Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 130 страниц)

…Сонни уехал, и мы с сеньором Артуро остались одни. Мы хорошо уживались, по очереди готовили обед и беседовали о политике по вечерам. В отличие от Сонни, его не раздражала моя привычка вслух комментировать новости. Я привыкла к этому дома с детства, мы все так вечером смотрели программу «Время» – ведя своего рода диалог с происходящим на экране. Сонни это приводило в бешенство, а сеньора Артуро – нет. Периодически Сонни звонил, иногда даже ночью (из-за разницы во времени) и очень обижался, если я говорила: «Ты знаешь, который у нас сейчас час?». В сфере чувств Сонни был максималистом: по его мнению, любящий человек был бы так рад звонку, что такого вопроса бы не задал. Но я только что вернулась из вечерней смены в «МакДональдсе», а утром у меня был экзамен…

…Через несколько недель после Сонниного отъезда в нашу дверь постучал незнакомый приличного вида голландский господин и попросил мадам Попеску.

– А она здесь больше не живет! – сказала я.

– Вот интересно… – сказал он,– А жилье за собой оставила, причем вот уже 3 месяца за него не платит. А Вы, простите, кто будете?

Сердце у меня оборвалось и ушло в пятки.

Что-то скрывать не было смысла, и я честно поведала ему, кто мы и как мы здесь оказались. Господин был глубоко возмущен – нет, не нами, а мадам Попеску. Оказалось, что жилье это принадлежит одной из роттердамских жилищных корпораций, у которого мадам Попеску его снимает. Только вот уже несколько месяцев не платила, и поэтому он пришел выяснить в чем дело.

– Простите меня за нескромный вопрос, вы сколько ей платите?

Я сказала. Господин схватился за сердце.

– Вы знаете, сколько эта квартира на самом деле стоит?

Естественно, я не знала.

– 220 гульденов 41 цент в месяц. То, что она с вами проделывает, это же натуральный грабеж!

Тут уже схватилась за сердце я – и не столько потому, что было жалко денег, сколько от страха: что же теперь будет? Сонни рядом нет… А вдруг нас выставят на улицу? На звук разговора вышел сеньор Артуро. Когда он понял, в чем дело, он тоже схватился за сердце. Я показала голландцу подписанный с мадам Попеску контракт.

– Это хорошо, что у вас есть такой документ, – сказал он ободряюще. – Еще лучше, что там говорится «на неопределенное время». Если бы было на определенное, – ну, скажем, на год, то через год она могла бы вас выставить. А сейчас – я советую вам взять этот документ и пойти к хорошему адвокату. И не бойтесь, никто не будет вас выселять. По крайней мере, мы не будем. А она – не имеет права, потому что это не ее собственность.

Я предложила ему начать платить за жилье корпорации.

– Нет, что Вы, не надо. У нас договор с мефрау Попеску, а не с вами. Чем дольше она не будет нам платить, тем быстрее мы сможем этот договор с ней через суд расторгнуть – понимаете? Правда, это может продлиться долго. Даже год. А уже после этого мы подпишем договор с вами. И вы останетесь на своем месте. Я очень сочувствую вам, что с вами так обошлись. А Вы знаете ее новый адрес?

– Нет, не знаю, знаю только что она живет у мамы в Схидаме. Вот ее телефон.

– Прекрасно! Спасибо, этого будет достаточно…

И он удалился. Бывают и среди голландцев нормальные, живые люди! Мы с сеньором Артуро минут 10 не могли прийти в себя – потеряли дар речи. Что же делать? Позвонить Сонни и рассказать все ему? Но он же так разволнуется, что тут же бросит свою стажировку и вернется! И мы решили молчать как партизаны до его возврщения и со всей ситуацией справиться самим. Мне было страшно, если честно: я никогда еще не попадала в юридический переплет, тем более в чужой стране…

… Адвокат посоветовал:

а) перестать платить мадам Попеску (договор незаконен, она может попробовать заставит нас платить, но вряд ли суд будет на ее стороне), на всякий случай откладывая эти деньги в сторонку: так она быстрее будет вынуждена от квартиры отказаться;

б) поменять замок в наружной двери, чтобы она не смогла больше забирать свою почту, и отправлять эту почту обратно с пометкой «адресат здесь больше не живет».

Что мы и сделали.

… Мама мадам Попеску (я почему-то предчувствовала, что это будет не она сама) примчалась к нам ближе к вечеру. Видимо, приятный господин из корпорации им уже позвонил. К счастью, мы уже успели заменить замок, и я оставила на дверях записку, что с нею свяжется наш адвокат. Она еще долго бушевала под дверью и колотила в нее ногами, а мы с сеньором Артуро сидели тихо, как мышки, притворяясь, что нас нет дома…

Наконец разъяренная фурия, так ничего и не добившись, села на трамвай и уехала к себе в Схидам. Рубикон был перейден.

Поскольку такая ситуация случилась со мной в первый раз в жизни, я очень сильно переживала и даже не спала по ночам. Нервы начали сдавать. Каждый день я боялась подходить к двери, если в нее кто-то звонил, боялась прихода почтальона. Ненавижу подобное состояние с тех самых пор. У меня оно после этого было в жизни еще 2 или 3 раза – при разных обстоятельствах.

… Сонни мы так ничего и не сказали – до тех пор, пока на Кюрасао не поехала я сама. Ситуация продлилась действительно почти целый год, с обменом угрожающими письмами, написанными нашим и ее адвокатами, понять которые из-за юридического жаргона, да еще на чужом языке можно было с трудом. Когда наконец все завершилось – расторжением контракта с мадам Попеску и подписанием его с нами, причем ей еще предстояло выплатит корпорации кругленькую сумму за все эти месяцы, – это было огромным облегчением! Мы зажили в нашей развалюхе вполне легально.

А еще через год Сонни как-то заказал по телефону с доставкой пиццу. Доставивший ее курьер протянул пиццу через окно – Сонни нетерпеливо выхватил кусок прямо из коробки!– и сказал:

– Вам привет от Сюзанны!

– От какой Сюзанны?

– Которая раньше жила в этом доме. Она у нас в пиццерии на телефоне работает.

Сонни чуть не подавился горячим куском и даже, как мне показалось, побелел. Свою пиццу (а это была вкусная calzone ) он после этого есть так и не стал.

– А вдруг она туда чего-нибудь подсыпала? – шепнул мне он.

****

… Приближалось время моего отъезда на Кюрасао. Я и радовалась, и нервничала. Еще никогда я не летала через океан. Эйдан, который был таким общественно-активным и у которого в антильских кругах были такие большие связи, что впору было подумать, уж не в премьер-министры ли он готовится в будущем (благо, язык у него был здорово подвешен!), помог мне найти билет подешевле. Как ни странно, для того, чтобы долететь дешевле из Амстердама до Виллемстада , надо было сначала поехать из Роттердама на поезде в Маастрихт (!), потом из Маастрихта полететь на «кукурузнике» «Фоккере» в Амстердам, а уже потом оттуда – в Виллемстад! Логики, на мой взгляд, в этом не было никакой, но логика и цены при капитализме– вещи несовместимые. Видимо, из Маастрихта просто было меньше желающих туда лететь. Так или иначе, это означало, что выезжать мне придется на целый день раньше! Эйдан и его подруга, волоокая чернокожая красавица-студентка по имени Марина вызвались проводить меня до маастрихтского аэропорта.

– Слушай, а почему бы тебе не сходить с нами на наш фестиваль? – неожиданно спросила меня Марина.

– Какой фестиваль?

– У нас накануне твоего отъезда будет фестиваль песни для антильких студентов в Нидерландах. Кое-кто из моих друзей там будет петь, и даже Шумайра из вашего с Эйданом «МакДональдса»!

Шумайра была арубанская девушка совершенно европейской внешности. Никто бы никогда и не подумал, что она антильянка, если бы не имя. Посмотреть на нее поющей было бы действительно крайне интересно. Может, она еще и танцует?….

– Ой, я не знаю…

– Чего ты не знаешь?

– Пойду я или нет. А что скажет сеньор Артуро?

– А что он может сказать?

– Все-таки я теперь замужняя женщна, а хожу без мужа одна по каким-то вечеринкам…

– Брось, ты же не за мусульманином замужем! Хочешь, я сама с ним поговорю?

Меня и саму удивило, что я так отреагировала, но такие уже сложились у нас с Сонни к тому моменту отношения. Мусульманин не мусульманин, но он был ужасно ревнив. Сонни ревновал меня даже к актеру Джефу Голдблюму – после того, как я сказала, что тот красивый. Если я заходила после занятий к кому-нибудь из своих голландских сокурсниц, я всегда давала ему их телефон, и через некоторое время он начинал им названивать – якобы чтобы убедиться, что я нормально до них добралась. Как будто я неразумный ребенок. Сеньор Артуро же был просто старомодный человек, другого поколения, со своими на это взглядами. По его мнению, подобные мероприятия – это было несерьезно.

Но я все-таки пошла на этот фестиваль: уж слишком тоскливо было мне дома. Все это время я и не осознавала, а тут вдруг поняла, что с момента замужества у меня практически не было ни подруг, ни уж тем более друзей!

На фестивале я снова почувствовала себя такой, какой я привыкла быть дома. Фрустрации, накопленные за два года жизни в Голландии, начали постепенно отходить на задний план. Шумайра, как я почему-то и думала, оказалась певицей весьма слабенькой. Я искренне болела за одноклассника Марины с шотландским именем, которыи пел сочиненную им самим песню “Stranger of a destiny” . Но если быть объективной, лучше всех – по-настоящему профессионально! – пела темнокожая девушка с Синт-Мартена, которая училась в консерватории и исполняла арию из какого-то мюзикла! Было настолько очевидно, что она на голову выше прочей самодеятельности, что я удивилась реакции моих новых антильских друзей, которые считали, что их засудили по признаку происхождения (с островов АBC) , отдав победу этой девушке только потому, что она анлоязычная. Я и не подозревала, что между жителями этих маленьких островов существуют такие серьезные трения! Почти как у моего гвинейского друга Мамаду с плато Фута Джаллон, который с презрением отзывался о “les forestiers” .

Победительница как бы чувствовала, что ее победе рады не все. Она выходила из зала, низко опустив голову, хотя и сияла от счастья.

– Congratulations! – сказала я ей по-английски. Я вообще старалась говорить с антильцами по-английски, чтобы не дай бог, кто-то из них не подумал, что я голландка. Но для нее это был еще и родной язык, чего я в тот момент не осознавала. Услышав слова на родном языке, она обернулась с благодарностью:

– Thank you so much !– и мне даже показалось, что в ее глазах блеснули слезы.

Гостем на фестивале выступал один веселый средних лет арубанец – Эфрен Бенита . По словам Эйдана, среди антильцев он был достаточно известный певец, но я раньше никогда не слышала о нем. Велико было мое удивление, когда через несколько лет я, будучи уже в Ирландии, вдруг увидела его по телевидению на конкурсе Евровидения, выступающим за Эстонию! Да не просто выступающим, а одержавшим для Эстонии победу!!

После самого конкурса началась дискотека, и я, к своему удивлению, «дозрела» до того, чтобы впервые в своей жизни публично станцевать меренге! С двоюродным братом Марины по имени Марио.

Марио был намного моложе меня – я воспринимала его почти как ребенка, поэтому и не побоялась, что мой танец с ним у кого-то вызовет какие-то пересуды. Кроме того, в нем было что-то такое, словно он понимал тебя совсем на другом уровне, чем остальные антильцы. В нем начисто не было типичного антильского «мачизма». У него были большие черные глаза, как у дикой антилопы, а сам он был высокий, худенький и гибкий, как тростинка. В одном ухе у него была серьга. Разговаривать с ним было легко и просто.

Танцевала я неплохо; Сонни, бывший моим учителем, мне это тоже говорил, но я никогда раньше не осмеливалась показать свое умение вне стен нашего дома. Боялась быть такой же смешной, как танцующие латиноамериканские танцы голландцы – прыгающие, как козлики вместо того, чтобы двигать бедрами почти не сходя с места. Хотя сами они совершенно не смущались, это было, как в известном анекдоте, отвратительное зрелище, и я-то хорошо знала, как смеются над ними за глаза по этому поводу антильцы…

Но слава богу, меренге я танцевала, не в пример голландцам, нормально. Вот сальса у меня не получалась, и я бы никогда даже не осмелилась попробовать танцевать ее на публике, не умея. Я не чувствовала перемены ритма во время сальсы, не ощущала, где и в какую сторому надо поворачивать, как Сонни ни старался меня научить. Меренге намного проще!

Марио меня тоже похвалил, а я сама долго еще себе не могла поверить, что я на это осмелилась! (По природе я человек ужасно стеснительный, хотя те, кто меня только сейчас знают, могут в это и не поверить.) Когда я через пару недель не преминула похвастать перед Сонни, он, однако, в восторге не был, а вместо того обиделся. Только на этот раз не из-за традиционной ревности:

– Со мной, значит, ты не захотела танцевать, а вот с марику !…– с укором и презрением сказал он.

Марику? Так другой бы радовался на его месте! Тогда уж точно не к кому ревновать.

Тот, кто знаком с антильской культурой, знает, что марикунан по возможности с Кюрасао эмигрируют. И не стоит удивляться, почему. Вот представьте себе картину: вдоль дороги идет, повиливая по-женски бедрами, молодой человек с дамской сумочкой в руках и с накрашенными губами. Где-нибудь в другой стране, возможно, его бы просто не заметили, но на Антиллах… Ни одна проезжающая мимо машина его не пропустит без гудения клаксонов и веселого улюлюканья водителя и пассажиров:

– Эй, марику!!

Когда я была на Антиллах, со всех сторон, изо всех окон гремел популярнейший в тот момент рэггейтон-хит панамского певца по имени Нандо Бум:

“… No queremos mariflor,

No queremos mariflor,

No queremos ma-ma-ma-ma-ma-ma-mariflor

…En Colombia, no queremos mariflоr, ah

En Panam;, no queremos mariflоr, ah

En Costa Rica, no queremos mariflоr, ah

En Puerto Rico, no queremos mariflоr, ah…”

И даже:

”Busca la soluci;n para echar a un homosexual

Pam, pam, muerte es la soluci;n…”

Я испанского не знала, папиаменто тогда знала с натяжкой (поэтому изо всей песни понимала только «no mercy” и звуки автоматной очереди), но мне очень нравился ритм этой песни. Под нее было так хорошо танцевать. Я и понятия не имела, что в ней призывают к отстрелу таких, как Марио….

Забегая вперед, скажу, что Северная Ирландия в этом отношении от Антилл мало чем отличается.

Интересно, а исполнял ли Нандо Бум эту песню в Европе?… Представляю себе, какие вопли подняло бы цивилизованное сообщество! Что ж, каждому – свое. Одни оскорбляют марику. Другие, считающие себя более цивилизованными, не дают прохода мусульманам и делают все возможное, чтобы лишить мусульманок любого доступа к общественной жизни – только потому, что они одеты не так как они сами. Не вижу разницы!

****

Во время дискотеки после фестиваля произошлои еще одно событие. Эйдан познакомил меня с Энрике – Человеком, Который Был Знаком с Бобби!

Энрике Схоневольф (что переводится на русский как «красивый волк») был маленький, щупленький антильский пацан из Лелистада, державшийся с большим достоинством – он уже был профессиональным певцом и даже выпустил свой диск (правда, где его можно было приобрести, осталось тайной). Лелистад – это город в Нидерландах, один из самых новых, административный центр провинции Флеволанд, построенный на искусственной земле, возникшей после осушения моря благодаря строительству дамбы.

– Женя, помнится, ты как-то говорила, что тебя интересует Бобби Фаррелл? Вот Энрике хорошо его знает….

У меня задрожали колени, ладони рук словно пронзило электричеством . Я вдруг почувствовала себя девчонкой-школьницей. Сонни, замужество, жизнь в Голландии, кааскопы, переворот ГКЧП– все уплыло в какую-то дымку….

– Правда? Ну, как он, где он? – только и смогла выдавить из себя я.

– Дела у него не сахар, – улыбнулся Энрике,– Живет на пособие по безработице (у него отобрали имущество в Германии за неуплату налогов, и они с женой переселились в Голландию), Sociale Dienst постоянно наступает ему на пятки, думают, что он подрабатывает по-черному… Одним словом, хорошего мало. Но я уважаю старикана, это такая сильная личность и настоящий профессионал!

Старикана? Да что он понимает! Любовь и жалость к Бобби хлынули мне в сердце с неслыханной с 13-летнего возраста силой. Бедненький! Он заслуживает лучшего! Боже мой… я живу с НИМ в одной стране… Это просто невероятно! Я могу его живым увидеть! Это было не только похоже на сказку– это превосходило ее во всех отношениях. Да если бы я только могла поведать ему, как много он значил для меня в моей жизни… какой счастливой он и его коллеги сделали меня в моем детстве… что я даже выходя замуж, думала о нем…!

– Ой, а Вы не могли бы передать ему от меня привет? Мне так ужасно хотелось бы хоть раз в жизни поговорить с ним!– вырвалось у меня помимо моей воли. Энрике понадувал для важности щеки и пообещал помочь. Дома я поспешила поделиться своей радостью с сеньором Артуро. Но он ее почем-то не разделил.

***

…Увы, до отлета на Кюрасао никаких хороших новостей не поступило. Энрике несколько раз заходил к Бобби, но, по его словам, он куда-то уехал, и даже Боббина жена не знала, где он. Мне это показалось немного странным: как жена может не знать, где ее муж, если его нет уже несколько месяцев? Почему так было, я узнала позже.

Советский поклонник того или иного актера, певца или тем более писателя – совсем не то, что западный фанат. Нельзя даже сравнивать. Помню, когда я впервые увидела в кино, как по-идиотски ведут себя фанатки «Битлз», с их истеричными воплями и паданием в обморок, это вызвало у меня чувство глубокого омерзения. Для советского поклонника вести себя так означало бы не уважать ни себя, ни своего кумира.

Прежде всего, советский поклонник видит в любимом актере или певце талантливую, творческую личность, а не «секс-символ». Во-вторых, он уважает право предмета своего почитания на спокойную частную жизнь и потому не будет торчать у него под окнами, бросаться в него на сцену своими трусиками и даже признаваться ему письменно в любви. «Но пусть она Вас больше не тревожит – я не хочу печалить Вас ничем!»– вот оно, кредо советского поклонника!

Более того, даже при случайной встрече на улице такой поклонник просто посмотрит на своего кумира, улыбнется ему – ну, максимум попросит автограф! – и пойдет себе дальше, хотя и с сильным сердцебиением: глубоко уважая покой последнего. Кому из известнх людей приятно, когда у них на улице выдирают последние волосы! Помнится, как те же «Бони М» были поражены тем, как реагирует на их концерты наша публика: никто не вскакивает с мест, не танцует, но зато по окончании песен все бурно аплодируют! Это из той же серии.

Я глубоко старомодный, советского стиля поклонник. Я никогда в жизни не стала бы вешаться Бобби на шею – даже если бы не была замужем. Не стала бы искать, где он живет. Но это не значит, что он мне от этого менее дорог. И подышать одним с ним воздухом хотелось. В ближайший свободный день я поехала в Лелистад – посмотреть, что он из себя представляет.

Оказалось, что ровным счетом ничего. Скучнющий, с новенькими домами городишко. И как это ЕГО угораздило здесь оказаться?

***

…Перед полетом на Кюрасао я вновь была охвачена мечтами – как в детстве. Возвращаясь по вечерам из своей смены в «МакДональдсе», я мечтала, что Бобби – естественно, совсем неожиданно для меня!– ждет меня за поворотом. За поворотом, конечно, никого не оказывалось. Кроме стаи проституток: домой после смены нас развозили на такси, и мой маршрут проходил через роттердамскую набережную, бывшую их негласной зоной «работы» по ночам. Проститутки распахивали перед машинами короткие плащики, демонстрируя «сексуальное» белье. Мохаммед из Схидама, который обычно был моим попутчиком, брезгливо морщился. У Мохаммеда была жена, пятеро детей и мечта – открыть собственный овощной магазин. Проститутки в его мечтах не фигурировали.

Ко мне Мохаммед относился по-отечески. Подкладывал мне в сумку после смены оставшиеся гамбургеры – когда не видел менеджер. Голландцы удивятся, если я скажу им, что все мои арабские и прочие мусульманские коллеги на работе очень хорошо ко мне относились, с уважением. С некоторыми из них мы беседовали по-французски о работах Ленина. Они были вежливы, предупредительны – и никогда не позволяли мне таскать тяжести или надрываться. Самую тяжелую работу они всегда брали на себя. Никто из них не позволял себе двусмысленных шуточек подобно нашим голландским менеджерам – о том, «какие у вас в России красивые девушки легкого поведения», как, подмигивая, говорил мне один из менеджеров, голландец Бас.

– Всему свинству мы у вас научились! – парировала я.

… Из дома доходили обрывочные, смутные, тревожные вести. О каких-то ваучерах, по которым все сходили с ума, воображая, как они разбогатеют. О том, что начали закрываться заводы, а народ массово подается в «челноки», ездя в Китай и Турцию за тряпками и свято веря, что это и есть путь к счастью и процветанию. Я отгоняла мрачные мысли – неужели те, кто пришел к власти под такими правильными, хорошими лозунгами, не знаю, что делают?…

…Я была рада, когда и университет, и «МакДональдс»– и вообще вся Голландия!– остались позади. Впереди – Сонни и 3 месяца солнца, моря и знакомства с совершенно новой для меня жизнью!! Даже Бобби, и тот может подождать.

****

… Это был бесконечный, солнечный и радостный день. Бесконечный – из-за разницы во времени, потому что я летела в западное полушарие. От раннего утра в Маастрихте, когда я погрузилась в голландский «кукурузник» в его провинциальном аэропорту и до вечерней зорьки на берегу Карибского моря прошла, казалось, целая вечность. Когда летишь обратно, в восточном направлении, и день, и ночь оказываются скомканными, перемешанными друг с другом, как гоголь-моголь. Но я тогда еще не знала ни того, ни другого.

Из Амстердама впервые в жизни я летела на двухярусном «Боинге». Авиакомпании тогда еще не экономили на всем и на всех, и по дороге нас кормили и поили как на убой. Рядом со мной сидела арубанка, которая ехала домой в отпуск. Она только что поссорилась со своим бойфрендом и вскоре завязала разговор с голландским пассажиром сзади– типичным двухметровым кааскопом– -из тех, которые кладут ноги на соседнее сиденье потому что в проходе они у них не помещаются-, который летел на Антилы отдыхать.

Первые 2-3 часа раговор их не выходил за рамки приличия, но вскоре их обоих развезло от выпитого. Еще через час голландец только что не висел у нее на шее и даже пытался заглянуть мне через плечо, чтобы прочитать, что я там пишу в своей тетрадочке (я всю дорогу набрасывала сценарий нового фильма с участием Ики Верон). Естественно, прочитать он ничего не смог, так как писала я на русском, но голландский недотепа подумал, что у него просто разбегаются перед глазами строчки от количества выпитого.

– М-да… я, кажется, немного перебрал! Что это она там пишет?– громогласно на весь салон произнес он, так, будто бы меня рядом и не было. Я заметила, что находясь в других странах (и даже еще только в полете на пути к ним!), голландцы позволяют себе то, чего они сами себе не позволяли в своей родной стране: быть самими собой. Может, поэтому у них обычно были такие грустные лица, когда им приходилось домой возвращаться?…

Мне было глубоко противно наблюдать за этой парочкой и их лизаниями через пару часов после знакомства. Они уже договаривались, где они встретятся на Антиллах, и обменивались телефонами, а у меня не выходила из головы картинка темнокожей рабыни и белого плантатора. Ну, и чем эти двое отличаются от них? Что изменилось за пару сотен лет? У одной– комплекс неполноценности как у рабов, и ей непременно нужен «белый господин» для самоутверждения, а другой – такой же считающий себя подарком для туземок, как плантаторы…. Да у этих Покахонтас вообще есть хоть какое-то чувство собственного достоинства?!

Полет до Кюрасао длинный, часов 9, не меньше. Из-за перегара, которым уже разило от голландца, было трудно заснуть. А алкоголь все не переставали подавать, и я вздохнула с облечением, когда самолет наконец пошел на посадку.

Сверху была видна ослепительно красная земля, резко контрастировавшая с глубокой, темной синевой моря и утыканная казавшимися с высоты игрушечными колючками кактусов. Я тогда не знала еще, что эта область на Кюрасао так и называется – Тера Кора . Кое-где на фоне этого пустынного, похожего на марсианский пейзажа виднелись белые как ромашки головки ветряных электрических турбин.

Как только я вышла на трап, меня обдало горячим воздухом – горячим настолько, что на секунду перехватило дух. Еще несколько недель я не могла к этому привыкнуть: сидя в машине с кондиционером (невиданное тогда в Европе дело!), я начисто забывала о том, какая жара на улице, и всякий раз ступив наружу из ее прохладно-уютной глубины, поражалась этому.

А еще я поняла, что даже самый прочный лак для волос не поможет здесь сохранить в порядке свою прическу – настолько сильный дул ветер. По этой же причине большинство женщин здесь носили брюки, или короткие обтягивающие комбинезончики, которые местные жители называли «пегадиту», или хотя бы велошорты под юбками: ветер задирал юбки немилосердно.

Сонни уже ждал меня. За время, проведенное им на родном острове, он немного поправился, но это было ему даже к лицу. И загорел! Кожа у него потемнела и стала цвета какао без молока. На носу выступили веснушки! Мы с ним не могли оторвать друг от друга восторженных глаз – как два молочных теленка, впервые выпущенных на просторы солнечного луга…

Была суббота, он был свободен, спешить нам было некуда. День для меня начался, казалось, целую вечность назад, а на улице все еще вовсю палило немилосердное солнце. Я никогда раньше не бывала в тропиках и не представляла себе, какой оно может быть силы.

Сонни только вчера проводил в Голландию свою маму – мы с ней неудачно разминулись. Жил он все это время, оказывается, не в своем родном доме: их дом мама сдала жильцам. Его приютила бабушка.

Семья матери Сонни жила неподалеку от аэропорта. Здесь прошло все его детство, и он с гордостью демонстрировал мне свои родные места. Я с любопытством оглядывалась вокруг, а на меня с не меньшим любопытством смотрели местные дети. Они были белые, хоть и смуглые – хотя, как я успела заметить пока мы добирались до Сонниных родных, большинство населения острова было темнокожим. Одна из девочек подбежала ко мне и что-то сказала на непонятном мне языке. Я смешалась, а Сонни расхохотался.

– Это наши соседи, португальцы. Я сказал им, что ты тоже португалка, а они и поверили! Вы, русские, внешне похожи на португальцев.

Португальцы – единственные на Кюрасао, кто еще занимается земледелием. Уж слишком неблагодатная здесь почва. На острове нет ни одной реки, почти круглый год здесь сухо, а дожди проносятся молниеносно и шумно, и после них почти сразу же все высыхает. Кроме подземных источников в некоторых местах (у людей, на чьих участках они есть, обычно имеется колодец возле дома), питьевую воду здесь добывают путем опреснения морской, и она очень дорогая. Эту же воду используют и для полива, и потому содержать здесь хороший зеленый сад – роскошь, которая по карману далеко не каждому.

А еще португальцы славятся тем, какие они замечательные мороженщики.

Земля вокруг была совершенно сухая, хотя и не такая красная, как возле самого аэропорта. Единственное, что росло здесь самопроизвольно, были колючки и всяческой формы кактусы. Это сверху из самолета они казались игрушечными, а на самом деле достигали здесь такой высоты, что многие жители Кюрасао традиционно выращивали их вокруг дома вместо забора: дешево и сердито. А еще здесь росли деревья с причудливо снесенными на один бок кронами, похожие на задутую ураганом свечу: из-за непрекращающегося морского ветра. Они назывались дивидиви. По острову слонялись стаи беспризорных коз, пожиравших и кактусы что помельче, и всяческие колючки, и все, что попадется на их пути. Если на их пути попадался благопристойный сад с фруктовыми деревьями, начиналась страшная паника: его зажиточные хозяева вкупе с садовником, а то и с другими работниками гоняли коз чем попало, чтобы его спасти.

Бабушка Сонни ждала нас на кухне своего дома. Дом был старый, но большой, светлый и просторный, с каменной открытой верандой, называвшейся американским словом «porch”, укрытой поросшей диким виноградом крышей, на которой стояло старое кресло-качалка. Все двери и окна в доме были раскрыты настежь, ветер гулял по дому, и во всех комнатах работали вентиляторы. Было прохладно и хорошо. Где-то в углу кухни под полом шуршали мыши. Временами по стенам и даже потолку пробегали быстрые как молнии лагадиши – мелкие ящерицы, на которых никто,кроме меня, не обращал внимания. Я сначала ужасно боялась, что они упадут на меня сверху, но через несколько дней поняла, что в намерения лагадиши вовсе не входило падать на человеческие головы. А вскоре я, как и сами островитяне, совершенно к ним привыкла и даже стала считать их симпатичными.

Бабушка – Май оказалась красивой величавой женщиной с очень темной, почти черной кожей. У нее был крутой нрав, она пользовалась в семье непререкаемым авторитетом и была крайне набожна. В церковь Май ходила даже не раз в неделю, а каждый день. Это был настоящий матриарх! Как в какой-нибудь африканской деревне (хотя сами антильцы за подобное сравнение могут обидеться, я в нем ничего обидного не вижу), большинство ее детей жило в отдельных домах вокруг ее дома или в непосредственной близости от него.

Дедушка Сонни, который давно умер, судя по фотографии, был намного светлее ее, и многие дети пошли в него – как цветом кожи, так и оттопыренными ушами. У них было 12 детей: четыре дочери, среди которых и Луиза, мама Сонни и Петронелла, мама Харольда, и 8 сыновей. Профессии у них были самые разные: таксист, строитель, полицейский, учительница… И даже телохранитель одного из известных антильских политиков! Дядя Уго, тяжеловесный, с лицом боксера и с симпатичной арубанской женой индейского типа и с 3 взрослыми детьми, жил тут же рядом.

Май неплохо говорила по-голландски. В ее доме, кроме нее, жили дядя Сонни Эдгар – единственный из всех 12 детей Май, страдающий синдромом Дауна; Жанетт, 15-летняя дочка младшей из Сонниных тетей, которую та еще младенцем оставила у Май, уехав в Голландию; и Кармела, колумбийская помощница Май по хозяйству. Платили Кармеле все дяди и тети – вскладчину. Кармела была лет на 10 постарше меня, с первой сединой, пробивающейся в ее красивых густых волосах – и единственной на Кюрасао, с кем мне пришлось объясняться буквально на пальцах: я не знала испанского, а она не знала тех языков, которые знала я. Но зато к концу моего пребывания у Май я уже прилично по-испански понимала. Основной обязанностью Кармелы, кроме стирки и уборки было приглядывать за дядей Эдгаром: он все норовил то залезть без спроса в холодильник, то уйти к соседям играть в бейсбол, а то и достать из сарая баночку пива. В сарае содержался маленький бизнес Май: магазинчик на дому. К ней приходили в выходные и поздно вечером, когда обыкновенные магазины были закрыты, и покупали у нее все то же самое, что продавалось там, но с небольшой наценкой. У нас в СССР это называлось спекуляцией.