безбрежной и бесконечной.

– Товарищ Сон, а можно мне немного полежать на траве?– неожиданно даже для самой себя вдруг спросила я.

Товарищ Сон, казалось, был растерян.

– Полежать? На траве?

На секунду мне показалось, что сейчас он полезет в карман за словарем.

– Понимаете, у меня мечта такая. Лежать на траве и смотреть в небо. С самого детства не лежала на ней.

– Здесь муравьи большие бегают, товарищ Калашникова. Покусают ведь.

– А, понятно… Извините, я не знала.

Он посмотрел на меня еще раз, будто что-то взвешивая.

– Но если хотите, я могу их от Вас немного поотгонять…

Теперь уже был мой черед растеряться.

– Значит, можно?

– Попробуйте.

Я бросила на траву свою курточку, которая из-за жары все равно оказалась не нужна, растянулась на ней и закрыла глаза.

Солнышко ласково, как в детстве, гладило мое лицо. Свежий ветерок освежал от его горячих лучей. Сосны благоухали. Все горести и заботы казались унесенными за тысячи километров. Я вздохнула поглубже, чтобы совсем выбросить из головы все свои страхи и сомнения, и….

– Ай!

Кто-то небольно, но довольно чувствительно стукнул меня по ноге.

– Извините… муравей, – услышала я. – Зато теперь он Вас больше не побеспокоит.

Я открыла глаза. Надо мной склонилось понимающе улыбающееся лицо товарища Сона.

– Ну и как, товарищ Калашникова? Похоже на Россию?

– Если честно, то не очень. Но все равно очень здорово! Давно мне не было так хорошо. Спасибо Вам. И за муравья тоже.

– А пойдемте теперь воду родниковую пить, товарищ Калашникова! А может, побежали наперегонки? – предложил вдруг он,– Кто быстрее – Вы или я?

Конечно, товарищ Сон оказался быстрее. Он ведь был настолько легче и спортивнее меня. Но он по-джентльменски позволил мне победить…

Мы присели на камень, и он поднес мне родниковой воды. Западный человек на моем месте сказал бы:”Разве это можно пить, не прокипятив?»

… Вспышка памяти высветила перед моим взором нашу железную дорогу около дома. Шпалы на ней тоже вот так вкусно пахли смолой – в отличие от бетонных новых шпал на дороге, ведущей до Москвы.

Наша железная дорога была резервной, по ней чаще ездил товарняк, чем пассажирские поезда. Они бывали на ней только летом. А так ходили у нас мимо дома только два дизеля местного значения, и все.

Однажды мимо нашего дома проехал необычный поезд – все окна у него были закрыты наглухо, но изнутри было видно почти неземное какое-то мерцание.

– Мам, смотри какой поезд! Что это, а? – спросила я.

Мы с ней в это время собирали с картофельной грядки колорадских жуков. Мама подняла голову:

– А, это же наверняка поезд Ким Ир Сена!

Так оно и было. В те дни он как раз приехал в СССР с визитом. На поезде…

Из-за того, что поезда бывали у нас нечасто, по линии можно было ходить. Только в сопровождении взрослых, конечно. С этой же нашей линии я наблюдала как-то за последним в XX веке солнечным затмением в нашем регионе: рано утром, часов в шесть.Специально ради этого вставала.

Когда мне было лет 8, дедушка сказал мне как-то :

– Пойдем сходим на Каменище!

– А что это и где? – я раньше никогда этого названия не слышала.

– А вот сама увидишь. Пойдем завтра утром.

И мы пошли. По линии. На восток.

Идти было недалеко – полчаса, не больше, но зато как интересно! Почти так же интересно, как делать весной, когда копают на огороде землю под посадку картофеля, археологические раскопки. Я с удовольствием собирала найденные черепки от чашек, убежденная, что передо мной настоящие музейные древности.

Я тогда на память помнила, сколько моих детских шажков было между каждыми двумя шпалами. Прямо с одной на другую можно было только прыгать. Рельсы были перемазаны мазутом сбоку, и их лучше было не трогать. Иногда на рельсах можно было найти интересные предметы, выпавшие из товарных вагонов – например, прозрачный голубоватый камень, который мой деушка -химик называл «кремнезем». Его перевозили поезда вместе со шлаком с нашего металлургического комбината. Мне он казался похожим на лунный камень. На воздухе он окислялся,и время от времени с него надо было смывать белый налет.

По правую руку от нас тянулись картофельные огороды – от дамбы и до самого горизонта, за ними – непролазная лесопосадка из американского клена, насаженная здесь при Хрущеве (не к ночи будь помянут – лучше бы он вместо нее кукурузу посадил!), отделявшая нас от реки. А по левую сторону от железнодорожного полотна – наши домики и огороды, за ними начинался двор местного заводика, известного в народе под названием «Чума» (почему, не знаю. Именно там работала Марусина мама), за ним – снова дома, теперь уже еще ближе к линии; когда они кончались, начинался сквер, заросший гигантскими тополями, с парой лавочек в нем, а там уже нам надо было переходить по железнодорожному мосту местный ручей, впадавший в нашу реку, который (опять же в народе!) называли «Тухлый Днепр» – из-за того, что от него сильно несло сероводородом. Одному богу известно, какую гадость сливал в него местный завод. Наша речка стоически выносила производственные отходы, но купаться в ней на моем веку люди уже побаивались

На другом берегу Тухлого Днепра мы обычно спускались с железной дороги на другую ее сторону. Там начиналось мое самое любимое, самое опасное и таинственное место на нашем пути, которое я прозвала «Открытые колодцы». Дело в том, что здесь на небольшом пространстве среди травы на холмах было огромное количество канализационных колодцев, которые почему-то все как один были без крышек. Если зазеваешься, можно было запросто свалиться в один из них. Но для меня это-то и делало данное место таким интересным! Я все время находила здесь новые и новые колодцы. Большинство из них были мелкими по глубине, но ногу сломать было все-таки можно. А самым захватывающим для меня было покричать ради эха в питьевой колодец, с которого почему-то начисто снесли верх – осталась только ничем не прикрытая яма глубиной метров в десять, с совершенно гладкими стенами Потом уже его замуровали совсем, наглухо – это было слишком опасное место.

За Открытыми Колодцами начинались заросли «волчьей ягоды», которая на вид выглядела так аппетитно, а на самом деле, как мне объяснил дедушка, была ядовитой. Ну, а уж когда они кончались, перед вами расстилалось само Каменище.

Это был высокий, обрывистый берег реки, с которого хорошо были видны колхозные поля с капустой на другом ее берегу – плоском как тарелка. Город здесь с одной стороны – слева– еще продолжался, а справа, за рекой, резко обрывался.

С обрывистого мелового и глинистого вперемешку берега хотелось полететь как птица. Но так как это было невозможно, я бегом спускалась вниз по узкой тропинке. Бегом – потому что она была настолько крутая, что идти по ней мерным шагом ну никак не получалось. Мне очень нравилось бросать со склона вниз мячик, но при этом был велик риск, что он упрыгает в речку насовсем.

Под этим склоном начинался другой, поменьше, а под ним прятались с шумом вырывающиеся здесь на свободу из глинистого нутра земли родники, с чистейшей, сладкой на вкус водой, такой холодной, что от нее ломило зубы. Дедушка всегда брал с собой сюда бидончик и давал мне наполнить его водой – взять с собой домой. А потом мы с ним сидели на склоне, грелись на солнышке и ели принесенные с собой помидоры и вареную картошку с хлебом, запивая их ключевой водой…

Вот о чем я думала, когда пила такую похожую на нее корейскую родниковую воду. И на глазах у меня невольно выступили поэтому слезы.

Товарищ Сон внимательно посмотрел на меня – каким-то пронзающим насквозь взглядом. Чуть прикоснулся к моей руке самыми кончиками пальцев.

– Гляжу я тут, и думается мне, что много Вы пережили в жизни, товарищ Калашникова. Но не надо так грустить, а? Счастье стоит рядом с бедой, а беда скрывается в счастье . Если Вам когда-нибудь захочется поговорить по душам… То я – вот он я, ладно? В любое время дня и ночи. Не забудьте, что я сказал, да?

– Спасибо, товарищ Сон. Это очень внимательно с Вашей стороны.

Почему это так забилось вдруг мое сердце?…

…За тот день – бесконечно долгий – я узнала от товарища Сона много интересного. В том числе то, что «представители братских партий с очарованием выразили удовлетворение тому, что все устроено на высоком уровне», что «в нашей стране качание на качелях проходило издревле в масштабе всей страны, но было более популярным в северо-западных районах. Когда женщины качаются в красивой национальной одежде чхима и чогори, развевая длинные тесемки, это укрепляло у зрителей национальные эмоции», и что «женщину, победившую на соревнованиях в народный праздник, премировали тазиком, чтобы она хорошо вела домашнее хозяйство». Ну, и наконец, что когда заболела его мама, то товарищ Сон ««в состоянии сложных психических эмоций не заметил, что пора идти с работы, и не помнил, как добрался до дома».

За ним просто каждое слово записывать надо было – так интересно он говорил по-русски.

После обеда мы оказались на холме Мансу – у знаменитого гигантского бронзового памятника Ким Ир Сену. И там я столкнулась со своими соотечественницами.

Мы с товарищем Соном стояли перед памятником и рассматривали его, хотя это нелегко было сделать из-за бьющего в глаза солнца.

Товарищ Сон стал задумчивым, положил руку на сердце и попробовал объяснить мне, как он себя в этом месте чувствует.

– Очень трудно это описать словами, какое чувство у меня, когда я стою здесь. Можно сказать – сердечное волнение, но волнение – этого будет мало. Глубокое, до самого донышка души, понимаете? Ведь это отец нашей нации, он всю свою жизнь отдал ей… Это место для его памятника выбрали очень хорошо – отсюда он может видеть весь город, и здесь он никогда не бывает один. Я смотрю на него и чувствую что он жив, что он с нами. Понимаете?

Я смотрела на него и видела, что говорит он не заученно, и не от страха – не «я очень люблю Пе-Же», «а я его еще больше «ку», а от сердца.

Гигантский бронзовый вождь с величавым спокойствием смотрел с холма на раскинувшиеся перед ним плоды его труда. На заднем фоне негромко играла торжественная, чуть печальная и в то же время светлая музыка. Эта музыка вывела меня из душевного равновесия, которое я, по подхваченной мною европейской привычке, все это время безуспешно пыталась сохранить, и я, глядя на проникновенную смесь печали и радости на лице товарища Сона и слушая эту музыку, почувствовала, что у меня из глаз, несмотря на все мои старания, бессовестно выкатились две слезы, потом еще одна, потом еще…

Товарищ Сон тоже это заметил, отвел меня в сторонку, бережно положив мне руку на плечо, и начал утешать.

– Ничего, ничего, товарищ Вы наш… Все у Вас обязательно будет хорошо…

– Вы не понимаете, товарищ Сон… Я не о себе… Вы здесь, я здесь, а моя страна… Помните, товарищ О показывал нам в автобусе российское видео с концертом, посвященным 65 годовщине Победы? В этом видео – именно все что не так с сегодняшней Россией. Мы растеряли все свои по-настоящему важные достижения – только ради того, чтобы какие-то бандиты приобрели себе виллы в Ницце. Пластиковая это культура в современной России – жалкая культура одноразового пользования, как туалетная бумага.Однодневка.

– Все я понимаю, Вы моя хорошая. И в вашей стране еще все будет хорошо. Обязательно, раз есть такие люди, как Вы, которым не все равно.

– Мы так виноваты, так виноваты перед ней…и перед всем миром тоже!

Наш с ним разговор невольно прервали две молодые русские девчонки. Чувствовалось, что их привезли сюда в составе какой-нибудь группы солидарности с Кореей только потому, что у них был богатенький папа, и их потянуло на экзотику. А на самом деле на Корею им было глубоко наплевать. Одеты они были так, словно пришли поступать на работу в амстердамский дистрикт красных фонарей: юбки выше ушей и вульгарные позолоченные туфли на шпильках. И вид у них был какой-то потасканный – потому что им в современной России внушили, что такой должна быть настоящая девушка, чтобы понравиться мужчине. Они не смотрели на памятник, а стреляли глазками по сторонам в поисках заморских принцев – нет, не корейцев, конечно, но мало ли, вдруг какой западный турист сюда забредет?…

– Ой, Свет, устала, не могу..– сказала одна из них,– Долго еще они будут таскать нас по всем этим статуям и покойникам? Надоело – сил нет.

– Лучше бы на базар отвезли!– вторила ей другая. – И так – туда нельзя, сюда нельзя… Ничего-то у них тут нет, кроме “проклятого прошлого»… Даже мобильников. Живут как в каменном веке.

Я взорвалась.

– Да, у настоящих людей есть и прошлое, и будущее, а вот у таких, как вы, весь жизненный диапазон – от сникерса до тампакса! – в сердцах бросила им я.

Девчонки смешались и в спешке ретировались.

…Мне часто кажется, что я живу в перевернутом вверх тормашками мире. Мире, в котором нормальным считается, когда человек торгует собой или когда за жизнь дорогих тебе людей тебе предлагают денежную компенсацию и серьезно полагают, что этим искупают свою вину. Мире, в котором профессиональные болтуны из пиаровских контор и маркетинговых фирм с наглым видом поучают лишенное нормальной работы население, что «надо вкалывать, тогда и бабки будут!» – с таким видом, словно от их «упорного труда» есть хоть малейшая польза обществу.

В этом мире заправляют «ребелы», остановившиеся в своем психологическом и умственном развитии на стадии перманентного тинейджерства. Они не понимают, что на дворе уже не 1989 год, и что их «бунтарские» недозрелые глупости за прошедшее с тех пор время всем у нас давно приелись. Они не понимают, что на определенной жизненной стадии, взрослея, нормальный человек перестает ухмыляться и ерничать, «бросая вызов обществу». Вот и наводняют наше информационное пространство все новые и новые «исповеди бунтарей» с их давно уже всем поднадоевшими изощренными издевками над обыкновенной, нормальной человеческой жизнью и над обыкновенными, нормальными людьми, озабоченными не интимными стрижками или последним опусом Оксаны Робски, а тем, как прокормить своих детей и дать им достойное образование.

Это недозрелое восприятие окружающей среды типично для избалованных бездельников, которые брезгливо морщатся при виде «людей на полях с тяпками», потому что подсознательно убеждены, что хлеб растет на деревьях: ложись под дерево, открывай рот и жди, пока он туда упадет… Причем они уверены, что растет хлеб на деревьях исключительно для таких, как они сами, неповторимых. Неистребимая их вера в собственную исключительность подтверждается гордыми словами на великом русском языке: «Срать мы хотели на все эти запреты»

Желание совершить акт дефекации на «запреты» больше говорит о желающих его совершить, чем о самих запретах или об их характере. Например, на будке с электрическими трансформаторами написано «Не влезай – убьет!». Для нашей же безопасности. Или будем и дорогу на красный свет переходить, и защитные каски на стройках не носить,и ремни безопасности в машинах не пристегивать, и руки не мыть перед обедом – чтобы доказать всему миру, какие мы бесстрашные, свободные герои?

«В чужой монастырь со своим уставом не лезут» , гласит русская пословица (английский вариант – «Будучи в Риме, ведите себя как римляне»). Ну, так и будучи в Корее, ведите себя как корейцы! Гости должны проявлять уважение к хозяевам. Не умеешь этого делать – и в гости не ходи.

А наши свободные личности все продолжают «бросать вызовы спецслужбам». Эдакий мини– «марш несогласных» на корейской территории. И это не мир наш перевернут набекрень: это стоящие на головах пытаются внушить нам, что их видение мира – единственное правильное.

Когда постоянно становишься на голову ( «чтобы бросить вызов спецслужбам»), то и мир можно увидеть только лишь вверх тормашками. Другого в такой позиции просто не дано. И именно так – перевернув все с ног на голову – и описывают КНДР такие вот доморощенные акробаты и гримасничающие клоуны, которых в нашем обществе сейчас столько развелось.

Цирк-то давно уже уехал – вместе с танцующим твист президентом -а вот их с собой взять почему-то забыли. Или никто не захотел? Так с какой же стати мы должны этих коверных воспринимать всерьез? Почему у нас еще до сих пор многие люди составляют для себя картину мира по их убогим мнениям? Да вы только посмотрите на них – и больше уже никаких характеристик не нужно.

Коверные уже отошли от нас, а я все не могла успокоиться.

– Когда к вам приходят гости, вы же не говорите им: «А вот это – моя корзина с нестиранными носками», показывая ему свой дом. Вы показываете им то, что вам дорого, то, чем вы гордитесь. Например, портрет Вашего отца на стене, хорошие книги, свой диплом. Вы сажаете их за стол, а не в кладовку. Точно так же и с иностранными гостями.

Что же здесь непонятного? – бушевала я.

– Спасибо, товарищ Калашникова! -сказал товарищ Сон с радостным удивлением в голосе,– Только не надо так расстраиваться. Ну и язычок у Вас! Они нервно курят за углом…

– «Свой среди чужих, чужой среди своих»!– невесело пошутила я.

– Мы не чужие,– возразил он. – Мы с Вами братья – если не по крови, то по духу. Спросите любого корейца, что он думает о Сорен , – и вы поймете даже тех из них, кто ни слова не говорит на иностранных языках!

Неужели я вправду могу стать им хоть немножко своей?…

… Донал и Хильда присоединились к нам на следующий день, и мы поехали в Саривон. Саривон – это центр провинции, с населением в 250 тысяч человек. Не так далеко от Пхеньяна.

С утра шел дождь. Через окно в автобусе пахло мокрыми тополями.

Мы ехали и ехали, а по обе стороны дороги, заботливо усаженной на обочинах цветами, раскинулись бесконечные поля – рисовые, капустные, картофельные, взбирающиеся террасми по склонам гор. Многие из них были украшены красными флажками, и я сделала себе заметку спросить у моих гидов, что это значит. На крышах крестьянских домов росли тыквы-горлянки – совсем как в сказках Гарина-Михайловского. Конечно, самих плодов на них еще не было – слишком рано, но тем не менее вид их оживил в моей памяти многие корейские легенды, прочитанные мною в детстве. По дороге ехали люди – на велосипедах, на грузовиках, прямо в кузове, как когда-то ездили мы в колхозе – с ветерком; иногда на автобусах. И у всех них были спокойные, умиротворенные, счастливые лица. Наверно, потому, что кроме социальной защищенности и возможности неограниченно развиваться интеллектуально, корейцы обладают еще одним человеческим правом – на защищенность от грязи аморальности. Для человека, не побывавшего в КНДР и не соприкоснувшегося с ее культурой, например, корейские художественные фильмы могут показаться немного наивными. Но таковы не фильмы, а люди здесь – и не наивны они, а просто чисты душою и помыслами. Например, повсюду вдоль дороги пробивалась конопля, но она никого не интересовала – точно так же, как в детстве моей мамы, когда ее семечками у нас кормили птиц, и никто и понятия не имел, что это наркотик.

Конечно, «в семье не без урода», и отдельные эгоистичные типы имеются и здесь, но в целом люди, с которыми я встречалась, были именно такими, как герои корейских фильмов: открытыми, скромными, даже застенчивыми – и искренними. И я по-хорошему начала завидовать романтике отношений героев фильма «Городская девушка выходит замуж», которые, украдкой влюбенно поглядывая друг на друга, вместе убирают на ферме утиный помет! Насколько это приятнее видеть, чем размалеванных «маленьких Вер», которым кто-то все время лезет руками под юбки!

Еще ни в одной стране я не видела кинотеатров в деревнях! А здесь они в них были! И были украшены такими же, как у нас в советское время нарисованными афишами (в штате каждого кинотеатра у нас числился в свое время художник).

Заводские клубы тоже просто на загляденье. Я вспомнила, в каком состоянии они находятся теперь у нас (его хорошо описывает выразительное английское словечко «dilapidated» ) , и как их администрации пытаюся выжить – сдачей в аренду клубных помещений под шопы и найт-клабы– и мне опять стало грустно…

Дождь кончился, и в каждой маленькой деревне на улицу сразу высыпали люди – очищать ее от дождевой воды и грязи. Делали они это организованно, как муравьи– никаких начальников поблизости и в помине не было, просто каждый сам знал, что ему делать и выполнял эту свою роль. Мне подумалось, что только при таком отношении к своим обязанностям каждого и возможен социализм.

Просто это была земля, которую люди любят – вот почему она была так хороша. Такая ухоженная, что просто загляденье!. А мы у себя, кажется, разучились любить собственную землю – может быть, именно потому что она уже больше не наша, не народная?

Корея – это Россия, которую мы потеряли. И прежде чем смеяться над этими словами, побывайте там сами. Я, например, теперь корейцам завидую.

В Саривоне мы остановились в гостинице с таким родным названием – «8 Марта». Никаких тебе «Хилтонов» и прочих «Радиссонов»!

Внутри была тяжелая мебель с позолотой, в стиле рококо, огромные напольные лампы в виде фигур африканцев, мраморный пол – и огромное панно с изображением товарища Ким Ир Сена, здоровавшегося с представителями разных национальностей. Мраморная же лестница, уходившая наверх, по размерам почти не уступала эрмитажским.

В номере у меня был балкон, наполненный водой чан в ванной (на случай перебоев с водой), телевизор, холодильник и здоровое бюро, на котором лежали две тонкие свечки – на случай перебоев с электричеством.

Днем мне некогда было думать об этом – у нас были запланированы экскурсии в местную больницу и на швейную фабрику (ну, в какой еще «свободной» стране вас пустят в такие места?!). Особенно меня поразила последняя – и тем, что я уже забыла, когда в последний раз до этого видела женщину-директора (на Западе не видела точно!), и тем, что женщина эта стала директором, пройдя путь от простой работницы (это нас раньше не удивляли такие биографии, а сейчас они кажутся просто сказкой!), и веселой музыкой в цехах, и еще много чем…

Когда мы вернулись в отель, уже стемнело, и в вестибюле скопилась группа только что прибывших китайцев. Только-только я получила у дежурного ключ от своего номера, как вырубился свет! Я даже растерялась, так как мне надо было подниматься на третий этаж, и на эрмитажных размеров лестнице можно было в темноте запросто свернуть себе шею. Зато не растерялся товарищ Сон – он быстро подхватил мою сумку, схватил меня за руку и сказал:

– Следуйте за мной, товарищ Калашникова, и не отставайте, пожалуйста!

Почему-то было волнительно подниматься за ним по темной лестнице чуть ли не наощупь. И волновалась я, кажется, совсем не потому, что боялась споткнуться…

До номера мы добралась без приключений. Я даже ни разу не споткнулась. Он довел меня до двери, помог мне ее открыть – и исчез во тьме.

Не было смысла пытаться что-то еще делать в такой темноте перед сном. Нельзя было даже вымыться, хотя горячая вода была. И я завалилась на кровать и заснула…

Проснулась я где-то в час ночи – словно от резкого толчка. Проснулась и удивилась – сна у меня не было ни в одном глазу!

Стояла душная, душная ночь. Такая душная, что даже вентилятор не спасал. Я открыла окно и вышла на балкон, надеясь, что там на меня повеет ночным ветерком.

Но потянуло вместо этого дымком сигареты. Послышался легкий кашель. Я выглянула наружу. На соседнем балконе, совсем рядом, стоял и смотрел на меня товарищ Сон. Я с трудом разглядела его в темноте. В руке у него была сигарета.

– Ой, это Вы… – сказала я смущенно.

– Да, я. Не спится Вам, товарищ Калашникова?

– Не спится, товарищ Сон… – вздохнула я.

– Давайте будем не спать вместе, – предложил вдруг он, – Идите сюда.

– Правда?

– Конечно. Или нет, мне это проще сделать,– и он легко, как лань, перемахнул в темноте через балконные перила на мой балкон,– Давайте помечтаем вместе о чем-нибудь хорошем. О будущем человечества, например.

Такого мне еще никто никогда не предлагал. Я даже успела привыкнуть к тому, что мне затыкают рот, когда я пытаюсь поднять подобные темы. Я смущенно молчала.

– Жизнь – как сад, – сказал товарищ Сон, – Если не ухаживать за ней, она зарастет сорняками. Надо и пропалывать, и окучивать, и удобрять, и корчевать, и подвязывать слабые растения, и рыхлить почву для новых семян….

Я слушала его, затаив дыхание. Товарищ Сон попал в самое яблочко – жизнь наша похожа на сад, и то, какой она станет, зависит от того, какие мы посадили семена, и как мы будем ухаживать за ростками…

Но он, в свою очередь, хотел услышать,что думаю я.

– Как Вам сегодняшние наши экскурсии, а? Что думаете о моей стране?

И меня прорвало – лед тронулся.

– Меня поразило, что здесь каждый знает не свое место, как при капитализме, а свою роль. В этом – огромная разница, – c жаром заговорила я.

– Это Вы верно подметили,– голос его казался немного удивленным.

– А Вы заметили, товарищ Сон, что западные люди не понимают, зачем это фабрике нужен конференционный зал? И зачем рабочим заниматься самодеятельностью, по-моему, тоже? И даже вообще – что это за зверь такой самодеятельность и с чем его едят? Бедные, бедные западные люди! – продолжала я.

Тут неожиданно зажегся свет, и товарищ Сон, как мне показалось, немножечко от меня отпрянул, хотя на мой взгляд, сидели мы совсем не близко друг от друга.

Я продолжала:

– Знаете, что в Корее поставлено лучше, чем было у нас в СССР? Именно вот все эти вещи: то, что и заводской клуб, и завоские ясли и детские сады находятся прямо на их территории. Насколько это удобнее для людей, чем тащиться куда-то на другой конец города – и для того, чтобы ребенка из садика забрать, и для того, чтобы поучаствовать после работы в самодеятельности. А уж фонтаны и кролики на заводской территории где-нибудь в провинции – это и вовсе фантастика!

Тут свет опять погас. И мне на секундочку показалось, что товарищ Сон слегка расслабился.

– Понимаете, здесь, у вас я так отчетливо поняла, что это не только Политбюро ЦК КПСС виновато в том, что произошло с нашей страной, а и мы все. Наша пассивность, наше безразличие и даже желание многих разломать, растащить и растоптать все, что не охраняется…. Почему люди не могут вести себя нормально без так называемой «диктатуры»? Вот мне, например, ничего не хочется ломать и портить – и вовсе не от страха перед кем-то, – cказала я.

– Вы сами ответили на свой вопрос: человек вполне может себя нормально вести не из-под палки, – ответил товарищ Сон, – Если его правильно воспитать.

Свет снова загорелся.

– Если бы мы по-другому относились к тому, что имели… Вы совершенно правы – я тут успела почитать кое-что из корейской литературы на эту тему– вот, смотрите,– и я раскрыла купленную в Пхеньяне книжку.

– “Правящие партии не уделяли должного внимания развитию субъекта общественного развития и повышению его роли, и в конечном итоге им оказалось не под силу выстоять против подрывных действий империализма», – я перевернула несколько страниц, – «Эти страны не уделяли должного внимания на воспитание народных масс и прилагали усилия только для хозяйственного строительства… Крах социализма в европейских странах преподал исторический урок: если, не признавая решающей роли сознания людей в общественном развитии, пренебрегать им, то это приводит к идеологическому перерождению людей, а далее – к перерождению партии и государства, в конечном итоге – к развалу самого социалистического строя.»

– Совершенно верно. Готовых рецептов социализма нет, – отозвался товарищ Сон,– Но для того, чтобы социализм был построен, надо стараться каждому. Без этого никак.

Свет тем временем то отключался, то включался вновь, причем с непредсказуемой частотой. Представьте себе, когда у вас в стране такая ситуация, а какая-то заокеанская дотошная задница диктует вам, строить вам у себя атомную электростанцию или нет!

– Давайте выключим свет совсем и не будем мучаться, – предложил товарищ Сон, – Конечно, если Вы закончили цитировать из книги.

Если бы он знал, насколько двусмысленно звучала по-русски эта фраза, он бы вряд ли ее произнес.

Мы выключили свет и снова вышли на балкон.

…Знаете ли вы кореянскую ночь? Нет, вы не знаете кореянской ночи…

В совершенной черноте обесточенной улицы сверкали яркие звезды. Кое-где между деревьями изредка мерцали фонарики возвращавщихся по домам людей.

– А еще что Вы думаете? Очень интересно мне слышать Вас, – сказал товарищ Сон, зажигая сигарету.

– Думаю, что здесь я начинаю понимать многое из вашей жизни, что мне раньше было понять трудно….

«Если бы у меня сейчас была такая жизнь», – подумала я про себя, – «Я бы тоже благодарила своего лидера. Да, это рядовые люди трудятся и создают все блага, но без верного направления развития, без принципиального, честного руководства далеко не уйдешь…»

Как бы сказать ему об этом, чтобы он понял, что я имею в виду?

– Это я о роли Вождя говорю. Если я чего-то не понимаю, Вы меня поправьте, ладно? Но я думаю так: понимаете, товарищ Сон, людям нужны герои! Герои, а не «просто занятые своим делом» – причем с ударением на слово «своим».

Вот, у меня за окном сидит в своей собственной (он даже ее ни у кого не приватизировал, сам создал, честным трудом!) паутине паук. Занимается своим делом. Успешно, к слову сказать, занимается. И чем он собирается заниматься, он себе представляет совершенно четко. И с моральными ориентациями у него проблем нет. Ну и что? Думаете, мне интересно смотреть на него целыми днями? Или захочется взять его в качестве образца для собственной жизни? А нам в России – да и в других странах – сейчас предлагают в качестве героев именно таких – всяких там бизнесменов…

Но народ хочет героев – не пауков. Люди не против даже культа – была бы личность! Только с личностями ныне в «цивилизованном мире» туговато, все какие-то супер ди-джеи получаются. И народ уже согласен на малое – «чтоб не обижал» и «чтоб не убежал»… А ведь даже в этих словах, если вдуматься, есть глубокий смысл. Желание, чтобы рядом были герои надежные и добрые – а не готовые вас продать, когда это необходимо для их «собственного дела». Вот вам и весь сказ.