Текст книги "Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Оксана Ветловская,Ирина Скидневская,Елена Щетинина,Лариса Львова,Юлия Саймоназари,Лин Яровой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 81 (всего у книги 353 страниц)

Степан Колокол резко встал и, пьяно качнувшись, сбил со стола чугунок.

– Все, конец гулянке. Обещал я тебе, Васька, на свадьбе твоей погулять, – крикнул он мертвяку. – Не держи обиды – вот такая свадьба случилась… упыриная. Уж не греметь нам с тобой боле по округе колоколами набатными, так хоть напоследок потешиться.

Разбойник сжал плечо помощника:

– Баб, каких выберете, тащите из хаты, остальных тута кончайте.

– Ага. – Одноглазый оживился. – А потом их куды?

– Никого не щадить. А то мигом обо мне вести разнесут. Ни к чему мне такая слава. – Степан размазал пот по лбу и взъерошил бороду. – Люто разгулялся я чего-то.

Бабы заверещали. Разбойники хватали кого помоложе и волокли вон из хаты, а остальных резали тут же, за столом. Они уж и бежать не пытались, ревели да крестились. Только мать Нюты так и не отвела безумного взгляда от иконы. Захрипела порезанным горлом и повалилась на стол. Нюта выла. Уж и рыдать не выходило. Слезы слепили, а рука все сил не находила жизни себя лишить, чтоб не видеть боле этого ада кромешного. Одна осталась среди мертвых людей и живых нелюдей.

Вдруг на дворе раздались выстрелы, свист и еще выстрелы. Разбойники спьяну не сразу переполошились. В хату влетел одноглазый и захлопнул за собой дверь:

– Казаки!

– Чего? – заревел Степан.

– Разъезд казачий. Человек тридцать. Дозорных сняли, тихо подъехали… видать, упредил их кто.

Опять снаружи кто-то закричал и захлопали выстрелы. Потом стихло все. Разбойники присели вниз подальше от окон.

– Эй, Степка, – раздался голос. – Бросай оружие и выползай на свет божий. Хату обложили, живым все одно не уйдешь.

Разбойник яростно рявкнул, схватил бутыль и метнул в оконце.

– Сунетесь, у меня тут баб полная хата. Порежу, грех на душу возьмете.

– Ты, упырь, на меня грехи свои не вешай, – крикнул переговорщик. – Соратничек твой один разговорчивый поведал, что ты уже всех в хате извел.

– У-у, суки, – Степан ринулся к Нюте: – Ну-кась, девонька, крикни им, что живая. Давай!

Но девушка только головой покачала. Пусть злодей делает что хочет, а только не будет она плясать по его указке.

– Кричи, сучье племя! – разъярился Степан и дернул Нюту за руку.

А она, привстав, резко ударила его под дых ножом. Охнул злодей и присел. Тепло разлилось по животу и вдруг пыхнуло огнем и болью.

– Какая ты… обоих сгубила, – прохрипел Степан и завалился на пол.

Думала девка, что убьют ее тут же. Да только никто не кинулся к ней да к убитому атаману.

– Запаливай дом, – раздался крик снаружи, и в окно влетел горящий факел.

Разбойники принялись тушить пламя и стрелять по окнам. С потолка, через полопанную мазанку, потянуло гарью. Нюта сидела, обхватив голову руками. На нее вдруг снизошли покой и смирение.

– Ничего, скоро все кончится, – прошептала она и погладила мертвого жениха по бледной скрюченной руке.

Дым клубился под потолком. Несколько человек, бросившиеся к окнам, свалились мертвыми от выстрелов. Полыхнула разлитая по столу самогонка. За метаниями никто не замечал Нюту. Ее толкнули, лавка подломилась, и девушка упала на пол, увлекая за собой мертвеца. Он навалился на нее, обдав смрадом, но ей уже было все равно. Сознание ускользало от нее. Крики, дым, выстрелы становились все дальше. Кто-то еще упал сверху. Стол затрещал и накрыл их своей тяжестью…

На рассвете казачки и люди с соседнего хутора стояли у пепелища, не решаясь начать доставать тела. Дождь накрапывал и шипел, обжигаясь на дымящихся бревнах. Чуть поодаль выли уцелевшие бабы, те, кого успели спасти.

Вдруг зола шевельнулась, и люди отпрянули. Черные поленья раскатились и, затрещав и лопаясь спекшейся коркой, приподнялись обгорелые тела. Кто-то вскрикнул, крестясь и отступая. Мертвецы, разметав сгоревшие руки, сползли в сторону, и из-под них поднялась Нюта. Даже бывалые казаки, и те перекрестились. Безумно горели глаза на перепачканном сажей лице девушки. Пожженные волосы покрыло то ли пеплом, то ли сединой. Она, шатаясь, ступала по тлеющим углям навстречу людям.

– Жива! Нюта! Живая!

К девушке бросились помогать.

– Мужа моего достаньте, – хрипло сказала она, неопределенно махнув на груду спекшихся тел.

– Господи, и как только живая осталась?

– Супруг уберег… он такие ночью мне песни пел, – бормотала Нюта, проходя сквозь оторопевшую толпу.

Грянул гром, и так долго сдерживающее себя небо разрыдалось дождем, превращая в грязь пепелище недавнишней лютой свадьбы.

Андрей Анисов, Дмитрий Костюкевич
Фиалка

Автобус еще не тронулся, а в салоне уже разило долгой поездкой. Впрочем, три сотни километров по проложенному через тайгу заснеженному коридору, соединяющему Читу и Чернышевск, – вовсе не много. В автобусе пахло не будущим, а прошлым – призраками пассажиров, которые оставили в пути крохотный кусочек своей жизни.

Заняв свое место, Алексей любовался шеей молодой женщины, которая устраивала под сиденьем небольшой чемодан. Шея женщины казалась вырезанной из теплого белого мрамора, именно теплого – на меньшее Алексей не был согласен.

В подлокотник впечатался чей-то тощий зад, старческий голос буркнул извинения, а его владелец стал обживаться на соседнем, через проход, двойном сиденье.

Алексей подождал, когда возня закончится, и глянул на пенсионера.

«Вот и встретились. По-прежнему буковки царапаешь, старый мудак?»

Старик что-то неторопливо записывал в блокнот с обтрепавшимися углами. Седой, розовощекий, сосредоточенный. Эпитет «пожилой мужчина» подошел бы ему больше, но Алексей называл его «стариком», словно подталкивая к краю жизни. «Стариком», «старым мудаком», а еще – «профессором».

«Улочка, из которой можно вернуться назад, еще не тупик, 1 – подумал Алексей, поворачивая голову к окну. А следом: – Долго же я тебя искал».

1 Станислав Ежи Лец. Непричесанные мысли.

Закрылась единственная дверь. Старенький «пазик» кашлянул двигателем и «снялся с якоря», прощаясь с автовокзалом хвостом из выхлопных газов. За окнами поплыли покосившиеся домики, присыпанные пудрой снега – такой же серой, как и фасады.

Из двадцати трех сидячих мест пустовало семь. Несмотря на внешнюю ветхость автобуса, в салоне было довольно тепло – справлялись радиаторы и двойное остекление. Алексей снял куртку и положил ее на свободную часть сиденья. Откинулся на спинку, наблюдая за седовласым пассажиром периферийным зрением.

«Сюрприз, сюрприиииз! То, что казалось игрой, превращается в серьезное дело.[31]31
  Ирвин Уэлш. Дерьмо.


[Закрыть] Зря ты полез в ящик, профессор».

Два месяца назад Алексей увидел старика по телевизору. После дюжины лет бесплодных попыток найти того, кто изгадил его детство и юность, – щелк! – постаревшая подсказка перед ним, улыбается с голубого экрана. Дает интервью вшивенькому каналу, рассуждает о перспективах психиатрии, вспоминает былые заслуги…

«Почему ты не сказал им, что вытворял со мной? С другими детьми?»

Автобус выбрался на трассу «Амур», призванную наладить общение между Сибирью и Дальним Востоком, и покатил по асфальтированному руслу заброшенного края. Памятный столб с отметкой нулевого километра остался позади. Усиливался снегопад.

Трассу Чита – Хабаровск открыли несколько лет назад. За эпохальный проект всерьез принялись в 1978 году, но через год свернули – войска понадобились для прокладки дорог в Афганистане. Вернулись к трассе лишь в 1990-м, продвинулись на тысячу километров, ощупали опустевшие карманы и приуныли. Несмотря на разрывы и опасные участки, дорогой пользовались: три-четыре запаски, и Бог в помощь. Последний мост возвели в 2006-м, два года назад.

За стеклом тянулась подернутая белым тайга. Чахлый подлесок почти сразу уступал место стене из сосен и елей. Вездесущий снег скрадывал величие природы, превращая ее в выполненную масляными красками картину.

Автобус подпрыгивал на кочках, колотился, попадая в выбоины. Пассажиры хватались за поручни. Девушка с мраморной шеей разговаривала по телефону. Скоро она лишится такой роскоши. Мобильники и трасса «Амур» совместимы лишь в начале и конце пути.

Алексей прикинул шансы автобуса против непогоды и требующей капитального ремонта дороги.

«…катастрофы не прекратились – они в последнее время шли лавиной, словно наверстывая упущенное в годы стабильности»[32]32
  Дмитрий Быков. Чудь.


[Закрыть].

Наземный транспорт – штука ненадежная. Самолеты разбиваются реже, правда, делают это эффектней, что объясняет нешуточный ажиотаж вокруг окошка с табличкой «Страх перелетов».

Старик закрыл блокнотик и, казалось, задремал. Сидящие перед Алексеем бабули шумно обсуждали новости прессы. Забрасывали в рот по абзацу-косточке и смачно обсасывали. Шелестела газета-миска.

– Ты гляди, Олеговна, новый душегуб объявился, – причмокивая, говорила одна старушенция. – Мало их, извергов, до этого водилось.

– Черная страна, черные людишки, – кивала вторая. – Ты палец убери, не прозрачный… ага… Расследуют они, как же. Опять никого не поймают. Раздолье на Руси маньякам этим.

– Ну чего ж… Того, с пауком на руке, изловили, помнишь?

– В Златоусте?

– Ага, там.

Бабули были плотно упакованы в телогрейки и платки.

– Никитична, не мни, не прочитать… Создана следственно-оперативная группа, куда вошли следователи уголовного розыска, прокуроры-криминалисты… Создавать они умеют… Ты глянь, даже столичный специалист прикатил.

– Ой, страшно жить, Олеговна, страшно. Это ж скольких зарезал, и старых, и малых, никого не пожалел…

– Страшно, – согласилась соседка.

«В жизни есть вещи похуже смерти»[33]33
  Чак Паланик. Призраки.


[Закрыть].

Дорога преобразилась, катили без тряски и ругани, но чувство, что ухабы вернутся, не отпускало. Водитель прибавил скорость.

Тайга демонстрировала свою бескрайнюю холодность и нелюдимость. Пустынный, однообразный пейзаж. Груженный иномарками автовоз, который обошел «пазик» по левому борту, усилил ощущение безысходности – две машины, пытающиеся вырваться из ловушки. Обмануть ведущую в бесконечность трассу.

Впереди замаячил мост, перекинутый через очередной безымянный водоем. Если кто и давал им имена, то лишь дальнобойщики.

– …одно из тел обнаружили у железнодорожных путей, – продолжался сеанс чтения с комментариями. – Словно жертва пыталась…

* * *

Рубрику чернушных новостей оборвал хлопок – спонтанный и оглушительный, нагло ворвавшийся откуда-то снизу. Подкошенный неведомой силой и собственным бессилием «пазик» стал заваливаться набок; мир пошатнулся, реальность противно заскрипела под восьмицилиндровым двигателем, в районе переднего моста. По салону разлетелось матерное и пронзительное – орал водитель. Пассажиров выбросило из кресел. Кто мог, кому хватило воздуха и проворства, тоже кричали. Лопнули стекла, застонали поручни, запахло паленым.

«Пазик» скользил на левом боку дырявой посудиной, в которой катастрофа миксером перемешивала свое любимое блюдо – гибель. «Дж-ж-ж-ж-ж-ж!» – жужжал миксер, а автобус, подскакивая, катился мимо уходящей вправо дороги. Царапая промерзлую землю и срывая запорошенные листья грушанки, он влетел в угрюмую сосну.

Рука инерции швырнула пассажиров вперед; водитель пробил головой лобовое стекло и покатился по снегу, оставляя на нем красный след. Автобус, вильнув напоследок приподнявшимся задом, остановился. Конечная.

«Даже самую сильную боль можно отделить от себя самого, так, чтобы она воспринималась как нейтральное возбуждение»[34]34
  Уильям Берроуз. Джанки.


[Закрыть], – вспомнил Алексей и попытался, насколько это было возможным, расслабиться.

Дыхание перехватило – в живот впаялся кирзовый сапог то ли рыбака, то ли лесника в болоньевой куртке. Тот отлеживался на причитавшей «помираю, а-ай, помираю» бабульке и заторможенно вопрошал:

– За что нам это, за что-о-о?

В салоне плакали и стонали, орали и кашляли. Алексей попытался подняться, но рука, потеряв опору, поехала. Он взглянул на ладонь: грязно-бурая от чьей-то крови… или от своей?

– Ма-а-аша! Машу-у-уля! – заголосила под ухом старуха.

– Я здесь, бабушка! Я жива, жива! – пропищал детский голосок позади кучи тел, елозивших по «полу» лежащего на боку автобуса.

«Жива. Жива, но все равно, что мертва»[35]35
  Джон Фаулз. Коллекционер.


[Закрыть].

– Успокойтесь все! Слушайте меня! – привлек к себе внимание бугай в перепачканной кожанке. Из уха мужчины капала кровь, левый глаз заплывал фиолетовым. – Автобус может взорваться… – пассажиры застонали громче, – поэтому спокойненько, не паникуя, поднимаемся, помогаем друг другу и выбираемся через эту… – Бугай уперся ногой в сиденье, вытянул вверх ручищи и заменил ими пневмопривод, – две-е-ерь.

Затем он проворно подтянулся на руках и выбрался наружу через сложившуюся «гармошкой» дверь. Ни дать ни взять ожиревший, но не утративший навык мастер спорта. Бугай улегся на автобус и погрузил голову в салон:

– Давайте-давайте, по очереди! Я буду вытягивать!

– Гена! Очнись, Генка! – Худощавая женщина в отороченных мехом белых сапогах пыталась оторвать голову мужчины от кровавой паутины на стекле.

– Ото-той-ди! Дай п-проход! – отпихнул ее хамоватого вида парень. Он держался за посинелую опухшую кисть. В длинных волосах молодчика блестело битое стекло.

– Генка! Помогите, кто-нибудь! Нужно его разбудить! – взмолилась женщина, ища глазами помощи.

Алексей наклонился над телом и сжал запястье: пульс не прощупывался.

Сзади напирали.

– Женщина, выбирайтесь, а мы поднимем вашего мужа. – Алексей повернулся к усатому деревенщине. От него даже сейчас попахивало скотом и навозом. – Поможешь?

– Это брат! Генка, мой брат! Генка, вставай, вставай! – рыдала женщина, вынужденно двигаясь вперед.

«Страдальцы нагоняют на меня скуку»[36]36
  Бертольд Брехт. Жизнь Галилея.


[Закрыть].

Ступая по исторгнутому чемоданами хламу, вереница выживших потянулась к рукам бугая. Профессор едва ли не первый протиснулся к спасительному лазу-двери.

«Старики сильнее цепляются за жизнь, чем люди молодые.[37]37
  Агата Кристи. Десять негритят.


[Закрыть] Я от тебя другого и не ожидал, падла».

Вскоре пассажиры выстроились недалеко от «пазика».

– Не взорвется, – доложил бледный очкарик, скорее всего, механик, потрепанный жизнью и женой, если такая имелась.

Живых пятнадцать, мертвых два: накрытый полотенцами мужчина, над которым рыдала женщина в белых сапогах, и водитель с треснувшим черепом, покоящийся под кустом можжевельника.

– Не паникуйте! – наставлял бугай, собственноручно взвалив на себя бремя вожака. Точно, или депутат, или председатель, попавший во власть из спорта. – Послушайте! Сотовые здесь не тянут, трасса не патрулируется, поэтому на помощь не надеемся! Неизвестно, когда нас обнаружат, но и идти пешком в метель нельзя, опасно!

«Мужество растет с опасностью: чем туже приходится, тем больше сил»[38]38
  Фридрих Шиллер. Разбойники.


[Закрыть].

– Есть у кого-нибудь с собой бинты, жгуты, зеленка?! Доставайте все, что может пригодиться, – кричал бугай, – надо помочь раненым! А потом утеплить автобус, а то околеем снаружи! Кому-то надо выйти на трассу, чтобы привлечь внимание, если будут машины! В такую погоду автобус все равно не увидят с дороги. Не переживайте, выберемся, дело времени!

Алексей лишь крепко приложился бедром, но другим повезло меньше. Зареванной девочке наложили шину на руку. Одна бабуля постоянно тянула-выла: «Спина-а-а-а!» Перепуганному до икоты мальчику перекосило нижнюю челюсть. У остальных – дюжина кровоточащих ран, ссадин и припухлостей. Лишь старый мудак отделался, как говорится, легким испугом – ни царапинки, ни пореза. Все рвался в автобус за блокнотом.

Поставить автобус на колеса – начинание тщетное и безумное, от которого отказались: крепких мужчин изрядно потрепала авария. Очкарик слил из бака бензин – на растопку. Изнутри автобус залатали тряпьем. Сорванные ударом и отвинченные водительским инструментом «сидушки» разложили на полу – еще недавно здоровом боку «пазика». С подветренной стороны автобуса, огородив валежинами, соорудили печушку В ней прогревали камни, чтобы после спустить их в салон – столкновение с деревом нокаутировало автономную систему отопления.

Вызвавшийся следить за дорогой деревенщина вернулся околевшим, со льдом в усах.

– Привязал на дерево яркую тряпицу, – сказал он, оправдываясь. – Авось заметят… мочи нет от ветру.

Усилился снегопад, все полезли в автобус.

* * *

Вьюга окрасила тайгу в ватно-серый.

Выбитые стекла заделали хвойным лапником. Сидели, слушая ломившийся в автобус голос метелицы, присвистывающий, ежистый. Тайга спустила с поводка голодного хищника – ночь. Заблудившиеся – легкая добыча. Можно и поиграть.

Бугай с субтильным очкариком, как оказалось физруком, время от времени выбирались наружу, подкармливали в печушке огонь, подавали камни и вскипяченную воду. Импровизированные радиаторы на время приглушали отчаяние и дискомфорт, проникающие под кожу вместе с холодом.

Одна из бабуль вкладывала в руки стонущих какие-то пилюли:

– Поможет, боль снимет…

«Она убаюкивала себя обманчивой иллюзией, будто тому, что есть, не будет конца»[39]39
  Мишель Уэльбэк. Элементарные частицы.


[Закрыть], – думал Алексей, косясь на морщинистую «фельдшерицу».

Но больше всего Алексея интересовал тот, при мыслях о котором по телу разносился неуютный, но согревающий жар. Профессор забился в угол и, подсвечивая фонариком, писал в блокноте.

Сейчас его знания оценили бы хныкавшие дети – как колыбельную из непонятных словечек. Дети доверяют мелодичным речам, вслушиваются, восхищаются. Как когда-то Алексей. Он слушал. Он верил. Даже когда старый мудак хлопал маму по заднице, а та улыбалась.

«За малое зло человек может отомстить, а за большое не может, из чего следует, что наносимую человеку обиду надо рассчитывать так, чтобы не бояться мести.[40]40
  Никколо Макиавелли. Государь.


[Закрыть] Ты не рассчитал, старик, увы».

– Вконец замело, – спустившись и задвинув за собой «люк» из переплетенных веток, доложил бугай. – Умер костер. Кутайтесь потеплее и постарайтесь уснуть, чтобы тепло не покидало.

– Саня, откуда знания? Ты, случаем, не спасатель? – обнимая стучавших зубами жену и сына, спросил «рыбак-охотник», который, как выяснилось, работал сантехником.

– Кто – я? – усмехнулся бугай. – Не-е-т, я в читинском ТЮЗе выступаю. А про выживание нам вкратце на военных сборах рассказывали. Запомнилось вот.

Горели припасенные водителем – уж не для такого ли случая? – свечи, бегали зрачки фонариков. Автобус походил на плацкартный вагон с костлявыми железными каркасами в два яруса. Кто-то сидел в проходе, кто-то свернулся калачиком на плотно составленных сиденьях, кто-то поднырнул под железные перекладины. Объединяло одно – пронизывающий холод. Каждый сантиметр тела, упрятанного во все, что нашлось в сумках, испытывал на себе его лютость. Пульс участился, накатывала сонливость, синие губы подрагивали при одышке – первые признаки переохлаждения.

Потрескивал металл. Через щели просачивались накатывающие на автобус волны ветра.

– Изви-ви-ните, что я н-нагруби-бил, – заикаясь, сказал молодчик. Он был бледен, точно свежий труп.

– Что? – Потерянная женщина посмотрела куда-то сквозь него.

– По-после ав-в-варии, извини-ни-те. Я испу-пу-гался. М-мне о-очень жаль, что в-ваш муж… то есть бра-брат… – Парень умолк.

Женщина не ответила. Ее взгляд был прикован к пламени свечи.

– Ме-меня С-стас зовут. Я орни-нитолог. Ехал на кон-конф-ф-ференцию…

Пустословили, поглядывали друг на друга, зябли.

Алексей разместился в задней части перевернутого автобуса. Отсюда были видны все компаньоны по несчастью. Та, с мраморной шеей, казалось, смотрела на него. Восточное лицо выражало невозмутимое спокойствие – словно ситуация ее не касалась: решится сама, стоит лишь немного подождать. Наверное, так думали многие…

Дрожь живила – всего лишь очередной вызов. «Я счастлив: этот холод так чист, так чиста эта ночь, разве и сам я – не волна ледяного воздуха?»[41]41
  Жан-Поль Сартр. Тошнота.


[Закрыть] – подбадривал себя Алексей. Перед тем как улечься на настил, он смерил старика презрительным взглядом. Несмотря на пробирающую до костей стужу, тот продолжал черкать в блокноте.

«Снова по уши в своих поганых исследованиях?»

Голоса смешивались в кисель, теплый, сладкий.

Алексей плавно погрузился в него.

Уснул.

* * *

Плач, пробив бастион вчерашнего изнеможения, гарпуном вытянул из вязкого сна.

«Утренние симптомы были идеальны для того, чтобы не чувствовать себя счастливым: кости болели с самого рассвета»[42]42
  Габриэль Гарсиа Маркес. Вспоминая моих грустных шлюх.


[Закрыть], – оценил свое состояние Алексей. По часам – раннее утро.

Всхлипывали сразу несколько голосов, ритмично, будто пели.

– Ох, как же та-а-к?.. – выла бабуля, внучка которой астматично хватала ледяной воздух и плакала.

Сантехник утешал жену:

– Возраст. Сердце не выдержало. Оля, не смотри на них.

Женщина и не думала смотреть – спрятала лицо в цветастых рукавицах и безысходно мотала головой.

Нацепив траурные маски, столпившиеся нависали над объектом скорби.

Алексей повернул голову: два трупа, близко, на расстоянии вытянутой руки. Глаза словно выдохлись, неподвижные, провалившиеся в глазницы, из раскрытых старческих ртов больше не вырывался пар.

Ночь забрала двух бабушек, еще вчера бодро обсуждавших статью о зверствах неизвестного маньяка.

– Сердце… у обеих? – тихо сказал Алексей.

Этот вопрос должен был кто-то задать, так почему не он?

– Наружу бы вынести, – выглянул из-за спин деревенщина. Небедный коннозаводчик, как хвастался перед сном. – Чтобы детишки не глядели, не пужались.

«…что, в сущности, не получено нами от покойников? Наш язык, наши привычки, наши познания, наше отчаяние – все!»[43]43
  Эрих Мария Ремарк. Черный обелиск.


[Закрыть]

– Поддерживаю. Бабушек жалко, но планы бури нам неизвестны. А рядом с… мне как-то не по себе. – Голос Аделии дрожал.

Аделия – так она ему представилась. Старый мудак не бросил заигрывать с женщинами. С «мраморной шеей», скрипачкой, как послышалось Алексею, он мило беседовал, периодически отрываясь от блокнота.

– Делайте что хотите, но мы уходим! Еще один день – и ляжем вместе с ними! – выкрикнула на нервах жена сантехника. – Ветер немного утих, доберемся! Леня, Женька, пошли!

Алексей прикинул шансы:

– Я с вами.

– И-и я! – протиснулся парень, орнитолог.

* * *

Двинулись вдоль трассы, по направлению к Чернышевску. Леонид не очень уверенно заявил, что есть надежда выйти к кустарной бензоколонке.

– Их до города две должно быть, – сказал сантехник, – а первую мы проехали, когда еще дорога от Читы вся в колдобинах шла. Я видел.

– Бы-было бы хо-хорошо – Парень шел перед замыкающим цепочку Алексеем. Шарф он повязал поверх капюшона.

Справа от дороги нарастали горбы сугробов.

– Найдем, – храбрился Леонид. – Заправляться там никому не посоветую, водой или чем другим разбавляют, но нам не до бензину сейчас – к людям бы выйти, помощь вызвать.

Казалось, что мост, в направлении которого они шли, не увеличивался, а уменьшался. Десять шагов пешком там, где хватило бы четырех на лыжах. Ледяной ветер проникал в малейший зазор между одеждой и телом.

«Холодный ветер продувал его до костей, он весь продрог и от него, и от этих слов»[44]44
  Дэн Симмонс. Утеха падали.


[Закрыть].

Алексей рассасывал шоколад. В его рюкзаке хранилось еще с десяток сладких плиток, а также – отварное мясо, сахар, черный чай, жгут, бинт, йод, антисептики, большие ножницы, зажигалка, два спичечных коробка (каждую спичку он залил воском, а сами коробки обернул в полиэтилен), брикеты сухого горючего, моток веревки и кое-что еще.

Несмотря на холод, Алексею удалось поспать прошедшей ночью. Немного, но поспать. Или сбежать в воспоминания, очень похожие на сновидения. Завывание ветра, всхлипы и хруст веток под телами как-то незаметно отдалились, провалились в параллельную реальность.

Он оказался в помещении, стены и пол которого были выложены плиткой.

Она лежала в ванне. Комната казалась воспаленной: красная вода, карминовый кафель, алый рот на запястье. Алексей вдыхал тяжелый запах утекших вместе с кровью надежд. Ее последний упрек чувствовался во всем. В падающих на пол каплях, в скупости мертвого взгляда, в изгибе локтя, свешенного через край ванны в некоем небрежном изяществе.

Он – во сне, в воспоминаниях, в прошлом – медленно приблизился к ванне и закрыл кран.

«Почему?» – спросил он у жены.

Она не могла ответить. Но ответ лежал на стиральной машине. Газетные вырезки и небольшая записная книжка с цитатами и агонией мыслей.

Он разворошил светло-серые – с неровными от торопливых ножниц краями – прямоугольники, воскрешая заголовки и целые фразы лишь по первым словам: «Убиты, но не дорогой: в перевернувшемся на дачной дороге мини-вэне найдено четыре растерзанных трупа». «На заднем сиденье автомобиля патрульный обнаружил голову не справившегося с управлением водителя. Смертельным стало не столкновение – голову отпилили». «Автокатастрофа для стервятника…»

Убийствами полнился и блокнот – его дневник, его единственный собеседник, с которым он мог поделиться той вязкой возбужденностью, которой его наполняла чужая боль.

Она нашла его тайник.

Она поняла.

Она решила принять ванну.

Он сел на мокрый пол (шорты и трусы тут же пропитались розовой водой) и взял ее за руку Холодная. Словно к раскрывшейся ране припали губы древнего существа, выпили до дна, а после наполнили тело кристаллами стылого дыхания.

«Зачем? – сказал он. – Это тебя не касалось».

Он попытался встать, но поскользнулся и рухнул в другое воспоминание…

* * *

Фура не остановилась. Сползла с моста и пронеслась мимо, окутанная снегом и равнодушием. Равнодушие – именно это спасло водителю жизнь.

– Он же видел! Он нас видел! – кричала Ольга, жена Леонида.

– Видел, – кивнул Алексей.

Он смахнул, почти не чувствуя прикосновений, липнувший к лицу снег.

– Идем. Не стоит останавливаться.

– Сука! Гад! – без намека на заикание швырнул вслед фуре орнитолог. Ругательства не пролетели и пары метров.

Леонид понуро молчал, держа на руках сына. Лицо девятилетнего мальчика, казалось, вмерзло в плечо отца.

«Если же ваша милость желает сократить путь и как можно скорее выйти на путь спасения, то следуйте за мною: я научу вас быть странствующим рыцарем»[45]45
  Мигель Сервантес. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский.


[Закрыть].

Снова разыгралась метель, но ветер хотя бы дул в спину.

«Когда буду возвращаться, все изменится».

Полоса трассы поднималась на мост, ненадежный и заброшенный с виду. Во все стороны белой картой лежала тайга, на которой кто-то случайно оставил черную закорючку.

Снег сыпал, вился, закручивался. Чистая мука летела от сосны к сосне, шелестела, старалась поглотить. Буран пожирал трассу и подходы к ней: заметал следы, на каждый поваленный ствол громоздил другой, такой же толщины, из снега и злости.

Шли с трудом, высоко поднимая ноги. Тяжелей всего приходилось Ольге – словно вот-вот упадет, нырнет в снег, чтобы отдаться истерике и страху. А следом повалятся все остальные, выкрикивая безумные проклятия.

«Мосты разрушены, и мы переезжаем реку вброд. Величавая луна лежит на волнах»[46]46
  Исаак Бабель. Конармия.


[Закрыть].

Идущий последним Алексей просунул руку под куртку и взялся за рукоятку ножа, торчащего за поясом.

«Пора».

Он метил в шею орнитолога и, несмотря на шар-капюшон, удар достиг цели. Острие ножа проткнуло ткань, кожу, мышцы, щитовидку и клинышком вышло под кадыком, в нескольких сантиметрах от руки Алексея, зажавшей рот парня.

Орнитолог словно подавился, кашляющий звук прорвался сквозь перчатку и крик ветра. Алексей убрал руку выдернул нож и позволил парню упасть.

Его охватил знакомый азарт.

В несколько шагов он нагнал сломленную тайгой семью и оставил чужие мечты о спасении в красном снегу. Растерзанные и остывающие.

Какое-то время Алексей стоял лицом к мосту, уже близкому, приглашавшему взглянуть на мир с той стороны, а потом развернулся и, пряча лицо от снежного ветра, пошел назад.

* * *

Они сидели у сосны. Плечом к плечу, как и в автобусе до аварии, которая случилась по вине небольшого устройства, которое Алексей швырнул в лес, когда возвращался от моста.

Магазины игрушек… Он любил их не меньше, чем дети. Подолгу изучал потенциальные машины-убийцы, вертел в руках, поглаживал, выбирал лучшую. Словно удостаивал высшей чести – стать радиовзрывателем.

Смерть, маскирующаяся под усталость. Залепленные снегом лица. Алексей протянул руку и стряхнул холодные маски; одна старуха по-прежнему не желала смотреть на своего душегуба – снег остался на глазах круглыми блямбами, напоминающими сварочные очки. Алексей невольно улыбнулся.

С бабулями вышло легко. Эти проглотили на двоих столько снотворного, что, возможно, не проснулись бы и без его, Алексея, помощи. Но с тиопентал-натрием получилось наверняка. Перед тем как в очередной раз погрузиться в зыбкие сновидения, Алексей разделил между старушками желто-зеленое содержимое шприца. В Америке так отправляли на тот свет приговоренных к смертной казни – передозировка тиопентал-натрия год назад заменила трехкомпонентную смесь.

«Не каждая ночь кончается с рассветом» 1.

1 Станислав Ежи Лец. Непричесанные мысли.

Тайга пыталась замести тела, возможно, укрыть от глаз живых, чтобы те оставались в неведении, вдалеке от жуткой истины – путь не закончен, у мертвых свои дороги. Бабули словно сидели в детском бассейне, который наполнили матово-белой крупой. Обсуждали последние новости: голова к голове, мысль к мысли.

Живые избавили себя от компании мертвых.

Алексей посмотрел на автобус. Тайга имела на него схожие планы. С подветренной стороны, скрытой от взгляда парня, ползла мучительно-медленная снежная волна. Торчащие из днища «пазика» колеса напоминали лапки погибшего в огне насекомого. Пытливые следователи после дотошных поисков, разумеется, найдут фрагменты другого устройства – с крупицами алюминиевой пудры и аммиачной селитры, – которое приняло дистанционный сигнал и стало причиной крушения автобуса… найдут, если оставить им такую подсказку… Алексей еще не решил, как поступит.

Сейчас его интересовали люди в ненадежном укрытии из металла, веток и тряпок. Особенно пассажир с блокнотом и ручкой.

Несмотря на хорошую физическую подготовку и верный нож, Алексей не хотел рисковать. В автобусе оставались восемь человек: старый профессор, тюзовский бугай, очкарик-физрук, бабуля с внучкой, сестра погибшего мужчины, деревенский разводчик лошадей и женщина с мраморной шеей. Пожалуй, ей он тоже уделит повышенное внимание…

«…никто не придет тебе на помощь в беде, ибо только идиот торопится спасать других»[47]47
  Анджей Сапковский. Башня шутов.


[Закрыть].

Разжевывая полосы отварной телятины, Алексей ждал. Ветер выл, ветер звал, ветер пел колыбельные.

Через полчаса или час внутри автобуса заскрипели поручни, люк из веток пошевелился, словно человек под ним примерялся к весу нападавшего снега, и завалился в сторону.

Алексей прикончил бугая, как только тот спрыгнул в сугроб справа от так и не реанимированной печурки. Вскрыл мужчине горло. Смертельная рана исторгла булькающий поток, со свистом вышел воздух. Кровь словно ошпаривала, истязала тайгу-злодейку – от нее змеился пар. Глаза актера читинского ТЮЗа нашли лицо Алексея, укутанное в шарф орнитолога, – в них тлело недоумение.

Потом руки, тщетно пытавшиеся скрепить края раны, отпустили шею, упали. Взгляд потух, оставив в глазах лишь стекло необратимости. Тело бугая последний раз дернулось, будто его покидал огромный червь, и рухнуло в расстеленный бескрайний саван.