Текст книги "Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Оксана Ветловская,Ирина Скидневская,Елена Щетинина,Лариса Львова,Юлия Саймоназари,Лин Яровой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 351 (всего у книги 353 страниц)

Лампа вспыхнула, замерцала. Глаза увидели скудное убранство, не изменившееся с прошлого визита – как, впрочем, и позапрошлого, когда одиннадцать лет назад Игорь приезжал хоронить маму. Почти келья: кровать, стол, утлый стул, шкаф и тумбочка, за которой, если верить бабушке, жил домовой. Комнатенку оживляли разве что куколки, которых шила мама: расселись, где только можно, словно зрители на спектакле. У отца не поднялась рука от них избавиться.

Игорь вошел, прикрыв дверь, заметил среди тряпичного народца мальчика в кимоно, и новая лавина воспоминаний накрыла его с головой.

* * *

– Ты то, что ты ешь, – назидательно сказал отец Игоряну, когда тот вернулся с первой тренировки по дзюдо. Вареные грудки напоминали разбухшие бледные языки, вырванные и брошенные на тарелку. От них поднимался жаркий пар. Игорян проголодался, но первый же кусок отбил аппетит – грудки у отца вышли сухими и несолеными.

Пока сын жевал, давился и запивал водой, Светлаков-старший читал ему лекцию. Бабушка кормит его нездоровой пищей, заявил отец. От плюшек и пышек Игорь сам станет как пельмень, заявил отец. Если мужик хочет стать сильным, нужно есть мясо, заявил отец. Только так сын сможет одолеть Карася.

Мишка Карасев поселился в соседнем подъезде года три назад. По счастливому стечению обстоятельств Игорян и Мишка, стремительно снискавший в окру́ге дурную славу, почти не встречались ни во дворе, ни в школе. Игорян учился в первую смену, Карась – во вторую. За обеденную перемену, когда ребята пересекались в коридорах, условия для стычки не успевали созреть. Но с четвертого класса Игорян стал учиться во вторую смену. Здесь-то везение и кончилось.

Справедливости ради, спровоцировал Карася сам Игорян. Неизвестно, стал бы Карась его донимать, не услышь он дразнилки. Скорее всего, да – Карасю не требовался повод, чтобы пустить в ход кулаки. Это был долговязый жилистый детина с узким, бледным, как у вампира, лицом и тонкими, кажущимися хлипкими – обманчивое впечатление! – руками, заканчивающимися увесистыми, точно гирьки, кулачинами. Телосложение делало его похожим на солдата из армии Урфина Джюса, разве что не выструганного из дерева, а свитого из каучуковых жгутов. Нижнюю губу Карася украшала мохнатая родинка: будто паук выполз изо рта и притаился перед скачком. Карась беспрестанно высовывал язык и облизывал ее. Гадость!

В тот день у Игоряна прорезался поэтический дар, коим он решил поделиться с одноклассниками на перемене. Проклятое тщеславие творца! «Наш Карась уродина, – заливался Игорян в голос, упиваясь собственным остроумием. – А на губе у него родинка!» Одноклассники бурно приветствовали поэтический гений Игоряна одобрительным хохотом. А потом как-то резко перестали. Кружок поклонников моментально поредел. Должно быть, устали смеяться.

Прежде чем Игорян понял причину стремительного увядания мирской славы, он словил поджопник, подзатыльник, а когда развернулся в недоумении – и прилет в лоб одного из знаменитых кулаков Карася. Дальше на развенчанного пиита обрушился град ударов. Карась превратился в мельницу. Дрянь, а не техника, но при его силе и росте мастерство и не требовалось. Карась погнал пытающегося закрыться школьника по коридору и обратил в бегство.

– Карась – с-сука! – взвизгнул Игорян с лестницы.

– У-у! – заревел выдохшийся было Карась, срываясь в погоню.

Игоряна спасли быстрые ноги. На этот раз.

Так его бенефис послужил началом извечной вражды между творчеством и грубой силой. Отныне любая их встреча заканчивалась для Игоряна печально: смачным пендалем, саечкой за испуг или тремя ударами «в душу», тоже за испуг. Первые два удара были издевательски невесомыми, зато третий Карась пробивал в грудь страдальца со всей дури. Три удара «в душу» считались у Карася классикой и применялись чаще прочих экзекуций.

Как любой правильный школьник, Игорян знал, что ябедничать западло, а стукач – хуже петуха. Не все жертвы Карася разделяли эти принципы. Одна из них пожаловалась своим предкам, те пошли к завучу, и все обернулось родительским собранием. Отчего-то Карась решил, что вложил его Игорян. Возможно, потому что баба Шура возмущалась на собрании громче прочих. После общественно-педагогической проработки Карась не преминул отловить Игоряна по пути в столовку.

– Думаешь, я с твоей мамаши заменжуюсь?! – прошипел дылда, дыша котлетами в лицо пойманного школьника. Вусмерть перепуганный, Игорян счел неуместным уточнять, что на собрании неистовствовала бабушка, а не мать. – Тебе капец, лох.

И сдержал слово. Долго ждать не пришлось – компашка Карася отловила Игоряна и устроила за школой расправу. Хулиган заломил недругу руки за спиной и велел самому младшему подпевале лупить пленника без устали. Стриженый шкет выполнил поручение со всей безнаказанной страстью третьеклассника.

Больно не было. Во всяком случае, не настолько, чтобы боль затмила поругание. Никогда в жизни Игорян не чувствовал столь колоссального унижения – ни до, ни после. От обиды он разревелся в голос. Прибежал домой в соплях и попался, зареванный, на глаза родителям. Слово за слово, и они вытянули из сына всю историю.

Следствие проводилось в бабушкиной комнате.

– Не ходите! – надрывался Игорян, осознав содеянное. – Я не трепло! Не надо в школу!

– И не собирался, – буркнул отец. – Мужик сам должен решать свои проблемы.

– Ага, – откликнулась баба Шура язвительно. – Ты-то бегал в милицию, когда у тебя червонец свистнули.

Отец окатил бабушку неприязненным взглядом, как кипятком.

– Отдам тебя на дзюдо, чтоб ты мог сам за себя постоять, а не пускал по квартире пузыри. Вон, сидишь весь в пене, как огнетушитель, – объявил он сыну. – Решено.

– Все приходится брать в свои руки… – вздохнула бабушка и успокоила: – Ничего, Игорек, не останется без наказания твой Карась.

Внук, напротив, пришел в ужас:

– Ты что?! Не смей! Я не стукач!

– У кого ты нахватался слов таких? – покачала головой баба Шура и красноречиво посмотрела на главу семьи.

– Александра Макаровна! – возвысил голос отец. Бабушка открыла рот, намереваясь напомнить, что она шестьдесят пять лет Александра Макаровна.

– Угомонитесь, ну, угомонитесь оба! – умоляюще встряла между ними мать. – Ген!

– Не переживай, Игорек. – Бабушка потянулась погладить внука, ошарашенного поворотом событий. – Выгонят его из школы-то.

– Не ходи, говорю! Ты сдурела совсем?! – зашлась жертва травли.

Баба Шура вмиг обмякла. Плечи поникли, голова склонилась. Дух возмездия покинул ее.

– А может, и правда, – молвила она, глядя в пустоту. – Сдурела я, видать, старая.

За шкафом прошуршало. Ударило в стену. Сгорающий от стыда Игорян затравленно огляделся. Ни мать, ни отец не придали шуму значения, а пенсионерка печально кивнула:

– Сердится хозяюшка-то, что ты бабушке такие слова говоришь. – И ушла в ванную лить беззвучные слезы.

– Баста! – подвел черту отец. – Завтра же запишу на дзюдо!

И записал – к великому ужасу бабушки, которая не сомневалась, что внучонка однажды принесут с тренировки на носилках.

Конечно, ничего подобного не случилось, хотя первое время Игорян еле ходил на своих двоих. Однако ноги окрепли, и он даже начал получать удовольствие от занятий. Сэнсэй прочил ему успех на поприще профессионального спорта, но Игоряном двигало иное. Он спал и видел, как однажды снова сойдется с давним врагом лицом к лицу. На этот раз поединок будет на иных условиях. «Э, лох! – крикнет Карась. – Три удара „в душу“!» Игорян позволит ему сделать два первых – слабых – тычка в грудь, но на третьем перехватит кисть и броском тэ вадза отправит в низкий партер. Заломит руку, усядется сверху и продолжит выкручивать, пока Карась не разревется, как девчонка.

Эти грезы так и не сбылись. И года не прошло, как Карася перевели в школу для трудных подростков. Хотя Игорян и встречал его порой во дворе, обходилось без стычек. Карась посерел и осунулся. Несколько раз физиономию давнего недруга украшали синяки, а однажды Карась и вовсе вышел в свет с бандажом на сломанной челюсти. Поговаривали, что его лупит отец. Незадолго до того, как Игорян уехал поступать в Питер, двор облетела новость: Карась в очередной раз повздорил с папашей на собственном дне рождения и вогнал родителю в сердце нож. Особо посвященные добавляли, что во время ссоры этим ножом Карась чистил апельсин. Правда или нет, но из жизни Игоряна Карась исчез окончательно. Один отправился в Петербург, другой – в тюрьму.

Сам Игорян оставил дзюдо незадолго до шекспировской трагедии воронежского двора. Появились иные увлечения: девочки и программирование, причем с ай-ти складывалось даже удачней, чем с девочками. На память о спортивном прошлом осталась сшитая мамой куколка: мальчик в кимоно с оранжевым поясом.

Крошечный мальчик в кимоно сейчас улыбался с подоконника своему вошедшему прообразу.

Мама пережила бабушку на десять лет. Она умерла в этой самой комнате, на этой самой кровати, под взглядом дюжин пуговичных глаз ее тряпичных деток. Оторвавшийся тромб. Отец сказал, мама умерла быстро и безболезненно. Соседка тетя Варя сказала, мама кричала так громко, что слышали в доме напротив.

«Комната, считай, норм, – поспешил подумать Игорь. – Протереть, поменять занавеску с бельем, перебрать шкаф – и порядок, можно сдавать. Куклы. С ними что?..»

Положив решить их судьбу позже, он бесшумно попятился из комнаты. Шлепнул ладонью по выключателю. Комната погрузилась во мрак, и одновременно лампочка сухо кашлянула, перегорая.

«Заменить лампочку, – добавил Игорь. – И проветрить. Проветрить основательно. Пахнет здесь… хреново».

Он ведь и раньше заметил этот запах – с порога квартиры? Затхлый, прелый, плесневелый; дух подъезда, просочившийся под входную дверь. Слабый, как вонь изо рта старика, который обращается к тебе с расстояния, но ты все равно улавливаешь.

Были и иные нотки в этой кислой смеси, менее знакомые, нетипичные для норы старого вдовца. У зала они делались заметнее. Игорь брезгливо поджал губы.

Мускусная вонь зверья. Даже спустя полгода, минувшие с отцовых похорон, амбре не выветрилось. Неудивительно – если поверить в правдивость сплетен, если отец на склоне лет занимался тем… чем занимался. Голуби, крысы, кошки. Собаки. Игорь явственно различил песий дух в крепчающем смердеже. Так в фуге слышна фальшивая нота.

Он до последнего не верил слухам, пока не окунулся в эту вонь зверинца. За шесть месяцев в запертой квартире запашок настоялся и превратился в тошнотные миазмы. И так легко поверить в домыслы, когда в квартире ночью ты совсем один.

«Значит, и проблему вони придется решать. Хороший клининг и новый настил для пола. Только и всего».

Бодрясь, Игорь приступил к завершению обхода. Невольно задержал дыхание и включил люстру.

* * *

– Ох, сынок… – тяжело покачала седой головой соседка. За десять лет, прошедших со смерти мамы, она постарела, казалось, на все двадцать. «А кто не постарел?» – мрачно спросил себя Игорь, разливая водку в опустевшие рюмашки: свою и теть Варину. Немногие, явившиеся помянуть отца, разошлись, Катя вызвалась довести какого-то отцовского сослуживца до остановки. Откровенной беседе не мешал никто.

– Ох, сынок… – повторила тетя Варя, невидяще глядя на полную маслянистого блеска рюмку. Игорь налил ей по самый край. – Не стоит про такие вещи говорить-то, про покойного-то.

– Расскажи, теть Варь! – молвил Игорь с душой. – Я ж сын.

Сын, который и единожды не навестил старика за десять лет. В глазах соседки Игорю почудился укор. Да, отец был крепок здоровьем – телесно, во всяком случае, – и Игорь беседовал с ним дважды в год по телефону, тридцать первого и в день рождения (сам Светлаков-старший отпрыска поздравлять не удосуживался), и присылал деньги, но, возможно, прояви сын больше внимания к отцу, не случилось бы… того, что случилось.

Именно эти слова он прочел во взгляде старушки. Водка не поможет, решил он вдруг, сколько ни влей. Но тут тетя Варя встряхнула головой, лицо прояснилось. Она заговорила. Игорь не перебивал.

Никто не знал, когда у отца возникла та садистская страсть, как осталось тайной и то, сколько зверюшек он замучил. Как любой недуг ума, одержимость Светлакова-старшего шла по нарастающей. Он начал с крыс, мышей и попугайчиков из зоомагазина. Когда пошла молва и двери магазинчика перед ним захлопнулись, отцу пришлось полагаться на собственные силы. Он рыскал по дворам в поисках живности. Обрюзгший, сутулый, с седой неухоженной гривой, спадающей на замызганную тельняшку, и седыми неухоженными усами, которые отрастил в своем бесприютном вдовстве. Мамочки, завидев кособокую фигуру, стискивали ручонки своих чад и торопились убраться подальше. А уж владельцы питомцев и вовсе не находили себе места. Если пропадали прикормленные дворовые кошки – а они, в конце концов, пропали все, – жильцы знали, кого винить. Тетя Варя сама видела в окно, как поздним вечером отец чесал к подъезду со свертком под мышкой.

– Он дергался, сверток… – пробурчала старушка, походя осушив рюмку. Игорь услужливо подлил.

Сколько веревочке ни виться… Светлаков-старший погорел на попытке умыкнуть шпица из-под носа отвлекшейся хозяйки. На хозяйкин ор сбежалась половина двора, тогда как другая прильнула к окнам. Шпица отбили, а пойманного с поличным под улюлюканье погнали прочь пинками.

– И что он с ними выделывал, грешный, так и не выведали, – бормотала тетя Варя, пьяно раскачиваясь на табурете. – Не нашли… зверят… Как и ту… собаку.

«Та собака». Причина, по которой отца хоронили в закрытом гробу. Игорь вздрогнул и плеснул водки уже себе. Хлопнул, не закусывая.

Следователь был скуп на ответы и щедр на вопросы. Где находился Игорь Светлаков в ночь с такого-то на такое-то? Хорошо. Кто может подтвердить? Хорошо. Кому Григорий Светлаков мог передать ключ от квартиры? Неизвестно? Хорошо. А сам Игорь Светлаков не передавал ли кому ключ? Хорошо…

Дело не возбудили. Как установил эксперт, отец умер от инфаркта. Следы укусов появились уже после смерти. Так это называлось в протоколе: «следы укусов». «Труп был обглодан», – поправил бы Игорь, но экспрессия не для официальных бумаг.

На работе – Светлаков-старший продолжал работать на РЖД, под конец всего-навсего сторожем, – отца хватились третьего дня. Квартиру вскрыли. Одной из понятых оказалась тетя Варя.

– Я закричала, – сказала она трезвеющим голосом. – Мы все закричали. Даже участковый. Налей еще беленькой. Кошмары чтоб не снились.

Отец лежал ничком на полу зала возле неубранного дивана. Его ноги были объедены. Из семейных трусов торчали кости с ошметками начавшего темнеть мяса. Объедено было и правое плечо – зверь выдрал порядочный кус, рана протянулась до самой шеи. Тельняшка проржавела от засохшей крови. Как и пол под изувеченным телом. Окно было приоткрыто. На трупе пировали всласть осенние мухи – разжиревшие от снеди, слишком отупело-тяжелые, чтобы летать. Смердело медью и зверьем. Тем самым, которое не нашли.

Следователь заключил, что над телом потрудилась собака. Какая-то здоровенная дворняга. Одна из жертв отца по иронии судьбы отомстила мучителю за всех растерзанных животин. Нажравшись, псина сиганула в окно. Да, третий этаж – ну так она же дура, псина. Очухалась и удрала. Иначе как объяснить ее отсутствие в запертой квартире?

Действительно – как? Но каждый раз, когда следак повторял: «Собака, собака, собака», глаза его бегали, точно искали укрытия от неудобных вопросов.

И пусть парень из морга уверял, что у собаки, судя по укусам, была пасть медведя, Игорь дал копу себя убедить. Так за каким он взялся выпытывать у испуганной пожилой женщины тайну?

Все равно от ее ответов не стало легче. Ни тогда, ни теперь.

Итак, Игорь невольно задержал дыхание и включил люстру.

Свет хрипло вспыхнул, ударил по глазам частым морганием, отчего под черепом мигом вспух пузырь боли. Ошарашенный, Игорь остолбенел в дверях, не понимая, где очутился.

Полгода назад он оставил квартиру совсем в ином виде. Кровь на полу так и не удалось полностью оттереть, она проела линолеум, но с остальным беспорядком Игорь справился.

Теперь же в зале словно разорвалась осколочная граната. Цветастая бахрома растерзанных обоев свисала со стен пыльными пересохшими языками; из ран проглядывали желтые страницы газет. Половичок, который прежде прикрывал пятно крови, неведомая сила скомкала в драный мяч и зашвырнула под кресло. Из вспоротого брюха пропотелой подушки на разодранный плед вывалились несвежей блевотиной пуховые внутренности. Безжизненно обвисли щупальца разорванной гардины. Кинескоп «Грюндика» лопнул, обнажив электронный фарш внутренностей. И осколки – они усеяли пол, как диковинные сорняки: битое стекло серванта, треугольные зубы расколотого зеркала, черепки от чайного сервиза, керамическое крошево, оставшееся от пузатого вазона. В воображении Игоря пронеслась сцена из «Крепкого орешка», где Джон Макклейн улепетывает от гангстера босиком по осколкам. «Яппикайей, мазафака!»

Ни хера не смешно. Он скорее насрет в штаны, чем прыснет, да что там прыснет – даже звук собственного сердцебиения казался неуместным. Лицо Игоря горело, как и ладони, и легкое щекотание, точно чужой выдох, обдало шею: встопорщились волоски на коже. Шок растерянности перетек в неодолимый беспримесный страх.

Были и другие звуки, внешние. Он ведь слышал их и раньше, едва переступил порог квартиры, – не придал значения, посчитав шорохами старого дома. Потрескивание дерева, гул в трубах, ветер, ощупывающий оконные ставни…

Или хруст битого стекла. Будто кто-то незримый перебирает осколки, легонько, чтобы не порезаться.

Пылающий узел внизу живота затянулся крепче. Замерло сердце, налилось бетонной тяжестью – и вдруг дернуло в галоп.

Уже не страх – безудержный ужас.

Хруп-хруп. Трак-трак. Словно зубы грызут, перемалывают леденцы… или кости.

Нет, не чавканье – шаги. Ближе. Громче.

Отовсюду.

Каждый осколок трещал под неукротимой поступью. Свет неистово барабанил по глазам, колотил в виски, призывая эпилептический припадок.

А если и впрямь приступ – вот умора-то! Рухнет Игорь физиономией в битое стекло, станет отплясывать лежа, пуская пену ртом, что твой огнетушитель, возле блеклого пятна недооттертой крови, кропя алой росой из сотен порезов, и горло…

Матрац резко вспучился горбом – мощно, порывисто, аж подбросило диван. Будто кто-то под ним попытался вскочить. Пианинно взвыли пружины.

Игорь рванул прочь. К выходу – через бесконечно растянувшийся туннель коридора. За спиной лязгало. Горячая волна смрада – псина, пустой желудок, сохнущая слюна – вдарила в спину, словно ветер в метро, протолкнула дальше.

Игорь вылетел на лестничную клетку, как из пушки, захлопнул дверь и навалился спиной. Пальцы лихорадочно ощупывали куртку, пробираясь к карману, ища ключи, но ловя лишь биение обезумевшего сердца. А когда наконец отыскали, между кошельком и смартфоном, Игорь понял, что на площадке он не один.

На верхней ступени третьего этажа пряталась в тени долговязая фигура. Черное на черном. Фигура шевельнулась, попала в отблеск света с лестницы, и Игорь узнал: тип с капюшоном. Тот, со скамейки у подъезда.

И он что-то сжимал в длинной, кажущейся многосуставчатой лапе.

Нож.

Они начали двигаться одновременно: Игорь – к лестнице, незнакомец – к Игорю. Рука незнакомца дрогнула, закладывая дугу, и Игорь уже не раздумывал.

Шаг вперед, уход вправо, захват предплечья. Куртка врага мокрая и скользкая, пахнет резиной. Рывок, кулак с ножом уходит вверх. Правая нога Игоря цепляет ногу напавшего. Толчок в грудь, бросок назад – тип в капюшоне летит навзничь, капюшон трепещет и хлопает, как парус. О-сото-гари, чистое, без запинки. Тренер Игоря по дзюдо похвалил бы.

В последний момент Игорь попытался удержать противника. В иной ситуации ему бы удалось – но сердце и трясущиеся руки еще помнили ужас залитой мигающим светом и осколками комнаты, где что-то стремится вырваться из-под дивана. Тип – грабитель, маньяк или просто пьянчуга – грохнулся на спину. Его голова откинулась, и треск, с которым затылок впечатался в ступень, показался оглушительным.

Как и наставшая за ним тишина.

Изо всех сил тщась проснуться, отказываясь верить в необратимое, Игорь до ломоты таращил глаза на зажатое в кулаке противника грозное оружие – авторучку.

– Эй! – сорвался с губ Игоря возглас, легкий, как мотылек. Тип не шевелился. Его подбородок дерзко торчал в потолок, восково-желтый в зыбком свете, просачивающемся с лестницы. Под подбородком проступал, как проглоченный камень, крупный кадык.

Игорь кинулся к лежащему, упал перед ним на колени. Слепо нашарил под капюшоном незнакомца затылок. Пальцы погрузились в сырое. Игорь отдернул руку. Чужая кровь на ней казалась черной, к ладони прилипла пара волосинок.

Он прикусил губу, чтобы не закричать.

«Соберись! Он без сознания! Ему можно помочь!»

Игорь подался ближе, сфокусировал взгляд на лице лежащего. Костистое, асимметричное, с горбатым носом и шишковатым лбом. На нижней губе – мохнатая родинка.

«Он постоянно трогал ее языком», – пришла из ниоткуда мысль, как будто чужая.

С щелчком отключилась лампочка этажом ниже, перестав реагировать на движение, и лестница погрузилась во тьму.

Игорь наугад припал ухом к тому месту, где прятались во мраке приоткрытые влажные губы поверженного. Что-то щекотнуло скулу, и сердце окрыленно встрепенулось – жив! Но то было не дыхание, а щетина с уродливой родинки Карася.

Игоря начало трясти. Каждую клеточку колотило, будто под током. Он уцепился за перила, чтобы не повалиться на тело. Выпрямился.

– Сукин сын! – вырвалось у него отчаянное.

«Ты всегда хотел показать ему дзюдо, – пронеслось в голове. – Сбылась мечта идиота!»

Захотелось хохотать – истерично, заходясь. Напугать до усрачки немногочисленных оставшихся соседей. Они прильнут к дверям, как шпионы, и кто-то – возможно, тетя Варя – вызовет полицию. Когда ему лучше позвонить Кате: до приезда копов или уже из отделения?

«Это несчастный случай!»

Нет. Нет. Нельзя. Никто не поверит. Был бы нож вместо авторучки…

Вспомнилась давняя история из новостей. Педофил напал на мальчика, а оказавшийся рядом спортсмен – то ли отец, то ли брат ребенка – так крепко приложил перверта, что тот откинулся. Спасителю дали реальный срок. Превышение самообороны. Каково?

Тюрьма, подумал Игорь, это последнее, что нужно и ему, и его жене. Которая – на минуточку – ждет ребенка. И все это счастье – из-за дебила, вздумавшего наскакивать из темноты со своей гребаной ручкой. Кстати, где она?

Он пощупал вокруг себя. Нашел ручку возле своей задницы. Сунул в карман. На всякий случай.

«Убийца. Дзюдоист сраный».

Глаза привыкали к темноте, и очертания тела проступали перед ним. Игорь снова склонился над Карасем и встряхнул за плечи в надежде уловить хоть намек на теплящуюся жизнь. Тщетно. Голова Карася запрокинулась дальше, губы разошлись ухмыляющейся расщелиной, из которой вытекал мрак. Казалось, Карась с издевкой усмехался: «Ох и дерьмовый денек выпал нам обоим. Да, лох?»

Неизвестно, зачем околачивался на лестнице этот дурень, но он явно не собирался пырнуть Игоря. Просто неуклюже взмахнул рукой. Может, сопли хотел вытереть. Новый припадок хохота подкатил к губам Игоря, готовясь прорваться сквозь них, как поток нечистот.

В этот миг жерло подъезда пронзил визг петель. Отворилась входная дверь. Бубухнула. По лестничным пролетам разлился зыбкий свет. Закряхтели, заохали снизу стариковские шаги.

Игорь вскочил, схватил Карася за ноги – стоптанные говнодавы замарали куртку под мышками – и поволок с площадки. Башка Карася болталась из стороны в сторону, будто он яростно протестовал против подобного обращения. Капюшон сполз на лоб.

Игорь уперся спиной в дверь, повернул ручку, распахнул. Охи и вздохи старика перекатывались со ступени на ступень, ближе и ближе. Пах Игоря свело в едкой щекотке. Чудовищно, но он понял, что вот-вот кончит.

Игорь ввалился в квартиру, втащил труп и через него скакнул к двери. Труп цеплял его за ноги настырными суставами. Игорь захлопнул дверь, придавил плечом. В груди громыхали петарды – одичавшее сердце. Моргал во тьме прямоугольник света – вход в зал, из которого недавно – и так давно – бежал Игорь, думая, что ничего страшнее с ним в жизни не случалось.

«Кровь? – обдало жаром его цепенеющий мозг. – Осталась ли кровь на лестнице?»

Жалобы и стенанья шаркали теперь совсем близко. Старик проковылял мимо квартиры и продолжил восхождение на четвертый этаж.

Внезапно Игоря охватила ярость. Как мог Карась сломать жизнь ему, и Кате, и их неродившемуся ребенку? Как посмел?!

«Я – мы – этого точно не заслужили!»

Он вернется завтра. С пилой, моющими средствами, перчатками и сумками. Арендует тачку. И… приберется. Он все равно хотел навести марафет. За неделю управится. Нет, за день!

Звучит как план.

Игорь прислушался к звукам подъезда. Кажется, никого. Он перешагнул через заломленные руки, отпихнул носком ботинка мешающее плечо, приоткрыл дверь, осторожно высунул нос. Путь был чист.

Игорь протиснулся в узкую щель, выскользнул за порог и захлопнул за собой.

Поясница ныла. Под мышками шамкала грязь. Лицо горело, а в чреслах продолжала свербеть чесотка, но он поверил, что план сработает. Он видел такое в новостях. В Петербурге сумки с расчлененкой – на каждом шагу, и не находят виновных, а тут всего-навсего Воронеж.

Игорь осмотрел пол площадки, подсвечивая смартфоном. Ни капли крови. Должно быть, ей не дал вытечь капюшон Карасевой хламиды.

Ну до чего все удачно складывается!

Он поворачивался запереть квартиру, когда из-за двери раздался стон.

Рука Игоря с ключом замерла у замочной скважины.

Стон повторился. Отчетливый, громкий. И шорох. И возня. Точно кто-то полз.

Игорь прикусил губу. Рот наполнился соленым.

За дверью вскрикнули. Снова шорох. Приглушенный звук падения.

«Жив!»

Игорь распахнул дверь.

Когда он ворвался в квартиру, стон возвысился до сиплого дребезжащего вопля, полного ужаса и агонии.

Игорь и сам хотел заорать, но страх – лютый, оглушающий – закупорил глотку. Обратил крик в тошноту. И недаром.

Карась не полз, как решил было Игорь, – его волокло по полу нечто, словно явившееся прямиком из наркоманского бреда. Ни один знакомый Игорю образ не годился для описания увиденного. Оно было здоровенным, как медведь, и будто слепленным из комковатой линялой шерсти, серой с черным, как колтуны пыли, что копятся под кроватью неряхи. Не зверь и не человек. Нечто.

Горбясь над жертвой, оно тащило ее в зал, сграбастав кривой лапой, гибкое и бесконечное, как гигантская, в проплешинах, гусеница, полная трупных соков. Карась почти комично сучил руками. Его ладони скрипуче и скользко шлепали по полу. Рот открывался и закрывался. По шее стекала кровь. Смердело псиной.

Игорь таращился во все глаза, словно обратившиеся в мраморные шарики. Сам застыл гипсовым изваянием. Помочь несчастному? Подобная идея, приди она на ум, показалась бы безумием.

Но ум его оставался пуст.

Грубым рывком Карася втянуло в зал, в припадочно моргающий свет, в поле осколков. Карась вскрикнул – изможденно и жалко. Косматое нечто прекратило свое конвульсивное движение. Игорь увидел, что конец этой туши, уплощаясь, уходит под диван.

Бабушка говорила, что домовой может становиться большим, как лошадь, и крохотным, как пуговка. Теперь Игорь мог это подтвердить.

Клювастый, похожий на кудлатую треуголку, нарост в передней части тела раскрылся со слюнявым чавканьем, и в мерцании люстры блеснули ятаганы клыков, беспорядочно усеивающие пасть цвета стухшей говяжьей печени. Клыки мягко, почти любя, погрузились в плечо бедняги, и густая кровь с хлюпаньем потекла меж них, как теплый воск.

Карась заголосил. Но дребезжание его вопля не могло заглушить иной звук – жадное, захлебывающееся урчание ненасытной твари.

Она вгрызалась глубже, давилась и жрала, давилась и жрала, содрогалась в спазмах, срыгивала, сблевывала и жрала опять.

Изголодавшаяся, давно брошенная хозяином, который после смерти стал ее последней трапезой.

Зато теперь она натрескается до отвала, налупится всласть. Не печенье, не конфетки или каша – сырое мясо. И неважно – будь то птички, крысы, кошки или человечина. Человечина даже лучше. А ты и вправду то, что ты ешь.

Сырое мясо восхитительно, бесподобно, дивно. Мальчик, некогда принесший в дар кусок говядины, понимал это. Понял и отец.

Тварь неспешно, смакуя, поползла по спине Карася. Его хламида расходилась под пастью, как застежка-молния, обнажая сочную алую плоть, разделенную белыми зазубринами позвонков. Пройдясь загребущими клыками от лопаток до задницы, точно пылесос, тварь проворно обернулась вокруг жертвы, как изъеденная молью горжетка. Голова Карася затряслась, провалившись в потертую шерсть. На губах вскипели рдяные пузыри.

В паху Игоря лопнуло щекотливое и срамное, горячо и вязко потекло по внутренней стороне ляжки – достойная кульминация этого долбаного вечера. Однако оргазм ужаса привел его в чувство. В голове прояснилось достаточно для единственно верного решения: бежать!

Он вылетел из квартиры, грохнув дверью, и, не удосужившись ее запереть, скатился по ступеням. Вырвался в волглый воздух улицы – взмокший, трясущийся в потливом ознобе, но живой и невредимый.

Чего наверняка не скажешь о Карасе.

Шесть километров до гостиницы он преодолел на своих двоих, по пути купив в баре бутылку джина. Бармен попался понимающий и на поздний час не смотрел.

Благослови его Бог.

* * *

Следующий визит Игорь нанес во всеоружии.

В сизом свете позднего полудня дом по-прежнему глядел насупленно, но утратил то угрожающее впечатление, которое производил вчера. Игорь надеялся, что чувства его не обманывают. Бабушка говорила, домовые днем не показываются. Он натянул кепку на брови, хоть поблизости и не было камер, и зашагал к подъезду. О ногу терлась увесистая сумка, которая таила в себе уйму необходимого: мешки, перчатки, отбеливатель, скотч, пилу, топорик… и еще кое-что. Самое важное, без чего Игорь не посмел бы явиться.

Квартира встретила будничной тишиной. Он запер дверь, оставив ключ в замке – на случай, если придется спасаться бегством, – и с колотящимся сердцем пересек прихожую. С сумкой в обнимку переступил порог зала и обомлел. Он ожидал увидеть что угодно – но не это.

В зале прибрались – настолько, насколько было возможно. Битое стекло сгребли у окна в кучу. Лоскуты обоев приладили к стене, и не хотелось думать, что использовали вместо клея. Сорванная гардина, аккуратно сложенная, лежала на подоконнике. Пустая зеркальная рама вернулась на тумбочку. Кресла расставлены по местам, и на одном ворохом валяется одежда.

Замызганные джинсы. Изжеванная куртка с болтающимся на соплях перепачканным капюшоном – глупо надеяться, что это просто грязь. И раздолбанные говнодавы. Они венчали стопку Карасевых шмоток. Тот, кто прибрался в комнате, посчитал их недостойными поганить пол.