Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 70 (всего у книги 130 страниц)

Глава 14. Ooh-aah, up the RA!

«Ситуация спокойная. То, что стреляют… здесь бывают и плановые перестрелки.»

(С. Ильясов, глава правительства Чечни)

..Обратно мы прилетели вьюжной, беззвездной, холодной декабрьской ночью, после долгой тряски в небе на подлете к Ирландии: кажется, она находится в самом солнечном сплетении розы ветров…

После Кубы– солнечной, яркой, веселой – это было похоже на возвращение героев «Киндза-дзы» с планеты Альфа обратно на Плюк. Причем тоже совершенно добровольное. Как и им, нам было от чего пасть духом!

У входа в аэропорт нас уже ждал наш верный фермер Фрэнк, который вызвался довезти нас до дома. Путь до Севера из Шеннона неблизкий, ночь была темная, снег уже не шел, только завывала по все еще почти голой земле извилистая поземка. Фрэнк так лихо вел машину, что на ухабах нас кидало из стороны в сторону. Лизе это очень нравилось, она даже повизгивала от удовольствя, а вот нам с мамой не нравилось совсем. Но Фрэнк не замечал этого: он гнал машину, как герой Евгения Леонова в фильме «Гонщики» по грузинским горам, на ходу рассказывая нам ирландские новости и то, что он успел прочитать за этот месяц по истории Смутного времени в России. Увлекшись биографией Марины Мнишек, он время от времени начинал клевать носом, и тогда мы заставляли его остановиться подышать свежим воздухом, чтобы он не заснул за рулем окончательно. Так, «на перекладных» и добрались мы в конце концов уже ближе к утру до дому. Предложили Фрэнку выспаться у нас, но он, невзирая на свое полусонное состояние, упрямо отправился обратно в родной Каван, где ждали его все еще недоенные коровы….

Возможно, в самолете подумали, что мама, подобно какой-нибудь Татьяне-любительнице английских джентльменов, решила запросить в Ирландии убежище и поэтому не вернулась в него после посадки в Шенноне, хотя билет у нее был до Москвы. Ничто не было дальше от правды, чем это! Мне стоило огромного труда уговорить маму остаться в Ирландии хотя бы для того, чтобы мы все вместе отпраздновали Новый год: я так надеялась, что уж теперь-то Лиза останется со мной насовсем, но кубинцы, сами того не зная, подарили маме новый повод для возвращения с ней в Россию – разумеется, в Ирландии не было русскоязычных логопедов. В ней даже ирландскоязычного-то логопеда было найти почти невозможно, на что мне как-то жаловались мои ирландскоязычные друзья, у которых были дети. Что же касается англоязычных… Я заметила, что англоязычные представители самой гуманной из профессий весьма охотно оказывают медицинскую помощь тем, кому она зачастую не требуется вообще, но попробуйте вы только обратиться к ним с каким-нибудь по-настоящему серьезным заболеванием, и вас отфутболят так, что вы это запомните надолго: ведь по-настоящему больного и лечить -то надо по-настоящему! А для этого надо что-то действительно знать, а не просто вешать на стенку диплом с присвоенными тебе многочисленными Bs., Ms.и прочими буквосочетаниями. Куда легче слыть эскулапом, прописывая какие-нибудь маловредные, но дорогостоящие таблетки тому, кто просто внушил себе (или другие внушили ему), что он болен…

После Кубы все это резало глаз как никогда. «Отчего же не жить как-нибудь?» гоголевских запорожцев отныне перестало меня устраивать. Ведь есть же, есть она – другая жизнь! С одной стороны, я воспрянула духом. С другой, стала еще больше нетерпимой к тому, чего терпеть нельзя. И вскоре на меня обиделась за называние вещей своими именами Вэнди. Да не просто обиделась, а смертельно.

Видите ли, я посмела высказать крамольную мысль: что на Кубе – прекрасное медицинское обслуживание. Доступное для всех и совершенно бесплатное для кубинцев. Когда одна из местных газет предложила мне интервью на тему медицины на Кубе, меня не пришлось уговаривать: наконец-то появилась возможность поведать здешним людям правду о стране, о которой им известно так немного и по большей части – злые выдумки дядюшки Сэма.

Мне повезло с журналистом: Джордж сам бывал на Кубе и был от нее в восторге. Социалист по взглядам, он вынужден зарабатывать на жизнь сентиментально – слезливо-сенсационными репортажами в одной из широко читаемых в Ольстере бульварных газет. И свой стиль держать соответствующим общему профилю этой газеты. Поэтому он предупредил меня, что заголовок будет драматическим, а также – что будет некоторое "драматизирование" событий, изложенных в тексте. Слушая мой рассказ о Кубе, он только вздыхал.

– Эх, хотел бы я все бросить и туда уехать!– доверительно сказал он мне. -Но надо же кому-то содержать семью, платить счета и так далее…

–

По крайней мере, мне не надо было опасаться, что его интервью со мной будет не симпатизирующим Кубе. Именно то, что надо – газета, которая широко читается; пусть это не будет высокоинтеллектуальным очерком, но зато до людей дойдет хоть немного правды, и на доступном им языке! Впрочем, как я ещё раз убедилась, правда приятна далеко не всем, и далеко не все хотят её знать.

Напасть пришла с неожиданной стороны – от моей подруги-юнионистки Вэнди. Я

даже не знала, что она читает подобную прессу – она казалась мне для этого

слишком респектабельной дамой!. Я уже рассказывала о том, какие теплые чувства я питала к этой женщине, бывшей, в моем представлении, лучом света в темном царстве здешних оранжистских расистов. И потому была весьма удивлена, когда вскоре,одним морозным, мокрым воскресеньем Вэнди позвонила мне и дрожащим от гнева голосом потребовала извинений. Не перед ней, нет – официальных извинений с моей стороны в газету, опубликовавшую мое интервью о Кубе, ибо я, по её мнению, смертельно оскорбила великолепную и непогрешимую британскую систему здравоохранения вообще и белфастских врачей в частности.

Статью я к тому времени ещё сама не читала и потому поспешила заверить Вэнди, что я в мыслях не держала оскорблять здешних врачей или вести на них какой-то поклеп. Однако её это не удовлетворило. Я пообещала тут же пойти в магазин, купить злополучную газету и прочитать, что же её так разгневало.

– Ты должна была прочитать статью до публикации!– почти кричала на меня сдержанная обычно Вэнди, -И потребовать от газеты исправлений, если там было что-то не так!

Как будто бы она только что родилась (или, как говорят в Северной Ирландии, "всплыла

на поверхность в пузыре посреди реки Лаган") и не знает, что здешние газеты так не работают: когда я встретила Вэнди в первый раз в жизни, у нас обеих как раз брали интервью о детях Чернобыля, отдыхающих здесь ежегодно, и мы обе заметили потом, сколько ошибок было в опубликованном тексте. Но никто и не подумал извиняться перед нами или давать нам читать текст заранее…

Под дождем и пронизывающим ветром добралась я до единственного открытого в

тот вечер магазинчика при бензоколонке в нашем городке. Еле добежав до дома,

сразу же открыла злополучную газету. "Британская система здравоохранения

заставила больного ребенка поехать на Кубу!" – кричал типичный бульварный

заголовок, со вполне естественной для бульварной газеты целью -привлечь внимание читателя. Но я прочитала весь текст, и я не нашла в нем никаких оскорблений в адрес белфастских врачей или британской системы. Ни одного грубого слова или преувеличения. Я, кстати, предупредила Джорджа, чтобы он ничего плохого о здешних врачах не писал, ибо они делают все, что от них зависит, чтобы помочь пациентам, – не их вина, что они работают в рамках системы, безразличной к человеческому страданию, и что у них тут такое фрагментарное образование. И Джордж свое слово сдержал. Да, он вставил, в мои уста кое-где свои собственные слова, которых я не говорила, – например, о том, что на Кубе, в отличие от СССР, нет социальных различий между статусом врача-специалиста, медсестры и нянечки, и все они обедают в одной и той же столовой (это правда); но по-моему, и у нас в СССР такое различие было минимальным, ни в какое сравнение не идущим с "классовым" статусом привилегированного отряда врачей по сравнению с "недочеловеками"-уборщицами в "fantastic" UK, но я это ему простила. Моей главной целью было сказать хорошее о Кубе, дать знать людям здесь, что она из себя представляет, каким глубоким гуманизмом пронизан весь кубинский образ жизни.

Так на что же обиделась Вэнди? Ведь она сама совсем недавно в разговоре со мной "поливала" здешние больницы за невероятные очереди на элементарные операции (многие больные раком или болезнями сердца, которые ждут своей бесплатной операции потому, что не в состоянии заплатить за частную, умирают, потому что становится слишком поздно!), приведя в качестве примера свое собственное ожидание бесплатного костыля после операции на бедре: когда она, наконец, его получила, он был ей уже не нужен!

На что обижается Вэнди, если британские газеты каждый день пишут о скандальном положении здешних публичных, государственных бесплатных больниц, где 90-летние старики сутками лежат в коридоре в реанимации, ожидая приема у специалиста; где администрация больниц вскоре намеревается нанимать полицейских для насильного выдворения с больничных коек больных стариков, которым некуда больше идти; где пациенты все чаще вывозятся для операций за границу, ибо в здешних больницах нет мест; где ежегодно сотни людей умирают от врачебных "ошибочек", многие из которых связаны с тем, что доктора работают без перерыва по 48 и по 72 часа, а у большинства из них – 70-часовая рабочая неделя; где происходят такие вещи, как, например, изнасилование 70-летней старушки, смертельно больной раком, по пути с больничной койки в больничный туалет?

Заметьте, что ни об одной из этих душераздирающих вещей я в своем интервью даже не упоминала. Я только рассказала о безразличии системы к людям – из собственного опыта. О том, что даже за все, что тебе полагается по нормам медицинского обслуживания, тебе приходится драться зубами: за то, чтобы быть направленным на обследование (это при очереди в 9 -12 месяцев-то!), за то, чтобы добиться направления на компьютерную томограмму; за то, чтобы твои жалобы приняли всерьез; за то, чтобы поменяли неподходящее лекарство; даже за то, чтобы тебе просто дали выписку из врачебной карточки и копию снимков. И все упирается в деньги: это вам не нужно, это слишком дорого стоит. "Общество равных возможностей", где королевиных родственников весьма преклонного возраста, давно уже дышащих на ладан, в очередной раз вытаскивают с того света (причем мы все обязаны этому громко радоваться!), а для "какого-то там «черномазого ребенка", у которого вся жизнь впереди, жалко лишний раз сделать снимок: да вы знаете, во что это обходится налогоплательщикам?!

Конечно, об этом я тоже в интервью не упомянула, ибо за такую "крамолу"его бы зарубили на корню. Вместо этого я сконцентрировалась на Кубе: по-моему, показанная мною разница в подходе к людям говорит за себя сама. Страна с крайне ограниченными ресурсами посылает в страны Третьего Мира для оказания медицинской помощи больше врачей, чем вся Всемирная Организация Здравоохранения! И никому в помощи не отказывает, как бы трудно ей самой ни было!

Я честно попыталась понять Вэнди. Да, неприятно, когда нелицеприятные вещи о твоей стране говорят иностранцы. Но ведь я – живущий здесь иностранец, а не турист, и такой же налогоплательщик, как она. Я имею такое же полное право интересоваться тем, куда идут деньги с моих налогов, и требовать улучшения медицинского обслуживания не за счёт нового обдирательства нас, а за счёт отказа Блэра от роскошного нового личного "Конкорда" и сокращения расходов на вооружения!

Ну и почему же ты в ужасе бледнеешь, Вэнди, в своей "свободной" стране от моего "зато на бомбы для Ирака и Югославии у них есть деньги" – ведь я же говорю правду? Ведь тебе же тоже будет от этого лучше, если в следующий раз ты вовремя получишь свой костыль!

Я подождала , пока она поостынет. ("Мы, юнионисты, народ горячий!") Через

несколько недель послала ей по почте, как это принято у кальвинистов-формалистов, красивую открытку с изложением хода событий и с ещё раз подчеркиванием, что я ничего не имею ни против доктора Х., которого она мне рекомендовала; ни против доктора У., приема к которому мы ждали полгода.

Открытка вернулась ко мне обратно, вместе с моим подарком, который я к ней приложила. Вэнди сообщала мне, что если я действительно хочу её прощения, то я должна немедленно сесть за перо и написать опровержение своего интервью в газету, высказав самую глубокую благодарность замечательному британскому здравоохранению. Сделать это для меня было бы равнозначно вынесению благодарности Михаилу Сергеевичу Горбачеву за наше "счастливое, свободное" сегодня. Кроме дружбы, есть еще и такая вещь, как совесть и принципиальность. И отказ лгать.

Так прекратилась моя дружба с Вэнди. В своем прощальном письме я тоже вспылила и пообещала ей высказать все, что я действительно думаю об этой "замечательной системе", – даже то, о чем. я близко не упоминала Джорджу. "Очевидно, Вы считаете, что только Вам, как истинной британке, позволено высказывать любые критические замечания в адрес здешнего здравоохранения", – написала я. "Мы, иностранцы, должны "лопать, что дают" и быть благодарными за это. Мы не имеем права критики ничего "великого" британского. Это называется – "расизм". Я должна восхищаться тем, что эта система – бесплатная, когда там, откуда я родом, это было нормой. До приезда сюда я не знала вообще, что такое многомесячные очереди на прием к специалисту. Ни разу в СССР мне не приходилось ждать своей очереди у хирурга, окулиста, любого другого специалиста больше нескольких часов. Вы никогда не поймете, о чем я веду речь, когда я пишу о Кубе, – моя критика не в адрес индивидуальных врачей, а в адрес бездушия, безразличия к людям этой системы здесь. И мне от души Вас жалко, потому что Вы другой системы не знаете и даже не можете себе представить, что она может существовать. Ну, раз уж Вы не верите мне, не британке, то я позволю себе послать Вам копию того, что написал о кубинской медицине самый что ни на есть британец – Джон Уоллер в своей брошюре "Куба: здоровье для всех".

И я послала ей эту брошюру.

Думаю, что после прочитанного, увы, Вэнди только возненавидит меня и

Кубинскую революцию. Ведь так неприятно, достигнув пенсионного возраста с

верой, что ты живешь в великой державе, и жалея "нищих белорусских детей",

которым можно для ощущения собственной доброты отдать свои старые платья,

вдруг прочитать, что "в Британии число стариков чаще всего описывается как

проблема; на Кубе его рассматривают как триумф". Как серпом по одному месту самозваной «цивилизации»…

…Когда я опустила этот конверт в почтовый ящик и вернулась домой, я нашла на своём автоответчике сообщение. Совершенно отчаявшиется родители и бабушка с дедушкой местной маленькой девочки Кивы просили о помощи. У девочки – редкая форма эпилепсии, и открылась она совершенно неожиданно. Периодически она падает в обморок, и её лицо все разбито. Местные врачи отнеслись к её состоянию совершенно равнодушно, прописав ей стандартный коктейль медикаментов, которые на нее не действуют. Даже снимок сделать они отказываются.

Родители обшарили интернет и нашли амeриканскую спецклинику, которая могла бы Киве помочь. "Мы принимаем только aмериканцев!"– ответили им американские врачи. Лечение в клинике в Мюнхене – имеющее побочный эффект в виде болезни сердца – обойдется этой незажиточной семье в 15.000 фунтов…

"Что делать?" – в отчаянии спрашивают они, не в состоянии больше смотреть,

как страдает их малышка.

И я хватаюсь за трубку телефона – надо срочно звонить в Гавану…

Пусть Вэнди продолжает жить мечтaниями о «прекрасном британском здравохранeнии».

Нам надо не мечтать, а действовать!

***

Больше всех моему возвращению в Ирландию радовался человек, без которого, пожалуй, я никогда бы не смогла отвезти Лизу лечиться на Кубу: Дермот Кинселла. Мы вернулись накануне Рождества, когда жена его как раз укатила к родственникам в свою «империю зла», и он был дома один.

Мы с мамой не празднуем католическое Рождество, и Дермот пригласил меня отметить этот день у него дома – не опасаясь ни соседей, ни того, что меня могли увидеть у него в городке какие-нибудь наши общие знакомые: так он по мне соскучился.

Тогда же я рассказала маме о своих с ним отношениях – ведь надо было объяснить ей свою отлучку. К моему удивлению, она меня чуть ли не впервые в жизни одобрила:

– По крайней мере, хоть человек очень интересный!

Мы по-прежнему были уверены, что все у нас здесь прослушивается, и поэтому я рассказала ей о Дермоте во время прогулки.

– Надо дать ему кодовое название, – решила мама, – Чтобы если мы заговорим о нем, они головы бы поломали, о ком мы это. Какой он из себя?

Я описала ей своего ЛДТ, который лицом был весьма похож на моего любимого писателя Кира Булычева. Но не такой высокий ростом, а скорее даже наоборот. Плюс сильно прихрамывал.

– Пусть будет Хром-Костыль! – постановила мама. Я не выдержала и прыснула в кулак. И получила увольнительную на один вечер. На том и порешили.

Город Дермота – красивый, но сумрачный, насквозь продуваемыи ветрами Атлантики, в котором, казалось, всегда идет дождь и навсегда застыла на городских стенах сделанная каким-то таинственным незнакомцем надпись «Yeltsin is a Prod !”, и на этот раз не изменил себе. Только на этот раз вместо дождя в нем шел снег: настоящий, словно сошедший с советской новогодней открытки – огромными пушистыми, медленно кружившимися в воздухе хлопьями. Я даже пожалела «нашу» жену, что она не видит такой красоты. Никакие флоридские крокодилы с этим не сравнятся!

Дермот открыл мне дверь, широко улыбаясь, и из его дома на меня пахнуло теплом. Он был одет в большой махровый халат, и вид у этого грозного, непримиримого, жесткого революционера сейчас был очень домашний. Он походил на большого плюшевого мишку. Из-за спины Дермота на меня грозно тявкал его ирландский сеттер с очень красивого, медового цвета шерстью. Но Дермот сказал, что сеттер ко мне быстро привыкнет, и так оно и оказалось. Только пес этот был ужасно любопытен и всюду совал свой нос. По дому кроме него еще бродили 3 или 4 кошки, для которых на батареях отопления висели специальные корзиночки. На столе лежало недоделанное «нашей женой» постельное покрывало из лоскутиков – ее главное хобби, видимо, почти такое же захватывающее, как партизанская борьба. В зале стояла елка, горел камин, а еще мне бросился в глаза нетипичный для среднего ирландца битком набитый книгами шкаф. Но Дермот и не был «средним ирландцем»…

Он расселся на диване после того, как мы обменялись поцелуями, жестом приглашая меня к нему присоединиться. Ну конечно – по телевизору показывали «Стар Трек»!….

– Я так рад видеть тебя, ЛДТ! Так без тебя соскучился! Ну, как тебе Куба? Лизе лучше?

И я начала свой долгий рассказ – не преминув в конце упомянуть и о реакции Вэнди на мое интервью в газете…

– Ирландцы ведь сами испытали, что называется, на собственной шкуре дискриминацию по национальному признаку, как в Англии и Америке, так и у себя дома, где английское колониальное законодательство еще в ХVII веке фактически на бумаге "отменило" существование ирландского народа как такового.Кажется, что из-за своего собственного исторического опыта ирландцы должны бы лучше, чем многие другие европейские народы, понимать, что такое быть дискриминируемым, и какое гигантское влияние дискриминация может оказать на твою веру в себя, на ход всей твоей жизни… И тем не менее, мы сейчас видим рост расизма в Ирландии – прямо на наших глазах. Говорят, что это связано с резким ростом числа иммигрантов, прибывающих в непривыкшую к этому страну… Как по-твоему, чем можно объяснить такие сильные негативные эмоции ирландцев в адрес "новичков"?

– Где-то в глубине нашего сознания прячется предрассудок, укоренившееся предположение, что другие народы – тем или иным образом "не так важны", люди "более низкого уровня". Ирландцы даже не всегда осознают, до какой степени они подвергались пропаганде, которая исходила в основном – даже не в основном, а почти исключительно! – из англоязычных источников. Дети у нас в Ирландии вырастают, веря в то, что американские индейцы, австралийские аборигены и тому подобное – это "существа нижнего порядка", и что европейцы якобы "имели право" отправиться на эти континенты с целью завоевания и уничтожения их культур и цивилизаций. Кроме того, на них обрушивается гигантское количество пропаганды через книги, фильмы, газеты, телевидение, утверждающей, что континентальные европейцы – существа "нижнего порядка", чем "великие британцы",– ответил Дермот. – И, конечно, многие из нас попались на удочку этой пропаганды, и каким-то образом она отпечаталась глубоко в подсознании даже кто этого вовсе не хотел… Иногда люди даже не осознают этого сами. Например, ирландские миссионеры честно считали, что "несут свет" и "цивилизацию" африканцам и индейцам, и что наш образ жизни, наше христианство намного лучше всех других – и это дает нам право разрушить культуру других народов… Сейчас, когда смотришь на это из сегодняшнего дня, такие взгляды и то, к чему они привели на практике, вызывает ужас, но и до сих пор эти же идеи глубоко "встроены" в человеческие мозги… Так что меня не удивляет, если к нам приезжает человек из, например, Нигерии или Кении, а на него смотрят как на "не такого важного, как мы"… Плюс еще различные расистские предубеждения, типа: "Они отбирают нашу работу, наши дома", "с ними обращаются лучше, чем с нами".

С другой стороны, на американцев мы глядим снизу вверх, раскрыв рот! На британцев мы глядим как на людей нас превосходящих. И, конечно же, целая история связана с так называемой "холодной войной", когда мы должны были смотреть сверху вниз на русскую или любую другую системы (никарагуанскую, кубинскую и тому подобное…), которые "не одобрялись" британским и американским правительствами: подразумевалось, что они "второсортные", и это было "правильно" – разрушить эти системы, так что все это встроено в мозги людей пропагандой… И неважно, сколько у вас есть доброй воли, эти предрассудки все равно дают о себе знать, и я совершенно серьезно считаю: если мы по-настоящему собираемся бороться с расизмом в Ирландии, то начинать надо в первую очередь, с антиирландского расизма, который определяет наш взгляд на мир и на самих себя! – продолжал он, наливая мне вкусный ирландский кофе. – А количество антиирландского расизма в ирландских же СМИ – невероятное! Несколько лет назад исследователи в Канаде обнаружили, что расизм "встроен" даже в школьные учебники, и их пришлось заменить… Самый эффективный способ бороться с расизмом – это обеспечить так, чтобы все его проявления были объявлены вне закона, включая расизм против твоего собственного народа!..

– …Что подводит меня к следующему вопросу: ирландцы здесь, на Севере, до сих пор еще страдают от сектантской дискриминации. А как она влияет на повседневную жизнь людей? Вот на тебя, например, как повлияла?

– Мои родители очень хотели сберечь меня от нее и рано отправили меня учиться в Шотландию. Но, как видишь, все равно у них ничего не вышло: я закончил университет, работал там, женился, даже научился говорить по-гэльски, но от борьбы за свободу своего народа отказаться не смог. Моя первая жена была местной коммунисткой. Она пережила со мной два моих ареста. Мы и до сих пор дружим. Она просто не захотела поехать со мной жить ко мне на Родину. Здесь у нас, с одной стороны, наблюдаются достаточно открытые проявления дикриминации: людям не дают работу, жилье, даже не позволяют жить в определенных районах из-за их религиозного происхождения. С другой стороны, сейчас уже появились люди, которые постоянно хотят сказать или сделать тебе приятное, высказываются насчет того, как они восхищаются твоей культурой или религией… Это принимает такие масштабы, что иногда просто говоришь самому себе: "Я не хочу больше с такими людьми разговаривать!" – ведь они вновь собираются рассказать мне, сколько католических священников они знают, или насколько замечательны ирландские танцы или ирландский виски… Если следовать их логике, можно дойти до высказываний типа: "Как замечательно встретить ирландского католического священника, потому что он всегда предложит тебе замечательный ирландский виски!"… Глупо? Да! Но так устроено их мышление: что они должны говорить тебе "приятности"…

Другая примечательная черта нашей жизни – ужасная потребность в том, чтобы знать религию каждого твоего нового знакомого… С этим приходится бороться в себе каждому из нас – когда говоришь себе: "Нет, мы не будем об этом даже спрашивать!.." Но самая ужасная вещь, – это, конечно дискриминация при приеме на работу и распределении жилья. Сейчас это происходит в немножко меньших масштабах, законодательство против дискриминации в сфере приема на работу хоть плохо, но срабатывает…

– Знаешь, Дермот, должна тебе признаться, даже я борюсь с этим в самой себе, хотя я и приехала сюда недавно! Когда меня знакомят с кем-то здесь, этот вопрос о религии как-то сам собой, помимо моей воли, всплывает в голове… Даже если я его вслух и не задаю. И все же есть еще одна разница в отношении к иммигрантам на Юге и на Севере: северяне кажутся мне гораздо более заинтересованными в нас в плане общения, чем несколько более высокомерные южане… Возможно, это потому, что до недавнего времени иностранцев на Севере было так мало, что каждому из них представители обеих общин стремятся показать свою страну только с лучшие стороны… Но я думаю, еще и потому, что люди здесь лучше знают цену жизни и пережили столько всего, что это позволяет им ближе к сердцу принимать положение других людей, в то время как на Юге жители все больше и больше "избаловываются" Кельтским Тигром… Становятся материалистичными и эгоистичными.

– Очень трудно сказать, почему именно. И вот почему я хотел бы, чтобы началось исследование проблемы: а что же такое расизм? В чем именно выражаются его проявления? Если мы оказались в такой ситуации, когда церковь и политические партии содержат в себе и распространяют предубеждения, что одни люди – лучше а другие – хуже, от природы, то это найдет свое отражение и в настроениях на улицах. Мы здесь, на Севере, например, гораздо быстрее дискриминируем кого-то по признаку сексуальной ориентации, чем. по цвету кожи. Могу сказать, что в Белфасте есть районы, в которых черному человеку нечего опасаться – зато "голубому" – о котором люди знают, что он "голубой" – ой как есть чего… В то же время в Дублине все как раз наоборот: вопрос о гомосексуализме широко обсуждался, люди привыкли к этому, это мало кого волнует, а вот цвет кожи – это то, с чем, к сожалению, у стольких дублинцев до сих пор еще есть проблемы… Так что есть только разница в проявлении того, как люди выражают свою неприязнь к том, что "отличается", "не похоже", "другое"…

Я думаю, что у нас на Севере были такие хорошие инициативы, как традиция ирландско-африканской дружбы, связанной с африканскими учеными работающими в нашем университете… Но если мы посмотрим на прошлое, то в 1969-1970 году, когда североирландская ситуация наконец "взорвалась", наблюдались две главные формы манифестации расизма: – церковные власти жаловались, что на улицах были британские черные солдаты: "Это мы должны поддерживать у них порядок – а не они у нас!" Это было своего рода саморазоблачением, так как впервые такой в открытую расистский комментарий исходил от этих таких вроде бы респектабельных людей… А ведь этот черный солдат, скорее всего, был просто англичанином из Ливерпуля или шотландцем из Глазго! Они были такими же англичанами, как люди, которые живут здесь – ирландцы! Другое проявление расизма заключалось в том, как обращались у нас с монахинями матери Терезы. Они приехали к нам и спросили: "Чем мы вам можем помочь?". И причина того, что их помощи не захотели, во многом была расистской: "Чему они могут научить нас?" У них на двери была вывеска: "Сестры-миссионерки", так наше церковное начальство взбеленилось: "Это мы посылаем миссионеров к ним, а не они к нам!" В то же время у обычных людей таких предрассудков не было. Так что всегда была большая разница между простым народом и "большими начальниками": чем выше, тем больше они чувствовали собственное "превосходство"… В Дублине, в то же время, много расизма исходит от тех, кто плохо живет, а не от "начальников". Это все очень смешанная ситуация!

– Я вот слушаю тебя и вспоминаю о том, как я когда-то приехала в Нидерланды с советским дипломом, а там мне заявили, хотя эти люди ни малейшего понятия не имели о том, что из себя представляет наша образовательная система в нашей стране, и какого уровня было наше образование, что мой диплом "не имеет в этой стране никакой ценности"… Образование, которое я получила в родной стране, было превосходным и я могу сказать, что учиться в Москве было гораздо сложнее, чем в Голландии (хоть там обучение и шло на чужом для меня языке!), где мне волей-неволей пришлось учиться заново! Но таковы уж были предрассудки запдного общества в отношении нашего, и их непоколебимая вера в собственное "превосходство"…

– Это очень интересно, потому что точно такое же представление здесь есть у нас, о том, что как только ты оказываешься за пределами Америки или Британии, ты оказываешься в странах с "недоразвитыми" людьми, у которых – "недоразвитая система образования". Такую идею нелегко принять, если знаешь, что большая часть европейской классической музыки и литературы происходит не из Британии, а из Франции, Германии, Италии, России… Но все-таки она существует, эта идея, – что иностранный университет каким-то образом "менее высокого уровня"… Я помню, как велико было мое удивление в юности, когда я впервые открыл для себя, что итальянцы – замечательные архитекторы! Или удивление, которое я испытал, когда увидел фото африканских городов с многоэтажными зданиями… "Это не так, как нас учили!"

– У нас в России тоже этого хватает: когда люди всерьез говорят об аффриканских студентах, что они "только что слезли с пальмы". Я дома всегда с этим боролась…

– Это очень грустно. Когда люди сами страдали от дискриминации или различного сорта угнетения, сами становятся расистами, и причем расистами агрессивными! Я замечал это много раз в Америке, куда я ездил в 80-е годы: это было поразительно! Когда я встречал там людей ирландского происхождения – с самыми дикими предрассудками в отношении афроамериканского или латиноамериканского населения… Так что меня не удивляет то, что мы сейчас видим в Ирландии. Нужна огромная, всеохватывающая кампания с целью остановить и ликвидировать это, а возможно это уничтожить совсем или нет, я не знаю…