Текст книги "Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Оксана Ветловская,Ирина Скидневская,Елена Щетинина,Лариса Львова,Юлия Саймоназари,Лин Яровой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 314 (всего у книги 353 страниц)

Столяров хотел было затормозить и ретироваться в спальню, забаррикадироваться там и читать молитвы всю оставшуюся ночь, – но он уже сделал последний шаг к повороту. Слишком поздно! Теперь он видел всю кухню, освещенную зыбким светом луны и фонарей. И она была там!

Люсинда Григорьевна белой непрозрачной тенью парила в воздухе напротив окна. Ниже пояса ее изможденное тело окутывала пышная и длинная юбка, из-за чего казалось, будто она сидит на летающем троне, как царица ночи и смерти. Но сама она уже не казалась мертвой: она двигалась, она говорила! Обхватив голову руками, она раскачивалась вправо – влево и постанывала.

– Где ты? Где? Коленька?

Внезапно она то ли услышала, то ли почуяла Столярова. Но не увидела, потому что замолчала и уставилась в коридор, вытягивая шею.

– Кто здесь? – медленно спросила она.

Теперь ее голос звучал гулко и разлетался по квартире низким гудящим эхом.

– Коленька? – казалось, она попыталась сказать это ласково. – Мальчик мой, это ты? Где же ты, мой внучочек? Иди ко мне, отзовись!

Столяров вжался в стену.

– Коленька, дитя. Не надо дразнить бабушку. Выходи, поганец! – Она скрипнула зубами. – Ну не выходи, играй, мой мальчик, только отзовись. Отзовись, Коля!

Столяров почувствовал, как страх ослушаться бабушку поднимается откуда-то из глубины его сердца, из самых ранних и старательно спрятанных воспоминаний. Он вдруг ясно представил живую Люсинду, которая наклоняется к нему, бодает лбом и шутливо говорит: «А не будешь слушаться – бабушка тебя СЪЕСТ!» И открывает рот, полный длинных багровых языков и зубов, загнутых как ребра у рыбьего скелета.

Все внутри него задрожало, на глаза навернулись слезы, и он чуть было не ответил писклявым детским голоском: «Я здесь, здесь, бабушка!»

– Коля!

Люсинда приподнялась еще выше над полом. На фоне окна было видно, что она медленно оглядывается, пытаясь увидеть Столярова. «Отче наш, иже еси на небеси», – зашептал он, не помня, правильно ли говорит и что там дальше. Хотелось перекреститься, но руки не слушались – да и не знал он толком как.

Люсинда горестно вздохнула, прошептав:

– Ну, погоди же! – И поплыла в коридор, прямо на Столярова.

Лунный свет отразился от двери зеркального шкафа и упал ей на лицо. Столяров увидел все те же белые застывшие глаза, обведенные черными кругами. Но теперь губы Люсинды двигались: похоже, она тоже читала какую-то молитву, только свою, дьявольскую, богохульную. Вытягивая руки в стороны, она легко касалась стен коридора. «Ищет меня на ощупь», – догадался Столяров, его ноги подкосились, и он невольно присел, опираясь спиной о стену. И вовремя – Люсинда как раз подлетела к тому месту, где он стоял, и провела рукой прямо у него над головой. Волосы на голове Столярова зашевелились то ли от движения воздуха, то ли от ужаса. Люсинда словно что-то почувствовала: она замерла и опять протянула к нему руку. «Отче наш!» – беззвучно взмолился Столяров.

– Коленька, – сипло сказала Люсинда. – Где ты? Ты здесь?

Столяров молчал, затаив дыхание. Черные точки зрачков, казалось, пронзали его насквозь, цепляли крючками и выворачивали изнутри, вытягивая слова «да, бабушка». Но он молчал, стиснув зубы. Он не ответит! Старуха не найдет его, он сможет пережить эту ночь!

Люсинда тщетно щупала воздух, потом повернулась и поплыла дальше, вглубь квартиры.

– Коленька! – тоскливо звала она. – Внучок!

Ее светлый силуэт скрылся в темной гостиной, и Столяров судорожно втянул воздух, почувствовав боль в легких. Долго ли он сможет вот так прятаться от нее? Сейчас она не найдет его ни в гостиной, ни в спальне и вернется сюда? Где ему затаиться? В шкафу? Невольно он взглянул в зеркальную створку – оттуда на него смотрела Люсинда.

Он чуть не заорал, отпрянул, упал на пол, ударившись спиной о стену, – Люсинда в зеркале тоже отшатнулась. Задыхаясь, по-рыбьи дергая ртом, он пятился, скользил по полу ногами, как вдруг понял, что в зеркале была не бабка. Это было просто его отражение, но какое! Столяров заставил себя успокоиться и присмотрелся. Да, это был он, но почему-то сейчас он удивительно походил на фотографию постмортем. Мертвенно-белое лицо, одутловатые щеки, глаза обведены черными кругами, а веки… Столяров медленно прикоснулся пальцами к правому веку, потом к левому. Закрыл глаза, открыл. Никаких булавок. Никаких!

На несколько жутких секунд он совсем забыл о Люсинде, а тут вдруг почувствовал, что за это время она успела вернуться и парит в воздухе у него за спиной. Возможно, она уже увидела его? А может, услышала в тишине квартиры его сдавленный крик? В любом случае она была здесь, она стояла рядом, тянула к нему крючковатые пальцы. Сейчас, сейчас она схватит и зашепчет быстро на ухо: «Попался, попался, Коленька! От меня не спрячешься!»

Невесомая рука упала Столярову на плечо. Он замер, уже понимая, что его нашли, но еще не веря, что для него все закончилось. Он не шевелился; Люсинда тоже не шевелилась и молчала. Тогда Столяров медленно поднял руку и поднес ее к чужой неподвижной ладони, сам не понимая, что собирается сделать. Наверное, он хотел сбросить ее и бежать? Не глядя, не поворачивая головы, он дотронулся до места, где ощущал чужое прикосновение – и схватил твердые ледяные костяшки пальцев. Сердце рванулось из груди, он забулькал ртом, упал на бок и отключился.

Он очнулся часов в шесть; за окном кухни небо светлело от неприветливого московского рассвета. Столяров лежал на полу; он вспомнил ночь и повернул голову к плечу, за которое его схватила Люсинда. В первый момент он опять дернулся от ужаса, но почти сразу же понял, что это был шарф, что ночью на него с вешалки упал Наташин шарф с длинными бусинами на бахроме, – а он в темноте принял их за кости. На всякий случай Столяров осмотрелся, но Люсинды нигде не было. Да и не должно было быть, ведь ночь кончилась. Тогда он встал, кряхтя и разминая затекшие мышцы.

Пижама пахла чем-то противным, кислым, и кожа тоже, хотя вечером он был в душе; во рту скопилась горечь, которую хотелось немедленно сплюнуть. Вдруг пришло в голову, что он уже почти старик, еще лет пятнадцать-двадцать – и наступит беспросветная унизительная дряхлость. Наташа, конечно, бросит его, как только найдет кого поперспективней, еще и обворует напоследок. Сын… захочет ли с ним возиться сын? После того случая с деньгами у них начались конфликты, взаимное непонимание, раздражение. Вдруг он скажет Столярову: отправляю тебя в дом престарелых, как ты меня когда-то – в интернат. Да, престижный, да, в Латвии, но что это было по сути? Отделался от шестнадцатилетнего подростка, сослал с глаз подальше, чтобы не отсвечивал. Ведь Столяров даже не попытался узнать, что тогда случилось, сразу заклеймил вором. И как ему аукнется это презрительное, высокомерное решение? Не настанет ли момент, когда он будет вспоминать Люсинду и мечтать, чтобы вернулась и забрала?

Столяров умылся и испытующе посмотрел на себя в зеркало. К его облегчению, там не было и следа от ночного расплывшегося лица. Он довольно хмыкнул. Нет, мы еще повоюем! Сколько ему осталось полноценной жизни? Пятнадцать-двадцать лет? Сколько ни есть, а будут мои! Никому не отдам! Ни тебе, чертова ведьма, ни тебе, крашеная кукла Наташка. Сыну, сыну может и отдал бы, но ему такая жертва не нужна. А сейчас задача номер один: сбежать из дома, чтобы ночью и духа его здесь не было. Он хорошо помнил, что написала Маргарита из рязанской деревеньки: три дня, то есть три ночи.

Неожиданно в памяти всплыл эпизод, которого – он это точно знал – не было ночью. Но когда все это произошло? Во сне?

В этом воспоминании Люсинда висела прямо перед ним и теперь уже видела его. Глаза не казались больше мертвыми и заледеневшими, она следила за ним взглядом и улыбалась, обнажая острые изогнутые зубы. Столярову показалось, что между ними опять проскользнул белый червь.

– Коленька, – она наклонилась и протянула к нему руку. Ее пальцы коснулись груди Столярова и вошли в нее, как четыре ледяных кинжала. – Думаешь, спасся? Глупышка. Следующей ночью тебе ничего не поможет! Будешь мой! – И ее лицо исказилось от усмешки.

Столяров вздрогнул и автоматически перекрестился.

– Спасибо тебе, Господи, – пробормотал он. – Но дальше, что дальше-то делать? Еще одной ночи я не переживу…

Он попробовал рассуждать логически. Мелькнула мысль уничтожить фотографию, но Столяров сразу отмел ее как малоперспективную. Наверняка Маргарита пробовала, чего уж проще – сунуть картонку в печь, и все дела. Нет, магические загадки так не решаются, да еще и замешанные на родственной крови, а в том, что Люсинда – его прабабка, Столяров теперь был уверен. Он даже вспомнил ее: вспомнил Устиновку, их старый дом, его спальню, куда прабабка наведывалась вечерами, пугая его до онемения. Он и Ритку вспомнил, но мутно, нечетко, безразлично. Нет, фотографию не уничтожить, и продать он ее не смог по той же причине, а вот получится ли сбежать? Или спрятаться в церкви? Попробовать стоило.

Столяров сообщил на работу, что берет отгул. Конечно, оставаться дома ему было невмоготу, поэтому он пошел просто бродить по городу. Позавтракал в кафе. Официант предложил оладьи – его передернуло. «Жизнь никогда уже не будет прежней, – грустно думал Столяров, отхлебывая маленькими глотками крепкий кофе. – Прежняя жизнь? Тут выжить бы».

Почему-то он не сомневался, что Люсинда не поболтать, не почаевничать с ним хотела, а забрать что-то такое, без чего его жизнь окончится. Душу, кровь, ауру – что там еще напридумывали эзотерики. Только в этот раз все было по-настоящему. А если ему мерещится, то это еще хуже. Это значит, что под угрозой его разум.

Но если допустить, что Люсинда – какая-то темная сила вроде ведьмы, то получается, ее можно остановить верой? Или она не посмеет напасть на Столярова на святой земле, в святом месте? Решено: сегодня он ночует в церкви. Придет на утреннюю службу, спрячется, а потом церковь закроют, и он останется там на ночь. Только место надо выбирать намоленное, где службы ведет сам Патриарх. Туда нечисти и ночью путь заказан.

Припомнив все, что знал про православные праздники в Москве, Столяров решил податься не в храм Христа Спасителя, куда сперва собирался, а в храм Воскресения Словущего на Успенском Вражке. Церквушка маленькая, но сильная: там и мощи святого Спиридона, и людей всегда много, и службы по два раза в день. «Посмотрим, как ты туда сунешься», – злорадно подумал он. Доехал на метро до Охотного Ряда, дальше пошел пешком.

Храм он увидел издалека и почувствовал, как его душу наполняет тихая и светлая радость. «Теперь все будет хорошо», – сказал себе Столяров. Храм стоял на оживленном перекрестке, но казалось, будто кто-то прикрывает его большой и доброй ладонью от московской грязи. Он сиял бело-рыжими стенами, золотыми куполами, высокими окнами; даже дороги вокруг него были чистыми, словно здесь, как по заказу, прошел небольшой дождь. Столяров воспрянул духом и ускорил шаг. У входа он чуть не споткнулся о нищего: непонятного пола и возраста существо сидело на ступеньках и заунывно напевало молитву. Столяров отметил, что существу подавали много и охотно; движимый добрым порывом, он тоже сунул руку в карман, но не нащупал мелочи, только купюру. Вытащил – это было пятьсот рублей. Ну не засовывать же обратно? Внутренне хмыкнув, Столяров положил купюру на газетку, расстеленную перед нищим.

– А хочешь, то и сдачи возьми, – неожиданно сказало существо, прервав пение. – Здесь много, наберется.

– Ну что вы, – смутился Столяров. – Оставьте, пожалуйста.

– Спасибо, – существо смотрело на него сквозь щель в платке, которым было замотано его лицо. – Спасибо, добр человек. Правильно ты в храм пришел, здесь спасешься.

– В смысле? – Столяров вздрогнул. Хотя… общие слова.

– Здесь будь, молись до заутрени, – бормотало существо. – В душе вера, не на стенах. Бесов не слушай. Бесов не слушай. Совращать станут, выгоды сулить, а ты не слушай, понял? Ибо возмездие за грех – смерть…

– Понял, – непонимающе ответил Столяров, уже жалея, что связался с юродивым.

– Душа согрешившая умрет, а сын не понесет вины отца, правда праведного при нем остается, понял? – продолжал нищий. – Согрешишь, так не губи невинную душу…

– Хорошо, хорошо, – Столяров торопился пройти. – Спасибо, до свидания.

Он шагнул вперед и тут заметил, что у него за спиной собралась целая очередь. Но никто из прихожан не только не поторопил его, пока он выслушивал ересь нищего, – никто даже не шелохнулся и не произнес ни звука. А теперь они все пялились на Столярова в молчаливом подобострастии.

– Что же вам сказала святая Аннушка? – наконец вроде как небрежно спросила у него одна из женщин, толстушка лет сорока в сером платочке. – Она ни с кем так долго не разговаривает.

Аннушка? Так это еще и женщина была? Столяров совсем растерялся.

– Сам толком не понял, – честно ответил он.

Прихожане посмотрели на него неодобрительно, словно он хотел скрыть от них что-то важное, и все гуртом пошли внутрь.

Через несколько часов стояния в церкви Столяров понял, что ноги у него вот-вот отвалятся. В храме были две скамеечки у колонн напротив иконостаса, но на них постоянно сидели старушки – жалкие, худенькие, как голодные воробьи, – и Столяров никак не мог подстеречь момент, чтобы примоститься там хотя бы на краешек. Отойдя к прилавку, где продавали свечки и иконки, он прислонился плечом к стене, чтобы хоть немного отдохнуть. Но было уже ясно, что сутки на ногах он не продержится. «Надо было в католическую идти», – еретически подумал Столяров.

– Обещают, а ведь не помогут, не помогут, – сказал кто-то шепотом чуть ли не ему в ухо.

Столяров повернулся. Рядом терся худощавый мужичок среднего роста, в неброской одежде, с характерными красными прожилками на щеках и таким же красным шмыгающим носом.

– Бежать, бежать надо, – шептал он, подергивая головой. – Здесь-то не помогут…

– А? – спросил Столяров.

Мужичок посмотрел на него, как впервые увидел.

– Бежать мне надо, говорю, – пояснил он. – Думал отмолить, но нет, чую – не поможет.

– От чего же вам надо бежать? – заинтересовался Столяров, чувствуя в мужике родственную душу.

Он уже понимал, что храм не сможет его спрятать и защитить от Люсинды. Все здесь было не так, все казалось искусственным и нарочитым: похожие на шаржи лица икон, сусальное золото окладов, маленькие свечки, которые служители гасили и собирали, как только поставивший отойдет подальше. Только люди были искренними, молились кто тихо, кто яростно, но все – с верой в глазах. «Наверное, без нее не защититься, – думал Столяров. – Есть ли у меня такая вера?»

– От плохих людей, – прошептал мужик, озираясь. – Думал отмолить, но нет, надо бежать. На вокзал и подальше. Из Москвы подальше. Километров триста достаточно будет. – Он вдруг приосанился и теперь говорил, обращаясь прямо к Столярову. – Кто будет искать, за триста-то километров? Правильно, никто, – его голос звучал все уверенней. – А через пару дней все пройдет… то есть забудется. Можно будет и вернуться, а?

– Да, точно, – согласился Столяров. Он и сам сперва хотел уехать из Москвы… но вот как-то оказался в храме.

– Надо на вокзал, – заявил незнакомец. – Надо бежать, спрятаться. Надо?

– Да…

На лице незнакомца опять появилось простоватое выражение, и он спросил:

– Тебе тоже?

– Да, – Столяров подумал. – Пожалуй…

– Так пошли?

Столяров окинул взглядом храм, копошащихся у икон старух, отгороженный от зала алтарь и кивнул. Они с мужичком вместе вышли из церкви. Была середина дня, но небо потемнело, солнце скрылось за низкими тучами. Упали первые крупные капли дождя. Резкий порыв ветра ударил в грудь, обжигая холодом лицо. Неожиданный попутчик Столярова схватил его за локоть и закричал:

– Сюда!

Столяров побежал за ним на проезжую часть, по лужам, которые раздувались на глазах, покрываясь жирными сизыми пузырями. Ветер вновь обрушился на него с тяжестью снежной лавины; в глазах у Столярова потемнело, дыхание перехватило.

– Сюда! – опять услышал он и увидел, что мужичок из церкви теперь тянет его в подворотню, под арку. Там было ветрено, но хоть не заливал дождь. Столяров хотел выдохнуть с облегчением, но мужичок вдруг как-то ловко зажал его в темный угол и горячо зашептал:

– Давай сюда, быстро!

Одной рукой мужичок держал его за грудки, а второй достал из кармана что-то невидимое сверху и прижал это к животу Столярова, туда, где печень. И по ощущениям это было очень похоже на нож.

– Что давать? – растерянно удивился Столяров. Он даже не успел испугаться, так быстро новый друг оказался обманщиком и бандитом.

– Деньги давай! – прошипел мужичок. – Не мути! Люська сказала, у тебя полно хрустов!

Люська? Люсинда? Или мужичок его с кем-то перепутал? Столяров вдруг понял, что почти не взял с собой денег. Не до этого ему с утра было!

– Нету, – коротко ответил он. – Только мелочь…

Он сунул было руку в карман, чтобы выгрести и отдать все, что там оставалось, но этот жест напугал и без того взвинченного мужичка, и тот неожиданно сделал резкое и короткое движение вперед… и что-то ледяное вонзилось Столярову в живот.

Он сразу почувствовал слабость такую сильную, что даже на мысли не осталось сил; зажимая рану руками, Столяров съехал спиной на землю и закрыл глаза. Мужичок выругался и быстро обшмонал его. Потом он, видимо, убежал, и Столяров остался один, умирающий и почти счастливый. Ему показалось, что ветер, обычный московский ветер вдруг почернел, как смерч, обвил его и тянет вверх, отрывая от земли. Это было не так уж и плохо, но рядом кто-то зашумел и стал звать на помощь. Сквозь полуприкрытые веки Столяров видел собравшуюся толпу и скорую с молодым врачом в очках и зеленой шапочке. Столярова положили на носилки, и ему мерещилось, что он благосклонно раскланивается, прощаясь с теми, кто пришел проводить его в последний путь; потом дверцы машины захлопнулись, и он ненадолго потерял сознание.

Столярова разбудил укол, глубокий и болезненный. «Мясник, – недовольно подумал он, – до надкостницы достал», – и потом вспомнил, что его вообще-то зарезали и неумелый укол был наименьшей из его проблем. Сознание – и зрение – постепенно возвращались. Столяров был по-прежнему в машине скорой помощи, и та раскачивалась и тряслась, – значит, они еще ехали в больницу. Рядом с ним сидел молодой врач и вытирал салфеткой руки, не глядя на Столярова. «Не очень-то он меня спасает», – подумал Столяров и дружелюбно спросил:

– Ну как, доктор? Жить буду?

Врач не отреагировал на вопрос, сунул куда-то салфетку и придирчиво осмотрел руки, растопыривая пальцы.

– Доктор! – опять позвал Столяров.

Теперь врач повернулся, но не к нему, а к водителю, и сказал:

– Все, готов. Давай отвезем его домой, что ли?

«Кто готов? – удивился Столяров. – Да что это значит, мать вашу?»

Он не был готов! Он чувствовал плотную повязку на животе, саднящую ранку от укола и как затекла спина от неудобных носилок. Он все помнил! И ему никак нельзя было домой!

– Я жив, жив! – закричал он. – А даже если и мертв? Разве не в морг вы должны меня везти?

– Хорошо, – равнодушно ответил водитель. – Следующий вызов как раз рядом.

– Да что вы за люди такие? – запричитал Столяров. – Коновалы! Где мой телефон? Я своему врачу позвоню!

Машина все так же тряслась, и над Столяровым покачивался белый потолок. Казалось, что он лежит в колыбели, способный только непонятно и бессмысленно агукать. А колыбель плывет по медлительной реке, разделяющей два извечных мира – жизни и смерти. Напрасно он звал и умолял – люди из мира живых уже не слышали его. Но ему казалось, что если он найдет правильный довод…

– Нет, я не умер! – вдруг осенило его. – Ведь я вижу! Если бы я умер, он закрыл бы мне глаза!..

И в этот же момент все вокруг обрушилось, захохотало, отовсюду полезли уродливые маски и лица, они кривлялись и тыкали в него пальцами – костяными, с длинными желтыми ногтями… а в глазницах, в веках он ощутил горячее, нестерпимое жжение, резь при каждой попытке моргнуть – потому что его веки теперь были заколоты булавками.

– Ну, здравствуй, внучок.

Люсинда стояла в дверном проеме. Внешне она совсем не изменилась, но ее тело и лицо наполнились жизнью. И глаза теперь были живыми: они двигались, рассматривали Столярова. Люсинда перевела взгляд на его сопровождающих, врача и водителя скорой.

– Заносите его и идите, – скомандовала она. – Хотя нет. Сюда посадите его, – показала на пол напротив зеркального шкафа. – Все, убирайтесь.

Те послушно исполнили ее указание и вышли. Столяров опять остался один на один со страшной бабкой, только расстановка сил очень изменилась. Теперь она была живой и настоящей, а он… А что он?

Люсинда подошла к Столярову и наклонилась к нему, разглядывая.

– Чуть не убежал. – Она усмехнулась, и Столяров опять увидел изогнутые зубы. – Давно я тебя ждала. С детства растила. Мать твоя дурой была, уберечь тебя хотела. И что, уберегла? – Люсинда хохотнула, и внутри у нее что-то забулькало. Столярову представилось, что это гной плещется и булькает у нее в легких, и черви плавают в нем, пытаясь выбраться через трахею. Он согнулся, и его вырвало себе на колени, на окровавленную повязку, брызги попали и Люсинде на платье. Она как не заметила. – Не понимаешь? Ты в зеркало-то посмотри, в зеркало!

Столяров посмотрел.

На мгновение ему показалось, что кто-то распечатал и повесил на створку шкафа фотографию Люсинды. Он встретился взглядом с ее глазами: большими, немного навыкате, обведенными черными кругами, совершенно белыми из-за вспышки. Двумя белесыми овалами с пронзительными точками зрачков. Но потом он заметил разницу: Люсинда напротив сидела не в кресле с подушками, а на полу, прислонившись спиной к стене со знакомыми обоями. Она была одета не в платье, а в распахнутую куртку, а живот у нее был перебинтован, на повязке проступали темные пятна.

И это была не Люсинда.

Это был он.

Маленький квадратик бумаги спланировал сверху и упал на испачканные рвотой брюки. Это была старинная фотография, та самая, которую ему прислала Рита из Устиновки. Столяров даже не взглянул на нее; он и так знал, что отныне на снимке была не Люсинда, а он. И какая разница, где и как: в луже блевотины на полу в коридоре или на диване в чопорном костюме, – главное, что теперь это была его фотография.

И он уже знал, что будет дальше. Сперва он станет бестелесной тенью и одну ночь будет стонать, умоляя о пощаде. Потом он потеряет способность думать и чувствовать, но еще не исчезнет окончательно из этого мира. А вот на третью ночь… на третью ночь его не станет.

Останется только снимок, антиквариат, раритет. Постмортем пожилого мужчины с заколотыми булавками глазами.

– Все-таки жалко мне тебя, – сказала Люсинда. – Любимый был внучок, как ни крути. Ладно, подскажу. Ты тоже можешь с кем-нибудь поменяться. Только это должен быть родственник. Кто у тебя есть? Сын?

– Жена, – ответил Столяров, радуясь, что сын так далеко, за тысячу километров. – Подойдет?

– Подойдет, – кивнула Люсинда.

Она стояла перед зеркалом и доставала булавки из век. Одно порвалось, и обрывок кожи лез ей в глаз, а она пыталась прижать его снизу к надбровной дуге. Столяров подумал, что его сейчас опять вырвет, но нет: что-то в нем изменилось. Он стал другим. Пока что между двумя состояниями, ни жив ни мертв, но чувства живого существа уже притупились в нем и почти не волновали. Но он еще мог думать, разговаривать, может быть даже ходить. А умирать так не хотелось! Не хотелось умирать совсем, навсегда, уходить в небытие, где только темнота, и тлен, и пожирающие тебя черви!..

Если он не поменяется с Наташей, то умрет. Да, Наташа вот-вот приедет, и такова ее судьба. Он встретит ее на пороге, возьмет за руки и заглянет ей в душу белесыми, выцветшими глазами. Хотя какая у нее душа? Деньги, курорты, рестораны! Растеряла она душу по любовникам да спа-салонам. А ему как раз, ему больше не надо. Посмотрит ей в глаза и скажет: давай, возвращай должок! За все годы безоблачного житья, которое я тебе обеспечил. И пока эта дура будет соображать, он вонзит ей в веки булавки!

Он вздрогнул. Чутьем мертвого он почувствовал, что Наташа уже совсем близко, в подъезде, на этаже, за дверью. Забыв о ране, он по-молодецки лихо вскочил на ноги.

В дверь позвонили, и Столяров распахнул ее в нетерпении.

Перед ним стоял сын. Он смущенно улыбнулся и сказал:

– Привет, пап. Знаешь, я вдруг понял, что ты мне так дорог…