Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 92 (всего у книги 130 страниц)

Никто из 8 ее детей не получил приличного образования, хотя это несколько компенсировало то, что некоторые из них, включая Кирана, от природы были умны. (Ирландцы вообще – нация талантливых, но не очень образованных, в силу исторических колониальных причин, людей.) Но в жизни, кроме врожденного ума, нужны знания – и увы, дипломы, а ни того, ни другого у них не было, и таким образом путь «наверх», выход из гетто, был для них более или менее отрезан… Это была вещь типичная для католиков их поколения. Они не очень переживали по этому поводу и поколениями «варились в собственном соку», помогая друг другу выжить, в том числе экономически. Особенно республиканцы. Порой казалось, что они уже все переженились друг на дружке: еще пара-тройка поколений такой жизни, и у их потомков начнутся на этой почве генетические заболевания…

Киран легко все схватывал на лету, умел все по дому – от ремонта любой аппаратуры до оштукатуривания стен -, любая работа у него в руках горела!

И людей и их намерения и мысли он тоже видел насквозь: так хорошо он их изучил не по книгам, а на опыте собственной жизни. «Когда тобой всю жизнь пытаются воспользоваться или тебя надуть, в один прекрасный день it just clicks with you ”. Но он не ненавидел людей за это, а наоборот, умел смотреть на вещи с различных позиций и проявлять ко всем ним понимание. Примечательно, правда, что когда он так умело ставил себя на место других людей, Киран почему-то предпочитал воображать, что бы он сделал на месте американских или британских солдат в Ираке, а не повстанцев, ведущих там борьбу с оккупантами…

Киран никому не позволял вить из себя веревки. Старого воробья на мякине не проведешь. Несмотря на всю внешнюю добродушность, шуточки и покладистость, парень он был с норовом, упрямый.

Книг Киран почти не читал, а если читал, то водил по строчкам пальцем, и губы его шептали, повторяя прочитанное. Если ему приходилось заполнять какие-то официальные формуляры, это требовало от него большого умственного усилия. В такие минуты нельзя было и слова промолвить – это сбивало его. Нужно ли удивляться тому, что, как и Сонни, он поручал мне, иностранке, проверять, без ошибок ли он написал тот или иной документ на своем родном языке! Киран совершенно не мог делать то, что для меня было легким и естественным – multi-tasking . У него это вызывало панику.

Политически в голове у него была невероятная каша. С одной стороны, в нем говорили его республиканские происхождение и былая боевая молодость. Плюс глубокое внутреннее чувство справедливости. С другой, он твердо решил, что хочет теперь просто жить спокойно и обеспечить детям «достойное будущее» (вам не бросилось в глаза, что когда о «достойной жизни» говорят наши с вами современники, воспитанные на капитализме, под этим «достоинством» они подразумевают исключительно финансы?) – хотя в то же время презирал республиканских политиков за то, что те тоже всего лишь захотели наконец «кусочек пирога для себя». «Разница между мной и шиннерами – в том, что я не продолжаю притворяться революционером, получая Crown’s shilling !”– говорил он. С этим было трудно не согласиться, особенно после того, как «революционеры» окончательно перестали обращать внимание на нужды населения, как и все остальные политики – продолжая в то же самое время петь самим себе хвалебные гимны о том, как они на других политиков непохожи…

Киран не знал точной разницы между Кубой и Колумбией и был против того, чтобы называть сына Фиделем – «еще подумают, что мы поддерживаем терроризм». Хотя в то же самое время с восторгом говорил о своих местных борцах за свободу – таких, как Доминик МакГлинчи . К счастью, его не смущали мои два университетских диплома и то, что я знаю вещи, о которых он и понятия не имеет – потому, что он знал, что есть вещи, о которых, в свою очередь, понятия не имею я. Например, о том, какого рода существуют эмульсии для окраски стен, и как выбрать самую для них подходящую. (Это хорошо, конечно, ибо сколько союзов развалились из-за чувства собственной неполноценности одной из сторон! Мне не надо для этого было ходить далеко за примерами). Так что мы неплохо дополняли друг друга.

Иногда мне казалось, что наш союз – это какой-то социальный эксперимент. Но по-человечески я к нему привязалась. Киран не затыкал мне рта, как Сонни, а честно и даже с интересом выслушивал… Он не боялся признаться задним числом, если в чем-то был неправ. И главное – на него всегда можно было положиться в трудную минуту! Это был классический случай из серии «чтоб не обижал» и «чтоб не убежал» . И я старалась отвечать ему тем же.

Детство Кирана прошло под свист пуль и звуки взрывов. Прежде чем осваивать премудрости физики или химии, он уже знал, как делается домашнего изготовления «напалм» (для напалмовского эффекта необходимо использовать стиральный порошок), и в каком именно месте лучше всего бросать «коктейли Молотова» в британские конвои (в середине колонны, чтобы блокировать и ее начало, и ее конец). В отличие от пустомель вроде Джефри, он не рисовался этим и не рассказывал об этом сказок. Но тихо гордился тем, что бритам ни разу не удалось арестовать его брата, который сражался с ним вместе. Его отец, старый республиканец, сидел в свое время в тюрьме на корабле «Мэйдстон» во время войны, умел говорить по-ирландски и умер когда Кирану было лет 20 – от врачебной ошибки. Семья была традиционная: папа работал (когда не был за решеткой), мама занималась детьми; дети видели папу только по выходным, и нужен он был в основном для наведения дисциплины. Тем не менее, все они уже с 11-12 лет начали курить или выпивать, а чуть попозже – и все остальное… Киран курить начал в 11 лет и к 40 годам выкуривал в день по две пачки.

Жизнь с жертвами конфликта в Северной Ирландии – а судя по тем или иным психическим проблемам большинства ее населения, на мой взгляд, все его можно смело причислить к ним!– требует своих тонкостей. Их нельзя раздражать – у них очень слабые нервы. И дело не в том, что они все непременно агрессивны – вовсе нет, но нервы сдают у них быстро и неожиданно, и в таких случаях они способны на что угодно – от самоубийства через повешение до анонимной кляузы на вас в социальные службы. Несмотря даже на то, что доносчиков тут традиционно вываливают в дегте с перьями.

Если честно, то жалко их. Постороннему человеку трудно понять, отчего в Северной Ирландии, например, люди так легко кончают жизнь самоубийством. Кажется, пальчик им покажи, и они уже побежали травиться или топиться. А ведь вроде бы с виду такие веселые, такие легкие по своему духу… Для того, чтобы понять, с какой нагрузкой на психику они выросли, надо здесь родиться. Веревочка натягивается-натягивается, да и лопается…

Для того, чтобы это понять, нет необходимости даже заводить речь о самоубийцах: посмотрите хотя бы, чем живут здесь те, кто продолжает жить… Безработица годами – такая, что человек уже рад донельзя, если его не трогают и не мешают продолжать привычное ему бытие на пособие, со сном до полудня и гуляниями далеко за полночь. На пособие, конечно, особо не разгуляешься: тут помогают компенсации: упал на улице в яму – подал в суд на местную администрацию, что не заделала ее; сожгли тебе машину – подал на компенсацию от государства потому что у тебя слабые нервы; подрался с кем-нибудь по пьянке – засудил его с той же целью…

Так вот и живут. Пособие по инвалидности считается предметом зависти – и до людей, кажется, просто не доходит, что есть на свете такие, кто его получает потому, что он на самом деле инвалид… Они напоминали мне Вырикову из романа Фадеева «Молодая гвардия»: «…– Вы же сами знаете, Ольга Константиновна, что у меня тебеце, – вот, слышите? – И Вырикова стала демонстративно дышать на Немчинову и на толстого немецкого ефрейтора, который, отпрянув на стуле, с изумлением смотрел на Вырикову круглыми петушиными глазами. В груди у Выриковой действительно

что-то захрипело. – Я нуждаюсь в домашнем уходе, – продолжала она, бесстыдно глядя то на Немчинову, то на ефрейтора, – но если бы здесь, в городе, я бы с удовольствием, просто с удовольствием!»

Советскому человеку этого не понять: как можно самому хотеть, чтобы твой ребенок на всю жизнь имел галочку в графе «с отклонениями», исключительно ради пары сотен фунтов в месяц. А северные ирландцы – хотят. И потом с гордостью говорят: «У моего сына – аутизм (синдром дефицита внимания; шизофрения. Ненужное зачеркнуть.)» Не только ради денег, а еще и потому что это снимает с них, как они считают, всякую ответственность за поведение их чада. «И надо было сказать: нездорова… Там, на комиссии, врачом Наталья Алексеевна с городской больницы, она всем дает освобождение или неполную годность, а немец там просто фельдшер и ни черта не понимает. Дура, дура и есть! А меня определили на службу в бывшую контору «Заготскот», еще и паек дадут… » – Нет, Вырикова точно была северной ирландкой времен мирного процесса!

Неизвестно еще, конечно, как бы мы вели себя, если бы провели под оккупацией не пару лет, а все 800. Но, извините, нам повезло: на то у нас и был социализм и коммунистическая партия – и люди, не стремившиеся к «консенсусу» с оккупантами, – чтобы этого не произошло!

Многие дети здесь уже с 5-6 летнего возраста сидят на антидепрессантах – причем по рецепту врачей. В школах, которым хронически не хватает фондов, на совершенно нормальных, но из бедных семей детей заводят специальные досье, усиленно выискивая у них отклонения там, где ими и не пахнет, и напуская на таких детей всевозможных психологов и терапевтов – с тем, чтобы их любой ценой провозгласили «нервнобольными» и выделили под них школе средства на дополнительную учительскую ставку. Зато когда ребенок действительно болен, и ему действительно нужны всяческие специалисты, от него только отмахиваются. Ведь с таким-то ребенком действительно придется заниматься и что-то делать…

Так вот и живут люди – от среды до среды , да еще при этом жалеют тех, за чей счет мы вообще-то все здесь живем, включая тех, кто работает – жителей стран Третьего Мира. «Как мне повезло, что я родился в цивилизованной стране!»…»Как мне жаль бедных африканцев!»

Чем дальше, тем больше я начинала ощущать себя среди них, как Молния Маккуин – среди обитателей Радиатор Спрингс: «Don't leave me here! I'm in hillbilly hell! My IQ's dropping by the second! I'm becoming one of them!»

Причем заметьте, я имею в виду не только безработных жителей городка или не получивших формального образования. Как сейчас помню одного политического активиста, выпускника истфака местного университета, который любил сравнивать себя с Бобби Сэндсом– потому, что ему тоже было 27 лет. Этот нахрапистый молодой человек был уверен, что Прага – столица Венгрии. «Лондон – столица Парижа, а Париж – столица Рима, а Рим… » И эти люди еще берутся рассуждать о Дарфуре или Косово!

Раньше это не так бросалось в глаза и такого значения для меня не имело. Я восхищалась не только отчаянной смелостью здешних людей и их преданностью своим идеалам, но и их чувством взаимопомощи, их умением несмотря даже на пробелы в образовании каким-то шестым чувством найти решение для многих проблем на местах. И больше всего – тем, что им было не все равно, что происходит!

Если раньше, во время ведения военных действий, в минуты кризиса в людях проявлялись их лучшие черты, то сейчас, с наступлением мира по рецепту Троцкого (я уже упоминала о нем – «ни мира, ни войны, а армию распустить!») они, как по мановению волшебной палочки, стали на глазах превращаться в обыкновенных обывателей – подобно Золушкиной карете, обратившейся в тыкву с наступлением полуночи. «Пусть еще что-нибудь даст! » стало их жизненным кредо.

А что будет с Северной Ирландией, когда взрослым станет нынешнее молодое поколение – джойрайдеры и прочие цветочки мирного процесса, обозначаемые собирательным наименованием «hoods ”, которые по ночам стаями рыщут по улицам, словно полчища гиен -, поколение, выбравшее американские инвестиции? Подумать даже страшно. Это будет почище землетрясения, помяните мое слово. Думаю, будет похоже на то, что случилось в свое время с гордостью здешнего кораблестроения – «Титаником». Да-да, я не ошиблась, они действительно гордятся даже им, хотя все нормальные люди такого «мастерства» до ужаса бы стыдились…

Этот кусочек Ирландии напоминал мне одну большую демобилизованную с войны армейскую дивизию, которую, демобилизовав, поселили скученно, в одном месте, в эдакой «потемкинской деревне» мирового империализма, куда свозят непослушных со всего мира с целью демонстрации тех пряников, которые обрушатся на них, если они со своей участью смирятся (вчерашние партизаны вкрадчиво их уговаривают как герои «Того самого Мюнхгаузена»: «Присоединяйтесь к нам, господин барон, присоединяйтесь!»)…К тому же поселили их, забыв при этом забросить на вертолете психотерапевта для помощи поселенцам от пост-травматического синдрома…

Сказать им об этом вслух нельзя – начнутся истеричные вопли: «Ты что, хочешь продолжения войны? Ты против мирного процесса?!” Да ничего я от вас не хочу, герои не моего романа. Только уж вы определитесь – или наденьте трусики, или снимите крестик . Или вы поклонники и продолжатели дела Че и Хо Ши Мина, или вы приветствуете на своей земле американские инвестиции и Джорджа Буша, чье благословление для ваших планов вам так позарез почему-то требуется, и учите марионеточную администрацию оккупированного Ирака «как надо вести мирный процесс».. Что получается из сидения меж двух стульев, мы хорошо помним по своей горбостройке…

Империалистические эксперименты над человеческой психикой породили целое поколение глубоко ущербных людей, которые сами не осознают своей ущербности. У нас в стране ведь сейчас происходит по сути то же самое. Люди просто еще не осознали этого и продолжают по инерции думать, что наши сегодняшние соотечественники, которые, мягко говоря, ведут себя неадекватно – это какие-то изолированные явления: либо «такие от природы», либо «сами в своем состоянии виноваты». Еще лет 10-15 «демократических реформ» – вот тогда до них наконец дойдет, что есть прямая и непосредственная связь между общественной системой и состоянием умов и психики населения!

За примером далеко ходить не надо: вон в Англии профессор Чарльтон в начале XXI века все еще продолжает утверждать, что «у рабочих интеллектуальный коэффициент ниже, чем у выходцев из высших социальных слоев» . И, живя в Северной Ирландии, можно бы было ему на глаз поверить. Если бы не знание другой действительности – по-настоящему открывающей людям в жизни все дороги. В Советском Союзе, на Кубе, в других странах социализма почему-то запросто и спокойно выходят из рабочих семей и академики, и профессора, и пилоты, и капитаны морского флота, и полководцы, и политики. «80-90 процентов советской интеллигенции – это выходцы из рабочего класса, крестьянства и других слоев трудящихся.» Своя у нас интеллигенция, а не скупленная по дешевке со всего мира, чтобы не тратиться на массовое образование собственной, как в вашей Британии, мистер Чарльтон ! Или, может, это только у британских рабочих IQ ниже от природы, господин профессор? Лучше бы объяснили, почему в таком случае его уровень считается вполне достаточным для пополнения рядов пушечного мяса в Ираке и в других странах…

… Наблюдать за бытием семейства Кассиди было грустно. Не буду даже пересказывать все подробности. Ближе всех к нам была старшая сестра Кирана, Лиз, в замужестве Девайн, которой я очень сочувствовала. Это была замученная, похожая на залежавшуюся на прилавке общипанную курицу женщина с маленькой, в кулачок головкой. Her life was a mess. Лиз была глубоко фрустрирована годами семейной жизни с бьющим ее мужем и с сыновьями-подростками, которые вслух называли ее не иначе как «старой шлюхой» и славились на весь городок тем, что снабжали спиртным несовершеннолетних. Когда сыновья эти били друг друга, истинная христианка Лиз запиралась у себя в комнате с биографией матери Терезы и с бутылкой вина в руках: «Let them kill each other!” Почти каждую неделю она вызывала полицию, чтобы выгнать этих сыновей из собственного дома, а через два дня после этого пускала их обратно и даже заказывала для них абонемент на широкополостный интернет… Она затаила злобу на Кирана за то, что он как-то раз не отлупил ее старшего пацана, как она того просила.

– Лиз, я не могу этого сделать. Это называется «assault ”, и за это меня могут посадить, – объяснил ей Киран.

– А я скажу им, что это сделал не ты!– простодушно ответила она. Но Киран все равно от такой чести отказался.

Когда же Лиз все это совершенно надоедало, она попросту бросала детей одних (ее муж по ночам работал калымщиком, а днем отсыпался) и уезжала на несколько недель в Тунис или даже к сестре в Новую Зеландию…Вот так поживают североирландские безработные.

Я долгое время думала, что Лиз хотя бы что-то знает о других культурах и народах и потому выгодно отличается от других наших родственников и соседей. В юности она чуть не вышла замуж за алжирца по имени Абдулла и до сих пор с нежностью о нем вспоминала. (Честно говоря, жалко, что она этого не сделала!) Были среди ее поклонников в юности и голландец, и даже китаец.

Лиз обладала удивительной способностью, именуемой голландцами «zichzelf in de nesten werken” Это было ходячее стихийное бедствие.С нею всегда что-нибудь случалось. Классический пример: когда ее дети нанялись на лето на работу в какой-то ресторанчик, она попросила хозяина не нанимать одного их приятеля потому, что он младшего из ее сыновей дразнил. Но ей оказалось мало того, что она это сделала – она с гордостью начала всем об этом рассказывать. И дорассказывалась до того, что это дошло до мамы парнишки, о котором идет речь – местной пятитонки по имени Берни, которая тут же явилась к Лиз – грубо говоря по-русски, бить ей морду, да еще и не одна, а со старшим сыном на пару… Полчаса на всю улицу стоял визг и мат, пока наконец не проснулся Киран и не вышел посмотреть, в чем дело…

Нет картины более противной, чем дерущиеся бабы. Берни от Лиз пришлось буквально отдирать. Жаль, под руками не было шланга. Киран заступился, естественно, за свою сестру, не вдаваясь в детали, кто и что там сделал. А на следующую ночь нам (а не Лиз!) расколотили окно булыжником… Вот так от нечего делать развлекаются простые ирландцы…

До этого Лиз несколько лет подряд занималась тем, что выживала из дома соседей, с которыми поругалась. И добилась своего: они продали дом. Это тоже было предметом ее гордости. Тогда еще я думала, что виновной стороной в конфликте были сами соседи – так она мне это представила. Пока я не узнала Лиз поближе. С нами она не ссорилась, Киран вообще-то был ее любимым братом, а мне она помогала смотреть за малышами и постоянно высказывала свое женское сочувствие:

– Ах, я так хорошо знаю, что такое не высыпаться! Эти мужчины – они такие бесчувственные, ничего не понимают… Думают только о себе. Эгоисты они все. И я тебе скажу: хоть Киран и мой брат, но он тоже может быть весьма противным!

Лиз постоянно заверяла меня, что я могу обратиться к ней за помощью в любую погоду и в любое время суток. Однажды меня скрутила боль в пояснице, да так, что для того, чтобы встать с постели, мне требовалось не меньше получаса. Я, конечно, вставала – со стонами и с холодным потом на лице, но о том, чтобы в таком состоянии мыть, например, полы, не могло быть и речи. Я попросила Лиз о помощи, она была само дружелюбие. А через несколько дней в дверь ко мне постучала незнакомая женщина.

– Я из социальной службы, – сказала она, – К нам поступил анонимный сигнал, что с вашими детьми не все в порядке.

– С моими детьми? – гром и молния не поразили бы меня так, как это заявление.

– Да Вы садитесь, садитесь, я сейчас зачитаю Вам список…

– Список???

И она его зачитала. Это действительно был список, из которого я с изумлением для себя узнала, что:

а) я регулярно подливаю в детское молоко снотворное;

б) я не кормлю детей ничем, кроме чипсов, конфет и макарон с рисом;

в) я швыряюсь в них книжками, а потом обвиняю в этом их самих;

г) у меня в шкафчике на кухне лежат таинственные черные таблетки «из России» (это было произнесено таким тоном, словно речь шла по меньшей мере о полонии! На самом деле это был лишь активированный уголь)

д) у меня дома грязно, особенно под кроватью.

Но самым чудовищным было обвинение в том, что я…. бью Лизу! От такого у меня действительно «в зобу дыханье сперло» .

В такие моменты начинаешь лихорадочно думать, кто же это тебя так ненавидит, и за что. Но я ни с кем не ссорилась, никому не вставляла в колеса палки. Я вообще предпочитала не иметь слишком близких отношений с соседями: мой девиз «leven en laten leven” . Я не сую свой нос в чужие дела и органически не перевариваю сплетен. Когда ко мне в офисе подходили с тем, чтобы о ком-то посплетничать, я обычно такое «сарафанное радио» выключала на корню. Впрочем, к тому времени я уже совершенно точно поняла, кто был таинственным анонимом, и открытие это лишило меня дара речи. Ни один посторонний человек не бывал у нас на кухне, где лежали зловещие «русские таблетки» (даже детей я туда не пускала)….

Какой тут Брут… Бруту такое и не снилось! Даже знаменитый змей-искуситель из любимой настольной книжки Лиз просто в подметки ей не годился.

Киран, естественно, тоже сразу понял, из чьих уст исходит вся эта чудовищная ложь. Я бы не стала даже говорить с Лиз об этом, притворилась бы, что ничего не случилось, и только сделала бы для себя соответствующие оргвыводы. Но Киран немедленно отправился к ней – выяснять отношения. Через 10 минут Лиз примчалась ко мне:

– Женя, Киран думает, что это я…. Господи, да как вы могли такое подумать!

Я смотрела на то, как немолодая мать 4 детей, которой уже пора вставлять зубы, внаглую врет, широко растопырив глаза – и чувствовала такую гадливость, что к горлу начала подкатывать тошнота.

– Лиз… у нас на кухне кроме тебя, никто не бывает. Никто не знает, какие там у меня таблетки лежат, – тихо сказала я, – У меня молоко на плите сейчас закипит, извини…

И вышла на кухню. Когда я вернулась, Лиз в комнате уже не было…

Через два дня она ему созналась. Но продолжала уверять, что совершила богоугодное дело. Почему богу не было угодно, чтобы она просто помогла мне вымыть пол, раз ее так не устраивало его состояние– вместо того, чтобы спать до двух часов дня ежедневно– и каким это образом богу угодно вранье, которое могло иметь роковые последствия как раз для самих детей, осталось в тайне.

Последовали три совершенно кошмарные недели. Я ощущала себя настолько преданной Лиз и униженной, словно меня публично выпороли на площади. Я чувствовала, что задыхаюсь, не могу больше оставаться жить в этом месте. По ночам мне снились ужасы. Днем оба мы, и я, и Киран ходили словно оглушенные, онемевшие, будто бы нас огрели поленом по башке; он чуть было не запил, хотя до этого совершенно бросил пить лет 10 назад. Последовала куча телефонных звонков и визитов различных социальных работников, медиков и так далее, пока те не убедились, что с детьми,естественно, все в порядке. Хорошо, что у меня уже была собственная социальная работница – из-за Лизы-, которая знала меня как облупленную…

Несколько раз, когда Киран напивался пива, я даже всерьез опасалась, что он наложит на себя руки. В такие моменты его прорывало, в нем всплывали все его фобии, боли и страхи, которые он обычно отгонял от себя с помощью работы. Целыми вечерами говорил он в такие моменты о Шивон …

Шивон была самой младшей сестрой Кирана, моложе даже меня. Она умерла за год до этого, от алкоголизма. Я знала ее недолго, но даже за это короткое время Шивон произвела на меня такое неизгладимое впечатление, что и сейчас, стоит только мне закрыть глаза – и она стоит передо мной, как живая. Невозможно поверить, что ее больше нет…

Это был очень светлый, добрый человек – иначе не скажешь. Несмотря на все свои проблемы, которые в конечном итоге ее безвременно похоронили. Шивон была из тех, кто поделится с тобой последним куском хлеба – причем безо всяких ссылок на мать Терезу и на падре Пио. Когда я в первый раз увидела ее – на расстоянии, то сначала приняла была ее за Лиз, только почему-то лет на 20 помолодевшую и похорошевшую. За все почти 10 лет жизни в Ирландии, и в южной, и в северной, ни разу не встречала я здесь более красивой женщины, чем Шивон Кассиди. Если не более красивой, то уж во всяком случае, более милой. Тем грустнее было наблюдать, как она постепенно убивает себя.

Киран и Шивон были очень близки духовно – изо всех его братьев и сестер именно она была его настоящим soulmate . И потому он особенно винил себя, что не смог предотвратить то, что с ней случилось. Хотя, если честно, никто как следует не пытался этого делать: все родственники были заняты собственными жизнями, а принудительного лечения в «свободном мире», естественно нет (и не из-за того, что это противоречило бы свободе личности, а потому, что это стоит денег!).

Все началось для Шивон так же, как и для меня с Сонни – разногласия с мужем, который был control freak (замуж она вышла очень рано, как здесь принято,и у них было 4 детей), долги, выпивание вместе… Муж сумел вовремя остановиться, а у нее организм оказался более слабым… Джерард перепробовал все средства, чтобы лишить ее самостоятельности и подчинить себе: запретил водить такси, потом отобрал швейную машинку, на которой Шивон шила резинки для волос на продажу. Когда она начала ходить к соседке и шить там на ее машинке, он донес шиннерам, что Шивон шьет не только резинки цветов ирландского флага, которые особенно хорошо расходились под Пасху, но и такие же банты, только в красно-бело-голубых гаммах – для протестантских клиентов. После этого шиннеры перестали у нее товар покупать. Шивон не сдавалась и стала подрабатывать парикмахерством– она виртуозно стригла. Но Джерард повыбросил из дома все ножницы…

Когда он понял, что она все равно не будет подчиняться ему по жизни, он использовал ее слабость против нее: выгнал Шивон из дома и отобрал у нее детей, ссылаясь на ее пристрастие к алкоголю. После этого жизнь для Шивон потеряла всякий смысл. Не каждый человек – борец по своей натуре, но это не значит, что утопающего обязательно надо бить веслом по голове!…

… Многое о том, как она жила все это время, мы узнали уже только на похоронах. Как она спала в лесу, а старушка-соседка, помнящая, как Шивон в свое время возила ее на своем такси до центра и обратно и не брала за это денег, выносила ей туда поесть горячего супу… Как ее периодически избивали другие такие же как она бедолаги обоих полов: Шивон была маленькая и худенькая как тростинка. Как ее один раз изнасиловали. Как с ней отказались общаться старшие дети, и как она подкарауливала тайком у школы младших – мальчика лет 8 и девочку лет 5 – чтобы приласкать их и сунуть какой-нибудь подарок, купленный на последние гроши…. Чем больше всплывало этих деталей, тем сильнее мрачнел и уходил в себя Киран. После этого он купил для себя диск Эми Уайнхаус и по выходным целыми ночами слушал одну и ту же песню– «Rehab”:

«They’re tryin to make me go to rehab

I said no, no, no

Yes I been black, but when I come back

You wont know, know, know.»

В Советском Союзе я была воспитана так, что презирала пьющих женщин. Но в Советском Союзе их почти не было – потому что не было социальных причин для их пьянства. На мужа-изверга всегда можно было найти управу – например, через партком. Никто не позволил бы выгнать тебя из дома. Наконец, если надо было тебя принудительно лечить, вылечили бы.

Презирать североирландскую женщину только за то, что она пьет – все равно, что презирать здешних католиков за то, что они пишут или говорят с грамматическими ошибками. Это не Советский Союз, где у тебя были все условия для того, чтобы учиться и стать грамотным. «Это не Земля, родной. И не Африка. Это планета Плюк, галактика Киндза-дза в спирали…»

В последний раз Шивон приходила к нам в гости на рождество. Конечно, никто не знал, что это будет последний раз, но выглядела она нездорово. У нее уже начал распухать живот, а она все еще отказывалась даже признать, что у нее есть серьезная проблема. Она шутила, бодрилась, говорила о какой-то ерунде, о том, как ждет, когда получит очередную компенсацию – за то, что кто-то чуть не сломал ей ногу, – и как пригласит нас пообедать на эти деньги, а потом поедет загорать в Испанию. Шивон очень любила солнце.

Потом я еще видела ее на улице, на лавочке, с 3-литровой бутылкой самого дешевого сидра в руках. От нее нехорошо пахло, и проходящие мимо благообразные старички тихонько отворачивались.

– Завтра годовщина моей Норы… Ей сейчас 7 лет было бы. – голос Шивон дрожал. Нора была ее мертворожденная дочка.– А тут даже поговорить не с кем. Me ma is doing my head in. I just can’t cope without me wee drink.

Действительно, по большому счету она никому оказалась не нужна. Маме она мешала благообразно жить, заниматься благотворительностью и посещать святые места (можно было бы взять ее к себе, но вдруг она дома что-то сломает или испортит? Жаловалась же Лиз на то, что Шивон как-то облевала ее диван – хотя сыновьям самой Лиз, которые регулярно делали то же самое (и по той же причине), никто не говорил и слова…) Киран был занят собственными детьми. Иногда он давал ей немного мелочи или старые сигареты, но говорить по душам ему было некогда….

Это потом уже, в марте, когда у нее пошла горлом кровь, и ее увезла «скорая», семья всполошилась. Приехала специально ради нее из Новой Зеландии еще одна сестра– тюремный охранник по специальности. Белфастская сестра подняла на ноги газеты, чтобы найти Шивон жилье. Мама с Лиз не выходили из больницы, туда же пришли и все ее дети, и даже Джерард. Старшая дочка, которая до этого отказывалась с ней даже разговаривать, плакала, делала ей прически и красила ногти. Но Шивон уже ничто не могло спасти, и ее положили в специальное крыло больницы – умирать. Умирала она долго, несколько недель. Ее тело медленно наливалось жидкостью и распухало. Но жизнь еще теплилась в ней до тех пор, пока этот процесс не дошел до самой головы. Она была вся исколота: только морфин мог немного смягчить ее боли. Киран не мог смотреть на такие страдания. Он заранее мысленно попрощался с Шивон, вернулся домой и только каждое утро звонил в больницу и спрашивал, нет ли каких-то изменений….

Она умерла в День Парижской Коммуны. Иногда я думаю, что она сама стремилась приблизить свою смерть – чтобы хоть на смертном одре еще раз увидеть детей и почувствовать, что о ней заботятся и что ее любят…Видимо, Кирану не давали покоя такие же мысли. «What a rotten death the wee girl had…. She didn’t deserve this. ”