Текст книги ""Фантастика 2024-83". Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Михаил Ланцов

– Ныне-то не самое лучшее время в большую войну вступать, – сокрушенно покачал головой Супруненко. – Слышали? В Коканде волнения. Доносят, что бунтовщики требуют на престол сына Худояр-Хана, изгнания из страны русских советников. Будто бы даже призывают к восстановлению ханства в прежних пределах. А это значит – вскорости и на наши гарнизоны нападения воспоследствуют.

– Мы весь Туркестан двумя полками завоевали, – отмахнулся я. – Не больше понадобится и чтоб этих бунтовщиков пересилить. Войну же с Турцией так просто не выиграть. Тут напрягаться придется.

– Это да, – легко согласился отставной военный. – Порту двумя полками к покорности не приведешь.

И засмеялся. А я с охотой поддержал. Война – дело совсем не смешное, но она только призраком стояла на горизонте. Только грозила издалека, как черная грозовая туча, которая то ли еще нагрянет, то ли нет – непонятно.

§ 6.5. Короткое сибирское лето

Осада Ходжента началась на исходе первой недели августа. За два дня до этого, в город прибыл бежавший от восставших кипчаков правитель Кокандского ханства, хан Худояр.

Еще в середине июля в Коканд прибыл новый русский посланник, Аркадий Августович Вейнберг, в сопровождении следующего в Кашгар генерала Скобелева и конвоя из двух десятков казаков. Два дня спустя стало известно, что мулла Исса-Аулие и наставник наследника престола Насреддин-бека, кипчак Абдкрахман, напрпавленные с войском против восставших киргизов, присоединились к мятежникам. И уже никого не удивило, что собственно и сам старший сын Худояр-хана, Насреддин, предводительствующий войсками в Андижане, объявил о своей поддержке повстанцев.

Бунт набирал обороты. К первым числам августа мятежникам уже подчинились города Ош, Наманган и Маргелан, а духовный лидер повстанцев призвал народ ханства к газавату против русских и их пособников. Вейнберг уже отправил гонца к генерал-лейтенанту Головачеву с просьбой о помощи, но всем в русском представительстве в Коканде было понятно: помощь не придет.

Когда бунтовщики подошли к столице ханства, половина ханского войска тут же перешла на их сторону. Вместе с их командиром – вторым сыном Худояра, Алим-беком. Оборонять город оказалось практически некому. Поэтому Худояр легко поддался уговорам русских бежать в Ходжент. И если из Коканда выходило войско в восемь тысяч сабель и при семи десятках пушек, богатый караван с казной и толпой придворных и чиновников, то в Ходжент прибыли только сам хан, русские послы и купцы, генерал Скобелев, казаки, и жалкая кучка ближайших служителей беглого хана. Казавшиеся самыми верными солдаты Худояра немедля присоединились к победоносной мятежной орде, не забыв прихватить казну.

Бегство властителя развязало бунтовщикам руки. Ханом был провозглашен Насреддин, который немедленно озвучил ближайшие свои цели: восстановление прежних границ государства. От Ак-Мечети до Пишкека. Что уже прямо затрагивало интересы империи в Туркестане. И что практически предопределило конец существованию Кокандского ханства как такового.

На встречу преследовавшим беглеца войскам мятежников выдвинулся русский батальон с несколькими пушками. Этой угрозы оказалось достаточно, чтоб дать отступающим из Коканда людям спокойно достичь Ходжента, но слишком мало, чтоб спасти других русских чиновников и солдат – отряды повстанцев вторгались в пределы империи повсеместно.

Сказать, что русская администрация была рада появлению такого «гостя», значит соврать. По бытующим в Туркестане обычаям, Худояру уже не было места среди живых. Но он был все еще нужен русским. Хотя бы в качестве символа. И генерал-губернатор Туркестана, генерал Кауфман распорядился переправить беглеца с остатками свиты, в Ташкент. Так что когда десятитысячное войско мятежников окружило город, Худояра в нем уже не было.

Все-таки телеграф – великое дело. Не будь его, как бы мы, в Томске, могли узнавать среднеазиатские события чуть ли не в тот же день, как они случались?!

* * *

С Европой – понятно. Оттуда и прежде новости поступали достаточно оперативно. Не за считанные часы, конечно. Но все равно, довольно быстро.

На фронтах Центральной Европы наступило затишье. Французы, освоив опыт американской Гражданской войны, закопались в землю по самые макушки. Да так это у них удачно вышло, что даже – будем честны: превосходящая французские – артиллерия немцев их не особенно сильно беспокоила. Хваленая прусская армия больше не могла реализовать свое главное преимущество – организацию. Да, немцы хороши в маневре и натиске. Но там, где расчет строится на изматывание противника, на битву не солдат и пушек, а экономик, Германия всегда проигрывает.

Если конечно, за спиной у них нет огромного дружественно-нейтрального соседа, готового за вполне приемлемые деньги снабжать военную машину вермахта всем необходимым. И – да. В Санкт-Петербург прибыла группа германских «товарищей», на предмет договорится со мной об организации поставок. Их, по славам Вени, даже несколько удивило и разочаровало открытие того обстоятельства, что я не сижу в столице, их дожидаясь.

Ну, их тоже понять можно. Для их страны, война сейчас на первом месте. А для меня – решительно – нет. Плевать мне на их возню с высокой колокольни. И хотя я прекрасно понимал, что снабжение завязшей в позиционных боях армии может сделать меня баснословно богатым, тем не менее, даже демонстрировать заинтересованность не пожелал. Хотя бы уже для того, чтоб Асташеву было проще с ними торговаться.

Торг начался. И зная упертость отставного гусара, я предполагал, что результатом немцы будут крайне недовольны. Мне же оставалось только, посредством телеграфа, экс-полковника благословить, и пожелать всяческих успехов. Вмешиваться в дела торговые для графа и вице-канцлера Империи, мягко говоря: не комильфо. Так что, сами, господа, сами.

Мне же в Томске и без того было чем заняться. С самого утра я отправлялся куда-нибудь, на что-нибудь взглянуть своими глазами. Письма и фотографии – это конечно здорово, но личные впечатления, все-таки, важны. Ладно, на железоделательном заводе я в технологии полный ноль. Приехал, походил по цехам, посмотрел на людей, поговорил с инженерами и рабочими. Поел в рабочей столовой – убедился, что в этом отношении их никто не обижает. По поселку, здорово разросшемуся с момента моего последнего здесь пребывания, на коляске прокатился. Отужинал и переночевал в доме Чайковских, да и в Томск вернулся. Как раз до вечера еще на Механический успел заехать.

А вот Томский Механический меня поразил до глубины души. Во-первых, он оказался просто огроменным. Я-то его помню чуть ли не в виде двух сараев и пыхтящего под навесом паровика в тридцать лошадиных сил. А теперь предо мной предстало современное, по меркам девятнадцатого века, промышленное предприятие с огромными кирпичными цехами, тысячами работников и даже внутренней узкоколейкой, на которой и людей к местам работы развозили, и детали из цеха в цех перемещали.

Всюду, везде и чуть не на каждом рабочем месте, все, что было можно, было механизировано. Краны, подъемники, паровые молоты, гидропрессы, ручные тележки. В Сибири такой дефицит грамотных рабочих, что это хоть как-то нужно было компенсировать всевозможными приспособлениями.

В России с квалифицированными кадрами тоже беда, но не на столько, как здесь. Тем не менее, опыт получился показательным. И его стоило внедрять и на других моих заводах. Попросил заводских инженеров сделать чертежи устройств, и прислать мне в столицу. По готовым-то схемам всегда проще что-то делать, чем выдумывая очевидные «велосипеды» на ходу. А они здесь и отработали уже все. Все «детские болячки» исправили, все ошибки учли. Молодцы. Повелел премию отличившимся выписать. В размере месячного оклада каждому. Невеликие капиталы людям роздал, а приятное сделал. Внимание тоже чего-то, да стоит.

Попросил показать цех, где самый востребованный товар производится. А они вдруг задумались. Растерялись даже. Оказывается, не делают они ничего такого, что плохо продается. Несколько раз даже готовые чертежи и технологические карты другим производителям бесплатно передавали. Чтоб, значит, и ниша не пустовала, и свои ресурсы на это не тратить.

Но лидером конечно были паровые машины. Разные: большие и малые. Для промышленности, паровозов-пароходов, и мельниц. Для локомобилей и строительной технике на шасси локомобиля. Двигатели для всевозможных станков, от огромных, заводских, до малюсеньких, предназначенных для кустарных мастерских. Насосы, молотилки, паромешалки… Век пара властно шествовал по стране. Обменять кучку дров или мешок угля на силу пара хотели все.

По большому счету, Томский Механический можно было смело переименовывать. Во что-нибудь вроде «Томского Двигательного Завода». Шутка, конечно. Никто такими глупостями заниматься не собирался. Во-первых, век пара когда-нибудь закончится, и ТМЗ займется чем-нибудь более актуальным. ДВС, например. Или электродвигателями. Или вообще освоит полный цикл, и начнет производить автомобили. Тоже вариант, кстати.

Но пока о будущем никто и не задумывался. На площадке готовой продукции были выставлены десятки готовых образцов, и почти на каждом уже красовалась табличка «Продано».

Радостно мне было все это видеть. Изрядно добавляло оптимизма и веры в светлое будущее. Победа прогресса! Это, и пропади я вдруг с исторической сцены, так просто не сотрешь, не испоганишь. Это деньги, и кто бы ни стал этому всему хозяином, от прибыли он вряд ли откажется.

Рабочие жили в городе. Для холостых и иногородних, конечно, было устроено общежитие, но оно и на половину не заполнено было. Мастеровитых, да с приличным по томским меркам жалованием, мужичков быстро брали в оборот бойкие молодухи. А – ирония Судьбы – подавляющее большинство переселенцев из России имели в семье преобладание лиц женского пола. То есть, если у тебя пятеро сыновей, то ты вряд ли отправишься покорять Сибирь. А вот если пять дочерей, а тебе расскажут, что за Уралом острейший дефицит русских женщин, волей-неволей задумаешься о переезде. Тем более что в общинах пахотные земли распределялись по числу членов семьи мужского пола. И чем, спрашивается, обремененному толпой дочерей мужичку семью кормить?

Я же, еще десять лет назад ввел правило, что переселенцу выделяется по пять десятин на каждого члена семьи. Вне зависимости от пола и возраста. Ну и вызвал этим странный результат: если семья переезжала, в Сибирь теперь тащили всех, включая старых, больных и увечных. А я только радовался. Это только кажется, что старики и инвалиды бесполезные люди. Ничуть. А кто занимается ремеслами? Кто передает опыт поколений? Кто, в конце концов, присмотрит за детьми, пока взрослые в полях?

Цепная реакция. Рост благосостояния, да и общего числа рабочих в Томске, вызвал буйный расцвет сферы услуг. Вятка – ярко выраженный торговый город. Но и Томск не далеко ушел. А по количеству населения, так и давно перегнал. По данным Городской Думы, на начало текущего года в городе постоянно проживало около ста десяти тысяч человек! Утроение за десять лет! Я создал первый сибирский мегаполис!

Лавки, магазинчики, трактиры, кафе и рестораны. Цирюльни – как же без них. Шесть новых гостиниц – в столицу губернии прибывало до двенадцати тысяч гостей в год. Брусчатка и выдуманное мною покрытие уплотненным отсевом давно выплеснулись за пределы центральных улиц. Новый район, возникший вокруг Копеечного вокзала и депо, так и вовсе сразу строился с твердым дорожным покрытием. Асфальтом, как ни странно. Супруненко хвастал, что на добыче нефти уже больше артелей работает, чем на золотых приисках.

Кончается в губернии золото. Золотодобытчики уже начали в соседнюю, Красноярскую губернию, перебираться. Остаются пока только те, места добычи драгоценного металла которым подсказал я. То же Лебедевское месторождение может кормить еще очень и очень долго.

Впрочем, я, признаться, только рад был концу эпохи золотой лихорадки. Очень уж буйные люди – эти золотоискатели. Каждое окончание сезона в городах губернии знаменуется чередой дичайших выходок этих «товарищей». А прибытку от них чуть. Золото, и то в казну сразу отходит, а не в бюджете региона остается.

Здесь, в Томской губернии, теперь модно иначе миллионы зарабатывать. Бум разработки полезных ископаемых и промышленности. Уголь, железо, серебро и свинец. По новенькой железной дороге в Россию хлынет настоящая река богатств Сибири.

На наши, с бывшим окружным Каинским судьей, угольные копи не поехал. Далековато, да и чего я там не видел? Дыра в земле и каторжный острог рядом. За прошедшие годы тамошняя добыча если и претерпела модернизацию, то совсем незначительную.

А вот в торговый порт Томска, в Черемошники, выбрался. Очень уж Тецков с молодым Тюфиным завлекали. И отправились мы туда на поезде. Маленький такой составчик: маневровый паровозик, «утка», и пара обычных товарных вагонов, оборудованных сидениями. Оказывается, эта «электричка» ежедневно в порт и обратно работников возит. Расписание даже какое-то имеется. Все, как в высших домах Лондона, едрешкин корень.

Ну, что сказать?! Развернулись, конечно, в Черемошниках купцы не слабо. Четыре двусторонних широких причала с паровыми кранами. С дюжину огромных ангаров – складов. Все аккуратно, даже схема движения гужевого транспорта имеется. Лошадки, нескончаемым потоком, паровозиком, двигаются по обозначенной столбиками полосе на погрузку. А те, что груженые, отъезжают уже по другой линии. Никакой неразберихи и толчеи. Есть даже специальное причальное место, на котором труженики-пароходы от гари и копоти отмывают. Тецков уверил, что услуга эта входит в стоимость обслуживания. То есть, отдельно не оплачивается.

– Со всех окрестных сел мужиков с лошадьми собрали? – сбившись на пятом десятке при попытке посчитать подводы, спросил я.

– А черт его ведает, ваше высокопревосходительство, – беззаботно ответил Николай Наумович Тюфин. Я-то его запомнил молодым парнем с вечным румянцем на щеках. А он теперь превратился в дородного мужчину с бородищей до груди. Уверенного в себе и этого не скрывающего. – Это же Кухтеринские людишки. Бес его знает, где он их собирает. Мы только общее число называем, он и присылает.

– Развернулся, значит, ямщик?

– О! Еще как. Его «Компания по перевозке грузов» тут везде. И почту возят, и переселенцев доставляют, и зерно к пристаням. Сам Евграфка важным стал – на кривой козе не подъедешь…

– Транспортная компания, значит?

– Не только. У него и торговый дом имеется, и заводик какой-то строит. Таится только. Не говорит, что производить собрался.

– Пф, – фыркнул я. – Какой же это секрет? Он с полгода как, оборудование для спичечной фабрики покупал. Вот это и собрался производить.

– Вот хитрован, – засмеялся Николай. – Самый верный товар ведь выбрал. Мы из Ирбита спички коробками по весне вывозим, а к осени их уже в лавках и нет совсем. Думали увеличить закупки, а оно вона как оборачивается…

– Мне интересно только, где он сырье брать собирается, – улыбнулся я. – Ладно дерево – этого здесь полно. А Серу? А фосфор?

– Так на вашем, Герман Густавович, железном заводе и будет брать, – удивленно уставился на меня Тюфин. – Там же из угля это все как-то вытаскивают…

– Удивительно, – развел я руками. – Таких подробностей мне не сообщали.

Впрочем, я несколько кривил душой. Мне и самому было мало интересно, что там еще, в качестве сопутствующих товаров, на заводе выделывают. Мелькало что-то в разговорах, о том, что при коксовании угля масса каких-то химических веществ выделяется. Но и все на этом. Что же мне еще и формулы наизусть учить прикажете? Так у меня других, не менее важных дел полно.

У причалов как раз шла швартовка сразу пары толстопузых барж. Крепенький, и какой-то даже дерзкий с виду, пароходик уверенно и быстро запихал баржи в створ между причалами, и шустро ушлепал лопастями колес куда-то ниже по течению.

– Ваш? – поинтересовался я у Тецкова, кивнув на буксир.

– Наш, ваше высокопревосходительство, – признался тот. – Пришлось обзавестись. Не все капитаны с нашими течениями справляются. Иной раз приходится баржи от самого устья Томи к пристаням тащить.

– Экономят на машинах?

– Гуллетовы пароходы. Тюменские, – отмахнулся Тюфин. – Он на Урале машины закупает. На Екатеринбургском механическом. А они там и тяжелее наших, томских. И послабее будут.

– Много стало пароходов, – улыбнулся я. – Помнится, десять лет назад пальцев одной руки все Обские суда на паровой тяге хватило перечесть.

* * *

– Много, ваше сиятельство. Много. За полсотни уже точно. Каждую весну новые пароходные компании появляются. С вашими страховками, совсем не страшно стало по Оби товары возить.

– А капиталы откуда? – сделал удивленный вид я. – Пароход – не лошадь. Любому лавочнику не по карману.

– Да кто откуда берет, – развел руками-лопатами здоровенный Тецков. – Кто на Чуе удачно расторговался, а иные прииски да лабазы в залог отдают, лишь бы модной новинкой обзавестись. У нас ведь теперь как?! Судно на паровом ходу, да с парой барж, за две навигации на южном зерне да чугуне отбиваются. А дальше только прибыль начинают приносить. И дровяные склады вдоль реки больше не нужно устраивать. Чуть не в каждом селе угольный склад имеется, а капитаны еще и повадились мелкой торговлишкой прирабатывать. Из Бийска до Томска три недели хорошего хода, так нет. Ушлые людишки к каждой избе на берегу норовят пристать. Уж и не знаем, как с такими бороться. И выгнать не выгонишь. Грамотных мало, а и из тех, кто имеется, не каждый в капитаны пойдет…

– Прямо бедствие? – уточнил я, подавляя рвущийся наружу смех. – Устали бороться?

– Истинно так, ваше высокопревосходительство.

– Пф. Еще древние говорили: не можешь победить, возглавь. Посади на каждый пароход по приказчику, с наказом мелкую торговлю по пути наладить. Капитан, если не дурак, сам скоро устанет бесконечно причаливать-отчаливать.

– А правда, – заржал, как конь Тюфин. – Путь в три раза дольше проделают, штрафы выплатят, и, поди, успокоятся.

– Тысячные убытки будут, – поморщился прижимистый человек-медведь. – За весну-лето если по две ходки, а не по четыре, успеют сделать, так и то много будет.

– Ну, значит, не такая уж у вас и беда с капитанами, – хмыкнул я. – Если они, и приторговывать успевают, и в сроки укладываются, так вам-то чего? Пусть их…

– А вот специально судно отправить, чтоб торг в прибрежных селениях вести, это хорошо, – развил мою шутку Тецков. – Вроде плавучей лавки. Ткани загрузить и водку…

– Мыло и спички, – подсказал Тюфин. – И порох. А то и вообще все, что в лавках колониальных товаров продают.

– А у них орехи и шкурки скупать.

– Грибы еще сушеные и лосиные шкуры. Лосей в том годе страсть как много было. Иная скотина чуть не в огороды к людям вваливалась.

– Ну вот, – засмеялся я. – Видите как одна голова хорошо, а три – лучше. Признавайтесь, как на духу! По миллиону каждый-то уже заимел? А то меня ругают. Говорят, каждый, кто со мной дело имеет, быстро миллионщиком становится.

– У отца, может, и имеется, – огладил роскошную бороду Николай Наумович Тюфин. – А я еще не обзавелся.

– Тоже еще нет, – смутился Тецков. – Тыщь пятьсот. Не больше.

– Как вам не стыдно, – деланно принялся сокрушаться я. – Высокие люди про меня изволят злословить, а вы что же? Уважить их не могли? Трудно по миллиону заиметь?! Евграфка вон Кухтерин – он, поди, уже сподобился. Не вам чета!

– Евграф Николаевич – голова, – неожиданно очень уважительно о бывшем ямщике высказался Тюфин. – Из любой беды с прибытком выйдет. И ведь врагами так и не обзаведется никак. Все-то у него в приятелях, всех уважит. Мужички, что у него работают, за хозяина горой. Слово, что ли, приворотное знает…

– Заработай сам, и дай заработать другим, – прогудел Тецков. – Вот и все его слово. Сказал: рубль за ходку, так ты хоть десять, хоть сто ходок сделай – свое получишь. А не так, как у некоторых.

– Молодец, – кивнул я. Слышать такую характеристику для опекаемого предпринимателя было неожиданно приятно. – Все бы пример с Евграфки брали! По-хорошему, все купцы и промышленники должны заботиться о своих работниках. Довольный рабочий и работает лучше.

Тецков с Тюфиным промолчали. Спорить с вице-канцлером империи они рылом не вышли, но мнение свое все-таки имели. И, судя по всему, мое они не разделяли.

Впрочем, я и не настаивал. Пример моих томских заводов ярко демонстрировал: вкладывать средства в благополучие рабочих имеет смысл. Ничуть не буду удивлен, если узнаю, что для моих предприятий понятия «дефицит» работников вообще не существует.

Посещение пристаней, тем не менее, принесло только положительные эмоции. Развитие торгового и пассажирского сообщений по рекам Сибири явно демонстрировало и общее развитие региона. Если пароходам нечего будет возить, то и строить сложные машины никто не будет. А раз с каждым годом транспортных компаний только больше становится, значит, объем торговли тоже увеличивается. И пусть до оборотов той же Волги Оби еще ой как далеко, тенденция просматривается уже сейчас. И радует.

На верфи к Магнусу не поехал. Моего там было чуть, состояние этой отрасли я уже успел выяснить, и тратить время на то, чтоб просто полюбопытствовать, чем датская технология отличается от какой-нибудь другой, посчитал излишним.

А вот оговорка Тецкова о том, что чуть ли не в каждом прибрежном селе имеется угольный склад, заинтересовал. Интересно вдруг стало, кто же это такой продуманный – догадался организовать гарантированный сбыт угля и навигацию пароходникам облегчил? У меня как раз приглашение на ужин от бессменного председателя губернского правления, Павла Ивановича Фризеля имелось. А кому как не этому матерому чиновнику должно быть известно, кто чем на его территории промышляет?!

Признаться, была мысль переманить Павла Ивановича в столицу. В канцелярию премьер-министра грамотные чиновники всегда требовались. А Фризель – человек с железными нервами и богатейшим опытом. Но передумал. А вот иметь в Сибири некоторый кадровый резерв на случай, если заменить выбывшего губернатора окажется больше некем, это дорогого стоит.

Еще, честно говоря, опасался нарваться на отказ. Фризель в Сибири служит чуть ли не всю жизнь. Знает здесь все от и до. И его все знают. Супруга его, Елизавета Александровна, в Мариинской женской гимназии начальствует. Дочери за здешними же, сибирскими чиновниками замужем. Порвать все связи и уехать за чинами и наградами в малознакомый и неприветливый Санкт-Петербург? На это нужно огромное желание иметь, а я и прежде замечал, что Павел Иванович обостренным честолюбием не обременен.

Тем более что и здесь, в Томске, награды находят своего героя. Парадный мундир Фризеля, например, уже неплохо украшен сверкающими звездами орденов. Да я еще привез. И ему, и действующему губернатору по Станиславу второй степени. Для гражданских чиновников – довольно высокая награда. Значимая, я бы даже сказал.

Ну и еще одно останавливало: четкое осознание того, что Павел Иванович уже четырех губернаторов на своем посту пережил. В связи с этим, возникает вопрос: кто в действительности губернией управляет? Назначенный из МВД, пришлый, человек, или свой председатель губернского правления? И мог ли тот же Андрей Петрович Супруненко заниматься вопросами образования в губернии, если бы не понимал, что вся остальная деятельность гражданского правления под неусыпным контролем надежного, как швейцарские часы, Фризеля?

В том, что Павел Иванович осведомлен о делах губернии получше многих, я ничуть не сомневался. Но когда, в ответ на мой вопрос об устроенных на берегах судоходных рек угольных складах, тому и задумываться не пришлось, я был по хорошему удивлен.

– Так Щегловский это уголек, Герман Густавович, – пояснил Фризель. – Деревенька есть такая на берегу Томи – Щегловка. Там, где в Томь Искитимка впадает. Проживает там семь семей, и у всех фамилия единая – Щегловы. Вот они и роют, да по рекам на баркасах развозят. А торг ведут уже местные. И цену дают такую, у кого на сколько совести хватает. Иной раз в соседних селищах и в два раза цена может отличаться.

– И что же? – снова удивился я. – Все равно берут?

– Берут, – хмыкнул чиновник. – А куда деваться? Капитаны до последнего тянут. Пока из погребов последнюю труху не сожгут, к берегу не поворачивают. А там уж береговые глумиться начинают. С того капитаны теперь и товарец какой-никакой с собой стали возить. На угле его все одно береговые обманут, а так он хоть часть денег назад вернет…

– Чудны дела Твои, Господи, – покачал я головой. – Мне купцы на капитанов жаловались. А оно вон как все оборачивается.

– У всех своя правда, Герман Густавович, – развел руками Фризель. – У купца-пароходника своя, у речных волков – капитанов – своя. Щегловские вот свою правду по берегам развозят, а местные к ней наценку делают.

– И что же цены? – решил все-таки уточнить я. – Много ли выше тех, по каким уголь в Томск поставляется и на железную дорогу?

– Почему выше? – настала пора удивляться председателю губернского правления. – Ниже. Даже самые наглые выше Томских цену не задирают. А в самой Щегловке чуть не втрое ниже купить можно. Болтают, будто Щегловские инородцев каких-то в дыру земную засунули. Те уголь роют, а деревенские их за то кормят. Врут, поди. У базарных кумушек во всем дикий инородец виноват…

Инородец виноват… Кроме огромного желания вновь побывать на Родине, увидеть Томск, посмотреть, что стало с моими здесь многочисленными начинаниями, у меня была и официальная причина посещения Томской губернии. И если причине этой нужен бы был заголовок, он стал бы таким: «Инородческий вопрос».

Еще прошлой осенью в столицу прибыла… скажем так: делегация инородческих дворян Западной Сибири. Понятное дело, что Сибирь огромна, туземных племен в ней неисчислимое множество. Зачастую, народы севера совершенно не способны понимать язык среднего течения Оби. А те, в свою очередь, не могут общаться с жителями юга и юго-запада региона. И для всех для них языком межнационального общения стал русский. Тем не менее, собрать действительно представляющую все племенные союзы компанию, просто невозможно.

Туземные князьки, не иначе, как чудом сумевшие добраться до Санкт-Петербурга, представляли только несколько соседствующих племен. Если точнее, то черных татар, шорцев и оседлую часть алтайцев. И первым делом, эти господа естественно попали в полицейский околоток, ибо первый же встретившийся им городовой, вместо ответа на вопрос «Как пройти к царю?», препроводил их в камеру временного содержания.

Три дня провели в камере посланцы трех народов. За три дня маховики государственной машины империи провернулись, сведения по инстанции дошло до стола столичного градоначальника, генерала Трепова, Федора Федоровича.

Сам Трепов из обер-офицерских детей. Путь начинал с рядового, а унтер-офицерское и офицерское звания получал за храбрость на поле боя. Это я к тому, что Федор Федорович, при всех своих высоких чинах, куче орденов, и благоволении Государя, оставался нормальным, здравомыслящим человеком. Еще и любопытным. Пытливым даже. Естественно, его эта делегация заинтересовала, и он отдал приказ доставить сибирцев к себе в кабинет, на Большую Морскую.

А там уж завертелось. Поговорив с послами, Трепов не придумал ничего лучшего, как отправил ко мне вестового с запиской. Ну не самому же ему было представлять инородческих сибирских послов императору. А я, как бы – выходец из глубин Сибирских руд – считаюсь в обществе признанным специалистом по Сибири. И раз я от этой чести никогда не отказывался, значит, мне и заниматься дальнейшей судьбой делегатов.

Пришлось мне отправлять на Большую Морскую, дом сорок, чиновника по особым поручениям, с наказом разобраться в причинная явления этих господ в столицу. И деньги человеку выделил. На то, чтоб, в случае если жалобы депутатов окажутся похожими на правду, привести их внешний вид к тому, который не стыдно было бы предъявить Государю.

А после, когда отмытых, подстриженных и приодетых иноземных князьков доставили в Эрмитаж, в мою вотчину, и они начали свой невеселый рассказ, понял вдруг, что в своем стремлении заселить дикую Сибирь, совершенно упустил из виду нужды коренного населения.

Два дня понадобилось на то, чтоб делегаты надиктовали суть своих претензий трем, сменяющим друг друга, писарям. Потом из этого потока обвинений и жалоб два матерых столоначальника составили сравнительно краткое и осмысленное обращение туземных дворян к императору. И вот уже с этим документом я отправился в Никсе.

* * *

И хотя опытные чиновники, собаку съевшие на составлении всевозможных документов, изо всех сил старались как-то сгладить шероховатости, «челобитная» все равно поучилась жесткой. По большому счету, эта бумага вполне могла служить основанием, если для возбуждения не уголовного дела, с последующим рассмотрением в суде, так для создания специальной комиссии при Госсовете. Единственное что: непонятно было кого именно назначить обвиняемым?! Сведения, которые принесли делегаты из Сибири в столицу, по большому счету, обвиняли вообще всю русскую цивилизацию в целенаправленном геноциде туземных народов.

До Отечественной войны двенадцатого года положение инородческих племен еще можно считать более или менее приемлемым. Власть особо не вмешивалось в их внутренние дела, обращая внимание на туземцев только тогда, когда приходило время выплаты дани – ясака. Больше того. Народности, промышлявшие добычей пушного зверя, полагались полезными и находились, в силу стратегической ценности товара, под защитой царя. Другие же, просто не принимались во внимание. Всем им была выделена четко определенная часть государственных или даже кабинетских земель для проживания, и назначен вполне вменяемый налог. Туземцы крайне редко выбирались из своих «резерваций», и об обычаях, бытовавших среди русских сибиряков понятия не имели.

Простые обыватели, по роду деятельности, не бывавшие в местах проживания инородцев, вообще имели о туземных племенах весьма расплывчатое представление. А вот купцы, ведущие с коренными народами торговлю, положение инородцев прекрасно знали, и широко этим пользовались. Обмен древнего, времен Наполеона, ружья на мешок соболей было вполне обыденным явлением. Изрядно нашумел случай, когда один из торговцев, привезших колониальные товары в Хакассию, с удивлением узнал, что туземцы широко используют золотые самородки вместо ружейных пуль. Все потому, что свинец нужно было за дорого покупать у русских, а золото валялось можно сказать под ногами. Насколько мне известно, на скупке таких вот «пуль», тот купец сделал себе состояние.