Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 130 страниц)

Глава 9. Развязанный веник

«Отец приказал сыновьям, чтобы жили в согласии; они не слушались.

Вот он велел принесть веник и говорит:

– Сломайте!

Сколько они ни бились, не могли сломать. Тогда отец развязал веник и велел

ломать по одному пруту.

Они легко переломали прутья поодиночке.

Отец и говорит:

– Так-то и вы: если в согласии жить будете, никто вас не одолеет; а если будете

ссориться да все врозь – вас всякий легко погубит.»

(Лев Николаевич Толстой «Отец и сыновья»)

«Я никогда не выступал за отделение России, я за суверенитет Союза, за равноправие всех республик, за их самостоятельность, за то, чтобы республики были сильными и этим крепили наш Союз. Только на этой позиции и стою».

(Б.Н. Ельцин, 29 мая 1990 года)

«Лукоморья больше нет,

От дубов простыл и след

Порубили все дубы на гробы»

(В.Высоцкий)

“Свобода! Свобода! Бежим в страну дураков!”

(мышь из фильма о Буратино)

…И опять мне снится воркование голубей под крышей нашего дома. Его звуки успокаивали и, казалось, даже согревали меня, убаюкивая длинной зимней ночью. Мне кажется, что дедушкины голуби скребутся в потолок своими красными лапками, шелестят крыльями, гоняют друг друга по чердаку, поругавшись… где-то в глубине чердака пищат голубята. У дедушки был свой, особый звук для того, чтобы позвать их на кормежку – ни один из нас не мог его сымитировать. И на письме его не передать – это было что-то вроде «г-щ-гль-гль-гль-гль-щ», но сходство все равно получается какое-то жалкое. Как у нового российского гимна со старым советским – вроде бы музыка та же, а не звучит… Не вызывает чувств.

С моим отъездом мамин дом не опустел, а скорее совсем наоборот: он почти все время был полон моих друзей! «Веселую ты мне устроила жизнь!»– писала мне мама. – «Дома двери не закрываются; все время то один твой приятель приезжает, то другой, а то даже и несколько сразу!»

То заезжал из Тбилиси суровый перуанец Педро вместе со своей грузинской женой Вардо – по дороге в Лиму. То Володя Зелинский, то его брат Алеша. То их родители, ставшие беженцами – они радовались, что хотя бы успели продать свою квартиру чеченцам, хотя и за бесценок. После того, как увидели по телевизору, что «федералы» начисто разбомбили их дом в Грозном…

То наведывалась Верочка из Усть-Каменогорска – ее судьба получилась самой грустной изо всех нас. Восторженная девочка, ходившая вместе со мной на австралийский балет была вынуждена бежать из родного Казахстана вместе со своей мамой. Что именно там произошло, толком никто из нас не знает, но она чего-то смертельно опасалась. Верочка и ее мама решили любыми силами устроиться после этого в Москве и пару недель прожили у гнас дома. Однажды моя мама вернулась с работы пораньше – дома были наглухо задернуты все занавески, а Верочка сидела, сжавшись в комок, в углу, и дрожала: у нее зуб на зуб не попадал.

– Тихо!– воскликнула она, увидев мою маму, – Они там, за окном… они за мной следят, я знаю….

Мы жили на 5 этаже, и за окном никого, естественно, не было. Кроме птиц. В доме напротив находился банк, который после 5 часов закрывался.

– Кто «они», Верочка ? Никого там нет, вот, посмотри сама…– но когда мама попыталась занавеску отодвинуть, Верочка чуть было не вцепилась ей в горло…

У бедняги всерьез поехала крыша. И у ее мамы тоже. Они уехали в Москву, устроились где-то дворничихами, получив комнату (обе с высшим образованием!), и их следы затерялись…

Перестроечные и послеперестроечные коллизии отразились на психике многих. Было страшно наблюдать, как знакомые тебе, вчера еще нормальные, веселые, жизнерадостные люди на твоих глазах постепенно сходят с ума: становятся сектантами, спиваются, кончают жизнь самоубийством…

Те, кто утверждает, что все это происходило у нас в стране в таких же масштабах и раньше, только мы об этом не знали, или честно заблуждаются под влиянием «демократической» прессы , или лгут. Пресловутая гласность здесь совсем ни при чем. У нас всегда было много знакомых – но никогда еще не было среди них столько людей, с которыми что-нибудь случалось.

Жена маминого коллеги ударилась в религию. Пока она билась лбом об пол в церкви, ее сынишка залез на крышу этой самой церкви, упал оттуда и разбился насмерть. Мой бывший одноклассник, отслуживший уже в армии – на подводной лодке!– пошел на рыбалку и не вернулся: кто-то ударил его камнем по голове и бросил в речку… Другому моему однокласснику, работающему в морге, выпало делать ему вскрытие. После чего он бросил «мирскую жизнь» и закопался где-то в землянке. Муж моей подруги Аллы повесился. Единственный сын нашей первой учительницы, которого она так обожала, не дожил и до 30 лет. Друга моего троюродного брата, которого мы знали с детства, ставшего охранником в банке, пристрелили около подъезда. То же самое произошло с сыном бывшего Томочкиного начальника. Он бежал по двору, недалеко от нашего дома, пытаясь спастись, а в него стреляли на ходу… Среди бела дня! Когда я жила в СССР, было немыслимым даже представить, чтобы у кого-то просто вот так было на руках огнестрельное оружие. Оно было только у совсем уж отпетых бандитов-рецедивистов, по которым плакала «вышка», и таких бандитов на всю страну было раз-два и обчелся. Брата дядиной жены Глафиры нашли повешенным на дереве: он взял у кого-то деньги в долг и не мог отдать. Собирался «заработатъ» в Чечне – больше было негде!– но не успел туда доехать: кредиторы нашли его раньше… А сколько стало несчастных случаев на дорогах! Одну бабушку сбило машиной на центральной улице прямо при мне – а я была дома всего только две недели… Мне потом долго снилось, как она взлетает в воздух от удара.

Когда я пошла навестить на кладбище могилу дедушки, я ревела в голос, увидев, сколько вокруг нее могил молодых, здоровых парней и девушек. Почти все моложе меня. Все – за последние несколько лет…

Кто там обещал лечь на рельсы ?…

Женя из Ялты после долгих мытарств тоже осталась в Москве – но у нее хотя бы по-прежнему с головой было все в порядке! Одна из наших преподавательниц помогла ей устроиться на работу в библиотеку. Она не имела своего угла к 35 годам, закручивала романы со студентами, но крепилась и на жизнь не жаловалась. Только как-то раз написала мне: “Знаешь, Женечка, вот выходишь утром на улицу, – и такое впечатление, что в городе все дома, ну в общем, всё осталось по-прежнему, а улицы захватили какие-то инопланетяне…“

Виталик Резников из Ростова, другой наш однокурсник, с которым у меня были общие воспоминания, единственным из нас из всех так и не получил диплом и теперь перебивался тем, что учил молодежь играть в шахматы. Это был высокий, немного нервный еврейский мальчик – большой маменькин сынок, у которого легко шла кровь носом. Изо всех наших однокурсников он единственный говорил о себе, что он еврей, когда это еще не было модно. Его папа эмигрировал в Францию на волне еврейской эмиграции из СССР начала 70-х, но жизнь там привела его в ужас, и он вернулся. Теперь над Виталиком все смеялись из-за этого… А общие воспоминания у нас были потому, что мы несколько раз сходили вместе в кино на 3 курсе, и он даже один раз свозил меня в гости к своей зеленоградской тете. Он был соседом по комнате Саида в новом общежитии, и я начала было тогда с ним встречаться, чтобы Саида позлить. Но как только я поняла, что со стороны Виталика это грозило перерасти во что-то большее (он попытался было меня один раз поцеловать), я ужасно перепугалась и начала от него прятаться. Я была совершенно к этому не готова. Он был умный парень и быстро все понял… А я до сих пор вспоминаю слова Антуана де Сент-Экзюпери – о том, что мы в ответе за тех, кого мы приручаем…

…Анечка Боброва была на нашем курсе самой примерной студенткой. Примернее даже меня – потому что я все-таки жила в общежитии, где по жизни со всяким приходилось сталкиваться, а Анечка все студенческие годы оставалась c родителями. Она была из хорошей, интеллигентной, серьезной, достаточно обеспеченной московской семьи. Родители отбирали у неё стипендию и выдавали ей из неё по рублю в день, и поэтому мы часто брали её с собой в кафе за наш счёт, хотя мы жили беднее. Но в те годы деньги не имели такого значения. Некоторые наши девочки недолюбливали Аню за резкую, не всегда дипломатичную прямоту; другие, наоборот, любили её именно за это. Иногда она приходила к нам в общежитие в гости.

Анечка любила иностранные языки и музыку времен молодости её родителей– Элвиса Пресли. Занималась рукоделием, вязала и вышивала, свободно говорила по-английски, а когда на 3 курсе она влюбилась в нашего эстонского сокурсника, как я уже рассказывала, то решила выучить шведский. И выучила!

Любимый эстонец не обратил внимания на её чувства и женился на другой москвичке. Впрочем, скоро его семейная жизнь не заладилась, и однажды он пришёл к Маше в гости в отустствие её родителей (те отдыхали тогда на юге). Они пили чай с тортом и разговаривали о жизни, но когда он выразил робкое желание остаться на ночь, Анечка решительно выставила его за дверь. Пойти на роман с женатым человеком она была неспособна. Помню, как я восхищалась твердостью её характера, спрашивая себя, смогла бы я на её месте поступить так же.

…А на дворе затарахтела перестройка, и однажды, уже в самом её разгаре, Анечка, дочка советского офицера и сама по своему воспитанию человек советский, социалистический, сказала вслух то, что многие даже ещё не осознали: что наша страна стояла на пороге своей гибели.

– Загубить такую страну– это надо суметь !

Некоторые на неё зашикали, не понимая о чем. это она. А у меня сжалось сердце…

Я много лет не видела её и только изредка получала короткие письма. Сначала она работала по специальности, потом перешла на работу в банк. Она не хвасталась новой жизнью, но из её письма следовало, что она достаточно обеспечена и при новом строе, и хотя все творящееся вокруг было ей глубоко противно, она старалась закрыть на него глаза, благо что можно было позволить себе такие небольшие радости, как круиз по Средиземному морю, занятие любимым хобби – фотографией и даже второе высшее образование, юридическое. Родные её все тоже болeе или менее приспособились к выживанию: брат знал один достаточно экзотический восточный язык и переключился из науки в коммерцию, отец, хотя и вышел на пенсию, по-прежнему преподавал…

Она не роптала громко, хотя и скользило в её письмах презрение к окружающим её новорусским начальникам. Но особенно жаловаться на жизнь не приходилось. Ну, подумаешь, стали стрелять за окном. Можно заткнуть уши ватой. Ну, подумаешь, по телевизору показывают всякую мерзость. Его же можно не включать. Ну, подумаешь, на улицах бездомные дети попрошайничают. Можно туда не выходить – метро-работа-метро, вечером посиделки со старыми университетскими подругами, интеллигентными, такими же, как она…. Которые, морщась, работают на том самом телевидении. Или, зажмурив глаза, пишут диссертацию по истории, совершенно опровергающую все то, что они же сами писали в студенческие годы.

В личной жизни тоже мало что осталось oт высоких идеалов: как и многие мои самые умные и самые привлекательные подруги, Анечка так и не вышла замуж. Я пыталась ее убедить, что она мало что потеряла; лучше не быть замужем, чем. терпеть плохой брак или прочие семейные “радости” вроде разводов, но она глубоко вздыхала … И отправлялась на новую встречу с очередным женатым лoвeласом, надеясь на невозможное… И вновь oставалась c разбитым сердцем, остановившись в конце концов на отношениях с братом одной из своих таких же, как она, тихих и интеллигентных подруг, который приходил к ней и оставался у неё обычно только в перерывах между своими отношениями с другими женщинами…

Потом Анечка вдруг осталась безработной: ee банк закрыли в период предвыборной борьбы с коррупцией. Это её несколько расшевелило. Заграничные криузы остались в прошлом, ей оставалось получать пособие 3 месяца – и за это время надо было во что бы то ни стало найти новую работу. Анечка сетовала на то, что её никуда не возьмут, что ей уже 35, что на молодую секретаршу она уже не потянет (она как бы не хотела задумываться о том, чем. обычно “положено” заниматься на службе вот таким молодым секретаршам!), и даже промолвила как-то что-то о злобном капитализме.

Положение безработной радикализовало нашу Аню, она начала задумываться над жизнью и даже роптать на неё , но ненадолго. Как толькоАня нашла новую работу (ну не могла же такая староэлитная, ещё советского периода семья, не иметь совсем никаких связей!), от её радикализма сразу же не осталось и следа, а сама она вернулась на круги своя: любимое хобби, вышивание, книги, беседы с интеллигентными подругами…

Я поразилась тому, насколько детально, только в российском варианте, она повторила процесс развития моего американского друга по переписке Марка из Вашингтона, который в своих письмах страдал обычным американским бравадо, строил из себя ‘крутого”, рассказывал о том, сколько он будет “зашибать”, став адвокатом, и каким он будет успешным, – и стал обычным, простым, ранимым, открытым человеком в своих письмах только на тот период, когда оказался в рядах безработных. Вот когда я услышала от него и все, что он думает о своем правительстве, и об американском образе жизни, и о куpсе Америки на международной арене! А потом Марк вдруг притих: сразу, так только ему дали возможность поступить на службу этого самого государства, пополнив ряды чиновников…

Но разве только те, кому болеe или менее неплохо живется, страдают в нашей сегодняшней России “синдромом привыкания”?

“Собачья у нас жизнь, совсем собачья, ‘– пишет мне с горечью другая наша с Аней общая институтская подруга, уже известная вам Лида. Сама она успела в последние годы советской власти осесть в Питере, дослужилась до высокого чинa в милиции. Мама и брат остались дома, на Украине. Папа умер. Бросить мужа – неработающего алкоголика и наркомана – нельзя: будет негде жить. Весь год Лида живет впроголодь, отсылая любые сэкономленные деньги не имеющим работы маме и брату. Весь год пытается накопить деньги на поездку домой. Иногда это удается, иногда – нет, и тогда они не видятся с мамой до следующего года….

Помните, как в советское время мы ездили вместе на Черное море: я, Лида, её родители и её брат? Две недели жили “как у Христа за пазухой’, безо всяких забот. На Черное море эта семья ездила каждый год. Сегодня ее маме не всегда хватает на хлеб…

И что же вы думаете, Лида жаждет общественных перемен?

Она жаждет дожить до конца недели… до отпуска… до конца года… не свалиться, не заболеть, не остаться на улице…. не сорваться в плане нервов…

Ведь самое страшное – это присесть на секундочку и задуматься о том, что такая жизнь ведет в тупик. Что бандитов на улицах не станет меньше. Что страх за завтрашний день будет только расти. Что все меньше и меньше будет оставаться всего бесплатного, всего доступного каждому гражданину. Что наши девочки подpастают, чтобы пополнить российские и западные бордели. Что они уже даже не дают по мордасам, а почти гордятся, когда их на улице щиплют за попку или за коленку, особенно какой-нибудь хозяин шикарной иномарки. О том, что в нас практически истребили чувство собственного достоинства. О том, что наших мальчикoв ждут все новые и новые Чечни. Что такой же жизнью, если ничего не сделать, придется жить и её нерожденным ещё пока детям. Лучше уж помечтать перед сном, что этим будущим детям в жизни встратится принц или принцесса, которые увезут их на своей яхте на Лазурный берег или на Багамы, – и после этого станут они “жить– поживать и добра наживать.” И о ней тоже не забудут…

…Я давно уже пытаюсь понять, как может наш человек, выросший в нашем, советском обществе, которому есть с чем сравнивать, в отличие от западного, вот так легко привыкнуть ко всем этим мерзостям нашего сегодняшнего бытия. Если я – не могу, даже после почти 15 лет, проведенных в его “более цивилизованной” форме (это где хотя бы не умираешь c голоду), принять эту мерзость и гнусность как должное.

Потому что я всегда помню другую жизнь. Не роскошно-животно-тупую, но полную того, чего нет и не может быть у сегодняшних молодых людей ни на Западе, ни у нас: духовного и интеллектуального развития, уважения к другим людям, цели в жизни – не для себя, а для того, чтобы приносить пользу другим и чувствовать себя от этого человеком, – любимого дела, а не желания быть готовым на любое унижение ради “баксов”, ощущения того, что перед тобой открыты в жизни все пути, что тебе не надо бояться будущего, ни своего, ни за своих детей ; того самого чувства собственного достоинства, которое так стремятся истребить в нас не имеющие его сами и подсознательно поэтому нам завидующие новорусские недочеловеки…

Так как же можно привыкнуть к мерзости и не желать страстно, всеми силами души, расправиться с ней? Как можно с ней смириться? Это по-прежнему остается для меня загадкой.

Я пыталась заставитьсебя это сделать. Пыталась “жить как все”, думать только о сегодняшнем дне, о том, что приготовить на обед.

Но перед глазами у меня стоят таджикские ребятишки, попрошайничающие на улице вместо школы. Русские старушки в Грозном, прячущиеся в подвалах от батарейного огня собственных внуков. Старички, распродающиe свои боевые ордена, чтобы не умереть c голоду. И – здоровые тупые верзилы с килограммовыми цепями на шее, которые считают оказанной тебе честью, когда они хватают тебя за коленки. Которые навязывают нам свою тюремно-бандитскую слюнявую сентиментальщину на жаргоне по радио и телевидению (в подлинно свободном обществе кто платит, тот и заказывает музыку). И – стоящие за их спинами толстобрюхенькие бывшие комсомольские работнички – ныне “уважаемые бизнесмены”, торгующие всем, что плохо лежит , тем, что не было сделано их руками, торгующие нашими людьми, готовые родную мать продать за подходящую цену (“только кому она нужна, старуха?”) . Они оправдали возложенное на них доверие тех “цивилизаторов”, которые когда-то подосовывали им джинсы и жвачку , – так же, как подсовывали спиртное африканскому вождю Таманго, герою новеллы Проспера Мериме, продавшему под пьяную лавочку не только половину племени, но и любимую жену, а затем и самому захваченному ими в плен и проданному… Они, конечно, считают себя умнее, чем. “какие-то там чернож*… “, – но закончат так же, как Таманго. В затерявшейся посреди океана лодке, которой они не смогут управлять….

… Когда-то, в конце 80-х, я увидела фильм Аллы Суриковой “Человек с бульвара Капуцинов”, – последнюю роль в кино гениального Андрея Миронова. Я была уверена, что показанное там было лишь гротескной карикатурой: не может быть такого, чтобы под одним только влиянием дурацких фильмов, показанных им конкурентом доброго и благородного героя Миронова, целое население небольшого городка до такой степени резко, на глазах, отупело и одичало, начав полностью имитировать поведение, увиденное на экране.

Но увы и ах-, – гротеск оказался настолько близок к действительности, что иной раз волосы становятся дыбом: как могли такие пустые, такие жестокие, такие равнодушные дети вырасти у таких в основной своей части бывших людьми родителей? Неужели превратить людей в обезьян так просто– и возможно всего за какие-то 10-15 лет?

Общество наше сегодня “нивелируется” вниз: если раньше нас стремились развивать, тянули к развитию за уши даже тех, кому оно трудно давалось, и добивались при этом значительных результатов (правда, не всегда к удовольствию развиваемых: помните некоторых героев ‘Большой перемены или верзилу Федю из “Oперации “ы” ? ) “Надо, Федя, надо! “– горестно вздыхал Шурик, вытягивая по нему розгами. И Федя, – что бы там ни творилось у него внутри, – по крайней мере, после этого не мешал жить и работать другим людям. А сегодня такие вот распоясавшиеся Феди не дают жить нам всем!

Нас пытаются заставить опустить наш интеллектуальный, моральный и дуxовный уровень до них, до этих Федь. Нас упорно тянут за уши, но уже вниз. Мириaды “Федь, засевших в наших СМИ, выставляют себя “экспертами” по различным областям, хотя у них даже с правописанием не все в порядке.

Аня пытается этого не замечать. Думает, что закрывшись в 4 стенах, можно продолжать жить воображаемой нормальной жизнью. Лида ничего не пытается – кроме того, чтобы выжить. Ей некогда думать обо всем этом. И страшно, – даже если бы и было время. …

И идет, идет привыкание к тому, с чем. мириться и что терпеть нельзя. Превращение нас и наших детей в полурабов-полуобезьян, готовых за миску похлебки совершить прилюдно половой акт. Да еще и гордиться содеянным; как же, ведь заработали на миску похлебки!…

Воспоминания, воспоминания…

….– А сейчас, ребята, ответьте мне, пожалуйста, на такой вопрос: как вы думаете, почему египтяне так легко продавали иностранцам найденные в гробницах фараонов исторические ценности? Не знаете?– и наш профессор Михаил Евсеевич хитро посмотрел на нас.

– А все дело в том, дорогие мои коллеги,– продолжал он, – что это были могилы не их предков. Арабское население появилось в Египте намного позже, и, конечно, когда речь идет о могилах не твоих предков, а совершенно посторонних людей, то и отношение к ним другое… Кстати, кто из вас знает, какая группа населения в современном Египте является потомками древних египтян?

Это-то я знала! Как оказалось, одна из всей нашей группы.

– Копты, Михаил Евсеевич! – с места сказала я.

… Разговор этот имел место давно, на студенческом семинаре, а все никак мне не забывается. Нет, вовсе не потому, что я знала про коптов. Просто никто из нас тогда не думал, что пройдет всего несколько лет – и многие из нас самих далеко затмят египтян арабского происхождения в подобной торговле. Только вот казус какой– там речь шла о вещах из могил «чужих предков», а наши отечественные «гробокопатели» вовсе не брезгуют сотворенным предками их собственными…

…– Это сколько же вагонов надо было ободрать!– одновременно хором воскликнули мы с мамой, вскрыв посылку из Соединенных Штатов от одной фирмы, специализирующейся на перепродаже вывезенных из СССР вещей. Перед нами красовался вырванный «с мясом» из обшивки советского пассажирского железнодорожного вагона огромный металлический герб СССР. Вырывавшие его так усердствовали в своем желании «получить бабки», что верхний кусочек герба откололся. Хорошо представляю себе, как они при этом матерились – поврежденный товар идет по сниженной цене, и если продавался западному покупателю он за 70 долларов, то можно представить себе, как мало получили за этот герб его «добытчики»!

Интересно, почему никто никогда не задавался вопросом, куда делись все эти гербы из настоящего металла с вагонов, пионерские знамена из школ, бюсты Ленина из кабинетов? И это при том, что не перестают жаловаться на то, какая Россия «нищая страна», и что нам «никогда нечего было продавать, кроме нефти»…

Наверно, все это было «ничьим»? Страдающая ностальгией, я как-то поинтересовалась у мамы, где у них на заводе теперь все те транспаранты и знамена, под которыми мы ходили на первомайские и ноябрьские демонстрации? Неужели совсем ничего не осталось? Уничтожено из негодования «преступлениями коммунистов»? Ничегошеньки подобного: все распродано, включая огромные портреты членов Политбюро, которые мы тогда катили на колесиках, и за которыми было так удобно сидеть на металлической раме детям. Разграблен на продажу даже заводской музей. А распродав все это, новоявленные Альхены и Сашхены демократической эпохи просто-напросто закрыли производство и живут… сдачей заводских помещений под какие-то торговые склады.

Знаете, на кого они так похожи? На Скуперфильда из книги Н. Носова «Незнайка на Луне»: гадят в одной комнате за другой у себя дома, потому что убирать не хочется, а что будет когда все комнаты окажутся загаженными? «А там посмотрим!»…

…Западные интернетные аукционы забиты советскими часами, лампами, военными формами, валенками, фотоаппаратами, приборами ночного видения. Или все это тоже «ничье» и «ничего не стоило»? На «блошиных рынках» в Берлине и Париже бойкие выходцы из южных регионов бывшего Советского Союза с мягким говорком а-ля Михаил Сергеевич нахваливают потенциальным покупателям вырезанные «с мясом» из рам картины, украшавшие где-то школы и сельские клубы….

Это– самое обыкновенное мародерство. То, за которое расстреливали при «нехорошем Сталине». Такое же, каким занимаются в Ираке американские головорезы, предлагающие на Ebay «предметы быта Саддама Хуссейна» и сокровища из багдадских музеев. С той единственной разницей, что наши отечественные гробокопатели продают созданное их собственными бабушками и дедушками, их собственными родителями, торгуют в развес и навынос их мечтами и идеалами.

И никакого зазрения совести. Это у Ильфа и Петрова воришки были застенчивыми, а современные Альхены собой и своим «предпринимательтвом» вполне гордятся. Вот они, нахваливают свой товар: «Портрет советской женщины– героини! Социалистический реализм! Большая редкость! Замечательное качество!»– зазывают они покупателей на интернетные аукционы. А захочешь сохранить картинку с изображением данного полотна у себя в компьютере на память – и оказывается, торгаш весьма неромантично отзывается о так горячо рекламируемой им героине. “Stalin_s_tetkoy.jpg” грубо озаглавил он этот свой продукт (видимо, считая что покупатели подобного все равно не знают русского, а повесят этот портрет где-нибудь на двери женского туалета в своем пабе…).

Каждый Альхен продает то, что попадется ему под руку: кто– украденные в школах картины, кто– отчаявшихся как прокормить детей женщин, кто – советские ордена и медали, скупленные по дешевке у продающих их, чтобы не умереть с голода, копаясь в помойках, стариков…

Другие торгуют собой, – как олимпийская чемпионка Ольга Корбут, за 70.000 долларов участвовавшая в драке с какой-то другой бабой или как блаженный наш Альхен всех времен и народов М.С. Горбачев, продававший как-то с аукциона… ужин со своей собственной персоной (всего за 7000 фунтов стерлингов!).

… «Такого больше никогда не сделают!» – нахваливают свой товар мародеры сотворенного трудом их собственных дедов и отцов, бабушек и матерей. Видимо, считают они так потому, что сами ничего создавать не способны. Только распродавать созданное другими.

Не зарекайтесь! Сделают, да еще и получше того.

Но только после санитарной обработки, которая нужна будет для очистки нашей страны от паразитов и грызунов.

… Помню маленького мальчика, c которым я разговорилась как-то в вагоне поезда.

– Кто у тебя папа?

– Узбек!

– А мама?

– Украинка!

– А ты?

– Русский!

Тогда мы смеялись. А на самом-то деле ничего смешного – этот малыш просто был советским человеком. Не чуркой, не хохлом и не кацапом…

…Я поняла, что «русские пришли», когда впервые увидела на стене одной из дублинских новостроек многометровое русское слово из 3 букв. Но это уже были совсем не те русские…

… Сначала он отказался говорить со мной, заявляя, что я – “агент КГБ”.

– А Вы откуда ? Из России? – его черные глаза округлились, и он вскочил с места, на ломаном английском заявляя своему адвокату, что не хочет русских переводчиков, – ибо они “могут тут же пойти и позвонить, куда надо”.

Я наблюдала за этим без особых эмоций. Не хотелось даже пытаться убеждать его в том, что я покинула CCСР уже много лет назад, И совсем не по политическим причинам, и что я – вовсе не Мата Хари, а он вряд ли обладает какими-то секретами, чтобы за ним охотились госурадственные спецслужбы.. Его отрезвил адвокат:

– Извините, мистер Н***, у нас здесь не такой большой выбор, чтобы разбрасываться переводчиками..

Он не хотел видеть очевидного : что я была нужна ему, а не наоборот.

…С Костей я познакомилась у его адвоката, в качестве переводчика. В Дублине мне приходилось довольно часто переводить для бывших соотечественников – слава богу, не во время их интервьюирования иммиграционными чиновниками, а во время их встреч с теми, кто представлял их интересы, но вот в Белфасте это был мой первый случай.

Причем Костя приехал именно в Белфаст сознательно – он был уже в Дублине, посмотрел на окружающий его « веселый хаос », и ему до ужаса захотелось « цивилизации ». Он сел в автобус – и через 3 часа оказался в « цивилизованной Великобритании », где сдался властям примерно как Иван Васильевич Бунша, – с восклицаниями : « C восторгом предаю себя в руки родной милиции, надеюсь на неё и уповаю… »

Родом Костя был с Урала. “Обычная совсем, обычная совсем история”, как поется в советской песне. Обычная – для большинства беженцев из бывшего нашего Союза, оказавшихся здесь, которые так стараются убедить ирландские и британские власти в том, что бежали по политическим мотивам. На самом деле политикой там в 98% случаев не пахнет и близко: большинство этих людей – “несостоявшийся средний класс”, то, что в России называется “бизнесменами”. И бежали они в большинства случаев вовсе не от политики властей (хотя от неё порой действительно можно залезть на стенку!), а от “разборок”с такими же , как они сами…

Быть “стукачом” – не в моих традициях, да и не считаю я , что быть “экономическим беженцем” – это преступление само по себе, и поэтому я молча перевожу все то, что они мне рассказывают, не делая к этому никаких комментариев и не высказывая сомнений по поводу зачастую совершенно неправдоподобных историй. В конце концов, в данной функции я – просто переводчик. Но я достаточно насмотрелась – на спекулянтов, бегущих от “мести чеченцев” (вполне возможно, что от мести бандитов именно этой национальности, но к политике это опять-таки не имеет ни малейшего отношения!) и на пожилых женщин родом из русской глубинки, которых на рынке “наняли азербайджанцы, чтобы им девочек молоденьких водить, потому что бабушке девочки поверят”, а теперь эта “бабушка” сидит в Ирландии и ревет в три ручья , рассказывая о том, как эти азербайджанцы её изнасиловали, и мотивируя это “этнической ненавистью” ,– чтобы сделать для себя выводы об этой категории людей…

Выйдя из кабинета, кстати, эта бабушка на удивление быстро успокаивается – и заявляет мне по-дружески, что она “ещё себе ирландского мужа найдёт”, потому что “не может быть одна”. И, глядя на неё, я не сомнeваюсь, – найдёт! Хоть и совершенно не говорит по-английски, И далеко не первой молодости и красоты…

Мне приходилось видеть людей, которые cчитали достаточной причиной для получения политического убежища то, что их 15 лет назад взяли в армию с первого курса института, хотя не должны были. Или людей, которые уверяли, что им не разрешали готовить в сельской столовой, делая вместо это уборщицами, из-за “пятой графы”…. Как-то все это не очень вписывается в понятие, которое в слово “беженец” вкладывет Женевская Конвенция.