Текст книги "Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Оксана Ветловская,Ирина Скидневская,Елена Щетинина,Лариса Львова,Юлия Саймоназари,Лин Яровой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 323 (всего у книги 353 страниц)

Доктор достал ланцет и задумался: «Венозная или артериальная?» – но потом решил, что это следует проверять эмпирическим путем. Он извлек из саквояжа мензурку, сделал надрез на запястье уродца, собрал выступившую кровь в посудину. Вышло около половины грана. Начинать нужно с маленьких доз.

Доктор с трудом выдернул из Ефимкиных рук штоф, откупорил, разбавил кровь водкой во избежание паразитарных заболеваний и выпил. Лакей смотрел на эти манипуляции с невозмутимым спокойствием. Кажется, он давно привык к чудачествам барина.

– Трогай! – скомандовал Грибин.

Карета при свете фонаря тащилась ни шатко ни валко. Потом взошла луна, и, кажется, кучеру стало посподручнее править. Грибина клонило в сон. От уродца пахло трюфелями, и этот аромат казался безмерно приятным, успокаивающим. Печень перестала тревожить. Средство действует? Пока рано делать выводы.

– Я вздремну, а ты следи за ним в оба, чтобы не сбежал, – наказал Грибин лакею. – Если очнется – разбуди меня.

Лакей кивнул, и доктор провалился в сон.

Проснулся он от деликатного похлопывания по колену.

– Ба-а-арин, – шептал лакей. – Вы велели разбудить.

Стояла все та же ночь. В свете подвешенного под потолком кареты фонаря Грибин разглядел Ефимку, обнимавшегося с бутылкой. Чушок смотрел на него в упор, не отводя глаз. Доктору потребовалось время, чтобы прийти в себя под этим взглядом. Однако ж быстро малец очухался. Другой от такой дозы опиума сутки пролежал бы пластом.

– Куда вы меня? – спросил Ефимка.

– Какое-то время поживешь в моем доме, – сказал доктор. – Тебя будут хорошо кормить и давать спиртное.

– Зачем это?

Ефимка задавал вопросы спокойно. Кажется, его совсем не взволновало похищение.

– Для науки, – ответил доктор. – Нужно исследовать твою целительную силу. Не беспокойся, тебя никто не убьет. Кровь буду брать в безопасных количествах.

Ефимка ухмыльнулся.

– Барин, ты что же, мне поверил? Я ж наврал, чтобы водку выцыганить. Господа-то в такое не верят.

У Грибина промелькнула тень сомнения. Однако ж он ясно чувствовал покой в своей больной печени, а такого не могло произойти, если б не чудесное средство.

– И я не верю, – сказал Грибин. – Я проверяю. Ключи к тайнам природы лежат прямо у нас под ногами – надо только заметить и подобрать. К примеру, многие слышали о народном наблюдении, будто доярки редко болеют оспой, но только мистер Дженнер это серьезно изучил и прославился на весь мир. Вот и мы пойдем по его стопам. Кто знает, может быть, в твоей крови обнаружится элемент, с которого начнется новая эпоха в медицине.

– Значит, пытать будешь? – спросил Ефимка.

– Испытывать, – поправил доктор.

Чушок схватил початую бутылку и отпил хорошенько.

Дорога пошла вдоль реки. Потянуло свежестью. Луна стояла низко и пялилась в самые окна кареты. Грибин заметил что-то блестящее на груди Чушка, присмотрелся и разглядел вывалившийся из-за ворота гнутый крестик.

– Наврал, значит? – спросил доктор. – Но, как вижу, пожеванный крестик у тебя в наличии. Только, кажется, он должен быть на покойной матушке.

Ефимка спрятал крест под рубаху и ухмыльнулся.

– Так я его обратно снял. Подумал, если матушка колодой будет лежать, то нипочем шкуру не отстирает и в рай не попадет. Пожалел я ее. Потом мы поладили. Она добром за добро обещала платить. Мол, если кто меня обидит, матушка тому спуску не даст. Она теперь и тебя просто так не оставит.

Неподалеку раздались шлепки, как будто по воде били чем-то тяжелым.

– Бобры хозяйствуют, – сказал лакей.

Грибин с радостью бы с ним согласился, но карета ехала, а звук не становился тише, словно его источник двигался вровень с экипажем. Вдруг шлепки прекратились.

– Тпру! – закричал кучер.

Лошади встали, и карету качнуло так, что Грибин едва не повалился на Ефимку.

– Ты чего, стерва, посеред проезда шлендаешься?! – ругался кучер. – Вот я тебя!

Доктор выглянул в окно и увидел на дороге женщину в мокрой рубахе. В руках она держала пятнистую шкуру.

– Гони! Дави ее и гони! – крикнул Грибин, а сам полез в саквояж за револьвером.

Кучер стегнул кнутом, и лошади сорвались вскачь. Женщина успела увернуться от копыт и хлестнула шкурой по карете. Удар вышел до того сильным, что экипаж едва не повалился набок, но лошади вытащили.

От встряски рассыпались патроны. Грибин подбирал их, дрожащими руками запихивал в барабан. Он не знал, поможет ли здесь оружие. Кучер нахлестывал лошадей, карету шатало на ухабах. Ефимка хохотал от души. Лакей правой рукой держал его за шиворот, а левой крестился. Шлепки становились громче и чаще.

– Сворачивай от реки! – крикнул Грибин.

– Куда ж я сверну? Там дороги нет, – ответил кучер.

Грибин высунулся из окна с револьвером, однако не нашел, куда стрелять. Кругом была только темнота, скачущие тени кустов и настигающие удары по воде.

– Видишь, барин, как меня мамка защищает! – смеялся Ефимка. – А тебя кто защитит?

Грибина осенило.

– Крест сюда давай! – заорал он.

Чушок обхватил себя руками, пригнул голову, не желая расставаться с крестиком.

– Забери у него! – приказал Грибин лакею.

Тот стукнул Ефимку по уху. Уродец обмяк, и лакей стащил с него веревочку с помятым крестом, протянул доктору. Грибин зажал добычу в кулаке и прокричал в темноту:

– Ну, иди сюда! Теперь-то я тебя утихомирю!

Удары стали тише. То ли покойница испугалась угрозы, то ли дорога пошла прочь от реки. Вскоре шлепки совсем затихли.

– Не гони больше, – сказал Грибин.

Кучер натянул поводья, заговорил ласково, успокаивая разгоряченных лошадей.

Грибин спрятал крестик и подумал, что если история про мертвую мамашу оказалась очень уж похожей на правду, то почему бы не верить и в целительную силу крови этого ублюдка? Доктор строил в уме планы экспериментов.

Ефимка после удара пришел в себя и начал проситься до ветру.

– Потерпишь, – ответил лакей.

Тогда кучер сказал, что лошадям надо отдохнуть, не то совсем надорвутся после скачки.

Хорошо было бы дождаться какого-нибудь селения, но Грибин опасался, как бы уродец не учинил на людях скандал, чтобы привлечь к себе внимание. Вокруг было тихо. От реки, кажется, отъехали далеко, и ничто не сулило опасности. Грибин велел остановиться прямо у дороги, но лошадей не распрягать.

Лакей достал вожжу и обвязал ноги Ефимки так, что ходить мелким шагом у того получалось, а побежать – уже нет. Уродец осклабился, взял штоф, приложился к горлышку и с бутылкой полез из кареты. Лакей, не выпуская конец вожжи, направился следом. Зажурчала струя.

Вскоре лакей затолкал Ефимку в экипаж и сказал:

– Этот дурила сыкать-то и не хотел, а только всю водку на землю вылил.

– Папке в подношение, – гнусаво пояснил Ефимка.

Грибин вдруг почувствовал дурноту. Из самого желудка поднялся мерзкий привкус трюфелей, потом в боку кольнуло так, что доктор согнулся пополам от боли.

– Никак заплохело, барин? – ехидно спросил Ефимка.

Доктор со стоном полез в карман за пилюлями.

– Это не спасет, – сказал Ефимка. – И кровушка моя не спасет. А что спасет – только я знаю. И тебе скажу, но наедине, чтобы этот дуболом не слышал, – уродец кивнул на лакея.

Спазмы крутили Грибина. Это совсем не походило на обычные приступы печеночной болезни. Как будто кто-то хватал его прямо за внутренности и сжимал, дергал. Доктор едва успел высунуться в окно перед тем, как его стошнило. Во рту остался привкус крови. Наверное, открылась язва, а значит, дело очень плохо.

– Что же ты, барин, молчишь? Вели охламону-то выйти, и я тебе подсоблю.

Грибин не верил, что при открывшейся язве может быть прок от помощи Чушка, однако ж кивнул лакею.

– Ежели с барином что случится, я твое поганое рыло до самого затылка заколочу, – пообещал тот и выбрался из кареты.

Ефимка хрюкнул пару раз, а потом напряг горло и издал тонкий, едва уловимый писк наподобие комариного. Спазмы утихли, и Грибин откинулся на спинку сиденья. По лбу его стекал пот, руки мелко тряслись.

– Это что? – с трудом выговорил он.

– Это папка, – ответил Ефимка, расковыривая запечатанный штоф. – Ты, барин, ел подземный гриб белый трюфель, и через это папку к себе в нутро запустил. Он теперь в любое время может твой ливер сжевать. Вот и запомни – если хоть как меня обидишь или слушаться не станешь, сей же час окочуришься в страшных муках.

Довольный Ефимка хлебнул водки, потом расколупал ранку на запястье, выдавил немного крови и поднес руку к лицу доктора.

– На-ка вот, прими для поправки.

Как ни странно, Грибин не испытал брезгливости. Он слизнул кровь с пятнистой кожи, проглотил и почувствовал, как слабость отступает.

– Раз пригласил, так я у тебя, пожалуй, поживу немного, – сказал Ефимка. – Да заодно прослежу, как ты статью пишешь, от которой благородные люди захотят грибки кушать. Когда все нажрутся, я и подумаю, как это повернуть к своей пользе. Ты ведь не соврал, что можешь такую статью написать?

Грибин пожал плечами.

– А соврал, так тебе же и хуже.

Доктор смотрел на уродца и с ужасом думал, какая власть окажется в этих пакостных ручонках, если белый трюфель войдет в моду. Ведь так каждого можно будет свернуть в бараний рог.

– Сделаешь все, как нужно, и я тебя не обижу. Будешь жить в почете. А пока отдай-ка мой крест обратно, – потребовал Ефимка.

Грибин понял, что прямо сейчас нужно сделать выбор, от которого будет зависеть многое. Если рассудить здраво, то Чушок ничем не хуже прочих властителей чужих судеб. Что он потребует от людей? Водки? И кому от этого станет плохо? Кажется, водку и без того производят в достатке. Можно было бы согласиться на все и потом извлечь выгоду из помощи уродцу.

Тут Грибин явственно представил свое существование при таком выборе. Придется жить, как собака на поводке, в полной зависимости от милости этого выродка. Захочет он – так побалует, а захочет – заставит на карачках ползать. И еще своими руками других людей надо будет вводить в такое же положение.

Гордость доктора скрутило в жгут, от которого сделалось больнее, чем от недавнего приступа.

Грибин вытащил револьвер, взвел курок и выстрелил. Пуля вдребезги разнесла поднесенный ко рту штоф, пробила Ефимке подбородок и порвала горло. Завоняло водкой и трюфелями. В проеме отворившейся двери показалось испуганное лицо лакея.

Боль пронзила Грибина. Он подумал, что это, должно быть, разорвался кишечник. Потом что-то начало мучительно сжимать левую почку. Кажется, эта дрянь внутри решила убивать доктора медленно.

Желая освободиться от страданий, Грибин, пока еще были силы, поднес ствол к виску, но тут же передумал стрелять. Говорят, самоубийц не принимают в рай. Грибин решил вынести муки до конца. Вдруг это и есть та хорошая хворь, которая зачтется в жизни вечной.

Владимир Чубуков, Герман Шендеров. Сумчатые

Они ехали в северном направлении. Путь лежал в заброшенный санаторий, затерянный где-то в глуши между Клином и Дмитровом.

Гриша получил координаты от Мысина, поэтому рассчитывал, что навигатор приведет куда надо. Нервы у него натянуты до предела, чуть ли не звенят; ладони на руле взмокли от липкого пота. Витя же, напротив, был беспечен. Да оно и понятно – он еще ничего не знал.

Взяв брата в поездку, Гриша обещал все рассказать по дороге, но медлил, не решался начать.

Витя не торопил. Он вообще не давил на старшего брата, довольствовался вторыми ролями; помогал в бизнесе, вел бухгалтерию, а лишнего не спрашивал.

– Короче, братишка, – начал Гриша; набрал воздуха, будто нырять собрался. – Я тему замутил. Суперэлитный алкоголь, очень дорогой, коллекционка. Продажа, само собой, не через мои магазины. Тут игра на другом уровне. Цены, знаешь, какого порядка? От ста штук до ляма за бутылку, прикинь!

Витя взглянул на брата с тоскливым недоверием, словно уже чувствовал, что затея плохо кончится. Хотя он и сам не знал, что чувствует; лишь тонкой иглой кольнула неопределенная тревога. Гриша продолжал:

– Для избранных клиентов, строго по предзаказам. Я тему прощупал – это, сука, Клондайк. Есть импортер, отдает элитное бухло по ценам ниже российских. И меня тут с одним клиентом свели… Бандюган, но такой – культурный, эстет и гурман, почти за девятьсот штук бутылку вина взял. Ценитель! Мысин его фамилия. Он посоветовал кое-что…

Гриша замолчал, собираясь с духом. Рассказать суть дела было непросто. Наконец выговорил:

– Он работает с одним типом. Называется «брухо»…

– Как у Кастанеды? – перебил Витя. – Мексиканский колдун?

– Вроде того, – кивнул Гриша. – Только он наш, не мексиканский. Тимур Тарасович звать. Вот к нему мы и едем.

Теперь Витя смотрел с явным раздражением. Он спросил:

– И на фига? По голубиным внутренностям индекс Доу-Джонса предсказывать?

– Да ты дослушай, блин! Мысин сказал, что если заниматься элитным бухлом, то работать надо в обход наших импортеров, и есть надежный способ… Короче, сказал, что мне надо купить у Тарасыча сумчатого.

– Сумчатого? Это еще что?

– Кабы я знал! Мысин только одно сказал – что сумчатый решает все проблемы с таможней и акцизами. С ним я смогу любое бухло тоннами ввозить из Европы. Я пытался вызнать, что за сумчатый, – ни в какую! Говорит, за такую болтовню людей в канавах находят. Просто купи, мол, и все тут. Сказал, поручится за меня. Полтора ляма, сказал, привезти наличкой.

Витя словно проснулся, остатки беспечности улетучились.

– Гриня, это же подстава! Реально подстава! Везем такие бабки – и куда? Ты бы хоть иногда советовался! Или, если я инвалид, так у меня и мозги не работают?

– Да заткнись, Вить! Думаешь, я не очкую?! – взорвался Гриша; внедорожник вильнул. – Ты пойми, ему эти полтора ляма – плюнуть и растереть. Под ним пол-области ходит. Хотел бы отжать – отжал бы на месте, а я б еще поклоны бил.

– На хера ты вообще с ним связался?

– Он просто хотел помочь. – Прозвучало это фальшиво; Гриша и сам не верил в то, что говорил. – Сказал, что думал элиткой заняться, но это для него лишний напряг, а я в теме шарю, вот и решил меня привлечь. Я ж понимаю, он повязал меня с собой и лапу сует в мой бизнес, но тут и моя выгода есть, согласись!

– Какая выгода, Гриня! Он эту лапу не в бизнес – он ее в жопу тебе засунет! И будешь как Петрушка и Степашка… Короче, херово это все.

– Да знаю, Вить. Только когда он координаты мне дал, то посмотрел так, что я понял: или делаю, как он сказал, или меня грохнут на месте. От таких предложений не отказываются.

– А ты не боишься, что этот Мысин тебя во что-то втянет; в такое, что мало не покажется?

– Если по чесноку, – признался Гриша, – боюсь. А че делать? Я вот еду к этому Тарасычу – и боюсь. Тебя прихватил, чтоб не так стремно было. Мысин, он же знаешь какой? Весь такой культурненький, одет с иголочки, а сам же, сука, людоед людоедом! Он когда смотрит этак ласково, меня аж жуть берет. А Тарасыч – вообще не пойми что за фрукт. Его даже Мысин опасается, кажись. Рассказывал, раньше Тарасыч был патологоанатомом и что-то дикое с покойниками вытворял, эксперименты какие-то, ритуалы, чуть ли не с трупоедством и некрофилией. А потом в магию ударился, ездил учиться в Южную Америку. Вернулся и… начал оказывать особые услуги. Мысину, например. У него были терки с одним авторитетом, и знаешь, что с авторитетом сталось? В ресторане был, в сортир отлучился – и там сгорел на унитазе. Пожара не было, вокруг металл и кафель, а он – как головешка. И ни следа горючих жидкостей. Прикинь!

– М-да… Встряли.

До самого санатория ехали уже молча. С каждым километром дышалось трудней, хотя сентябрьский воздух был свеж. Под чистым солнечным небом братьям казалось, что они спускаются в затхлый подвал.

* * *

Указатель на въезде проржавел, краска облупилась, и читалось на нем что-то непроизносимое, вроде «Мкртчян». Покосившиеся железные ворота были широко открыты – их уже ждали.

Первый же корпус уставился на братьев чернотой незастекленных глазниц. Казалось, кто-то невидимый таится в этой черноте, в глубине здания, и сверлит пространство недобрым взглядом. Гриша невольно поежился, объезжая бетонную коробку.

Кроме самого брухо, Тимура Тарасовича, братья не встретили в санатории никого, но все время ощущали взгляды, направленные с разных сторон, из укромных мест.

Колдун ждал их у здания бассейна, чьи разбитые окна были наспех залатаны рабицей. Далеко не молод, лет под шестьдесят, при этом ни малейшей седины в жестких черных волосах. Что-то первобытно-подземное мерещилось во всем его облике. Кожа серовато-смуглая, в оспинах и глубоких морщинах. На лице, на руках – вздувшиеся змеистые вены и какие-то бугры, словно под кожей он весь опутан веревками и покрыт костяными наростами. Смотрел исподлобья внимательным взглядом, тяжелым и колючим. Глаза, подчеркнутые темными, с прожелтью, мешками, мерцали нездоровой белизной, расчерченной красной сеткой капилляров.

Гриша представился сам, представил Витю. Тот скептически рассматривал колдуна. Тарасыч от рукопожатия уклонился – будто побаивался прикосновений или гнушался, но подтвердил, что уже обговорил все с Мысиным и готов к сделке. Потребовал показать деньги. Убедившись, что сумма при братьях, кивнул на здание бассейна:

– Сюда!

Войдя, братья обомлели.

В сухом бассейне, на колотом кафеле, сидели человек сорок голых баб и мужиков, все в позе лотоса. Молчаливые, неподвижные.

Спустились по лестнице. Гриша порывался помочь Вите с его непослушными конечностями, тот огрызался обиженно: «Я сам!»

Тарасыч подвел братьев к мужику, сидевшему чуть поодаль от прочих, в углу, и сказал:

– Этот – ваш.

– Это… Что это, труп? – на последнем слове Гриша сорвался в постыдный дискант.

Действительно, перед ними сидел мертвец, относительно свежий. Был он весь припухший, точно с тяжкого похмелья; вздутое пузо сильно выдавалось вперед и казалось не дряблым, а, наоборот, тугим как барабан, будто его распирало изнутри от неведомого содержимого. Признаки смерти можно было не заметить, проигнорировать – подсохшие глаза, отвисшая челюсть, бескровная бледность, – но одна деталь не оставляла сомнений: грудь и брюшину перечеркивал прозекторский шов, расходившийся кверху буквой Y.

Витя присмотрелся. Было что-то неправильное в этом шве, но что – непонятно. Наконец дошло: шов-то заживший! А ведь швы на покойниках не заживают и удерживаются лишь нитками. Но этот шов был монолитной полоской припухшей плоти.

– Конечно, труп! – раздраженно отвечал Грише колдун. – Ты что, не знал, зачем ехал? Сумчатые живыми не бывают.

– Мысин просто сказал «купить сумчатого»… – растерянно пробормотал Гриша.

– И все? Конспиратор херов! Ладно, смотрите!

Тарасыч громко приказал мертвецу:

– Раскройся!

Тот продолжал сидеть, не меняя позы, но шов на теле начал набухать, а потом с чмокающим звуком разлепились створки, открывая черный провал, и стылый сквозняк вырвался наружу. Края дыры подрагивали от пробегавших по ним волн. Вверху, где шов заходил на грудную клетку, под мягкими тканями виднелись страшно распахнувшиеся ребра с разделенной надвое грудиной – будто хитиновые надкрылья огромного жука. Позвоночного столба, к которому ребра должны крепиться, и внутренних органов в той дыре не было вовсе – лишь чернильная тьма.

Братьев охватила дрожь, но каждого своя: Гриша дрожал от животного ужаса, Витя – от осознания чуда, что им явилось.

Колдун поднял с пола швабру и сунул в дыру; она канула, как в глубокий пруд, целиком уйдя в темноту.

– Закройся, – велел мертвецу.

Створки дыры схлопнулись, слипшись так, что и намека не осталось ни на какую щель.

– Видали? – повернулся к братьям и снова велел мертвецу: – Верни обратно.

Створки раскрылись, и швабра вылетела наружу, словно кто-то с силой вытолкнул ее изнутри.

– Так вот зачем… – начал догадываться Гриша.

– Именно так, – ухмыльнулся колдун. – Сумчатый – это транспорт. Загружаешь в сумку любой груз, объем не ограничен, вес тоже. И сумчатый доставляет его, куда прикажешь, – хоть через границу и таможню, хоть через огонь и воду. Никакие сканеры, рентгены и детекторы ничего не засекут. Топором руби, из автомата расстреливай – груз будет в сохранности. Потом, когда нужно, все исторгнет, если хозяин прикажет.

Гриша молчал, пришибленный. Неожиданный пласт реальности открылся ему в заброшенном санатории. Витю же – оживленного, с лихорадочным блеском в глазах – распирало от вопросов:

– Слушайте, а вещи там… они куда деваются? Почему объем не ограничен? Как это работает?

Колдун отвечал, впрочем, с неохотой:

– Там изнанка нашего мира. Типа подпространственные пусто́ты. Достичь их можно только через человеческую смерть, а труп – это мост. Ну или дверь.

– А что там, на изнанке? Вы там были? – не унимался Витя.

– Людям туда нельзя. Это первое правило. Там небытие без пространственных измерений. Поэтому объем и вес загружаемых предметов не ограничен. Засунь туда предмет – он ничего не теряет, легко вписывается в небытие и хранится там. А человек теряет рассудок. Его ломает от ужаса, когда пропадают ощущения собственной формы и существования.

– Первое? Есть еще правила?

– Да. Сумчатого кормить только живой пищей. Ни мертвечины, ни растительного. Птица, рыба, зверье – лишь бы живое. Далее. Со временем у него будет развиваться фотодерматоз – аллергия на солнечный свет. Кожа начнет воспаляться, шелушиться, появятся гнойники. Поэтому держите его постоянно в тени. Перед тем как выпустить на свет, кожу смазывайте кремом с защитой пятьдесят СПФ, не меньше. Далее. Следите за глазами. Зрачки начнут белеть. Это катаракта. Как лечить, не скажу, тут нужен офтальмолог. Лучше сделать операцию и вставить импланты. Но, в принципе, если ослепнет, ничего страшного. Глядеть ему все равно мало интереса. Можете его слепого водить под ручку. В аэропортах это даже удобно: слепой пассажир с сопровождающим, – все будут вокруг лебезить, при посадке пропускать вне очереди, все такое.

– А что у него с документами? – очнулся Гриша.

– Паспорт гражданина РФ, все чин чинарем, судимость погашена, – ответил Тарасыч. – Это бывший сиделец, одинокий, без родни. Пока сидел, мусора отжали квартиру, он вышел и стал бомжом. Мысин его подобрал и доставил сюда.

– Так, значит, Мысин вам…

– А ты думал, я их выкапываю? Сумчатых готовят живьем, смерть – это последний этап. Через нее приоткрывается изнанка, но свойства закладываются раньше. Сначала нужно показать «болванке» ту сторону, заставить его примириться со смертью – чтоб он сам сдохнуть захотел, несколько раз вскрывать наживую, извлечь внутренние органы…

Грише стало трудно дышать. Он вытер со лба испарину, расстегнул молнию на горловине свитшота. Вспомнилась статистика последних лет по без вести пропавшим – от семидесяти до ста с лишним тысяч человек в год. Сколько из них окончило свой путь в лапах Тарасыча? И сколько еще таких Тарасычей окопалось на просторах Родины?

Но колдун истолковал Гришины эмоции по-своему:

– Не парьтесь, комар носа не подточит. Здесь официально зарегистрированная религиозная община. Нагрянут мусора или чекисты, – так мы тут тихо и мирно достигаем духовного просветления. У всех документы, все живы и здоровы, даже данные медосмотра есть. И никакого принуждения. Вы сейчас сумчатого увезете, а это значит, он просто уехал, и все, вольная птица. Вы его у себя официально оформляйте как сотрудника. Чтобы для всех он был жив, здоров и трудоустроен. Он прекрасно может имитировать живого человека, если приказать… Эй, куда!

Витя, оставшись без внимания, приблизился к другому мертвецу – оплывшей бабе с провисшими до колен грудями – и пристально, в упор, ее изучал.

– А это тоже сумчатая? Где у нее дырка? Ну, эта, для грузов. Шва не вижу.

– Лучше отойди. Это фитиль.

Тарасыч свистнул, и голова мертвячки вдруг вспыхнула бледно-синим пламенем, опалив Вите волосы, свисавшие на лоб. Тот отшатнулся и, потеряв равновесие, упал, больно стукнувшись локтем о кафель.

– Такое не для вас. Это для грязной работы. Сожжет что угодно, а сама не сгорит.

Тарасыч свистнул вновь, и пламя погасло, не оставив следа ни на бледной коже, ни на волосах трупа. Витя поднялся, глупо улыбаясь.

– Значит, теперь сумчатый будет меня слушаться? – спросил Гриша.

– Будет-будет, – повернулся к нему Тарасыч. – Как только попьет кровушки из нового хозяина.

С поганой ухмылкой колдун достал из ножен на поясе здоровенный охотничий нож и, прищурившись на струхнувшего Гришу, велел:

– Руку сюда давай.

* * *

Сумчатого звали Руслан Егиазаров. Для простоты Гриша прозвал его Елизаром. Поселил в мастерской, примыкавшей к гаражу. Мастерская была довольно просторна, в ней Гриша хранил дорогие бутылки элитных напитков. На дверь пришлось установить простенький кодовый замок, чтобы Гришины жена и сын – Лера и восьмилетний Максим – не наткнулись на мертвеца. Лере объяснил замок мерами предосторожности – мол, боюсь, как бы Макс ненароком не разбил бутыль за десяток тысяч евро, да и гости временами попадаются не в меру наглые.

Перед рейсом Гриша сразу сажал Елизара в багажник машины и уже на трассе пересаживал на заднее сиденье. Витя поначалу каждый раз напрашивался с ними и всю дорогу до аэропорта, как ребенок, вертелся на своем месте, бросая взгляды на мертвеца.

Гриша летал с сумчатым во Францию, покупал там элитные вина и коньяки, загружал товар в Елизарову сумку, а дома выгружал. Ни на таможне, ни на паспортном контроле бледная, дебиловатая морда мертвеца не вызывала подозрений – сумчатый всем напоминал не то депутата, не то олигарха средней руки, перебравшего с выпивкой в своих Куршавелях.

Можно было приказать Елизару исторгнуть все, в него загруженное, разом, но тогда он вываливал бутылки хаотичной грудой. Так разбилось несколько ценных экземпляров. Витя догадался приказывать мертвецу возвращать товар поштучно, в порядке загрузки. Гриша стелил на пол толстый матрас, ставил Елизара, голого по пояс, на колени; сумка раскрывалась, и оттуда, одна за другой, выпадали на матрас бутылки, а братья их тут же забирали, освобождая место для следующих.

Витя добровольно взял над Елизаром полное шефство: покупал для него живых карпов, кормил его, натирал кремом перед поездками. Мертвец с бездонной дырой в теле стал для Вити едва ли не любимой игрушкой. При каждом удобном случае Витя старался юркнуть к нему в мастерскую. Как-то раз Гриша застал брата, голым лежащего на Елизаре, – он елозил пахом над дырой, раскрытой в теле мертвеца. Гриша лишь буркнул брезгливо:

– Блин, ты запираться научись, шпингалет на что!

Витю он никогда не осуждал – болезнь брата искупала для Гриши его многочисленные закидоны. Самому же Грише до сих пор было не по себе от одного только факта существования Елизара.

Витя, инвалид из-за спастической диплегии, жил с братом и его семьей с тех пор, как родители перебрались в Европу, оставив сыновьям дом в Барвихе. Уезжать с ними Витя не пожелал, а Гриша, нежно любивший брата, готов был заботиться о нем хоть всю жизнь.

Родители, как ни любили Витю, но все ж таки почувствовали облегчение, когда он сам захотел слезть у них с шеи. Утомительные, затратные и тщетные попытки его лечения их измотали. В последний год совместной жизни сын-инвалид начал даже слегка раздражать. Поэтому они были очень благодарны старшему сыну за то, что тот легко согласился взвалить на свои плечи всю заботу о младшем.

В отличие от брата Витя не умел зарабатывать деньги, правда, умел хорошо их считать. Любопытный, дотошный, склонный к умствованиям с метафизикой, Витя совал нос во все необычное, попадавшееся ему на пути. Пробовал на себе мистические практики – индуистские, буддистские, шаманские, – в том числе, связанные с психотропными веществами. Теперь он поставил перед собой цель – изучить свойства Елизара и его бездонной сумки.

И однажды сообщил Грише новость:

– Я теперь знаю способ, как забраться в сумку к Елизару и не сойти там с ума.

– Ты что, лазил туда? – удивился Гриша, уточнил полушепотом: – Целиком?

– Ага!

– Ты дурак, что ли?! Вить, блин, ну как!..

– Спокуха, братан! – Витя расплылся в своей фирменной кривой улыбке. – Я сначала руку сунул, потом ногу, потом голову… Тарасыч говорил, что в сумке сходят с ума от потери чувства собственной формы и существования. Значит, необходимо – что? Создать условия, чтобы эти чувства в сумке сохранялись. Тут нужны два фактора: свет и боль. Свет – чтоб видеть в сумке свое тело, тогда разум будет визуально фиксироваться на нем. Боль – чтоб чувствовать тело через нервную систему и задавать ему границы. Если колоть себя в сумке острым предметом в разные части тела, то болевые импульсы станут для разума как бы картой тела и это поможет сохранить рассудок. Чем сильнее боль, тем легче сопротивляться безумию. Я это все в теории прикинул, а потом попробовал…

Гриша испугался за брата так сильно, что захотел избить его. Как в тот злополучный вечер несколько лет назад – когда достал полуживого Витю из петли. На этот раз он едва сдержался.

– Никогда… больше… так не делай! – взревел Гриша, вышел вон и хлопнул дверью, отсекая любые возражения; но прежде всего он ретировался из опасения, что сорвется и влепит Вите по самодовольной физиономии первооткрывателя.

* * *

Через несколько дней Гриша вернулся домой сам не свой: глядел потерянным взглядом и беззвучно шевелил губами. За ужином Витя заметил, как дрожат пальцы, в которых брат держит вилку.

Отозвав его в кабинет на втором этаже, Витя плеснул виски в два стакана и принялся допытываться – что стряслось.

– Мысин, сука!.. – пробормотал Гриша.

– Что Мысин?

– Он, понимаешь, захотел, чтобы я… перепрофилировался.

– Так, хорош загадками говорить, нормально рассказывай.

– Короче… Позвонил мне, в ресторан позвал. Ну, приезжаю. А с ним какие-то хари бородатые сидят. Чехи, что ли? Даги? Хрен поймешь. Говорит: новых партнеров для тебя нашел, только их алкоголь не интересует.

– Так. И что?

– Они, говорит, хотят, чтобы я с Елизаром возил оружие, боеприпасы, взрывчатку на Ближний Восток, а оттуда – герыч для Мысина.

– А ты что?

– Что-что! – вспылил Гриша. – Послал их, конечно!

– Как «послал»? – опешил Витя.

– Да вот так! На хер послал. И талибов этих, и Мысина. Сказал, что в такое дерьмо не полезу…

– Гриня, ну ты че?

– Ниче! У меня, знаешь, принципы есть! Одно дело – бухло мимо таможни проносить, другое – терроризм и наркоторговля. Ты ж сам понимаешь, на кого меня вывели. И все концы на мне замкнутся! Мысин ручки вытрет, герыч скинет – и чист, как депутат, а меня хорошо если на пожизненное, а то могут и грохнуть при задержании…

– Слушай, ну можно ж как-то…

– Нельзя, Вить! Нельзя! Это ты в своих Амстердамах ЛСД на завтрак жрал, а я к этому дерьму даже притрагиваться не хочу. У меня ребенок, в конце концов! И это оружие… Понимаешь?

– Ладно. И что Мысин?

– А ничего! Промолчал. Посмотрел так… внимательно. У меня аж кишки подморозило от этого взгляда. Теперь, сука, хоть самому в петлю!