Текст книги "Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ)"
Автор книги: Юрий Погуляй
Соавторы: Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Оксана Ветловская,Ирина Скидневская,Елена Щетинина,Лариса Львова,Юлия Саймоназари,Лин Яровой
Жанры:
Ужасы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 130 (всего у книги 353 страниц)
Пушистый от снежка день заглянул в окошко каморки, где проживала кухарка Домна, омыл все ненавязчивым сиянием. Не смог только высветлить мрак в углу между стеной и изголовьем. И вроде бы эта темень шевелилась, как живая.
А Домна храпела во всю мощь широкой груди, выводила такие рулады, что колыхались кружевные рюши на подушке, дорогом и милом сердцу подарке второй хозяйки. За особые услуги.
Причина глубокого сна праведницы была в пустой стклянке на столе. А также в ее преданной службе тому, кто будет посильнее самого Аристарха Петровича.
Очень, очень давно Домна неотесанной, неуклюжей девахой пришла в новый деревянный особняк. Дичилась, пугалась, не умела ни за столом прислужить, ни толком комнаты убрать. Зато имела главное достоинство – грудь и бедра, которые невозможно было прикрыть скромным платьем горничной. Задница Домны так и просила звонкого хлопка. А еще воодушевляла Петра Аристарховича на ночные похождения.
Увы, Домна слишком быстро оказалась непригодной для игрищ, потому что сразу же забеременела. И как ни исхищрялась, одолеть хозяйскую брезгливость не смогла. В срок родила младенчика, такого же верезгливого и охочего до Домниных титек, как Петр Аристархович.
И месяца не прошло, как Домна нашла дитя бездыханным. Понятно, кто ж потерпит полон дом байстрюков. Поскольку к материнству Домна относилась как к неизбежной докуке, ее обеспокоила только полная молока грудь. Но тут народился Аристарх Петрович, и Домна стала кормилицей.
Однажды ночью она так устала ждать, когда же наконец вялый и хилый наследник насытится, что сама уснула. Очнулась под утро от холодка под мышкой. Глянула и обмерла. Заспала! Придавила Аристарха Петровича!
Домниным страданиям не было предела. Трясла, колотила по спинке холодное тельце, дула трупику в рот, растирала пятки. Но поздно… Теперь ей не увидеть завтрашнего утра. Как ни лют и скор на расправу Петр Аристархович, хозяйка – настоящий зверь. Она за своего детеныша… Не жить Домне, не жить…
И тут на стене детской появился рогатый силуэт.
Домна протерла вспухшие глаза.
Рогатый выступил вперед, потянул за собой стену, так что потолок и обои в цветочек перекосились, да все вокруг показалось сломанным, скособоченным.
Домна затаила дыхание.
Ей почудилось, что прозвучал голос. А может, не голос. Какой-то рокот, словно из-под земли. Из тех глубин, которые видеть живым нельзя.
Ой, лихо…
Рогатый открыл глаза, полные адского пламени.
Домна почуяла, как из нее утекает жизнь: все меркнет перед глазами, болезненной судорогой в груди заканчивается дыхание, а сердце становится большим-большим и замирает…
Рогатый дохнул смрадом из ощерившейся пасти.
Все, что было в детской, полыхнуло языками ледяного синего огня.
Домну вместе с трупом младенчика потянуло к громадным осклизлым клыкам…
Она очнулась от перханья и содрогания тельца в руках.
Аристарх Петрович желали кушать.
Домна, не помня себя, вложила окаменевший холодный сосок в жадные губенки. Дитя зачмокало. Завоняло серой – хоть окошки открывай.
Совершенно черные, мертвые герани и фикус, которые сгорели в синем пламени, говорили о том, что Он был здесь. И Домна знала, что за покровительство должна заплатить. За одну жизнь сотней жизней.
Только почему не расплавился крестик на суровой нитке? Нешто Рогатый потерпит? И тут же пришла мысль, что Ему все равно.
Домна исправно служила своим хозяевам. Наслаждалась властью. Ее не тревожили мороки убиенных в утробе или колыбели младенцев, не беспокоили тени их матерей. Только она одна знала о тайных местах в каретном сарае, в саду у заборов, где хрупкие косточки превращались в землю.
Домна проснулась от стука в дверь и громких всхлипов. Аниска… черти б ее взяли…
– Чего тебе?.. – спросонок хрипло спросила она. – Входи уж…
Аниска с плачем бросилась к Домне, которая по-царски возвышалась на своих перинах, упала на колени, приникла к ее пухлой, словно набитой ватой, ручище и все рассказала. Домна глядела на вздрагивавшие развитые кудельки горничной и наслаждалась. Вся прислуга знает, кто в этом доме главный.
Однако что за чертячья кукла? А если… Стешкину девку, которая Зойка, так и не нашли. То есть не искали. Пропала да пропала. Кому она нужна? Конечно, Домна для нее куска не жалела – таки хозяйская кровь. Но темечко чесать не стала, когда поняла, что никто не видел байстрючку после того, как обнаружили ее мать-удавленницу в каретном сарае.
Зато теперь ясно, почему Стешкин морок так привязался к дому. Поди, ищет свое отродье. А пущай ищет, Домне-то что… Людской страх ей только на руку.
И тут в голову пришла мысль, которая словно подбросила кухарку с постели, заставила вскочить и заорать на заплаканную Аниску:
– А ну, пошла прочь! Обслюнила всю руку! Займись делом, скажи на кухне кофею сварить. Служивые сейчас прибудут. Ступай!
Аниска быстренько скрылась.
А Домна, выкатив глаза и часто дыша, думала о том, что у Рогатого могла появиться еще одна прислужница. Тогда беда…
Но как Он мог позабыть преданную Домну? Или она провинилась в чем?
Домна не увидела, что на подушке за ее спиной копошилось нечто черное, все в шматках облупившейся кожи, и оставляло на нежном батисте темные следы.
Кухарка повалилась навзничь на постель, в раздумьях стала смотреть на побелку потолка и вдруг почуяла острую вонь.
– Тьфу, Аниска, что ли, пропастину притащила? – сморщившись, проговорила Домна.
И тут же почувствовала, как что-то холодное, слизистое коснулось ее щеки.
Повернувшись, не успела ничего понять, только глаза обожгла дикая боль.
Кто-то безжалостно, с хрустом и хлюпаньем, колупался в ее глазницах.
От неимоверной муки Домна потеряла сознание.
А когда очнулась в сплошной темени, схватилась тряскими руками за грудь.
Пальцы ощутили студенистую мякоть, истекавшую теплой жидкостью. В ноздри ударил запах свежеразделанной свиной туши. «Откуда здесь убоина?» – успела удивиться Домна.
А потом захрипела.
– Помоги… прошу… – только и смогла вымолвить кухарка.
В ушах прозвучал дикий хохот, потом тоненький младенческий плач, а после – тот вой, который издают бабы, когда железным крючком из них тянут раздробленный плод. И снова хохот…
– Обма… – беззвучно прошептали Домнины губы и застыли.
И наступила тьма.
6В промороженном насквозь каретном сарае раскачивалась во сне Большая Зойка. Но даже в забытье с ее раскрошившихся губ слетало нытье. Зойка злилась на Маленькую, на свою мертвую мать. Маленькой бы все проказничать. А мамонька не разрешает – является людям, руками машет – отгоняет. Мамонька – дура. Полоумная. Разве можно прощать людей? Они-то ей ничего не простили.
Но вот Большая завалилась набок и очнулась. По привычке протянула руку и не обнаружила холодного скрюченного тельца Маленькой.
Что?!
Пустые Зойкины глаза со впавшими зрачками открылись.
Проворонила Маленькую!
Беда!
Вдруг ее найдут служивые, которые, наверное, уже в доме?
Большая попыталась осмотреть все вокруг глазами Маленькой.
Зоинька, вся в крови, как при ее рождении, подбиралась к спальне Аристарха Петровича. Большая никогда не была в этой части дома, поэтому из-за любопытства до нее не сразу дошло: нужно сию же минуту остановить Маленькую.
Дневной свет не проникал сквозь плотные темные гардины на окнах. А от закрытой двери покоев Аристарха Петровича веяло бездной, пропастью, и на полированной поверхности чудились отблески дьявольского огня. Понятно, хозяин же принадлежит Ему, той силе, которая враз может укоротить жизнь обеих Зоек. И глупая, глупая Маленькая лезет на рожон.
Стой, Зоинька! Поворачивай назад, Маленькая!
Да где там… Попив чьей-то кровушки – а, мерзавка Домна не в добрый час подвернулась! – Маленькая со своего пути не свернет.
Большая чуть не разодрала рот в беззвучном крике. Только с дощатого потолка сарая полетела вниз труха, да над всей округой подняли грай околевавшие от холода вороны.
Большая Зойка застонала от бессилия, подбежала к воротам сарая и стала изо всей силы хлестаться о них.
Ну почему ей не дано выбраться отсюда? Если Маленькую не остановить, она погубит их обеих!
Большая Зойка, которую корежила беспомощная ненависть, не смогла увидеть в щель между створками, что дворник Софрон изумленно вытаращился на ворота каретного сарая, ходившие ходуном. А услышав заунывный, как по покойнику, вой соседских собак, дворник выпростал из-под зипуна и рубахи крест, сложил крестом же снеговую лопату и ломик для льда, и двинулся к сараю.
На крыльцо вышла раздетая Аниска, крикнула:
– Софрон, сходил бы ты еще раз в участок! Все по комнатам попрятались, мы вдвоем с судомойкой крутимся! Да и за Лукичом нужно присмотреть – все никак отойти не может…
– Анисьюшка… Подбери у дровяника пару досок да притащи молоток с гвоздями! – свирепо, но отчего-то с дрожью в голосе сказал Софрон. – Вишь, ломится нечистая сила!..
– Это из каретника, где несчастная судомойка Стешка… Ой! – начала было Аниска, но вскрикнула и живо скользнула обратно в дом.
Выскочила уже в наброшенном тулупе и чьих-то громадных валенках, с молотком и ящичком.
Софрон мотал головой при каждом ударе и сквозь зубы шипел:
– Быстрее!.. Быстрее!..
Вдвоем с Аниской они налегли на ворота, заколотили скакавшие под их руками створки.
Отойдя ненамного от успокоившегося каретного сарая, Аниска спросила:
– А ты видел там?..
– Видел, – откликнулся враз осунувшийся, словно после долгой и тяжелой болезни, Софрон. – Только ты это… как прибудут служивые, ничего не говори.
– Служивых ли нам бояться? – возразила Аниска.
– Не… – помолчав, ответил Софрон и показал рукой на верхний этаж, где была спальня Аристарха Петровича.
И в тот же миг на них обрушился дикий крик из дома.
В то время когда дворник и горничная укрощали взбесившиеся ворота сарая, из спальни хозяина вышла всклокоченная, небрежно одетая Аделаида Исаевна. Ее взгляд пьяно плавал, вспухшие губы улыбались, а ноги нетвердо стояли на полу. Покачиваясь, она направилась к лестнице.
Но вдруг что-то помешало ей сделать следующий шаг.
Адка все же двинулась вперед и чуть не упала. Юбка, что ли, зацепилась? Аниска плохо убирает. Надо бы ей устроить нагоняй, а то и рассчитать. Уж больно хороша собой девка… Она же, Аделаида, теперь полная хозяйка в доме. Аристарх Петрович пообещали, если… ну, в общем, если Аделаида кой-что сделает. И она расстаралась. А потому…
Адка замерла. Под подолом явно что-то закопошилось, задергало нижние юбки. Ой, холодно и скользко… панталоны-то остались в Аристарховых покоях.
Адка захлопала руками по юбкам, потом в панике задрала их к подбородку: а ну как крыса?!
Но это была не амбарная тварь.
На обезумевшую от омерзения и страха экономку уставились глаза невиданного существа – сморщенного, с отслаивавшейся темной кожей, покрытого тленными язвами.
Адка взмахнула рукой – смахнуть, прогнать уродину.
Но тварь мигом вскарабкалась по Адкиной ноге и ткнулась в низ живота.
И тут боль пронзила Адку. Необычайно острая, рвавшая ее лоно, которое еще помнило ласки Аристарха.
Адка рухнула на спину, изогнулась в попытках вытащить из себя эту тварь, но чудище оказалось проворнее.
Адка заверещала что есть мочи, но смогла только царапать руками пол.
Из спальни показался раздраженный Аристарх Петрович. Он выпучил глаза от изумления: на полу, суча ногами, испуская дикие вопли, крутилась его любовница. Ее живот вздымался горой, содрогался. Кожа на нем натянулась и посинела, истончаясь и грозя треснуть. Пупок уродливо выпал.
Через миг Адка пустила изо рта розоватую пену и затихла. Ее глаза остекленели.
Прибежали Софрон и Аниска, остановились, словно пораженные молнией.
Адкин живот лопнул с негромким треском. Разлилась вонь порванных кишок.
Высунулись черные ручонки, которые с легкостью отрывали куски плоти. Появилась маленькая голова, выплюнула кровь из беззубого рта.
Софрон окаменел, зато проворная Аниска, которая так и не выпустила из рук молотка, вдруг подскочила к покойнице и вдарила изо всей силы по этой голове. И не остановилась до тех пор, пока от молотка не полетели во все стороны осколки костей и мяса.
Господский дом опустел только к ночи. Покойников отвезли в мертвецкую, Светлану Федоровну и Лукича – в лечебницу, Софрона и Аниску – в участок. Аристарх Петрович отбыли к родственникам.
Большая Зойка впервые осталась в одиночестве.
Но ведь это не надолго, правда? У Аристарховой родни целый выводок молоденьких дочек. На прошлое Рождество приезжали с визитом, Зойка их видела. А на смену Домне и Аниске понабегут бабы из нищей, голодной деревни…
Ксения Кошникова
Зверинец
Кто был новеньким, тот знает, как это непросто. В очередной раз убедился в этом и Антон, когда оказался запертым в кабинке туалета в разгар учебного дня. Он еще раз, с силой толкнул дверь, но безрезультатно: похоже, крепко подперта снаружи. Не орать же теперь на всю школу. Антон опустил крышку унитаза, здесь они были чуть ли не золотые, кабинка просторная – полный комфорт.
Антон усмехнулся. Идиоты, детский сад – штаны на лямках.
Голоса в коридоре стихали. Начинались уроки.
В эту школу он перевелся осенью, когда родители вдруг принялись за его воспитание. У Антона они были, как говорится, не из простых. Мать – интеллигенция высшей пробы, по настоянию собственных родителей начала строить дипломатическую карьеру, но ее увлек глянцевый мир моды (впрочем, с ее умением подать себя и внешностью – точеная фигура, ноги от талии, пшеничная коса с кулак толщиной – это был вопрос времени); отец – биохимик, золотые мозги, мечта охотников за головами. Сладкая парочка, ни убавить, ни прибавить.
Встретились они на какой-то вечеринке, и вскоре после этой встречи родился Антон, непозволительно рано для успешной карьеры. Отцу предложили выгодный контракт за океаном, отказываться от него во имя местной призрачной стабильности семейного гнезда было бы слабоумием. Оба были очень молоды, хотели повидать жизнь и найти под солнцем место потеплее.
Потому Антона, недолго думая, отдали на попечение бабушке и деду – родителям отца – и устремились к светлому будущему, пахнувшему хрустом зеленых бумажек, престижем и вольным ветром.
Бабушку Антон почти не помнил. Ласковый голос, щекочущий ноздри запах «Красной Москвы», черные с красными цветами платки, креповые платья, которые дед так и оставил висеть в шкафу. Анна, голубка, которую он не мог забыть, немного напуганная молодая женщина с фотографии, где оба они были похожи на актеров черно-белого кино. Дед нес свою тоску, которая с годами не становилась легче, сквозь дни и ночи, научился уживаться с ней, как с неприятной соседкой, и находил утешение в воспитании внука.
Они жили вдвоем скромно и просто. Антон любил деда искренне. Его восхищал цельный характер, стойкость и нехитрые, непоколебимые принципы, которые тот внушал Антону с ранних лет мягко, но настойчиво. Не обижай слабых, Антоша, не бери чужого, не бей первым, но если нападают – защищайся.
Родители приезжали и уезжали. Они никак не могли осесть на одном месте. Дипломатическая карьера, которую, по настоянию собственных родителей, еще пыталась построить мать, впрочем, уже тогда чаще мелькавшая больше на страницах светской, чем новостной хроники, требовала известной гибкости, отец трудился на благо западной науки. Бывало, они сами месяцами не видели друг друга и приезжали к Антону порознь, оставляли деньги, местные деликатесы, одежду, технику, особенно часто – телефоны. Но Антон ходил с простеньким сенсором, который выбрал сам, не желая выделяться. В местной школе его знали с первого класса, и конфликт на социальной почве случился только однажды.
– Ты мамочкин или папочкин? – презрительно спросил Тимур, нахальный развязный парень, слывший в школе «проблемным ребенком», и ткнул его пальцем в грудь. – Без них-то зассышь?
Антон не зассал.
Они дрались долго, до кровавых соплей, до полного изнеможения, не щадя ни себя, ни противника. Поднялись одновременно, одурев от схватки, и Тимур первым протянул грязную ладонь.
– Беру свои слова обратно. Давай мир.
Кто бы сказал Антону тогда, что вскоре они будут неразлейвода – не поверил бы.
Антон не ждал перемен, когда родители, в очередной раз приехав, на сей раз вместе, вдруг объявили: насовсем. «Во всяком случае, надолго», – сказала мать, оценивающе разглядывая Антона. Дело было в мае, впереди маячило лето, деревня, где у деда цвели вишни и на девять соток раскинулся огород. Родители против планов сына не возражали, занятые обустройством новой жизни. И Антон не ожидал никакого подвоха, когда, уже вернувшись в город в августе, услышал от матери:
– С осени пойдешь в пятнадцатую гимназию. Я уже все устроила. Будешь учиться в нормальной школе.
Антон опешил.
– А моя – ненормальная? – с вызовом спросил он. – Отец там учился и вроде выучился.
– Хорошая школа, – одобрительно откликнулся отец, не отвлекаясь от ноутбука. Стекла очков блестели отраженным светом экрана, на столе, как бастионы, громоздились кипы распечаток. – Меня там сделали человеком! Но мама дело говорит.
Мать улыбнулась мягко, подошла, соблюдая дистанцию. Шелковый халат серо-жемчужного цвета оттенял дымчатые серые глаза. Она вся была шелковая и стальная, и, глядя на нее, Антон никак не мог понять: что привлекло в ней когда-то смешливого и прямого отца.
– Лучше, чтобы аттестат у тебя был из другой школы. И к тому же пора заводить нужные знакомства. Ты понимаешь…
– Не понимаю.
Мать замолчала (улыбка стала еще мягче), положила руку на плечо Антону. Он вздрогнул, отвыкший от ее прикосновений. Как фокусник из шляпы, мать извлекла откуда-то небольшую коробку.
– Это к новому учебному году.
Логотип Антон узнал сразу. Несколько таких коробок лежали у него в ящике. Кровь бросилась к лицу при воспоминании о том, что Руська, вульгарная и притягательная девица из параллельного, во всеуслышание пообещала сделать за такой телефон, никого не стесняясь, зная, что неоткуда его достать. При мысли о Руське, о том, что он мог бы проверить твердость ее слов, Антону стало жарко.
– Нет, – он встал, сбрасывая руку матери с плеча, – из своей школы я не уйду. Знакомьтесь, с кем хотите, – мстительно закончил он.
Мать не воспитывала и не переубеждала. Вместо этого нанесла дипломатический визит тестю, а против деда Антон играть не мог.
Теперь дед сидел в песочном круге света старой лампы и делал вид, что разгадывает кроссворд, а на самом деле вел переговоры с Антоном.
– Ты чего артачишься насчет гимназии? Дело-то хорошее. Имя артистки, игравшей в «Азазель». Шесть букв, вторая «а».
– В гробу я видал эту гимназию. Не знаю.
– И я не знаю. Ты не горячись, жизнь – длинная дорога, а твои родители жизнь повидали, хорошую жизнь. И тебе хотят лучшей жизни. У Данте – часть загробного мира, где в ожидании рая отбывают свой срок покаявшиеся души.
– Жопа, – выдохнул Антон сквозь зубы.
– Жопа не подходит, – терпеливо ответил дед. Вторая «и».
– Тогда нецензурно, – огрызнулся Антон. – Я тебя не оставлю.
– Конечно, не оставишь, Антош, – кивнул дед. – Ты же не на другой край света уезжаешь. Но насчет гимназии… Сделай это ради меня. В знак уважения к своему старенькому дедушке.
От этого простого, такого предсказуемого и совсем не дипломатического приема у Антона кольнуло в груди. Он отвернулся, пока дед не придумал чего-нибудь похуже.
Жопа.
– Ну чего ты, в самом деле, – спросил дед из-за спины, так же, как говорил ему в детстве, когда Антон боялся идти к зубному, хотя щека уже распухла, а голова болела так, что в глазах крутились огненные кольца; когда впервые местный хулиган неполных семи лет без предупреждения ударил Антона в нос, и он вдруг, к своему стыду, расплакался, не столько от боли, сколько от обиды. И еще много раз дед клал ему руку на плечо, тяжелую и спокойную, казалось, одним прикосновением отменяющую любые беды и страхи, и говорил: «Ну чего ты в самом деле. Как маленький».
Вот так Антон и оказался в жопе, точнее в пятнадцатой гимназии. Тут учились сливки разной степени жирности, те самые мамочкины и папочкины, о которых говорил Тимур.
Учеба была напряженной. Некоторые предметы пришлось подтягивать, особенно ненавистные гуманитарные науки. Сам Антон больше всего любил то, что можно ощутить, потрогать, мастерить своими руками. Труд, физкультура, действие тела, результат. Возникшее из ничего нечто, даже если это была колченогая табуретка, находило свое место в мире и, в отличие от нагромождения абстрактных понятий, имело практическое применение. Но труда своим ученикам пятнадцатая гимназия не предлагала. В длинном списке факультативов, обязательных к посещению, были лишь умозрительные и бесполезные, с точки зрения Антона, предметы, такие как риторика или курс политологии.
Антон уткнулся в смартфон. Тима прислал фотку из столовки: смеется, позади сверкает стразами на ногтях Руська.
Прощание вышло скомканным. Неловкое пожатие рук, взгляды в сторону, Руська улыбнулась краешком жирно накрашенных губ, пропела «прощай, любить не обязуюсь». Судя по веселому селфи, они без него не скучали. У них шла своя жизнь, из которой изъяли один элемент, но разрыв быстро срастался, а элемент был выброшен и высажен на чужую планету, покрытую искрящейся коркой льда. То, что она действительно чужая, Антон понял сразу: по рукопожатиям, по взглядам местных гуманоидов, по разговорам, стихающим по мере его приближения.
Они не отвергли его напрямую, но и не приняли. Когда тихая неприязнь переросла в такую же тихую травлю, он, занятый собой и учебой, не заметил.
Впрочем, травлей, как привык понимать ее Антон, насмотревшись в своей школе всякого, назвать это было нельзя. Дед бы сказал «пакости».
Никто не караулил после школы, не изводил обидными прозвищами, не выдумывал причин для вражды. Зато был пропавший в неизвестность учебник накануне опроса, протекший сам собой «штрих», пустой лист сданной контрольной работы с его фамилией, взгляды, шепот. Словом, они были стайными зверьми, и они кружили, присматриваясь к потенциальной добыче, не переходя, однако, к делу.
Только однажды они зашли дальше. На уроке физики, незадолго до звонка, Антон поднялся, чтобы ответить, а когда сел, что-то негромко хлюпнуло. Между ног стало влажно, стул под ним омерзительно заскользил. Он уткнулся в тетрадь, стараясь ничем не выдать охватившей его растерянности и злобы. Прозвенел звонок, Антон остался сидеть, но никто не вставал. Они ждали, с предвкушением и интересом.
В полной тишине Антон поднялся. На стуле остались липкие красные разводы какой-то жижи, похожей на томатную пасту. Антон почувствовал, как быстро краснеют лоб и щеки, когда понял, чего хотел этот зверинец.
Они и не собирались запугивать. Они хотели унизить его и развлечься.
Антон побросал в рюкзак вещи и уже пошел к выходу, но девичий голос за спиной сказал:
– Я могу помочь.
Антон так удивился этому внезапному предложению, что обернулся, не подумав. Лиза, девчонка, похожая на кошку со злыми глазами, зачем-то протягивала ему белый конвертик.
– Возьми. С каждым может случиться.
Антон уже протянул руку, скорее машинально, но ничто в недобром Лизкином взгляде, в тонкой руке, предлагающей помощь, не вызывало у него доверия. И от этого, видно, она потеряла терпение. Раздосадованная, что шутка не удалась так, как они ее задумали, обсудив между собой, она рассмеялась, и громко, чтобы слышали все, сказала:
– Ничего, и у меня месячные иногда приходят раньше.
Это была команда. Грянул смех, улюлюканье, где-то слева сверкнул чей-то оскал, и Антон ударил не глядя, а потому неудачно: костяшки скользнули о зубы, он ударил еще раз, повалил противника на пол, но кто-то поймал его за локоть и обхватил сзади, не слишком сильно, но упрямо, приговаривая в ухо: «Не надо, не надо, не связывайся».
Под ним, прижатый коленом, неловко возил по полу руками тощий парень. Из разбитой губы текла кровь, пачкая белоснежную рубашку.
– За драки исключают, – проблеяла какая-то блондинка, овцеватая девица с первой парты.
– А ты думаешь, я боюсь?
В его голосе было столько злобы, что эта дура даже отшатнулась, опасаясь, что Антон бросится и на нее.
Кто-то сзади снова настойчиво потянул его за локоть, и Антон наконец обернулся.
Невысокий парень был похож на зверька: острый подбородок, круглые темные глаза, рыжеватые волосы, напоминающие шерсть то ли лисы, то ли белки.
Он вдруг подмигнул Антону и упрямо потянул за руку к выходу.
Они вышли в коридор, спустились на первый этаж, где стояли шкафчики с личными вещами учеников.
– Я Макс, – парень протянул руку.
– Знаю, – Антон кивнул, отвечая на пожатие.
– А так и не скажешь.
– В смысле?
– В смысле по тебе не скажешь, что ты знаешь хоть кого-то в своем классе. Всегда такой вид, типа я босс, забежал на пять минут между чартерами.
– Кто бы говорил, – буркнул Антон.
Макс хмыкнул. Привстав на цыпочки, он рылся в своем шкафчике. Оттуда выпали какие-то металлические штуковины, два разобранных планшета, клубок проводков, несколько учебников и россыпь кредиток. Макс был местным гением, победителем и лауреатом международных олимпиад, спикером конференций, даже получил какой-то грант в области программного обеспечения чего-то там. Все это, включая, собственно, имя Макса, Антон узнал, от скуки разглядывая доску почета. Портреты видных учеников со всеми возможными регалиями в виде венков из золотистой фольги красовались на ней, как указующий верную дорогу перст. Кроме всего прочего, Антон с интересом обнаружил, что Макс числится в их классе, но тот, видимо, занимался по индивидуальной программе и появлялся в школе эпизодически. В классе с ним не общались, но и не задевали. У Макса было что-то вроде статуса неприкосновенности, какой имеют все выдающиеся люди, слишком недосягаемые, чтобы цепляться к ним всерьез.
Макс наконец вынырнул из недр.
– Вариант не лучший, – скривился он, протягивая Антону помятые, но целые форменные брюки. – Держу тут на всякий случай. Примерь-ка.
– Спасибо, – растерянно поблагодарил Антон.
– Friend in need is friend indeed,[79]79
Друг познается в беде (англ., буквально «Друг в беде есть настоящий друг»).
[Закрыть] – хохотнул Макс.
Friends они, конечно, не стали, но с того дня иногда обедали вместе. Манера общения у нового приятеля была своеобразная. Он не говорил о себе, не отвечал на вопросы и сам ничего не спрашивал, перемежал речь цитатами и то и дело перескакивал на какой-нибудь иностранный язык. Антон, сам удивленный тем, насколько истосковался по общению, считал, что даже такое странное приятельство лучше чем ничего.
И сейчас, сидя в кабинке, Антон уже подумал скинуть сообщение Максу. Он, конечно, уржется, но поможет.
Антон встал, решив предпринять последнюю попытку освободиться прежде, чем подавать сигнал бедствия, и навалился на дверь всем весом. Снаружи что-то шлепнулось, гулко стукнув о кафельный пол, дверь распахнулась так резко, что Антон вылетел, поскользнулся на палке от швабры и, потеряв равновесие, едва не приложился лбом о край раковины. «А достойное было бы завершение», – мрачно подумал он, глядя в зеркало на хмурого парня.
Антон наклонился ополоснуть лицо, а распрямившись, вздрогнул от неожиданности. В зеркале отражалась девчонка, мелкая, на вид второклассница. Она смотрела на Антона пристально и серьезно.
– Это мужской туалет.
Девчонка молчала как рыба, не отрывая глаз.
Антон обернулся, почему-то почти удивился, что она оказалась настоящей.
– Это туалет для мальчиков. Для девочек – в другом крыле, – терпеливо повторил Антон.
Девчонка как девчонка. Форменный синий сарафан, белые колготки, два задорных хвостика, в руках розовый портфель с изображением пони. Но было в ней что-то неприятное. Тем более младшая школа находилась в отдельном корпусе, и, по идее, делать ей тут было нечего. Антон поймал себя на идиотской мысли, что не хочет проходить мимо нее и, наверное, поэтому неоправданно грубо оттолкнул ее с дороги:
– Если заблудилась, спроси дежурку, овца.
Антон выбрался из заточения как раз к концу урока и влился в толпу предвкушающих большую перемену. Спускаясь в столовку, он устыдился неуместной грубости. Всего лишь ребенок. В голову пришла запоздалая мысль, что, может быть, именно девочка убрала подпиравшую дверь швабру, услышав, как он бьется внутри кабинки, наверное, испугалась. Антону стало жарко от стыда. Видел бы его дед.
– Don’t ever ask,[80]80
Даже не спрашивай (англ.).
[Закрыть] – не отрываясь от планшета, Макс выписывал в тетрадь длинные столбики цифр и букв.
Поднос грохнул о стол так, что трещащие рядом девчонки умолкли и посмотрели в их сторону.
– Why so serious?[81]81
Чего такой серьезный? (Англ.)
[Закрыть]
Их одноклассники, как обычно, сидели в углу за одним столом. Лизкины волосы блестели в свете дневных ламп; смеялся, широко разевая рот, тот бледный парень, которому Антон разбил губу. Никто из них не обернулся, когда он вошел.
– Что случилось-то?
– Слушай, ты не видел тут девчонку, мелкую, на вид лет десять? У нее два хвостика. И портфель с розовым пони, – вопросом на вопрос ответил Антон, ни на что не рассчитывая. Макс замечал только то, что имело отношение к его собственной персоне. Но приятель оторвался от планшета, даже в сторону его отодвинул.
– С пони? Ты уверен?
– Вроде да. Розовая лошадка, – растерялся Антон. Он не присматривался, но создание на портфеле было похоже на мультяшную лошадь. – А что?
– Ничего. Не видел.
– Ты плохой актер.
Макс стал молча собирать вещи.
– Что происходит?
Макс поспешно сгреб в рюкзак планшет и тетради. Он нервничал, и это обескураживало сильнее любого ответа. Антон поймал приятеля за рукав.
– Рассказывай, – велел он.
– Да ты не поверишь.
– Рассказывай, – повторил Антон с нажимом.
Макс оглянулся, словно кто-то мог их подслушивать.
– А ты веришь в призраков? – выдал Макс.
Антон опешил.
– В смысле?
Макс скривился, кусая губы.
– В общем, в начальной училась с нами девчонка, Валька. Два хвостика, да, мама ее всегда так причесывала. Рюкзак у нее был с розовым пони. Короче, нормальная, в принципе. Но этим, – он дернул головой назад, кивая на тесный кружок, – она не нравилась. Ну и… – Макс умолк, скосив глаза в сторону.
– И что?
– Затравили ее, – не поднимая глаз, сказал Макс.
Антон вдруг увидел столовку очень подробно, словно та распалась на части: холодный блеск стекла, звон никеля, размытые отражения ламп в столешницах, пар над чашками, взгляды чужих глаз, движения рук, смеющиеся и жующие рты. Слова Макса отдавались в ушах барабанной дробью, смешиваясь со звоном посуды, визгливым смехом девчонок.
– В общем, у нее отец был в приятельских отношениях, что ли, с нашим директором, – негромко продолжал Макс, – самый обычный человек, трамваи водил вроде, то есть проще некуда. Ну, где-то он директору помог, потому Вальку сюда взяли. Сам понимаешь, все сразу почуяли, что она чужая, хоть тут и форма, типа все равны, и все такое. Травили ее. На какой-то праздник позвали с собой на дачу, вроде бы пошли на мировую. Она выпала из окна второго этажа. Высота не такая большая, но внизу дорожка, вымощенная плиткой, необработанным булыжником. Короче, неизвестно, конечно, ничего не доказано. Никто ведь всерьез не назовет десятилетних детей убийцами. У взрослых мир рухнет. А что целый мир рядом с жизнью девочки?
