Текст книги "Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Оксана Ветловская,Ирина Скидневская,Елена Щетинина,Лариса Львова,Юлия Саймоназари,Лин Яровой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 321 (всего у книги 353 страниц)

– Вставай на колени, – приказала она. – Будешь вымаливать прощение, тварь.

Коняхин послушно опустился на пол, и Рогожина сразу же отвесила ему крепкую затрещину.

– Давай извиняйся!

– Прости меня, пожалуйста, – сказал Коняхин, глядя в пол.

– Не так! – Катька ударила мыском тяжелой кроссовки ему в бедро. – Как следует, сука! Смотри в камеру и говори, что больше так не будешь.

Синяева с телефоном подошла к ним ближе.

– Я больше так не буду, – повторил Толик.

– Нормально говори! – Рогожина снова хлестанула его по лицу. – Объясняй, что конкретно ты сделал и чего не будешь.

– Катя воспитывает Коняшку, потому что он пожелал смерти всей ее семье, – прокомментировала на камеру происходящее Синяева.

– Я такого не говорил!

– Заткнись, конченый! – Рогожина толкнула его ногой в плечо так, что он потерял равновесие и откинулся назад, едва успев опереться на руку. – Извиняйся!

– Извини меня за то, что я сказал, что у тебя слишком многочисленная семья. Больше я такого никогда не скажу.

– Что значит слишком? – Рогожина снова взвилась. – Я тебе язык твой вонючий отрежу! Синяева, дай нож.

Юлька порылась в карманах.

– Ножа нет. Но есть вот это! – Она с победным видом выудила черный прямоугольный предмет.

– О! – обрадовалась Рогожина. – Шокер. Отлично.

– Не нужно. – Толик машинально вскочил на ноги. – Я же попросил прощения.

– Тебе кто разрешил встать?

В ту же секунду Катька ткнула ему шокером в шею. Раздался громкий треск.

По всему телу Коняхина прошла мелкая судорога, он свалился на бок и нелепо скорчился. Синяева весело засмеялась.

– Он похож на зародыш.

– Я тебе покажу перенаселение! – Несколько раз хорошенько пнув Толика в спину, Рогожина поставила кроссовку ему на лицо. – Теперь ты, Коняхин, мой раб. Захочу, посажу на цепь и заставлю стекло жрать.

– Слушай, а пусть он выпьет из той бутылки и скажет, что там, – предложила Синяева.

– Неси, – распорядилась Рогожина и, присев возле Толика на корточки, злобно прошипела ему в лицо: – Это твоя бабка должна сдохнуть. И ты вместе с ней. Тупой биомусор.

– Я не говорил про сдохнуть.

Толик почувствовал, что из носа снова что-то потекло, и вытер лицо ладонью, но это оказались просто сопли.

Где-то наверху громко раскаркались вороны. Рассеянное солнце, проникающее сквозь окна, окрасило цементную пыль пола в нежно-желтый цвет.

Темные волосы Рогожиной воинственно колыхались, а голубые глаза смотрели с ненавистью.

Синяева протянула ей бутылку. Катька отвинтила крышку, и понюхав, скривилась.

– Бе…е…е. Точно гадость какая-то.

Грубо схватив Коняхина за волосы, она запрокинула ему голову назад.

– Не выпьешь сам, волью насильно.

К счастью, бурда в бутылке оказалась не мочой, чего Коняхин опасался больше всего. Это была какая-то сивуха, по вкусу напоминающая замоченный в яблочном компоте хлеб с сильным спиртовым привкусом.

– Ну что? – поинтересовалась Синяева, с любопытством заглядывая Толику в лицо.

– Самогон, кажется, – сказал он.

– Пей еще, – потребовала Рогожина. – Весь!

Юлька тоже присела рядом и приблизила камеру, снимая, как он пьет.

– А теперь раздевайся, – спокойно произнесла она. – Посмотрим, что там у тебя выросло.

Ее слова прозвучали неестественно и гадко. Толика передернуло.

– Давайте без этого.

– Не-а. – Синяева покачала головой. – Без этого никак.

– Юль, пожалуйста. – Его голос неожиданно дрогнул. – Ты же нормальная. Я ведь вам и так все делаю. Слушаюсь и все выполняю. Не нужно раздеваться.

– Я нормальная? – Синяева снова засмеялась. – Какой шикарный комплимент!

Она отвела камеру в сторону и поцеловала Толика взасос, а потом резко отскочила назад.

– Ах-ха-ха. Размечтался.

– Снимай штаны, – приказала Рогожина, осуждающе поглядывая на Синяеву. – Твоя сморщенная пиписька, Коняшкин, будет главным хитом этого сезона.

От самогона по телу разливался жар, а голова гудела. Не отрывая взгляд от девчонок, он медленно поднялся, сделал вид, что собирается скинуть куртку, но потом неожиданно сорвался и бросился к окну. Однако они оказались проворнее.

Синяева в два прыжка догнала Толика, повисла на шее, а Рогожина ударила в живот каркасом стула. Коняхин согнулся, и тогда она прижала к его шее шокер и держала, пока парень не отключился.

Очнулся Коняхин без куртки, но штаны, к счастью, были на месте.

Девчонки стояли у окна, курили и осматривали Юлькин телефон, который, судя по всему, во время их потасовки упал и треснул.

На какое-то мгновение Толик подумал, что все еще может закончиться хорошо. Что вот они сейчас докурят, посмеются и отпустят его. Потом вместе пойдут домой, и Катька скажет, что он молодец и что она его уважает, а Синяева ее поддержит и снова его поцелует.

В конце концов, Рогожина была злой, потому что у нее вся семья злая. Они с братьями бесконечно орали друг на друга и дрались. А мать их всех безбожно лупила. Коняхин помнил, как до седьмого класса Катька постоянно ходила с синяками, пока не научилась давать отпор. Каждый, наверное, озлобился бы с такой матерью.

А Синяевой было просто скучно. Она развлекалась. Ей хотелось красивых нарядов, внимания парней и веселья, но у них в поселке эти наряды даже носить было некуда, да и парней не бог весть какой выбор, по принципу кто борзее, тот и альфа. Из веселья же имелись тусовки за гаражами, вечерние посиделки в парке, пьянки на пустыре, телефон, Интернет и, разумеется, Коняхин.

Алкоголь размягчил его, расслабил. Стало вдруг очень жалко бабушку и себя, но он все равно твердо решил, что лучше умрет, чем разденется. А если вдруг все-таки заставят, то на этот раз он точно спрыгнет с моста. Это был тот самый край, заступив за который он больше не сможет жить сам с собой. Даже ради бабушки.

– Вроде работает, – донесся до него голос Синяевой.

– Камера норм? – спросила Рогожина.

– Ща проверим. Скажи что-нибудь.

– Настала пора лишить Коняхина девственности, – произнесла Катька, многозначительно помахивая бутылкой.

– Кать, – Синяева серьезно на нее посмотрела. – За такое будут проблемы.

– Просто не станем выкладывать, и все.

Толик похолодел. Никакого благополучного исхода не предвиделось, и отпускать его никто не собирался.

Неуклюже поднявшись на четвереньки и сильно рискуя быть замеченным, он быстро пополз к дверному проему.

Пол был весь в цементных крошках, окурках и осколках, которые больно впивались в ладони. Толику казалось, что он слишком громко передвигается и что девчонки вот-вот обнаружат его побег. Но те были слишком увлечены, проверяя, работает ли камера, и обратили на него внимание, только когда он, перебравшись за порог, выпрямился и бросился вглубь блочных корпусов.

Послышался отборный мат Рогожиной, и сердце панически зашлось. Если она сейчас его поймает, то может сделать что угодно.

В седьмом классе Катька пробила Ветрову руку гвоздем. Прямо в середине ладони. Коняхин сам это видел, и то, как текла кровь, тоже, а еще слышал, как орал Ветров. Оказалось, он на физре рискнул потрогать Катьку за грудь.

А в прошлом году она подожгла Жоховой волосы. И за это ей тоже ничего не было, потому что Жохова побоялась жаловаться. И за выцарапанное лезвием слово «Катя», которое Рогожина оставляла на телах неугодных и провинившихся, ей тоже ни разу ничего не было.

До сегодняшнего дня Толику удавалось этого избежать, но теперь Рогожина точно его порежет. Впрочем, это было не самое страшное.

Коняхин добежал до пятого корпуса и бросился вниз по уходящей в темноту подвала лестнице. Забился там в угол и замер, прислушиваясь к звонким голосам наверху.

Живот скрутило спазмом. Не стоило ему злить девчонок и нарываться. Но он отчего-то не сдержался, наивно полагая, что сегодня ему за это ничего не будет.

Вокруг Коняхина сгустился непроглядный мрак. Без куртки было невыносимо холодно, но он предпочитал умереть от холода, нежели на железнодорожных путях. Хотя, наверное, смерть на путях не такая мучительная и долгая, однако ему все равно было неприятно представлять свое размазанное по рельсам тело с вывернутыми кишками и сплющенным черепом.

Позади него капала талая вода. Размеренный, надоедливый звук. Кап-кап-кап.

Послышался скрип шагов.

Девчонки перестали кричать, значит, искали его уже по-настоящему, рассчитывая не просто попугать, а действительно найти. Шаги приближались, и он невольно отступил еще дальше. Надоедливый звук капели стих, и в ту же минуту Толик почувствовал, как вода сочится ему за шиворот, но пошевелиться не посмел.

В белом прямоугольнике проема показалась фигура Синяевой.

Тихо ступая, она крадучись заглянула в темноту. Толик перестал дышать, а струйка воды, стекая вдоль позвоночника, добралась до штанов.

– Эй, Коняшка, – негромко и даже ласково позвала она, – советую выходить по-хорошему. Катька очень злая, и чем дальше, тем злее. А если она разозлится окончательно, то вообще захочет тебя убить. Это точно. А я не хочу тебя убивать. Мы ведь даже еще не выяснили, гей ты или нет. Обещаю, мы не будем сильно тебя бить.

Наклонившись, Синяева подобрала что-то с земли и кинула в темноту. Раздался глухой удар камня о камень.

– Блин, – капризно воскликнула она. – Я знаю, что ты здесь. Тут следы свежие и кровь. Не заставляй меня за тобой спускаться, оттуда воняет блевотиной. Как ты там сидишь?

Синяева замолчала и, немного выждав, продолжила:

– Я вообще думаю, что зря ты из-за своей бабки так унижаешься. Честно. Ну, если она уже больная маразматичка, на фига она тебе сдалась? Помрет, тебе же лучше. Будешь сам себе хозяин. Что хочешь, то и делай. Сможешь бухать или девок водить. Или вообще комнату сдавать. У вас же двушка? Ну, так круто. Только представь. У тебя свои деньги будут. Сможешь от Катьки откупаться.

Синяева рассмеялась. Потопталась немного возле входа, а потом неожиданно вдруг заорала в темноту подвала дурным, исказившимся грубым голосом:

– Тупой ты, Коняхин, и ничтожный. Хочешь сдохнуть – сдохни!

Перевела дыхание и истерично продолжила:

– Я сейчас же позвоню матери и скажу, чтобы ни одного рецепта тебе больше не давала. Все. Хватит. Халява кончилась. Блин, писать хочу.

Она исчезла так же внезапно, как и психанула.

Вся спина у Толика промокла насквозь, и он поспешил поскорее покинуть свое убежище.

Куда подевалась Рогожина, оставалось только гадать. Уж она-то точно не побрезговала бы за ним спуститься.

Толик тихо поднялся по лестнице. Пока Синяева бегает в туалет, ему, возможно, удастся перебраться в другой корпус. Он хотел взглянуть, сколько времени, но телефон остался в куртке, и это было нехорошо. Придется вернуться за курткой и телефоном.

Щурясь от света, он огляделся по сторонам, прикидывая, как лучше поступить, но не успел сделать и шага, как ему в лицо с левой стороны впечатался здоровенный булыжник.

В голове ухнул колокольный набат, и Толик упал на колени.

Все вокруг трескалось, разламывалось на мелкие части, рассыпалось и дробилось. Головокружение оказалось таким сильным, что Коняхина почти сразу же стошнило.

– Фу, блевотный, – прогнусавила Синяева, пихая его ногой. – Вставай, будем драться.

Она прыгала вокруг него в боксерской стойке, уверенно выбрасывая вперед кулаки.

Глаза блестели боевым азартом.

В поисках спасения Толик покосился на дорогу, ведущую к корпусам, но она была пуста.

Зато со стороны холма с огромной доской в руках появилась Рогожина и направилась прямиком к нему. Пошатываясь, Коняхин вскочил на ноги и, чудом увернувшись от Юльки, кинулся обратно в подвал, однако на лестнице поскользнулся, упал на спину и пересчитал позвоночником все ступени.

Рогожина по-деловому спустилась следом за ним, подняла за грудки в сидячее положение и, дыша табачным запахом прямо в лицо, объявила:

– Теперь я буду тебя пытать.

Девчонки вывели Коняхина из подвала под руки. Моркая рубашка промерзла, и его нещадно колотил внутренний озноб.

Если они его не убьют и он не спрыгнет на железнодорожные рельсы, то теперь скорей всего умрет от воспаления легких.

Однако солнце светило по-прежнему ласково, и воробьи шумно галдели, наслаждаясь весной.

Будь Коняхин героем какого-нибудь фильма, то обязательно нашел бы способ спастись. Возможно, в нем проснулась бы скрытая суперсила или он случайно нашел бы пистолет, а может, даже волшебную палочку.

Но все происходящее в этом мире было, увы, совершенно реально.

Они собирались вернуться в третий корпус, где находились до побега Толика, однако внезапно до их слуха донесся гул приближающейся машины.

Синяева тут же взлетела на засыпанный снегом песчаный холм и объявила:

– Фургон.

– Какой еще фургон? – удивилась Катька.

– Хочешь, сама посмотри?!

Юлька сбежала с холма, но смотреть Катька не полезла.

– Нужно спрятаться. Мало ли кто это.

– Да не кипишуй, наверняка какой-нибудь водила с девкой. Они же постоянно сюда баб возят.

– Все равно. Нефиг, чтоб нас видели. Идем во второй, пока они не доехали.

– Я очень замерз, – пожаловался Толик. – Можно мне куртку забрать?

Куртку милостиво принесла Юлька. Телефон был на месте.

Появление фургона пусть и не остудило воинственный настрой девчонок, но, определенно, отвлекло их.

Пытки Коняхина временно отложились.

Второй корпус был самой высокой постройкой из всех, с полноценным третьим этажом и стенами для четвертого. Ребята устроились втроем возле окна, откуда просматривалась дорога, и стали ждать.

Над головой простиралось бледно-голубое далекое небо. Где-то прогрохотала электричка.

Фургон медленно въехал на горку и остановился. Шумно вспорхнув с веток, воробьи разлетелись в разные стороны.

– Если зависнут надолго, уйдем через лес, – сказала Рогожина.

Юлька согласно кивнула, и обе закурили.

Двери кабины открылись одновременно с двух сторон, и из машины вышли двое.

Водитель – молодой, лет двадцати пяти, не больше. Коротко стриженный, дерганый, в спортивках с широкими белыми лампасами и в укороченной черной дутой куртке. И его пассажир – мужчина постарше, повыше и поздоровее. Волосы выкрашены в ярко-белый цвет, на ногах армейские ботинки, а поверх толстого серого свитера с высоким горлом расстегнутая ветровка.

Оба размяли ноги и огляделись.

– На бандюков похожи, – отметила Рогожина. – Наверное, у них стрелка или оптовый заклад. Дилеры какие-нибудь. Сними-ка их, Юль. Вдруг пригодится.

Синяева достала телефон, и какое-то время снимала, как мужчины прохаживаются вдоль блоков, озираются и прислушиваются.

Лица их были сосредоточенные и серьезные.

Потом, не переговариваясь и не обмениваясь знаками, они разошлись в разные стороны. Белый вошел в первый корпус, а водитель зашагал по протоптанной дорожке. Когда он поравнялся со входом во второй корпус, девчонки замерли, но парень прошел мимо. Было слышно, как негромко похрустывают его шаги.

– Что-то ищут, – прошептала Синяева. – А вдруг у них это надолго?

Рогожина кивнула.

– Сейчас переждем и посмотрим.

Они перебежали к противоположной стене и принялись наблюдать за незнакомцами оттуда.

Коняхин с ними не пошел. От любого движения в голове плескалась какая-то муть, вызывая кратковременные позывы тошноты.

– Непонятные они какие-то, – сказала Рогожина.

– Белый страшный, – отозвалась Юлька. – Смотри-ка, в нашу сторону идет.

Они резко отпрянули от стены.

– Ниче не страшный, – возразила Катька не особо уверенно. – Вдвоем завалим. У тебя еще шокер. Забыла?

– Но он же не один. Там еще второй.

– Тот дохляк, как мой брат Мишка, ему разок промеж глаз дать, сразу копыта двинет.

– А если друзья их подъедут?

– Слышь, Синяева, я тебя не узнаю.

– Не знаю. Просто какое-то дурное предчувствие. Как перед Викиным побегом.

Несколько секунд Рогожина пристально вглядывалась в лицо подруги.

– Ладно, давай отваливать. Сейчас пройдет, и рванем к просеке.

Их беспокойство передалось и совершенно разбитому Коняхину.

– Кать, – неожиданно произнес он. – А давай помиримся? Как будто ничего не было. Договоримся как-нибудь? Люди же должны уметь договариваться?

– Да о чем с тобой, Коняхин, договариваться? – фыркнула Катька, суетливо поднимаясь. – Ты – чмо. И за слова свои теперь должен ответить. И за все остальное тоже. Но разбираться будем потом.

Девчонки поспешили на выход, а Коняхин остался сидеть у оконного проема.

Возле лестницы Синяева обернулась и махнула ему рукой. Рассеянные солнечные лучи рассыпали по ее волосам золото.

– Хочешь, идем с нами?

Наверное, она все-таки ему капельку нравилась. Было в ней что-то хорошее, человеческое, только где-то очень-очень глубоко. Наверное, с возрастом оно станет еще незаметнее, а потом и вовсе исчезнет, оставив только злобу, жестокость и ненависть ко всему беззащитному. Пара лет, и она прекратится в копию Рогожиной.

– Я вас ненавижу! – громко крикнул Коняхин.

Катька показала ему средний палец, и они ушли.

Каждое движение отзывалось тупой болью в ушибленном позвоночнике, голова продолжала кружиться, нос пульсировал, а нестерпимый холод мокрой рубашки пробирал до костей.

Толик был рад, что его оставили в покое, что все наконец закончилось, однако тревожное беспокойство вцепилось мертвой хваткой в горло и засосало под ложечкой.

Закрыв лицо руками, Коняхин сидел в жутком предчувствии чего-то катастрофического, неестественного и необратимого.

Крепко зажмурившись, он изо всех сил пожелал оказаться где-нибудь далеко-далеко, в другой, совершенно иной жизни. Благополучной, мирной, лишенной страхов. Той, где с ним всего этого не происходит.

С улицы раздался истошный женский крик, за ним второй.

С трудом поднявшись, Коняхин доковылял до противоположной стены и выглянул из окна.

Широко расставив руки и утопая по колено в снегу, Рогожина яростно пробиралась через просеку к лесу.

А за ней, проворно перескакивая сугробы и стремительно сокращая расстояние, гнался парень-водитель.

Он догнал ее возле самого леса, размахнулся и ударил наотмашь, тут же сбив с ног, а потом накинулся сверху. Какое-то время они боролись, до Коняхина доносились отдаленные выкрики и визг. В глубине души он надеялся, что Рогожиной сейчас так же больно, как было и ему.

Ухватив Катьку за волосы, парень потащил ее назад к Блокам. Катька вопила и вырывалась. Даже с такого расстояния Толик мог различить кровавые следы, тянущиеся за ними по снегу.

И тут на лестнице послышался топот.

Коняхин едва успел отпрянуть от окна, как на площадку этажа влетела Синяева.

– Дай телефон! – срываясь на визг заорала она. – Скорее дай телефон! Или лучше сам позвони. Куда хочешь. Вызови кого-нибудь! Полицию, спасателей, кого угодно. Эти мужики на нас напали. Звони! Иначе нам всем капец!

Толик нашарил в кармане мобильник и попятился.

– Мне Рогожину не жалко, – спокойно произнес он. – Так ей и надо.

– Коняшкин, прошу, – размазывая по щекам потекшую тушь, взмолилась Синяева. – Сейчас не до личных обид. Это реально отморозки какие-то. У них оружие. Они и тебя найдут.

– Где же твой телефон?

– Он отнял. Этот белый мужик. Выкрутил руку. Чуть не сломал. И шокер тоже. Но я вырвалась, а Катька в лес побежала.

– Она не добежала, – сказал Коняхин. – Сам видел.

Синяева мелко затряслась и медленно двинулась на него. Шаг, другой, третий… Цементная крошка предостерегающе захрустела у нее под ногами. Юлька низко наклонила голову, так что рассыпавшиеся волосы занавесили половину ее лица, и вдруг, резко сорвавшись с места, бросилась вперед, как разъяренная тигрица. Вцепилась Коняхину в горло, повалила на пол и принялась долбить его головой о пол.

Толик собирался оттолкнуть ее, но, почувствовав, что обе руки легли Юльке на грудь, изо всех сил сжал пальцы. Синяева вскрикнула, размахнулась, чтобы влепить ему оплеуху, но не успела.

Белый мужик подхватил ее под мышки и грубо стащил с Коняхина.

Синяева завизжала и, пытаясь освободиться, принялась извиваться так, словно у нее случился эпилептический припадок. Выскользнула из рук мужика и распласталась на полу лицом вниз.

– Коняшка, Коняшка, помоги, – захлебываясь слезами, прохрипела она.

Мужик схватил ее за ноги и потащил к лестнице, Юлька нелепо попыталась уцепиться скрюченными пальцами за цементный пол. И Коняхин, словно в замедленной съемке, увидел, как один за другим ломаются ее наманикюренные ногти.

– Пожалуйста, не надо. Пожалуйста… – рыдала она.

До них совсем близко донеслись душераздирающие крики Рогожиной. Судя по ним, ее насиловали, и Юлька еще сильнее забилась в истерике.

Тогда мужик наклонился и что-то быстро вколол Синяевой в шею. Она тут же обмякла, пролепетала заплетающимся языком «мама» и отключилась.

Волосы у нее спутались мочалкой, красная куртка побелела от белой блочной пыли.

Переступив ее, беловолосый неспешно подошел к Коняхину.

– Как дела? – Голос у него был низкий и хриплый.

– Нормально, – пролепетал Толик.

– Ну ладно. – Мужик протянул ему руку, помогая встать.

– Я вас по-другому представлял, – сказал Толик.

– Я не он.

Мужик вытащил из-за пазухи толстенький прямоугольный конверт и передал ему.

– Если будут еще доставать, ты знаешь, с кем связаться.

Коняхин кивнул.

– А их точно не станут искать?

– Ну, как не искать, сам подумай? – Мужик посмотрел на него исподлобья. – Полиция у нас работает исправно.

– А вдруг их кто-то видел со мной?

– Без разницы. Девчонки неблагополучные, проблемные. Дело закроют, не начав.

Непослушными руками Коняхин убрал конверт в карман.

– А вы их в рабство или на органы?

Мужик недовольно покачал головой.

– Хочешь отправиться с ними и проверить?

– Нет-нет. Не хочу. Я понял.

– И чтобы не болтать! Это тоже, надеюсь, ясно?

– Конечно!

Белый усмехнулся, небрежно похлопал его по щеке, после чего взвалил Синяеву на плечо и направился к выходу, но, не доходя лестницы, вдруг остановился, сунул руку в карман, вытащил оттуда сложенный вдвое белый листок и протянул Коняхину.

– Чуть не забыл.

Толик дождался, пока стихнут шаги.

Рогожина больше не орала.

Он медленно развернул бумагу, и сердце его подпрыгнуло от радости. Он держал в руках направление в больницу для бабушки аж в саму Москву.

Все-таки здорово, что он наткнулся на тот сайт и не испугался написать им. Теперь он может гордиться не только тем, что вылечит бабушку, но и своим вкладом в решение глобальной мировой проблемы перенаселения.

Кто знает, сколько детей могли бы нарожать эти девчонки?

На раскидистый куст возле кучи песка вернулись воробьи, они весело чирикали, радуясь приближающейся весне, теплу и жизни.