Текст книги "Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Оксана Ветловская,Ирина Скидневская,Елена Щетинина,Лариса Львова,Юлия Саймоназари,Лин Яровой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 288 (всего у книги 353 страниц)

– Я помню, как в университете нам рассказывали, что впадина на хребте Годеш – та самая, где расположен так называемый Цирк, – имеет импактное происхождение. По крайней мере, гипотетически.

– Импактное? – повторил Рыбин.

– Там рухнул метеорит. Миллионы лет назад, еще когда Гималаи только формировались. Об этом говорит ряд косвенных признаков, выявленных аэрофотосъемкой, но исследования на месте не проводились, к тому же предполагаемый кратер скрыт под толщей ледника.

– Был скрыт, – сказал Рыбин, отпив терпкого, крепкого, знакомого по множеству поездок в эту страну напитка.

Непалец каким-то образом сумел изобразить легкое удивление, не пошевелив ни единым мускулом на своем сморщенном и окаменелом, как древняя древесная кора, лице.

– Ледник отступил, обнажив породу, – пояснил Рыбин.

До отъезда он много времени посвятил изучению всей имевшейся о Цирке Годеш информации, какую только сумел откопать в Интернете. В основном попадалась, как обычно в связи с Тибетом и Непалом, разного рода эзотерическая чушь. Впрочем, после увиденного на записях Зуева Рыбин уже не был столь категоричен, и разного рода сказки и легенды о ледяных призраках не казались ему исключительно порождением тяжелых случаев горняшки. Но даже паранормальщина и эзотерика удручали своей низкопробностью – отсылок к реальным случаям встречи с чем-то странным или хотя бы к местному фольклору почти не было. Зато на одном из вполне вменяемых сайтов ему попалась информация об отступлении ледника в районе Цирка Годеш. И о необычной структуре обнажившегося дна ущелья, действительно отдаленно напоминавшей фигуры Видманштеттена – причудливые, геометрически правильные узоры, характерные для метеоритов.

– Значит, глобальное потепление добралось и до бейюлов, – хмыкнул непалец. – Хотите быть первооткрывателем?

– Нет, у меня… другие мотивы, – ответил Рыбин, вновь вспомнив девушку со старой кинопленки.

– Что ж… Полагаю, вы хотите с кем-то встретиться. С кем-то, кого не видели очень давно. И уже не надеялись увидеть, – задумчиво проговорил непалец. А потом, не глядя в сторону Рыбина, но словно ощущая его удивленный взгляд, добавил: – Я знал нескольких людей, которые отправлялись туда за этим. И… И получали то, что хотели. По крайней мере, на первый взгляд.

– Что вы имеете в виду? – спросил Рыбин. Но непалец лишь покачал головой.

– В свое время я заинтересовался этим местом и даже думал отправиться туда. В шестидесятые по нам бумерангом ударило западное увлечение нашим же мистицизмом, различными духовными практиками… Я был студентом, жаждал нового опыта, а некоторые мои знакомые воспринимали этот Цирк Годеш именно как своего рода психоделический трип. Способ раскрыть границы сознания, прикоснуться к неведомому. В общем, я передумал. Передумал, когда услышал от очевидцев, что эти… То, что показывает лед… Они говорят ужасные вещи. Ужасные. Совсем не те, что ты хочешь услышать. И никто из моих друзей, получив свою порцию запредельного, не вернулся довольным и счастливым. Наоборот, все они стали замкнутыми, молчаливыми и старались особенно не распространяться об увиденном.

Непалец поежился, словно почувствовал в духоте бара ледяной сквозняк.

– Впрочем, одно это меня, пожалуй, не остановило бы – ведь я был молодым и безумным, так хотел чего-то нового. К тому же я никогда не слышал, чтобы эти… эти изображения, назовем их так, чтобы они причиняли кому-то хоть малейший вред. Но позже я прочел одну старинную историю. Я не суеверный человек, но… Наверное, немного веры в сверхъестественное передается нам с кровью, как способность обходиться без кислорода на больших высотах.

Непалец вновь усмехнулся, но его глаза странно заблестели, и взгляд на миг метнулся к рюмке с алкоголем.

– Поищите в Интернете «Грех Намдэ Цэнпо». Это памятник раннетибетской литературы, входит в обязательный курс в местных университетах. Вряд ли есть русский перевод, но английский – наверняка.

– И зачем мне его искать? – спросил Рыбин, допивая чай. Испепеляющая жажда выпивки, безумная тема разговора и цель предстоящего путешествия породили внутри хаос, заставили все вокруг казаться нереальным, будто он смотрит кино с собой в главной роли или видит сон.

– Это легенда, записанная приблизительно в седьмом веке нашей эры, но повествующая о куда более ранних, совершенно мифических временах. Прочтите ее, прежде чем отправиться в путь.

Рыбин ожидал, что непалец сейчас окончательно превратится в персонажа фильма ужасов, который в самом начале отговаривает героев посещать Опасное Место – и чьи предостережения, конечно же, никто не слушает, – но этого не произошло. Его сосед вдруг неожиданно проворно спрыгнул с высокого табурета и торопливо пожал Рыбину руку, бегло взглянув на часы с потертым кожаным ремешком.

– Пожалуй, отправлюсь домой. Судя по часам, жена уже должна была перестать сердиться. К тому же еще немного посижу здесь с вами – и таки выпью рюмку. И не одну.

Улыбнувшись, он кивнул и двинулся к выходу. Но перед тем как раствориться в толпе, застыл на миг, повернулся и проговорил:

– Прочтите «Грех».

А потом исчез. Миг спустя Рыбин подумал, уж не породило ли старика его воспаленное от нехватки спиртного сознание. И лишь вторая рюмка на стойке напоминала, что его собеседник был настоящим. Мгновение спустя бармен убрал и ее. А потом протер место, где та стояла, словно окончательно стерев следы этого человека и его странного рассказа, заставив Рыбина сомневаться в их реальности.

Рыбин сомневался в реальности мира внизу. Сомневался в том, что существует он сам. Что есть хоть что-то, кроме ревущей тьмы. Постепенно все, чем был мир вокруг, все, чем был он сам, истончилось, стерлось бесконечной бурей, вымерзло и выветрилось, превратив его в бестелесный призрак. Рыбин больше не чувствовал тепла – теплая одежда и пух спального мешка, казалось, вообще не согревали, а редкая кружка чая из растопленного на горелке снега походила на несколько глотков пустоты. Холода, впрочем, тоже не было, хотя снаружи, за хлещущей на ветру стенкой палатки, температура упала ниже минус двадцати. Не было почти ничего. Все стало воспоминанием о самом себе. Анина гибель казалась отголоском забытого сна. Сна во сне. Здесь, в этом неистово ревущем ничто, вымерзла даже скорбь.

Да что там гибель жены – даже смерть Синичкина, случившаяся позавчера, казалась ненастоящей. Просто шутка. Скоро он вернется как ни в чем не бывало. Рыбин уже видел его вчера, во мгле. С болтающейся безвольно, раздробленной при падении в трещину головой на сломанной шее, тот брел за остальной группой. Рыбин разделил свой дневной паек надвое и оставил половину на снегу – чтобы Синичкин подкрепился. Если, конечно, мертвецам нужно есть. Ему самому уже давно не хотелось.

Хотя кое-что оставалось. Рассудок. Болезненно трезвый без алкоголя и во всех смыслах холодный ход мыслей, едва слышно пощелкивающих в голове, как хорошо смазанные шестеренки. От запредельных нагрузок, холода и кислородного голодания ум словно лихорадило, и он снова и снова перебирал обстоятельства, загнавшие Рыбина в эту смертоносную пустоту, все события последних дней и странные действия Зуева, последовавшие за гибелью Синичкина.

А еще в голове постоянно сменяли друг друга, как слайды в старом проекторе, образы из той тибетской легенды – «Грех Намдэ Цэнпо». Перед выездом из Катманду Рыбин нашел ее в Интернете, скачал и читал на смартфоне вечерами, лежа в спальнике в дрожащей на свирепом ветру палатке.

Усталость была чудовищной, но одним из симптомов горной болезни было сочетание сонливости и бессонницы, так что времени для чтения хватало. К тому же «Грех» отлично усыплял – это была короткая история, но обильные описания одеяний героев вкупе с архаичным языком заставляли прорубать путь через текст с усилием, будто выдалбливая суть повествования ледорубом из древней льдины. «Грех» повествовал о властителе княжества по имени Намдэ Цэнпо, молодая жена которого умерла от чумы. Правитель впал в уныние, и лишь принесенные бродячим мудрецом известия о существовании далеко в горах загадочного места, бейюла, способного возвращать к жизни мертвых, вновь вдохнули в него жизнь. Мудрец рассказал князю о том, что во льдах скрыт некий «небесный дар» и он сможет получить обратно из мира мертвых любую душу, но лишь отдав три других взамен.

Придворные советники пришли в ужас, когда узнали о планах князя. Они пугали его демонами, злом, проклятиями… Увещевали личным запретом, наложенным патриархом Самбхава, объявившим эти земли бейюлом. Но князь был непреклонен. Взяв с собой отряд преданных воинов, он отправился в путь.

Месяцы спустя он вернулся. Никого из спутников с ним не было. Но была Доржи, его жена. Тогда придворные объявили ее исчадием ада и предали огню. Князь погиб, защищая воскресшую супругу.

– Читаешь «Грех Намдэ Цэнпо»? – спросил Зуев несколько дней назад, перекрикивая рев ветра, тормошившего палатку, как голодный зверь – добычу. Рыбин делил жилище с Зуевым, в другой палатке ночевали Ерин и француженка.

– Ты знаешь эту историю? – ответил Рыбин.

– Грустная байка, – сказал Зуев, глядя в дрожащий нейлоновый потолок. Его глаза едва заметно поблескивали в темноте отраженным светом телефонного экрана, как ледышки. Мрак, скрывавший все остальное, превратил Зуева в бесплотный фантом, в голос ледяной ночи. Лишь болезненное, сиплое дыхание напоминало Рыбину, что рядом с ним живой человек.

– Там и правда творятся чудеса, – вдруг прошептал Зуев. Ветер будто намеренно затих, позволив этому шепоту достичь ушей Рыбина. – Скоро сам увидишь.

– О чем ты? – ответил Рыбин, выключая смартфон и пряча его в спальник, чтобы не разрядился от мороза. – Откуда ты знаешь, что там?

Зуев не ответил. Как не отвечал и прежде, когда Рыбин или Ерин интересовались, почему, несмотря на бурю, застилавшую все вокруг непроницаемой пеленой, и вопреки бредовым показаниям сбесившихся навигаторов, он постоянно знал, куда идти, и уверенно вел их дальше. Зуев лишь молчал и слабо, тускло улыбался в ответ. Сейчас Рыбин видел только это холодное мерцание глаз в темноте, но все же почему-то знал – Зуев улыбается и теперь.

Впрочем, странное молчание руководителя группы было ерундой в сравнении с тем, что произошло с Синичкиным. Этот мощнейший альпинист с особой страстью к ледолазанью присоединился к Зуеву после того, как тот пообещал ему восхождения на причудливые сераки в Цирке Годеш. Когда три дня назад они перешли через перевал Душ и под ураганным ветром двинулись вдоль хребта, Синичкин шел во главе связки. Все они сильно устали, ураганный ветер и снег едва позволяли разглядеть идущего в полутора метрах впереди. Рыбин брел третьим, едва переставляя ноги, когда веревка резко натянулась, рванув его вперед. Рыбина развернуло, он рухнул на снег, рюкзак навалился сверху, выбив из легких разреженный воздух. Веревка тут же потащила его вперед, во мглу, где едва различимая тень Ерина с криком растворилась в белизне.

Многолетний опыт заставил руки без указаний истощенного, одуревшего от высоты мозга самостоятельно вонзить ледоруб в присыпанный снегом лед. Это замедлило, но не остановило сползание в невидимую бездну. Лишь когда Зуев сделал то же самое, они сумели остановиться и закрепиться.

Трещина была забита свежим снегом и оттого почти незаметна. Им удалось вытащить Ерина, оставшегося без рюкзака, а затем и Синичкина – сохранившего рюкзак, но лишившегося жизни. Шея ледолаза была сломана, в голове, с которой слетела каска, зияла чудовищная рана. При подъеме наверх голова безвольно болталась, как у китайского болванчика, окропляя кровью стены ледяного провала.

Гибель товарища повергла Рыбина и остальных в уныние. Но реакция Зуева оказалась куда более странной – он внезапно впал в настоящую панику, заметался по лагерю, наспех разбитому после трагедии на леднике, и принялся бормотать себе под нос что-то невнятное. Конечно, смерть была ужасным событием, но в горах это было привычным, рутинным ужасом – расщелины, камнепады, лавины и чудовищные высотные нагрузки уносили жизни множества альпинистов, и каждый знал кого-то, кто не вернулся с заснеженных вершин. Зуев не был исключением – к своему шестому десятку он лишился многих товарищей. Поэтому Рыбин списал неадекватность руководителя на обострившуюся горную болезнь. Она не давала покоя им всем, свирепствуя куда сильнее, чем ожидалось на такой высоте. Тошнота, головокружение, отсутствие аппетита и апатия сочетались с нарастающей сновидческой зыбкостью всего вокруг. Будто они уходили все глубже в какую-то запретную, закрытую на ремонт часть мира, которую еще не успели как следует обустроить, прорисовать, наполнить цветами и звуками.

Приступ паники у Зуева миновал, когда на закате, в темнеющей снежной мгле, показались неясные силуэты. Вскоре выяснилось, что это были трое французских альпинистов. Двое мужчин и девушка. Они двигались к перевалу и заблудились в пурге. Зуев указал им путь, и французы ушли, надеясь пройти еще немного до темноты. После их появления истерика Зуева сменилась угрюмой задумчивостью. Ерин предложил вернуться, но руководитель отказался.

– Он хотел бы, чтобы мы дошли, – пробормотал Зуев, устремив пустой взгляд вслед уходящим французам.

Рыбин не возражал. Он тоже хотел дойти. Хотел увидеть Аню, не думая о том, как это возможно. Увидеть хоть тень, отблеск, ледовый фантом. Как увидел один из спутников Харта в двадцать первом.

А еще он думал о Намдэ Цэнпо, который не только увидел.

Той ночью Рыбина, как обычно, разбудил переполненный мочевой пузырь – причина, выгонявшая любого на холод из теплого спальника, невзирая на холод и пургу. Зуева в палатке не было. Выбираясь из спального мешка, Рыбин коснулся спальника соседа. Мешок успел остыть.

Ботинки превратились в куски льда, в которые едва удалось воткнуть стопы. Снаружи Рыбин обнаружил, что буря утихла. Свежий снег искрился на палатках в свете звезд, казавшихся такими близкими – и одновременно чужими и холодными. Помочившись в снег, Рыбин повернулся к палатке и заметил в темноте дрожащее пятно света. Оно плыло над ледником, приближаясь к лагерю. Это было что-то огромное. Исполинский циклоп со светящимся глазом.

Лишь на расстоянии двух-трех шагов Рыбин понял, что это был Зуев. Он нес кого-то на плечах. Девушка. Длинные светлые волосы свисали вниз, скрывая лицо и едва не волочась по снегу. Волосы, покрытые снегом и кровью. Кровь забрызгала и большой смайлик на ее куртке, придав ему хищный, кровожадный облик.

– Я услышал… крики, – пробормотал, тяжело дыша, Зуев. Он торопился к палатке Ерина. Рыбин двинулся следом, неуклюже ковыляя в своих не до конца оттаявших ботинках. – Направился вниз, нашел их лагерь… Лавина. Все погибли, кроме нее.

Там, в полузабытом «внизу», Ерин был фельдшером и после беглого осмотра решил, что девушке ничего не угрожает. Она потеряла сознание от сильного удара по голове, но ссадина оказалась неглубокой. Они осторожно уложили ее в спальник Рыбина, вложив туда несколько химических грелок. Сам Рыбин остаток ночи провел, натянув на себя всю свою и зуевскую одежду – и все равно не сомкнув глаз от лютого, прогрызающего, проедающего себе путь к телу, как кислота, холода.

Утром стало ясно, что нужно возвращаться.

– Мы не сможем перейти перевал Душ. Не с ней, – покачал головой Зуев, кивнув на палатку Ерина. Пар из кружки в дрожащей руке застилал его лицо. Чахлое, едва пробивавшееся сквозь тучи солнце залило бескрайнее плато ледника тусклым, болезненным свечением. – Но мы можем спуститься через Цирк. В дне пути оттуда, на китайской стороне границы, есть глухая деревенька, где нам смогут помочь. А уже оттуда выберемся в цивилизацию.

Никто не возражал. Насилу позавтракав супом и шоколадом, они продолжили путь. Девушку по очереди тащили на импровизированной волокуше, сделанной из тента от палатки и треккинговых палок.

К полудню погода стала портиться. С каждым шагом реальность происходящего разжижалась, таяла. Поначалу Рыбину казалось, что ноги весят тонну каждая, и передвигать их было почти как переставлять вручную гранитные колонны. Но затем пришла странная, нездоровая легкость. Тогда он и увидел Синичкина – впервые после его смерти. Он шел за ними. Рыбин понял, что они ошиблись, – Синичкин был жив, но они бросили его там, в снегу. И теперь он пытался догнать их. Рыбин хотел сказать всем об этом, но словно разучился говорить. И не мог остановиться. Так что он продолжал идти, порой оглядываясь, чтобы увидеть во мгле темную фигуру. Иногда ему казалось, что он видел и других. Погибших французов. Древних воинов, спутников Намдэ Цэнпо.

Аню.

Они словно наблюдали за ними, смотрели представление из какой-то потусторонней ложи. Представление или состязание. Мертвые делали ставки, дойдут ли живые до цели.

Эта мысль заставила Рыбина рассмеяться, но вместо смеха из горла вырвалось хриплое карканье. Ветер вырвал его изо рта, заглушил, впитал в снег и унес прочь. А потом Рыбин расплакался. Ветер забрал и слезы. В голове метались мысли, как горящие люди в охваченном пожаром доме. Намдэ Цэнпо… Виктор Харт… Его странно знакомое лицо на старинной кинопленке…

– Все, что случилось, было не зря, – сказал Зуев ночью. Или днем? Рыбин уже не ощущал разницы. – Мы совсем близко. Утром ты получишь свою награду.

Рыбин улыбнулся. У него больше не было вопросов. Он хотел лишь тепла. Хоть крупицу тепла.

И Аню.

– Я не смогу идти дальше, – пробормотал Рыбин. Он сидел на рюкзаке у костра рядом с палаткой. У костра, которого не было. Он видел костер и чувствовал тепло, чувствовал его жар на коже и глубоко внутри. Но знал, что огня нет. Он сотворил его сам. Это было странное ощущение – словно он властелин мироздания, способный лепить пламя из снега, творить целые миры. Лишь одного он не мог – идти дальше.

– Дальше и не нужно, – ухмыльнулся Зуев. Лед вмерз в его бороду, в кожу, словно он сам был ледяной скульптурой. – Мы пришли.

Зуев повернулся и подошел к склону в десятке метров от лагеря. Рыбин последовал за ним.

Сначала Рыбин решил, что ему померещилось. Он протер перчаткой заиндевевшее стекло маски, но картина лишь прибавила в своей грандиозности.

Котловина, заполненная ледовыми столбами, была вытянутым овалом и походила на самый большой в мире стадион. На месте «арены» виднелось что-то черное. Проталина.

Ледовые башни искрились, переливались в утреннем солнце, их затейливые, невообразимых оттенков отсветы на склонах гор походили на блеск иных, неземных звезд. Сераков было так много, причудливо искаженных, выщербленных ветрами, зазубренных и ощетинившихся острыми осколками, что Цирк напоминал огромный ледяной лес.

– Цирк Годеш, – прошептал Зуев. Ветер теребил прядь его седых волос, выбившуюся из-под шапки. – Здесь нет смерти, Саша. Здесь сбываются мечты.

– Что ты, мать твою, несешь? – спросил Рыбин, чувствуя, как сквозь усталость, будто крик через толщу воды, пробивается злость. Ему осточертели все эти загадочные фразочки. Пользуясь минутным просветлением, он хотел было обрушиться на Зуева с вопросами – тот явно знал об этом месте куда больше, чем говорил, и даже не слишком усердствовал в сокрытии этого знания. Но прежде чем с обветренных губ Рыбина сорвалось хоть слово, Зуев повернулся и двинулся к лагерю.

– Пойдем. Соберем палатки и спустимся.

И тогда Рыбин понял, что там, внизу, он получит куда больше ответов, чем от Зуева. Спотыкаясь от слабости в ноющих ногах, он побрел к палатке собирать вещи.

Спуск был пологим, кошки отлично держали на плотном, искрящемся как глазурь фирне. Француженка утром пришла в себя и могла идти сама, опираясь на плечи Ерина и Рыбина. Она была бледной, легкой, будто призрак. Странно было чувствовать исходящее от нее лихорадочное тепло, пробивавшееся даже сквозь многослойную одежду. Тепло… Словно забытая, никак не обретающая четкость тень давнего воспоминания, мелькающая на самом краю памяти.

По пути вниз, следуя за Зуевым к растущим впереди серакам, они сбивчиво объяснили ей по-английски, что произошло с ней и ее спутниками. Девушка только прошептала, что помнит, как засыпала той ночью, и больше ничего. Но сказала, что они специально выбрали место вдалеке от лавиноопасного склона и не представляет, как такое могло произойти. Рыбин с Ериным лишь переглянулись, ответить им было нечего. Ведь их там не было.

Исполинские льдины на границе огромного лабиринта нависали над проходом и походили на врата древнего заброшенного города. Путники будто входили в ледовый грот; яркий, слепящий солнечный свет сменился приглушенным свечением – голубоватым, бирюзовым и еще множества оттенков, многие из которых Рыбин видел впервые. Ветер, не стихавший наверху, в Цирке сменился тишиной, быстро наполнившейся новыми, непривычными звуками. Рыбин начал слышать тяжелое, свистящее дыхание спутников и собственное, а еще звук шагов, эхом отражавшийся от ледяных глыб и вскоре наполнивший лабиринт шорохами и шелестом, словно вокруг таились, ползая в трещинах расколотых льдин, огромные змеи. Звуки постепенно слились в неясный вкрадчивый шепот. Он доносился со всех сторон, как будто зашептали их рваные, искаженные отражения, мелькавшие в изломанных, выщербленных льдинах, как в нагромождении битых зеркал.

Извилистый проход медленно уводил их вниз. Порой встречались развилки и боковые ответвления, где Зуев, решительно шагавший впереди, без раздумий выбирал направление. Рыбин решил, что он просто торопится пройти лабиринт насквозь и начать спуск в деревню, но не мог отделаться от старого ощущения, что руководитель группы хорошо знает, куда идти, и оказался здесь не впервые. В конце концов, все эти дни он… Он что? Что-то о кадрах из фильма Харта… И о пути, который знал Зуев. И о мертвых, вновь становившихся живыми… Вопросы вязли в болоте, которым стали мысли от истощения и недостатка кислорода.

Мысли Рыбина бестолково и вяло блуждали, сталкиваясь, как рыбы в переполненном аквариуме супермаркета, пока их движение не прервало какое-то новое, глубинное движение в одной из льдин. Он посмотрел туда, но увидел лишь вытянутое, скрюченное трехглавое чудище, созданное льдом из их с Ериным и француженки отражений.

Вот снова. На этот раз с другой стороны.

Ерин вскрикнул и замер, уронив руку девушки; та всем весом повисла на Рыбине, слабые ноги которого подкосились, и они упали на колени, будто преклоняясь перед открывшимся им чудом.

Во льду был человек. Старик. Обнаженный, он приближался, проступал из глубин льдины. Дряблая, сморщенная бледная плоть, лысый череп в темных пятнах, бездумный взгляд немигающих выпученных глаз – он походил на какую-то глубоководную рыбу, поднимавшуюся из толщи вод, куда никогда не проникали свет и тепло.

– Mon dieu [107]107
  О господи (здесь и далее в рассказе – фр.).


[Закрыть]…– прошептала девушка; Рыбин почувствовал, как ее пальцы вцепились в его плечо. – Pepe [108]108
  Дедушка.


[Закрыть]…

Старик приблизился вплотную к поверхности дня. Его рот резко, неумело раскрылся в подобии улыбки, обнажив серые беззубые десны. Он вытянул руку вперед и упер ладонь в лед. Пальцы расползлись в стороны безвольно, как щупальца дохлого осьминога.

– Pepe… – повторила француженка, стянув зубами перчатку и протянув руку навстречу. Она приложила ладонь к бугристой ледяной глади, где в холодной синеве подрагивало что-то похожее на старого человека.

– Tu es chaud [109]109
  Ты теплый.


[Закрыть]…– пробормотала она, и Рыбин увидел блеск слез в ее глазах. – Chaud…

А потом старик что-то сказал. Сквозь лед не донеслось ни звука, но Рыбин заметил, как двигались его губы, когда он приложил их ко льду в подобии поцелуя. Двигались, подергиваясь неестественно, как две налитые кровью пиявки. Француженка вздрогнула и отшатнулась, отдернув руку, словно лед стал обжигающе горячим.

– No… Pepe, no… – затрясла она головой.

Старик повторил свое немое послание, и девушка заплакала.

Рыбин вдруг заметил кое-что еще и вмиг позабыл о девушке и ледяном старике. Из льдины по другую сторону прохода надвигался другой силуэт. И еще до того как черты прояснились, стали четкими, он уже узнал их – узнал тело, каждый изгиб, каждую впадину и выпуклость которого знал наизусть. Это была Аня. Она шла к нему.

– Ты… Аня, ты… – только и мог лепетать Рыбин, когда жена, нагая и почти белая, словно плывущая в ледовой лазури, подошла совсем близко. На ее лице царила отрешенность, водянистые глаза смотрели в пустоту… и вдруг резко уставились на него, вонзили в Рыбина холодный, мутный взгляд, сквозь который едва проступало какое-то подрагивание, копошение, заставившее Рыбина подумать о муравьях, поедающих тушу мертвого зверя.

Она протянула руку, он вытянул свою. Ощутил ее тепло сквозь намокший лед. Она была там. Была настоящей.

– Аня… Мне так… Так… – забормотал Рыбин, не зная, как это возможно, во что верить, не отличая уже реальность от бреда, от высотных галлюцинаций, не отличая явь от сна – и не желая отличать, пока она здесь, такая близкая, такая теплая, и между ними лишь тонкий, тончайший слой льда…

Повинуясь внезапному порыву, он отстегнул ледоруб от рюкзака и с размаху вонзил острие в лед. Кусочек мутноватой лазури откололся, а с ним – часть Аниного лица: глаз, бровь, кусочек рта и носа… Упав россыпью осколков под ноги Рыбина, они спазматически задрожали, как отброшенный ящерицей хвост.

– Я убила его, – прошипела Аня, и ее слова расцвели в голове Рыбина ядовитыми цветами. – Ребенка. Это был не выкидыш. Я убила его, чтобы во мне не было ничего от тебя.

– Что… – забормотал Рыбин. А его обнаженная жена – или что-то похожее на нее – улыбалась остатком рта и вновь повторяла:

– Я убила… Убила…

– Не обращайте внимания, – сказал по-английски Зуев, и Рыбин вздрогнул – он не заметил, как тот вернулся из хитросплетения ледяных каньонов и пещер. – Это просто… картинки. Проекции. Они говорят мерзости, вытягивают их из вас и бросают в лицо, чтобы не подпустить к главному.

– Главному? – бессильно осыпалось с губ Ерина. Он казался совершенно сбитым с толку, в глазах, устремленных на серак чуть позади, плясали искорки разгорающегося безумия, словно от происходящего мозг закоротило. Похоже, он тоже видел кого-то. Или что-то.

– Вперед, – сказал Зуев, рывком подняв девушку с колен. Рыбин, застонав, поднялся сам – снег не отпускал как трясина. – Сейчас все увидите сами.

Фигуры во льду исчезли. Не произнеся ни слова, Рыбин, девушка и Ерин двинулись вслед за Зуевым вглубь лабиринта.

Они опускались вниз, все глубже в толщу ледника. Лед здесь был темнее, с вкраплениями грязи, камней и другими примесями. Тут и там вновь возникали шепчущие тени, мелькали призрачные силуэты, но они делали, как велел Зуев, – не обращали внимания. Рыбин посмотрел на гладкие валуны, вмерзшие в лед – такие же перекатывались под ботинками, – и подумал, что до них здесь вряд ли кто-то бывал – ледник протаял совсем недавно.

Мысли ощущались странно – будто думал кто-то другой, а Рыбин видел его сон. Сон во сне. Он усмехнулся этой мысли. Ему больше не было холодно – напротив, стало жарко, он чувствовал испарину. Стянув с головы шапку и балаклаву, он швырнул их в снег, а следом – перчатки.

Мертвец в старой брезентовой штормовке стоял за одним из поворотов ледового ущелья – там, где полоска пасмурного неба над их головами почти исчезла, сдавленная ледовыми стенами. Он наполовину вмерз в лед – наружу показалась только верхняя часть туловища, руки и одна нога ниже колена – и сам походил на искаженное ледяное отражение, искривленный, измочаленный, растопыренный, словно карикатура на одержимого бесами. Образ дополняли вытаращенные оледенелые глаза на посеревшем, покрытом коркой наледи лице.

Ерин отшатнулся, заметив мертвеца. Но Зуев подошел к тому как к старому знакомому и усмехнулся.

– Немецкая экспедиция, сорок четвертый год, – сказал он с каким-то странным теплом в голосе. – Тогда ледник был сплошным. Они копали тоннели, и Альфреда задавило, когда один из них обрушился. Добряк Альфред, он вырезал такие красивые женские фигурки изо льда…

У Рыбина отвисла челюсть, когда Зуев наклонился и как будто обнял мертвеца. Лохмотья древней штормовки качнулись, несколько клочьев осыпались. Только сейчас Рыбин заметил поблекших орла и свастику на ткани. Под тканью, на остатках свитера, проглядывала пустая кобура.

– Немцы? – пробормотал Рыбин. – В Гималаях? Я облазил весь Интернет и не видел ни слова о, как ты говоришь, немецкой экспедиции на Годеш. Такого даже на сайтах рептилоидов не пишут.

Зуев, уже двинувшийся дальше, пожал плечами, и, не оборачиваясь, ответил:

– Порой реальность невероятнее любого бреда, Саша.

Рыбин хотел в тысячный раз задать вопрос «откуда ты знаешь?», когда вдруг ощутил затхлое, прелое тепло, резко контрастировавшее с морозным воздухом. От перепада температур Рыбин едва не потерял сознание, и, когда подтаявший лед под ногами резко пошел под уклон, он поскользнулся и помчался вниз, как ребенок на горке.

Оказавшись внизу, он отряхнул снег с лица… и уставился на то, что и было, судя по всему, целью Зуева. Когда за его спиной сверху скатились Ерин и вскрикнувшая девушка, Рыбин даже не обернулся – настолько представшее перед ним отличалось от всего, что он когда-либо видел.

В проталине размером с футбольное поле раскинулась обнаженная порода – черная, пористая, как пемза, с дырами размером с канализационный люк. В этих дырах клокотало что-то белесое, теплое… над всем странным образованием поднимался пар, струйки талой воды стекали отовсюду, убегая в отверстия и смешиваясь с булькающей там, во мраке, слизью.

– Что это, на хрен, такое?! – взвизгнул Ерин, опасливо пятясь от «пемзы». Француженка, утопающая в клубах пара, сидела на снегу с широко раскрытыми глазами, с нелепым смайликом на куртке, и выглядела совершенно обезумевшей.

– Жизнь, – улыбнулся Зуев и, бросив рюкзак на снег, шагнул к Ерину. – Первичная. Вечная. Давай я покажу тебе.

– Что за… – начал Ерин, когда Зуев оказался рядом и раздался хлопок. Эхо заметалось по ледовой чаше, отозвавшись недобрым рокотом в зарослях сераков наверху.

Рыбин не сразу разглядел рваную дыру в куртке Ерина. Из нее лезли клочья пуха, обагренные кровью. Зуев продолжал улыбаться. В руке он держал пистолет, напоминающий немецкие «вальтеры» из фильмов про войну. Рыбин вспомнил пустую кобуру мертвого нациста наверху.

Ерин каркнул что-то. Попытался поднять ледоруб. Потом начал оседать, и Зуев подхватил его, заключив в объятия.

– Так нужно, Жень, – сказал он и похлопал Ерина по плечу. Тот вновь попытался что-то сказать, но с его губ сорвалась лишь россыпь кровавых брызг, покрывших лицо Зуева.

А потом Зуев толкнул Ерина в одно из отверстий, и клокочущая вязкая масса на дне поглотила его.