Текст книги "Дочь мафии (СИ)"

Автор книги: Fosi

14

– Ваше сиятельство, взгляните сюда, – Ольховский раскрыл передо мной папку, где поверх бумаг лежала коротенькая записка, состоящая всего из двух слов: «Воротынский в Ивангороде».

К неудовольствию Никиты Андреевича Глазкова, заведовавшего Сыскным приказом, тайный коридор в стене моих апартаментов я заложил, лишив его соглядатаев возможности подслушивать и подглядывать за мной у меня же дома. Но кто его знает, у этого цепного пса царя-батюшки, может, еще какие-то возможности для наблюдения за мной имеются. Так что предосторожность руководителя контрразведки лишней не была, и мне самому предстояло определиться, как использовать эту информацию.

Я молча сложил записку пополам, поджег от свечи и аккуратно уложил на блюдце, а дождавшись полного сгорания бумаги, еще и поворошил пепел.

Какого черта Воротынскому понадобилось приехать туда, где его ждут каменоломни, а то и топор палача на этот раз? Для чего так рисковать? Он ведь женился на Островах, получил даже титул местного не то барона, не то баронета и должен быть вполне доволен жизнью. Что могло случиться? Что могло подвигнуть опального графа на подобное сумасшествие? И какое до всего этого дело мне? Да никакого, в общем-то.

Для меня он никто, это для того, прежнего, Бодрова Воротынский какое-то время считался другом. Если такое общение можно назвать дружбой. Скажем так: он был заводилой в компании из местных представителей золотой молодежи, куда входили Бодров и младший из царских сыновей. И он же пытался внушить князю с царевичем Алешкой всякие крамольные мысли по поводу пересмотра очереди к трону.

Я этого не помню, поскольку момент моего «подселения» в тело то ли умирающего, то ли уже умершего князя состоялся значительно позже, когда ведомство Глазкова уже разгромило этот «заговор» и «награды» нашли своих героев. Но по крупицам собранной от окружающих информации я в общих чертах сумел восстановить картину произошедшего, и по факту-то выходило, что из всей компании осознанно действовал именно Андрей Воротынский. Именно у него оказались интенсивные контакты с фрадштадтской стороной, и, к слову сказать, именно эти самые контакты устроили его побег на Острова из каменоломен.

Я с этим предателем встретился случайно, как раз когда он после побега направлялся к побережью, и он тогда попытался «раскрыть мне глаза» на давнюю историю вражды господина Глазкова с моей семьей. Мол, и родители мои погибли внезапно и при странных обстоятельствах, и покушение на меня случилось в момент, когда уже подходила к концу ссылка, которой ограничился наш царь Иван Федорович для моего наказания. Я его тогда выслушал, шум не поднял, погоню по следу не пустил, но это не значит, что поверил. Потому что детективов я на своем веку насмотрелся и начитался вволю и знаю, что доверять можно только фактам. А рассказ Воротынского – не более чем версия, причем версия негодяя и предателя.

Таким образом, нет у меня к нему никаких дружеских чувств или какого-то там чувства благодарности, ничего нет. Я ему ничего не должен, для меня он никто. Так что самым правильным решением было бы арестовать мерзавца и отправить туда, где ему предписано быть царским судом.

Есть, правда, в таком решении одна неприятная деталь – в случае ареста он наверняка попадет в руки Никиты Андреевича, а уж тот попытается подогнать все выжатые из арестанта сведения для новой обвинительной акции против меня. Не знаю, чем глава Сыскного приказа руководствуется в своих действиях, что им движет, но нутром чую, что не успокоился он, что всё будет именно так. И моя сильно изменившаяся в плюсовую сторону репутация его не остановит.

Так что же мне сделать с Воротынским? Просто по-тихому выдворить из страны? Или, что называется, помножить на ноль? Нет человека – нет проблемы? Вот не хочется так думать, хотя с позиции чистой логики это был бы идеальный вариант. Но в кого бы мы все превратились, если бы руководствовались в своих действиях исключительно чистой логикой?

– И что он делает? Как себя ведет?

– Нервничает и просит о встрече с вами, – ошарашил меня своим ответом Ольховский.

– То есть?

– Пять дней назад он под нашим наблюдением выходил из гостиницы в гриме. Было это как раз в день бракосочетания Алексея Федоровича. Он смешался с толпой, пытался приблизиться к шествию, когда молодожены и гости шли от храма, но мои ребята забеспокоились и скрутили его по-тихому. Оказалось, что хотел передать вам письмо с просьбой о встрече, – подполковник протянул мне смятый листок, – после этого мы вернули его в гостиницу и стали ждать, когда у вас будет время для встречи. Кстати, адрес проверили на предмет сторонней слежки, всё чисто.

То есть сотрудников ведомства Глазкова поблизости не обнаружено.

– Что же ему нужно?

– Не могу знать, не говорит.

Очень жаль, что не говорит. Это могло бы значительно облегчить мою жизнь. Хотя чего я мучаюсь-то? Могу просто отдать приказ, люди всё исполнят. Или, невелика беда, сходить да поговорить с товарищем? Так сказать, расставить все точки над «ё», чтобы больше не тянуло на разговоры.

– Хорошо, Петр Сергеевич, пожалуй, схожу, может, что-то важное.

– Безопасность мы обеспечим.

– Хорошо, а что там у нас с господином Олстоном, письмо доставили?

– Не извольте беспокоиться.

Я рассудил так: если уж принял решение идти на встречу, то нечего откладывать ее в долгий ящик. Чем дольше Воротынский находится в Ивангороде, тем больше вероятность, что кто-то еще его обнаружит.

Опальный граф обитал в гостинице средней руки «Синица», располагавшейся на юго-западной окраине столицы. Я вошел в занятую им комнату один. При этом Игнат остался в коридоре, а обе смежные комнаты были предусмотрительно заняты служащими контрразведки. На всякий случай. А случаи, как известно, разные бывают.

– Миха! – сидевший на кровати Воротынский отставил в сторону гитару и подскочил, протягивая мне руку для пожатия.

– Не могу сказать, что так уж рад тебя видеть, Андрей Михайлович, – сдержанно ответил я, но руку ему всё же пожал. – Ты хотел меня видеть?

– Не радостно ты встречаешь старых друзей, Миха, или действительно в Князя Холода превращаешься?

– Давай обойдемся без лирики, – на этот раз мне удалось сохранить бесстрастное выражение лица, но как же достали уже меня эти сравнения!

– Черт с тобой, без лирики так без лирики! – Андрей облизнул пересохшие губы и порывисто указал мне на придвинутый к столу стул, а сам занял место напротив, на лавке.

– Ну? – требовательно спросил я, видя, что собеседник никак не может начать разговор.

– Михаил, – Воротынский посмотрел мне в глаза, и взгляд его был при этом на редкость тосклив. – Для начала я должен спросить тебя, не дашь ли ты мне ответ на вопрос, прозвучавший при нашей последней встрече? Если ты ответишь положительно, то это очень многое поменяет.

– Ты что, издеваешься? – У меня кровь ударила в голову при одной только мысли, что я сюда пришел снова выслушивать бред о смене правящей династии.

– Не сердись, – граф выставил вперед руки, – я должен был спросить.

– Я тебя в последний раз спрашиваю, чего тебе от меня надобно? – если продолжит нести подобный бред, то встану и уйду. Я уже решил.

– Я написал тебе письмо, меня заставили. Его отправили обычным курьером, так что ты сам понимаешь, кто его прочел раньше тебя.

– Та-ак, – вечер перестает быть томным, – и что в том письме?

– Много намеков на наше тесное сотрудничество, на наличие определенных договоренностей, на недовольство проводимой царем политики и тому подобный бред, имеющий обыкновение находить живой отклик у помешанных на теории заговора людей.

Очень мило. Мои фрадштадтские «друзья» решили подкинуть мне вот такую примитивную свинью. Дешево и сердито. Не думаю, что даже в прежние времена подобная бумага возымела бы какое-то действие, Глазков без одобрения Ивана Федоровича на репрессии в отношении царского родственника не решится, а царь-батюшка наш слишком мягок сердцем, чтобы на основании чужих писулек избавиться от такого полезного человека. Правда, можно под эту бумагу подвести, так сказать, базу из состряпанных доносов, писем, подписанных моим подделанным почерком, и тому подобных гадостей, но как-то не верится. Это могло сработать раньше, сейчас же моя репутация и положение во власти не допустят даже малейших подозрений в предательстве. Но всё равно неприятно.

– Ты написал под диктовку компрометирующее письмо и следом помчался предупреждать меня? Что же ты сказал своим хозяевам? Как тебя отпустили?

– Обидные слова говоришь, Михаил, – кулаки Воротынского сжались, на скулах заиграли желваки, видимо, задели его мои слова за живое, – на Островах сказал, что по делам наследства нужно съездить, на свой страх и риск. Никому я там особо не нужен, чтобы удерживать меня насильно.

– Ну, хорошо, тебе-то самому какой резон так рисковать?

– Довод, что хотел предупредить товарища о неприятностях, не принимается?

– Андрей, я же просил тебя убрать из нашей беседы всю лирику, – я сопроводил свою фразу тяжелым вздохом, – если следовать логике, то тебя могли послать вслед за твоим письмом, чтобы попытаться убить меня. Да-да, вызвать вот так банально на беседу и убить. Сохранностью твоего бренного тела при этом пренебрегли, для Фрадштадта это очень выгодный размен. Но это если следовать логике, что-то вот мне подсказывает, что логикой здесь не очень-то пахнет. Так что давай-ка ближе к делу. К настоящему делу.

– К делу, Миша? Хорошо, можно и к делу! – граф Андрей порывисто вскочил, заставив меня судорожно сжать рукоять спрятанного в рукаве ножа, но нет – нервно тряхнув кудрями, он принялся быстро ходить взад-вперед по комнате. – А дело такое, Миша, что совершил я огромную ошибку! И теперь готов многое отдать за ее исправление! Помоги, Миша, помоги! – тут Воротынский меня и вовсе ошарашил, грохнувшись передо мной на колени. – Христом Богом тебя молю, помоги вымолить прощение у Ивана Федоровича! Помоги вернуться в Таридию, я заслужу, ничего не пожалею, жизнь отдам за прощение!

Эк развезло некогда надменного и уверенного в себе человека! А ведь всего года два назад, при нашей случайной встрече, он буквально источал веру в свою правоту. Нелегка, видать, жизнь на чужбине. Всё оттого, что не нужно было ввязываться в политические игры, дружок.

И зачем я только пошел на эту встречу? Будто у меня своих проблем мало, так еще Воротынский со своими мне на голову свалился. Что теперь делать? Нет, можно было бы с высоты своего положения отмахнуться от неожиданного просителя, пусть сам разбирается со своими проблемами. Но вот оказывается, что, несмотря на все произошедшие со мной метаморфозы, я так и остался добрым человеком. Что неплохо для простого человека, но опасно для государственного деятеля.

– Помнится, ты собирался жениться на фрадштадтской баронессе? – спросил я исключительно в целях затяжки времени, хотя прекрасно знал о его женитьбе.

– Да, женился на баронессе Альберт, – Андрей недовольно поморщился и нехотя поднялся на ноги, – пару месяцев я был очень моден в островном высшем обществе. Как же, бунтарь из варварской страны, выбравший правильную сторону цивилизованного мира вместо своей убогой родины. Но длилось это недолго, начальный восторг сменился вялым интересом, потом равнодушием, а после и вовсе раздражением и откровенным презрением. Примерно так же происходило и в семейной жизни. Супруга моя – известная светская львица, ни муж, ни семейный очаг ее особо не интересуют. Вот и мне она уделяла внимание от силы полгода, а после стала откровенно тяготиться моим присутствием. Так что выбор у меня был невелик – либо драться за свою честь на бесконечных дуэлях, либо смириться со званием рогоносца, одновременно отплачивая супруге той же монетой. Да и надоел до чертиков островной снобизм, они, понимаешь, всегда и во всем правы, они – олицетворение успеха и главные двигатели прогресса. Ты не представляешь, как они относятся к нам: варвары, дикари, лапотники. Они нас презирают и боятся одновременно, и не поймешь, что от чего тут происходит, что первично, а что вторично. И чем дольше я там живу, тем большую ненависть к ним испытываю. И тем больше люблю и уважаю свою страну…

– Не поздновато спохватился? – сухо поинтересовался я.

– Миха, помоги, я искуплю! – Воротынский ударил себя кулаком в грудь. – Возможно, я дурак, но не трус. Готов служить простым солдатом в самом захудалом гарнизоне, в любом полку! Готов в атаку в первых рядах, крушить врагов, кровью искупить свою вину!

– Солдатом, говоришь, а если предложат обратно на каторгу вернуться?

– Что ж, – подобный поворот заметно поубавил пыл графа, но не заставил его скиснуть окончательно, – я согласен и на это. Только бы не добавляли ничего за побег!

– В общем так, Андрей Михайлович, – я поднялся, давая понять, что встреча подошла к концу, – обещать я ничего тебе не могу, этот вопрос находится вне моей компетенции. Но поговорить с Федором, а потом, если потребуется, и с Иваном Федоровичем попробую. А сейчас ты быстренько собираешь вещи и с двумя сопровождающими отправляешься в Южноморск для посадки на корабль до Фрадштадта. Если у меня будет какой-то результат по тебе, в письме твоего родственника графа Гудовского будут размышления о покупке нового дома в Белогорске. До тех пор в Таридии не появляйся. В следующий раз разговоров не будет.

– Спасибо, Миха, вовек не забуду!

– Бывай. И помни, что я сказал!

Только после этого я с огромным облегчением смог покинуть гостиничный номер с опасным гостем. Проследив из окна кареты за отъездом санного экипажа с Воротынским, я наконец и сам дал команду возвращаться во дворец.

С Федором всё равно собирался сегодня пообщаться, посмотрим, может, и эту крамольную тему удастся затронуть. Не то чтобы я так уж проникся «вселенским горем» бывшего дружка Бодрова и царевича Алешки, но выглядел он достаточно раскаявшимся, речь его показалась мне вполне искренней, да и просто было какое-то несоответствие наказания преступлению во всей этой истории. То есть на словах всё выглядело основательно: подстрекательство к покушению на жизнь и свободу членов царской семьи да связь с иностранными агентами. А по существу-то просто пьяные разговоры и переписка с невестой-иностранкой. Ну, либо я чего-то не знаю. Думаю, что в этом случае мне объяснят, что к чему, и в просьбе Воротынского откажут. По крайней мере, я сдержу обещание и поговорю со старшим царевичем.

С Соболевыми я почти весь январь виделся только урывками, хотя и находились мы большей частью под одной крышей царского дворца. Всему виной «силирийское нашествие», как уже успел окрестить приезд венценосной делегации из соседней страны ивангородский высший свет. Великий князь Дарко Первый с княгиней-матерью и свитой провели в нашей столице все новогодние и рождественские праздники, а после еще две недели отгуляли на свадьбе силирийской княжны Стефании и царевича Алексея.

Естественно, что и государь, и наследник трона как представители принимающей стороны вынуждены были уделять много внимания во всех смыслах дорогим гостям. Сначала не так много, но чем дальше, тем всё чаще и чаще приходилось участвовать в различных мероприятиях и нам с Натали.

Как быстро заметил царевич Федор, мой цветущий и слегка насмешливый вид быстро заставлял скисать княгиню Петру. Будь моя воля, я бы эту стервозную интриганку пинком под мягкое место вышвырнул из Ивангорода. Но нельзя – высокая политика!

В общем, только два дня назад все смогли свободно вздохнуть после отъезда силирийской делегации в Клинцы. Так что заглянуть на огонек к Федору мне сам бог велел.

Едва завидев меня, секретарь царевича Семен Вилков исчез за дверью кабинета, чтобы спустя минуту появиться вновь. Распахнув передо мной дверные створки, он торжественно провозгласил:

– Князь Холод к вашему высочеству! – после чего мгновенно испарился.

– Ах ты мерзавец, – от неожиданности я растерялся и не успел ухватить наглеца за ворот. Решил было нагнать его в приемной, но вовремя остановился – вроде уже вошел в кабинет и как-то неправильно бросаться в погоню за секретарем своего непосредственного начальника. Из состояния замешательства меня вывел громкий смех Федора Ивановича.

– Видишь, Никита Андреевич, как он не любит этого прозвища! А ты говорил, что нарочно факты подгоняет под легенду!

– Да уж вижу, ваше высочество, вижу.

– Федор Иванович! – возмущенно заявил я, подходя к столу, за которым уже располагались царевич и начальник Сыскного приказа, и усаживаясь в свободное кресло. – От вас не ожидал такой провокации!

– Да ладно тебе, Миха, нет ничего зазорного в таком прозвище.

– Я – это я. И никакой сказочный злодей тут ни при чем! – безапелляционно заявил я.

– Ну, никакой он не злодей. Скорее, просто строгий, но справедливый хозяин Севера, – неожиданно заступился за сказочного персонажа Глазков.

– Ба! Никита Андреевич! – я сделал вид, что только заметил присутствие в помещении главного розыскника. – Сколько лет, сколько зим! В смысле, сколько лет, сколько зим не видел вас, и еще бы столько же не видеть!

– Я тоже тебя люблю, Бодров, – усмехнулся Глазков, – ты не поверишь – скучаю!

– А уж как я вас люблю, незабвенный Никита Андреевич! – не остался в долгу я.

– Аж слезу прошибает от этой нежной встречи двух друзей, – взял на себя труд остановить нашу перепалку Федор. – Хватит паясничать. Мы тут как раз о тебе говорили.

– А я-то всё думаю, чего это у меня уши горят? – не удержался я от смешка, но это было уже нервной реакцией на известие – неужели он знает про Воротынского?

– У меня здесь два письма на ваше имя, Михаил Васильевич, – с этими словами Глазков протянул мне исписанные чернилами бумаги, – вот первое, взгляните.

– А позвольте поинтересоваться, почему эти письма попали к вам, если адресованы мне? – тут я уже подпустил в голос побольше холодка, поскольку понял, что о сегодняшней встрече никто еще не знает.

– Не обессудьте, Миша, работа у меня такая, – Никита Андреевич развел руками, – слишком уж респонденты у вас заметные.

Что там еще за респонденты такие заметные, что Сыскной приказ заинтересовали? Писать приходится постоянно, поскольку ни телефонов, ни интернета здесь нет, а сообщения как-то передавать нужно. Для чего-то сверхважного используются специальные курьеры или доверенные лица типа Игната, Иванникова или Сушкова, но всё остальное идет через фельдъегерскую службу. С входящей корреспонденцией та же картина – что не вручается мне лично, то попадает к фельдъегерям. Понятное дело, что там без контроля Глазкова не обходится.

Сначала я перебрал листы первого письма, отыскав обратный адрес: «Фрадштадт, Джон Джонсон». Очень информативно. Уж мимо такого отправителя Никита Андреевич пройти никак не мог.

– Ну и что тут у нас? – отчаянно стараясь сохранить на лице невозмутимое выражение, я углубился в чтение. Это было письмо Воротынского, и представляло оно собой очень грубо состряпанную провокацию. Ну, и подпись говорила сама за себя.

– Каково? – ехидно улыбаясь, поинтересовался Глазков, как только я дочитал письмо.

– Необычайно мерзкий пасквиль, – я передернул плечами – хотя и был предупрежден о содержании письма, но читать подобное всё равно было неприятно. – Никита Андреевич, вы можете не дружить со мной, но со здравым смыслом-то дружить просто обязаны.

– Ой, Бодров, да перестаньте вы уже считать себя центром мироздания, – начальник розыскников махнул на меня рукой, добродушно улыбаясь при этом, – думаешь, я прямо не ем, не сплю, только и жду любого повода, чтоб тебя в измене обвинить? Да делать мне больше нечего! Конечно же, я понимаю, что всё это – полная ерунда, написанная рукой всем нам хорошо известного Андрея Воротынского. И подписана в лучших традициях фрадштадтского «тонкого» юмора. Кстати, такой же фамилией представлялся тот самый фрадштадтец, который участвовал в вашем похищении, что наводит на определенные мысли, а также дает нам повод перейти к письму номер два.

Жестом фокусника он выудил из своего портфеля и протянул мне второе письмо.

Посмотрим, что тут у нас вторым сюрпризом идет. Ага, да это же от Яноша письмецо! Ответ от улорийского короля пришел. И каков будет его положительный ответ? А вот и нет, ответ отрицательный. Жаль-жаль-жаль! Ага, свое разбирательство назначил через три месяца. А до тех пор, мол, запретил Курцевичу покидать имение. Так я и поверил, что Янош сам это придумал! Заманить меня пытаются, на живца поймать. Ну-ну, поглядим-поглядим.

– Миха, вот скажи, неужели ты всерьез рассчитывал, что Янош выдаст тебе своего дворянина? – царевич Федор взглянул на меня с веселым интересом.

– Надежда такая была, хотя и не очень большая, – я изобразил примерный размер этой надежды, показав сантиметровый зазор между указательным и большим пальцем.

– Так для чего был весь этот балаган? – Глазков кивнул в сторону брошенного на стол письма.

– А теперь у меня полностью развязаны руки. Для всего. У короля Яноша была прекрасная возможность установить со мной лично теплые, дружеские отношения, для чего нужно было всего-то выдать мне преступника, но он ею пренебрег.

– Да какая возможность, Миша! – удивленно воскликнул Федор Иванович. – Если бы Янош выдал тебе Курцевича, то его свое же окружение растерзало бы! А так он прекрасно выкрутился и не упустил момента щелкнуть тебя по носу – мол, сам разберется и, если нужно, сам накажет.

– Я прекрасно представляю себе реакцию его окружения, – спокойно ответил я, – и даже знаю, кто в этом окружении очень плотно общается с агентами фрадштадтской Тайной канцелярии.

– Михаил Васильевич! – снова подключился к разговору глава сыска. – Михаил Васильевич, это очень опасные игры! И я бы просил вас впредь если не согласовывать подобные действия со мной, то хотя бы ставить меня в известность!

– О чем вы, Никита Андреевич? – поинтересовался я с самым невинным видом, повторно разворачивая письмо.

– Да знаю я вас! Возьмете эскадрон гусаров и помчитесь самосуд вершить. А там вас и ждут уже, скорее всего!

– Не стоит так волноваться, – я отложил бумаги и взглянул в глаза Глазкову самым честным взглядом, на который был способен в этот момент, – не будет ничего этого.

– Точно? – розыскник промокнул платочком внезапно выступившую на лбу испарину. Неужто так сильно за меня переживал?

– Абсолютно!

– Что ж, тогда я спокоен, надеюсь, мы друг друга поняли, князь, – Глазков застегнул свой портфель, поднялся из-за стола и коротко поклонился сначала царевичу, потом мне. – А посему разрешите откланяться, дела ждут!

И с этими словами глава Сыскного приказа оставил нас с Федором наедине.

– Не будет ничего этого? – переспросил царевич, как только за Никитой Андреевичем закрылись двери, с нажимом произнося последнее слово.

– Не будет, – подтвердил я, усмехаясь, – в смысле, гусаров не будет. От слова вообще.

15

Проговорили мы в тот вечер с Федором допоздна. Все его попытки отговорить меня от задуманной авантюры оказались напрасны. Если уж у Натальи не получилось, то куда там царевичу! Нет, он, конечно, мог мне приказать, но решил не делать этого, поскольку не был уверен, что я не нарушу этот приказ. Зачем же тогда сознательно идти на обострение отношений? Для меня этот вопрос является принципиальным, и к его решению я подходил не абы как, а очень даже основательно. Информация о заданном районе Улории стекалась ко мне и из нашей службы внешней разведки, и от разведчиков первого Белогорского пехотного полка, уже две недели шастающих по заснеженным лесам сопредельной территории. Так что всё у меня под контролем, риск сведен к минимуму, и помощь Никиты Андреевича вовсе не нужна. Тем более что главной опасностью задуманного предприятия была утечка информации, а при всем уважении к господину Глазкову доверия у меня к нему не было. Да что там говорить за него, даже Федору я обрисовал план лишь в общих чертах – ни времени, ни направления, ни задуманного мною финального аккорда.

Обсудили с царевичем Федором массу важных дел, затронули и тему Воротынского. Федя обещал подумать, но никакого энтузиазма она у него не вызвала. Что ж, я переложил ответственность на чужие плечи, моя совесть чиста.

Спустя неделю Федор Иванович отбыл в Мерзлую Гавань. Хотел лично посмотреть на работу корабелов в сооруженном там закрытом корабельном доке. На его сооружение ушло почти два года, зато теперь в нем можно было без опасений попасться на глаза иноземным шпионам и без оглядки на суровый климат, строить корабли круглый год.

Я в корабельной теме не разбирался совершенно, потому и в эти дела особо не лез. У меня и без них хватало забот. Это Федя грезил военным флотом, способным противостоять фрадштадтскому, вот ему и карты в руки. Я же очень надеялся, что участие в морских сражениях обойдет меня стороной – не мое это. Вот на суше отбиться от супостата – это пожалуйста, тут у меня всё больше мыслей стало появляться. Мне бы только время на их реализацию…

Чинно выждав еще неделю, в начале февраля я с Григорянским отправился в Кузнецк. Ехали большим санным поездом, с семьями, свитой и сильной охраной. При таком скоплении народа исчезновения пары санных экипажей никто не заметил, так что на третьи сутки путешествия ночью я с охраной моих верных белогорцев ушел на восток. А еще спустя двое суток в поле на самой границе с Улорией соединился с выдвинувшимся туда в полном составе первым Белогорским пехотным полком.

Я не обманул Никиту Андреевича, гусар не будет. Вообще не будет всадников, и это должно стать полной неожиданностью для тех людей, что ждут меня с той стороны. Потому что граница рядом и мысль о лихом кавалерийском налете напрашивается сама собой. Только вот конница в такую погоду вынуждена будет передвигаться по дорогам, в полях и лесах столько снега навалило, что лошадки быстро выбьются из сил. Зато подготовленные лыжники пройдут где угодно. Ну и я с ними прогуляюсь.

Скованную льдом Титовицу перешли около четырех часов дня. Места здесь пустынные, даже если кто-то и стал случайно очевидцем переправы, то донести эту информацию до заинтересованных лиц никак не успеет.

На реке и в поле гулял ветерок, но как только колонна втянулась в лес, под защиту деревьев, мы тотчас же оказались в практически безветренном пространстве. Темнело быстро, но и лунного света было вполне достаточно, чтобы не натыкаться на лыжи впереди идущих бойцов. Морозец стоял средней руки, градусов пятнадцать – восемнадцать, снег весело хрустел под лыжами, осадков не было совершенно, так что сбиться с пути нам в этот раз не грозило. Тем более что лыжня уже была проложена разведчиками, и они же выступали нынче в качестве проводников.

Маршрут я велел прокладывать не по кратчайшей дороге, а с приличным крюком, чтобы обойти стороной редкие деревеньки и появиться у хутора Курцевича с южной стороны. Уже точно было известно, что меня ждали: около пятидесяти солдат были определены на постой непосредственно в имении да около трех сотен всадников рассредоточились по близлежащим селениям. Но качественно сидеть в засаде такое количество народу может день, два, три. Ну, неделю. А эти бедняги моими стараниями томились в местной глухомани уже почти месяц – я вполне сознательно не торопился, потому не было ничего удивительного в том, что бдительность улорийских вояк притупилась, наблюдение за окрестностями велось уже спустя рукава, люди активно искали развлечений, пили и гуляли. Вполне вероятно, что им вообще не сказали, на кого они здесь охотятся. Так что никаких особых сложностей я не ожидал и авантюрой называл экспедицию только лишь из-за ее финальной стадии. Что бы там ни мнили себе островитяне со своим иноземным отделом Тайной канцелярии, но военная разведка у меня сейчас поставлена лучше, чем у кого бы то ни было в этом мире. Скоро и внешняя разведка обрастет полноценной сетью, наберется опыта, и информация потечет в Таридию рекой, а уж в работе с информационными потоками кто сможет тягаться на равных с выходцем из двадцать первого века?

С учетом крюка всего расстояния до дома Курцевича выходило около двадцати километров. Не скажу, что дорога далась нам легко, но ни о каком сравнении с нашими недавними силирийскими приключениями не могло быть и речи. Еще до полуночи полк вышел в нужный район. Отсюда третий батальон отправился в две ближайшие деревни, а первый и второй принялись аккуратно брать имение в кольцо. Чтобы не беспокоить раньше времени хуторских собак, я хотел было не засылать ближе к жилью разведчиков, но те уверили меня, что обитатели хутора уже привыкли к периодическому ночному лаю и твердо уверены, что это волки в окрестных лесах шастают. Тем более что время от времени вдалеке действительно раздавался волчий вой.

К трем часам ночи вернулся третий батальон, притащив с собой трех пленных офицеров, двух местных помещиков и весьма кстати для меня гостившего в одной из деревень ксендза. Мне нужны были надежные свидетели.

– Тепленькими взяли вояк, – снисходительно улыбаясь, доложил мне майор Жилин, – почти все пьяны, восемьдесят семь человек связаны и заперты в одном сарае, подпруга лошадиная вся порезана, пистолеты попорчены, порох высыпан в снег, палаши и шпаги свалены в одну кучу.

– Отлично, майор, можно и здесь начинать, чего тянуть кота за хвост?

– Вы только, это, ваше сиятельство, на рожон не лезьте, хорошо? – Жилин смущенно стянул с головы обшитую белым материалом шапку-ушанку и отер рукавицей вспотевший лоб. – Мало ли: пуля шальная прилетит или там горшок цветочный из окна… Зачем нам такие риски?

– Не волнуйтесь, Андрей Георгиевич, я буду паинькой и вообще тут постою пока.

– Так, может, это, господин генерал-майор, вздернуть его на виселице и дело с концом?

– А вот в это не лезьте. Это мое личное дело чести, – отрезал я, давая понять, что все споры на эту тему бессмысленны. – Что там у разведчиков?

– Пока ничего необычного, – ответил командир разведроты капитан Синяев, – два человека за воротами ходят, периодически поглядывают наружу, да в крайнем окне второго этажа господского дома наблюдатель, по идее, должен торчать. Но, видимо, в доме хватает занятий поинтереснее – за то время, что мы здесь сегодня, он еще ни разу не появился в окошке.

– По закону подлости он появится именно тогда, когда мы двинемся через поле, – ухмыльнулся я.

– Ничего страшного, – поспешил успокоить меня капитан, – с других сторон лес ближе подступает, а обзора туда у них нет. К тому времени, когда он нас увидит, второй батальон уже во дворе будет.

– Что ж, – я еще раз взглянул на ненавистный хутор в новый бинокль, предыдущий был утрачен при моем похищении, – тогда начинаем, с Богом!

Десять минут спустя лыжная армада быстро двинулась к мирно спящему родовому гнезду семьи Курцевичей. Из сугробов перед самыми воротами поднялись одетые в белое человеческие фигуры и, помогая друг другу, ловко перемахнули во двор. Хуторские собаки зашлись истеричным лаем, но было поздно: белая людская лавина с трех сторон захлестнула двор поместья, а спустя минуту отворились ворота, впуская шедший в арьергарде третий батальон, меня в сопровождении Лукьянова, Иванникова и ранее плененных улорийцев.