Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 130 страниц)

Питер познакомил меня в свое время с «юным дарованием» дублинского отделения партии – синеглазым полноватым брюнетом по имени Дуглас, одним из немногих образованных людей в рядах организации. Дуглас был историк, свободно говорил по-ирландски, родом был из артистичной семьи. Первое, что он сказал мне, было:

– А я был у вас в Москве один раз… нелегально, с арабским паспортом. Правда, только в аэропорту.

Я посмотрела на него хорошенько, пытаясь представить себе, как его кто-то мог принять за араба. Что он делал там нелегально и куда летал, я предпочла не спрашивать – я уже заметила, что когда люди начинают хвастаться, лучше ничего не спрашивать у них: они только того и ждут, чтобы начать набивать себе цену, а на самом деле их так распирает, что они и сами вам потом все расскажут.Забегая вперед, скажу, что я не ошиблась.

У меня был с собой большой красивый тульский самовар, который мне очень хотелось вручить Лидеру. Чего мне стоило этот самовар пронести внутрь – это отдельная история: товарищи-телохранители очень опасались покушения, помнили, что была такая Шарлотта Корде и совершенно не представляли себе, что такое самовар… Но обошлось.

Мне хотелось сообщить Ему, что я наконец-то вступила в ряды партии– и во многом благодаря его словам. И я попросила Дугласа меня ему представить. Дуглас так и надулся от гордости – он был рад показать, насколько он значимая фугура («С Пушкиным на дружеской ноге»). Им предстояло вместе сидеть на сцене в президиуме.

– Я ему скажу про тебя, – предупредил Дуглас.– А ты смотри в оба: как увидишь, что он сойдет со сцены…

И я начала смотреть в оба.

Выступления на конференции были очень интересные. Резкие и радикальные: конференция была закрытой и можно было говорить, не стараясь быть «политически корректными» и не стесняясь в выражениях. Пока очередная феминистка тщетно пыталась убедить аудиторию что надо выдвигать кандидатов по гендерному признаку, Дуглас нагнулся к Лидеру и начал что-то шептать ему в ухо. Я была совершенно с выступавшей не согласна, хотя и сама женщина: выбирать человека надо за его достоинства, необходимые для пользы дела; такой «феминизм» сродни культу «первой леди», вообще-то глубоко для женщин оскорбительному: неужели они не могут занять достойное место в обществе без того, чтобы быть чей-то женой или быть допущенными к этому месту в результате гендрерных квот?Я так внутренне закипела, что почти упустила Дугласа и Лидера из виду, как вдруг увидела, что острый и немного насмешливый взгляд его остановился на мне. «Теперь пора! царица спрашивает, чего хотите?»-сказал сам себе Кузнец.

Он бочком сошел со сцены, и мы потихоньку двинулись вдоль колонн навстречу друг другу.

Мы сфотографировались вместе. Я вручила ему самовар и объяснила, что это такое. Мне так много хотелось ему рассказать. О том, как я еще пешком под стол ходила, когда впервые услышала его имя и когда увидела по телевизору Кровавое вокресенье. О том, как майским вечером сидела я когда-то на крыше, окруженная зарослями сирени и думала о только что скончавшемся Бобби Сэндсе. О том, что у нас общий враг. О том, как одиноко было мне столько лет без единомышленников. О том, как важно для человека чувство товарищества. Но я не знала, с чего начать – и как сказать все это за пару минут. И только я набрала в грудь воздуха, чтобы хотя бы попытаться, как он неожиданно наклонился к моему уху и тихо сказал, щекоча меня бородой:

– А Вы очень привлекательная женщина!

Таким голосом, каким Зиночка в «Иване Васильевиче…» говорит царю, что он очень темпераментный мужчина.

И еще:

– Я Вам черкну пару строчек.

Каких строчек? О чем это он собрался мне черкать – и куда? – кроме уже начерканного им мне тут же еще одного автографа?

Этот автограф я потом рассмотрела хорошенько. Финнула помогла мне перевести его с ирландского – конечно, я не показала его ей и не сказала, о ком идет речь. Оказалось, что там было написано «Евгении от *** с любовью». А крестики-нолики в конце означали «объятья и поцелуи». После такого мне стало даже жарко.

Я не знала еще, что с ним на память сфотографировались, наверно, пол-Ирландии. И кто его знает, что он при этом говорит им всем… Но во мне снова проснулась голландка, и я восприняла его буквально.

Сначала я просто не поверила своим ушам. Потом – даже обиделась: я с ним хотела о серьезных вещах поговорить, а он… А еще чуть позже – удивилась. Я– привлекательная женщина? Да я никогда даже не думала о себе в таких терминах… Мне это было как-то неважно.

А может, он прав?

Важно или нет, но это было приятно. Сам того не ведая, он здорово подкрепил мою весьма еще шаткую веру в собственные силы…

Сконфуженная услышанным, вернулась я на свое место. Попыталась снова сосредотичиться на выступлениях. А речь шла об очень серьезных вещах: партия фактически находилась на историческом перекрестке, превращаясь из политического крыла вооруженной организации борцов за объединение своей страны в парламентскую умеренно левую партию. Ее экономическая программа, например, становилась не по дням, а по часам все более и более скромной. В 1979 году в программе партии говорилось, например, что государство должно полностью контролировать экспорт и импорт капитала, и что под народным контролем должны находиться финансы, страхование и все ведущие отрасли промышленности. Что должна быть национализирована добыча и обработка полезных ископаемых. Что никто не должен обладать экономическими средствами для экспуатации других людей. Что в ведущих отраслях хозяйства «не будет места частным предприятиям». А сегодня?…

Есть ли разница между гибкостью, связанной с обстоятельствами и отказом от коренных принципов? И когда говорят, что да, хотят прийти к власти, потому что как же иначе жизнь изменить? – это справедливо, но когда во имя прихода к ней отказываются как раз именно от подлинно революционных перемен, то что от такого прихода к власти на практике изменится?…Я терялась в догадках – так кто же эти люди? Революционеры или ирландские мини-горби? Борцы за свободу или ирландская версия «новых лейбористов»?

Я тогда еще только вникала в положение дел в самой Ирландии. Многого не знала. Среди рядовых членов Шинн Фейн, которых я видела вокруг себя, было много удивительных, замечательных людей – я и по сей день такого же о них мнения и испытываю к ним глубокое уважение. Только вот со временем все больше и больше именно таких людей покидало ее ряды. Кто по возрасту, кто якобы в силу каких-то личных причин…

Но ведь местным людям должно же быть виднее, чем мне, кому здесь можно, а кому нельзя доверять? Да и кто я такая, чтобы с чем-то соглашаться или не соглашаться, если я и в стране-то еще без году неделя? Во-первых, идеальных партий и движений в природе не бывает. Во-вторых, критиковать их по какому бы то ни было поводу в конкретных ирландских условиях означало бы лить воду на мельницу нашего общего врага. Так говорила себе я, если меня что-то в планах и речах моих новых товарищей смущало.

И все же иногда свежим глазом заметны вещи, незаметные тем, кто всю жизнь «варится в собственном соку»…. Именно поэтому со мной так любил беседовать Финтан. Именно за это качество он меня так зауважал.

Вместо критики я задавала вопросы, если мне что-то было непонятно. Правда, далеко не всегда получала на них удовлетворяющий меня ответ.

Про себя я думаю, что главная причина происходящего в этой стране – в том, что с незапамятных времен колонизируемым, дискриминируемым и угнетаемым ирландцам «цивилизованный мир» сегодня наконец-то позволил стать белыми. Не по доброте душевной, конечно, а просто потому, что в глобальных масштабах «белых» сегодня не хватает. Например, Британии некем комплектовать войска– уже даже планируют начать набирать рекрутов на Ямайке … А после подписания мирного соглашения Страстной Пятницы в Ирландии и окончания военной кампании ИРА число ирландцев, добровольно идущих на службу в британские оппупационные войска, выросло – за один только последний год в два раза! . Молодые ирландцы ищут в оккупированном Ираке и Афганистане «приключений, путешествий и товарищества». Только, разумеется, не с «черномазыми» народами, стонущими под британским и американским сапогом…

Дело не только в войсках: не хватает и чиновников, и других специалистов, на которых «цивилизованный мир» мог бы как следует положиться в процессе ограбления человечества. И «новые ирландцы» счастливы – еще вчера на гостиницах писали «не допускаются собаки и ирландцы», а сегодня они допущены ко двору, в них нуждаются! На Америку в Ирландии в силу исторических причин всегда глядели немного снизу вверх – почти так же, как Соннины антильцы. Сегодня многие начинают так же глядеть и на собственного колонизатора– Британию: надо же, этот благодетель соизволил-таки наконец предоставить ирландцам равные права… Какое счастье!

А ведь когда-то их программа гласила: «У нас гораздо больше общего с развивающимися странами мира (где сегодня проживают 2/3 населения планеты), чем с богатым клубом бывших колониальных держав в Евросоюзе. Имея больше общего со странами Третьего Мира, мы надеемся стать членами Движения Неприсоединения».

Все это так, и исторический опыт Ирландии никто не отменял. Но – поманили издалека куском пожирнее, и … Вот в чем все дело – изменилось экономическое положение, а вместе с ним и мироощущение нынешних ирландцев. А экономическое положение изменилось прежде всего опять-таки в силу полученных этой страной евросубсидий и американских инвестиций. Награбили у одних, чтобы чуточку поделиться этим с другими, обеспечив таким образом лояльность последних и их осознание своей «принадлежности к золотому клубу»…

Я никому не навязываю свою на это точку зрения. Но сама с каждым днем все больше и больше убеждаюсь, что все дело именно в этом. Нас с нашим перестроечным опытом теперь уже не удивить тем, что перерождаясь, люди продолжают кричать так же уверенно и громко о собственном революционном характере, как вопил Горбачев о том, что он возвращается к ленинским заветам…

Я оказалась в ирландских рядах в самой гуще переходного периода и в меру своих сил стремилась поддержать все здоровое, ненаносное, что в этих рядах было. В конце концов, легче всего убежать, ничего не попытавшись сделать. Я хотела внести свой скромный вклад хотя бы в дело выработки позиции по отношению к мигрантам, которых тогда еще в Ирландии было не так много, но было очевидно, что скоро будет все больше и больше, а опыта мультикультурного общества, как оно именуется в Голландии, у ирландцев не было. Они просто не знали, кто мы такие, и с чем нас едят. Я пыталась показать им, что приняв нас в свои ряды, ирландские республиканцы смогут не только влить в свои вены свежую кровь, но и усилить свои позиции, обратив внимание на нужды потенциальных избирателей, на которых никто в Ирландии практически не обращал внимания во время предвыборных кампаний.

У многих нынешних парламентских партий Ирландской республики такое же «военное» происхождение, как у «Шинн Фейн», только в свое время они, естественно, с полным правом именовались борцами за свободу, а нынче – кто бы, где бы, по каким бы причинам, c какими бы целями и против какого режима ни боролся бы, все автоматически объявляются террористами, даже если речь идет о режиме оккупационном. По такой логике, к террористам надо отнести и наших партизан времен Великой Отечественной и войны с Наполеоном, не говоря уже о французском и голландском сопротивлении. Из списков террористов новый мировой порядок исключает только тех, кто становится беззубым, пушистым, ручным и для этого самого порядка совершенно безопасным. «Перевоспитавшихся революционеров» империи носят на руках, причем чем больше их революционный стаж, тем лучше: “Присоединяйтесь к нам, господин барон, присоединяйтесь!»… О них в капиталистическом мире слагают песни, снимают фильмы и ставят им памятники. Говорить о таких героях ничего критического в «свободном мире» опять-таки не полагается: тебя заплюет в первую очередь тот же эстаблишмент. (Да и от своего брата – левых достанется на орехи: это же икона! Как ты смеешь, человек же в тюрьме сидел!)

Обычно если хоть заикнешься о таких вещах, сразу же начинаются крики: «Ты что, против мирного процесса? Тебе хочется, чтобы продолжали погибать люди?» Но на съезде никто не был против мирного процесса, и никому не хотелось, чтобы продолжали погибать люди. Вопрос стоял только о различных путях, ведущих к миру. И о том, насколько осторожными надо быть с оппонентом, у которого в крови лгать и нарушать свои обещания – а ведь именно это делали веками в самых разных уголках планеты «цивилизованные» британцы. Достаточно вспомнить хотя бы недавний исторический пример Зимбабве, где во время переговоров о предоставлении независимости, как рассказывал мне Дермот, британцы обещали Мугабе компенсировать материально белых крупных землевладельцев, чьи угодья будут конфискованы. Но – обещали в устной форме. А потом так же элегантно от своих слов отказались. Вот вам и слово «британского джентльмена», в непогрешимость которого так многие у нас еще продолжают верить, начитавшись классической английской литературы– сочиненной самими этими людьми о себе….

Я, естественно, ничего не говорила – только слушала. Мне бросилось в глаза, что какими бы горячими ни были дебаты, в 99% случаев руководству удавалось повернуть их в намеченное им русло и принять нужное по этому поводу решение: настолько незыблемым был в партийных массах авторитет этих людей. В этом было и хорошее, и плохое. В зависимости от того, о каком курсе идет речь.

Каждый из нас в большой степени основывает оценки событий и исторических перспектив на собственном опыте – от этого никуда не деться. И мой собственный опыт, в моей собственной стране говорил мне, что одностороннее разоружение ни к чему хорошему не приводит. Я имею в виду не только и не столько армейское оружие, сколько духовное и идеологическое. Разоружился идеологически – обратной дороги не будет. Новую порцию только что выпущенной сверхсовременной идеологии, способной заменить брошенную тобой на ветер с целью убедить противника в своих дружеских намерениях, никто тебе контрабандой не подвезет….

Пока я размышляла обо всем услышанном и увиденном, заседание закончилось.

Я вышла в фойе, все еще не чуя под собой ног. И прямо у двери наткнулась на Финтана: он не присутствовал в зале, а стоял все это время в фойе за стендом с книжками и разными сувенирами, сделанными ирландскими политзаключенными в тюрьмах, от брелков для ключей до кошельков и статуэток. Сначала я даже не узнала было его – вижу только, что лицо знакомое, а кто это и где мы познакомились, не могла вспомнить. Правда, сразу вспомнила, как только он начал говорить – у Финтана спокойный глуховатый голос, а сам он настолько невозмутимый, что казалось, нет на свете такой силы, которая могла бы вывести его из себя. И поэтому его ни с кем не перепутаешь.

– А, Женя!– сказал он,– Я гляжу, в нашем полку прибыло. Вот и ты наконец в наших рядах! Давно пора.

– Ой!– обрадовалась я,– Здравствуйте! Как там Финнула, как ребята Ваши?

– Спасибо, хорошо.

– А что это Вы тут делаете?

– Да вот, видишь, продаю поделки наших товарищей, которые все еще в застенках. В фонд материальной помощи их близким. Я работаю в организации бывших политзаключенных. Скоро у нас торжественное открытие нового офиса. Хочешь – приходи, будем рады! Заодно договоримся о твоей лекции?

– Спасибо!– просияла я, – Обязательно приду.

Тут к нам подошла какая-то незнакомая мне девушка – рыжая как огонь. Одета она была… не знаю, как это описать. По-походному. Было такое чувство, что она вот-вот подхватит рюкзак и винтовку и двинется в бой. У нее были румяные щеки и неопределенного возраста, хотя и очевидно, что не старого, симпатичное лицо.

– Айрин, – сказала она первой, протягивая мне руку.– Мы с Франсес поспорили, откуда Вы. Она думает, что Вы из Южной Африки, а я говорю, что нет. Вы из басков, да?

– Вообще-то ни из тех, ни из других. А почему Южная Африка? – полюбопытствовала я.

– Не знаю… это же ей так показалось, а не мне, – Айрин явно стало еще интереснее, откуда же я взялась.

– Женя, а у тебя акцент такой….неопределенный, и что-то южноафриканское в нем проскальзывает, – подсказал Финтан.

– Это, наверно, из-за того, что я говорю по-голландски… Я русская, Айрин.

– Правда? Настоящая?

– Ну, не игрушечная же…

– Ой, пойдемте со мной, а? Я Вас с Франсес познакомлю. Пошли с нами на республиканскую вечеринку!

… И вот уже я сижу в каком-то пабе в центре Дублина. Накурено так, что впору надевать противогаз. Музыка гремит так, что содрогаются на столе стаканы – выступает знаменитая в республиканских кругах группа «Irish Brigade”. Рыжая Айрин смотрит на меня, улыбаясь:

– Мне даже “Гиннесс” нельзя пить – мне от него плохо делается! Я всегда в пабе пью только молоко…

В таком случае, она большая редкость среди ирландских женщин…

Айрин живет в Дублине, но – в горах. До дома она добирается пешком по узкой тропинке целых 2 часа. Её не пугают проносящиеся мимо со свистом автомобили, от которых приходится буквально запрыгивать на горный склон. Её вообще ничего теперь не пугает. Вообще-то у нее было другое имя, но она поменяла его после смерти мамы от рака. Чтобы ничего не напоминало о прошлом… Мама долго болела, и Айрин за ней ухаживала. А когда она умерла, в Айрин словно сломалось что-то. И она «ушла в революцию»…

Обе кисти ее рук украшены татуировками: на одной руке – имя Лидера, на другой – вытатуированный же его автограф. Лидер имел неосторожность расписаться как-то на её кисти по её собственной просьбе – и Айрин сразу же “увековечила” эту надпись! Друной лидер, калибром поменьше, оказался более прозорливым: он сразу понял, зачем эта молодая ирландская женщина просит его расписаться на её руке, и отказался…

Татуировки свои Айрин прячет под длинными пьеровскими рукавами – несмотря на то, что она ими гордится. Ведь окружающие реагируют на них по-разному. Особенно если учесть, что она каждое лето ездит в Портадаун – для солидарности с жителями Гарвахи Роуд, а тамошние лоялисты уж точно не будут в восторге от такого её проявления чувств!

Я с Айрин – на республиканской “function ”:музыкальном вечере в пабе, организованном той или иной партийной ячейкой, все сборы от которого пойдут в её фонд. С нами за столом сидит и ее подруга Франсес– мать двоих детей, в очках, чем-то похожая на Валентину Талызину. Та самая, которая чуть не атаковала меня потому что вообразила по моему акценту, что я родом из “расистской южной Африки”. Айрин деловито учит меня, как отвязаться от дублинских спецслужб, если они начнут любопытствовать, почему ты проявляешь такой интерес к Шинн Фейн:

– Я им сразу сказала, чтобы отвязались: “Ребята, ну что я могу с собой поделать – я без ума от нашего Лидера!” – и они тут же потеряли ко мне всякий интерес: “ещё одна влюбленная дурочка…”

Действительно, спецслужбы уже привыкли к тому, что практически все республиканские женщины в той или иной степени без ума от своего вождя. Правда, о вкусах не спорят: например, ее подруге Франсес больше по душе Лидер № 2.

– Он – моя лапочка! – громогласно заявляет она, поднимая очередной стакан.

Средняя ирландская женщина способна выпить, по моим скромным подсчетам, около 8 пинт за вечер. Айрин -исключение из правил. И не только в отношении алкоголя – в то время как среднестатистическая современная ирландская женщина буквально бросается на шею мужчинам, Айрин ведет почти монашеский образ жизни: она сообщает мне как страшную тайну, что её пригласил на свидание один из музыкантов выступающей сегодня здесь группы – и тут же заявляет, что не пойдёт, потому что он ей всего лишь товарищ по партии!

Ирландия – маленькая страна, где почти все знают друг друга: меня до сих пор не перестает удивлять, что, куда бы ты ни пришёл, всегда и везде встречаешь либо кого-то, кого ты уже знаешь, либо кого-то, кто знаком с кем-то из твоих знакомых, либо с кем-то, кто знает тебя – хотя тебе самой совершенно неведомо откуда. Секреты здесь хранить невозможно. По слухам, именно поэтому в свое время отсюда несолоно хлебавши ушли наши отечественные спецслужбы. (Англичане приспособились: они вербуют агентов из местных..). Давно известны всей Ирландии и все музыкальные группы, исполняющие музыку на республиканских вечеринках – а все республиканцы, кто того захотел, давно уже лично перезнакомились с музыкантами. Иногда это даже своего рода совместительство: так, один мой знакомый республиканец, учитель в свободное время, по выходным поет в местной республиканской группе – и с довольно большим успехом. Он прочно “забронирован” на все выходные на много недель вперед.

Надо сказать, что практически всем погибшим за освобождение Ирландии посвящены песни, даже таким малоизвестным за пределами их собственного региона бойцам, как Пол Магорриан из Южного Дауна, подстреленный армейским патрулем в начале 70-х. Я разговаривала как-то с его матерью – пожилой тихой женщиной, хозяйкой небольшого ресторанчика в деревне Каслвеллан, в котором после убийства Пола любого зашедшего туда с целью пообедать британского солдата сразу же норовили облить кипящим маслом…

На этот раз музыканты умудрились превратить даже балладу «Something Inside So Strong» в настоящий боевой гимн: смогли поднять весь зал, который начал скандировать “We’re Gonna Do It Anyway !” так громко и с таким чувством, что мы втроем – Айрин, Франсес и я – сорвали себе на этом голоса…

…Хохоча осипшими голосами, пробирались мы через горы к маленькому домику Айрин. Она пригласила меня переночевать у нее. Периодически мимо нас пролетали не видящие нас в кромешной темноте (фонарей здесь не было) машины. Тем, что я осталась жива, я обязана исключительно профессионально отработанной реакции своей новой знакомой: каким-то шестым чувством Айрин слышала машину издалека, словно дельфин– ультразвук, хватала меня за руку и тянула на обочину еще до ее появления. Но обочина была такая узкая, что приходилось буквально вжиматься в каменный склон.

– У меня очень злая собака,– сказала Айрин, – С ней мне ничего не страшно, но она действительно никого не выносит, кроме меня. Так что я пойду первой и запру ее, а ты жди меня здесь.

За поворотом гора неожиданно расступилась, и перед нами открылась неповторимая панорама ночного Дублина. Далеко внизу простиралось море огоньков – захотелось спрыгнуть с обрыва им навстречу и полететь, как мотылек…

– Му-у-у!– отрезвила меня из темноты чья-то буренка. А еще через секунду со стороны дома Айрин, похожего на сказочную избушку на курьих ножках, послышался заливистый лай: невидимый пес учуял меня на расстоянии и не хотел, чтобы хозяйка его запирала. Ему очень хотелось неведомую гостью покусать.

Я не очень люблю собак, но вот они меня почему-то обычно любят. Тем не менее, я не посмела проверить, устоит ли перед моим обаянием пес Айрин – уж слишком он агрессивно был настроен. И только потом, совсем уже поздно вечером, когда Айрин демонстрировала мне свою огромную коллекцию видеозаписей (а она записывала все, что только показывали о республиканцах по телевидению – в любой программе, даже если это было всего на 5 минут), я вдруг неожиданно почувствовала, что мне кто-то дышит в ухо. Повернула голову– и чуть не умерла от разрыва сердца…. Но «осторожно, злая собака!» и не думала меня кусать. «Не видишь? Я ей понравилась! » Айрин не поверила своим глазам.

Мы так долго разговаривали – несмотря на то, что обе почти не могли говорить, что к утру я охрипла совершенно. А мне предстояло еще в этот день встретиться в первый раз с тем республиканцем, с которым у меня завязалась письменная дружба – с Дермотом, который не был похож на Че Гевару….

К зданию, где проводился съезд, я пришла в то утро практически первой. Оно было еще закрыто, а возле него стояла легковая машина, в которой сидели двое мужчин, со скучающим видом читающие газеты. Их профессиональная принадлежность была настолько очевидной, что я чуть не оборжала их вслух. Но пощадила-таки их профессиональную гордость и сделала вид, что их не заметила. Мне было нечего бояться и не от кого скрываться – так, по крайней мере, считала я, выросшая в по-настоящему свободном обществе и потому бояться не привыкшая. Я не боялась даже ходить одна по ночному Амстердаму!

Через некоторое время начал собираться народ, и двери открыли. А господа в машине все еще так же читали свои газеты. Хоть бы страницы, что ли, не забывали переворачивать…

Мне предстояло теперь найти неведомого мне Дермота. Я послала ему по «электронке» свое фото, а он мне свое, как истинный конспиратор – нет. Но мы договорились встретиться у определенного места внутри здания в определенное время, и я стояла там и ждала его.

Вокруг меня была уйма народу. Как пчелиный рой. Почему-то в толпе всех этих таких разных и совершенно незнакомых мне людей в глаза бросился один человек: невысокий, полный, очень большеголовый, лысеющий, с умным лицом с резкими чертами. Вчера я его не видела. Не могу объяснить, почему из нескольких сотен участников конференции я обратила внимание именно на него. В голове мелькнуло: «Как пить дать, окажется неведомый Дермот каким-нибудь похожим вон на того типа…»

Я чуть не засмеялась вслух, когда строго в назначенный час ко мне подошел именно этот человек. Но это было бы очень невежливо.

– Дермот Кинселла, – представился он, протягивая мне мягкую,без мозолей руку.

– Евгения Калашникова-, с трудом прохрипела я, – Проще – Женя. Извините, я потеряла голос, мы тут пели вчера…

Это прозвучало так по-детски наивно, почти как Карлсоновское «мы здесь плюшками балуемся», что мне тут же стало за себя стыдно. Но Дермот не счел это смешным. Он только поинтересовался, не родственница ли я Михаилу Тимофеевичу. Увы и ах…

– Ты извини, что я вчера не мог с тобой встретиться – я по программе занимал весь день и весь вечер наших иностранных гостей…

Я вспомнила – действительно, он мелькнул где-то в зале вчера, когда дедушка Том, самый знаменитый партийный лингвист, представлял этих гостей участникам сьезда. Среди них был даже один премьер-министр – небольшого островного карибского государства!

Так мы познакомились наяву. Дермот был не похож на рядовых республиканцев-веселых балагуров, и не только потому, что он читал и Маркса, и Ленина, и Мао, и Хо Ши Мина и даже «Зеленую книгу» Муаммара Каддафи и прекрасно разбирался в мировой истории и географии: у него был острый, аналитический ум, и во всех вопросах, которые перед ним вставали, он смотрел сразу в корень. В силу своего жизненного опыта он знал и понимал, что есть еще и другие культуры и традиции, кроме ирландских. Так и в разговоре со мной – мы пошли вместе обедать – он буквально двумя-тремя короткими, острыми наводящими вопросами выяснил, что именно известно мне об ирландских республиканцах, а что – нет, и начал свой рассказ. Он говорил не о себе, а о том, почему здешней католической общине нужна защита со стороны "РА" (так называют здесь Армию – ту самую, да, ведь и так всем ясно, что она ирландская!); о джойрайдерах и мелких воришках, становящихся полицейскими доносчиками под давлением шантажа со стороны полиции, закрывающей глаза на их действия после того, как они согласятся стать доносчиками на людей, среди которых они живут, о том, как пока ещё, к сожалению, не найдено другого действенного средства борьбы с ними, кроме как "наказание битьем" и стреляние по коленным суставам для самых неисправимых, о том, как люди жаждут, чтобы у них, наконец, появилась более или менее нормальная полиция, следящая за порядком, а не постоянно обдумывающая только то, как бы ей обделать грязные политические делишки…

По профессии Дермот был школьным учителем. Да вот только собственно учителем ему довелось работать недолго: его арестовали в Шотландии, где он тогда проживал, за участие в ирландской освободительной борьбе. В тюрьме он сидел дважды, правда, оба раза недолго. У него была бурная, интересная жизнь, о которой я никогда не расспрашивала, но отрывки из которой он мне потом постепенно поведал сам. В ней были переезды из страны в страну, чуть ли не по всему земному шару; подготовка и отбор новых кадров и… романы с представительницами различных национально-освободительных движений. Его первой женой была шотландка, второй– сочувствующая борьбе ирландцев американка, вообразившая себя ирландкой. Есть такой особый сорт людей, но об этом позже.

– У вас я тоже был один раз, но проездом, – сказал мне Дермот, – Почти ничего не видел. Кстати, интересно, сколько лет тебе было тогда?

Мы вместе посчитали. Оказалось, что лет 20. Дермоту тогда было 30 с хвостиком.

– Когда я рос, Ленин был моим героем, – острый взгляд Дермота при этом сменился на почти мечтательный.– С самого детства. Многие из моих товарищей в ходе нашей борьбы рассматривали и Соединенные Штаты, и Советский Союз в качестве " однинакового зла" (такие взгляды были широко распространены и в развивающихся странах в те годы), однако я сам никогда так не считал. И я думаю, что сегодня большинство из нас поняли, что потеряли не только мы, но и весь мир, все прогрессивные силы с исчезновением Советского Союза.

Это не означает, что Советский Союз был безупречным во всех отношениях созданием. Но люди, критикующие его, забывают о том, что это был первый опыт построения нового общества в мировой истории! И что, если бы не Советский Союз, многие из нас, народов, борющихся за свое освобождение от мирового империализма, столкнулись бы с гораздо более трудными препятствиями на своем пути.

У меня нет времени для троцкистов. Можно сколько угодно переливать из пустого в порожнее и спекулировать на тему, что могло бы и чего не могло бы быть, если бы на месте Сталина был Троцкий, но мы должны действовать не в рамках фантазий, а в рамках реальности. Троцкий не был главой СССР. Сталин был, – и именно с ним приходилось иметь дело и политикам, и борцам за свободу. Сегодня переписывается история Второй Мировой войны, но мы никогда не забудем, что без СССР, без Сталинградской и Курской битв не было бы победы над фашизмом. Союзники без СССР никогда бы с ним не справились.

Основная поддержка оказывалась со стороны СССР не нам, а Рабочей Партии Ирландии, так называемой Официальной ИРА. Нас почему-то считали фанатичными католиками, хотя, как ты сама можешь здесь убедиться, католическая церковь по большому счету – непримиримый враг Шинн Фейн и ирландских республиканцев в целом и пытается ставить нам палки в колеса даже по таким мелочным, казалось бы, вопросам, как организация детского боксерского клуба в какой-нибудь деревне… Почему Советский Союз проводил такой курс в отношении нас? Я думаю, что это было связано с «доктриной Брежнева». Мир в годы его пребывания у власти был практически негласно поделен на зоны влияния. Это не значит, что СССР не помогал национально-освободительным движениям. Помогал, да ещё как! Просто он считал нужным делать это в одних регионах, но не делать этого в других. В рамках того, какая расстановка сил сложилась в мире. Ирландия относилась к таким регионам, в которых брежневцы решили не вмешиваться. Я думаю, это связано с тем, что если бы в Ирландии победили мы – и Ирландия стала бы и обьединенной, и социалистической, – это серьзно нарушило бы баланс сил в мире, в пользу социализма, напугало бы и могло бы спровоцировать империалистические державы на авантюристические шаги, вплоть до развязывания новой мировой войны. Во всяком случае, кризис был бы не меньше Карибского! Если ты посмотришь на стратегическое положение Ирландии, закрывающей западный флаг капиталистической Европы, ты и сама это поймешь. И советское руководство предпочло не рисковать…