Текст книги "Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Оксана Ветловская,Ирина Скидневская,Елена Щетинина,Лариса Львова,Юлия Саймоназари,Лин Яровой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 268 (всего у книги 353 страниц)

Елена Щетинина, Наталья Волочаевская
Плоть-трава

2019

Укроп появился за ужином. В ту самую минуту, когда Олег садился за стол, вдыхая маслянисто-сливочный аромат картофельного пюре и терпкий уксусный запах соленых огурцов. Он потянулся за вилкой – и взгляд скользнул по перышку укропа на указательном пальце.

Он мазнул по нему большим пальцем, стряхивая. И подумал, что в последний раз резал укроп на прошлой, что ли, неделе. Неужели с тех пор не смылось?

После ужина, когда он, лежа на диване, пристраивал на животе планшет с сериалом, палец снова попался ему на глаза. Укроп никуда не делся.

1995

– Лежик, Лежик. – Деда Митя всегда называл его Лежик, отказываясь произносить «Олег» или «Олежка». На расспросы почему, уклончиво отвечал – мол, так звали его погибшего фронтового друга, потом как-нибудь, тяжело вспоминать. Олежка не возражал против такого прозвища. Родители дивились – дед и при рождении внука пытался их отговорить от этого имени, чуть не плакал, но отец настоял, пожав плечами на стариковские причуды. Постепенно прозвище переняла и бабка, а вслед за ней нет-нет да и повторяли родители.

Лишь позже, сопоставив даты Великой Отечественной и возраст деда, Олежка понял, что и ему, и другу было не больше двенадцати лет… И тем более забоялся расспрашивать.

– Лежик, Лежик! – Бабка держит руку шестилетнего Олега и качает головой. – Ну как так! Посмотри, под ногтями целый огород.

Олежка смотрит на ногти. Он не любит их подстригать – особенно на левой руке. Ножницы соскальзывают, больно дергают, нет-нет да и прищемляют кожу – он лучше обгрызет, пока никто не видит! Но чтобы можно было обгрызть, нужно, чтобы ногти отросли подлиннее. Вот он и ждет. А бабка, как назло, успевает первой.

– Лежик, Лежик. – Бабка трясет его руку. – Так нельзя! У тебя под ногтями вырастет помидорное дерево!

Бабка врет. Помидоры не растут на деревьях. И под ногтями ничего не вырастет. Как не вырастет в животе арбуз – так его стращала бабка, когда он ел его вместе с косточками. Как не прорастут репейники в голове – и об этом ему рассказывали, когда он после прогулки по лесу отказывался мыться. Как не случится многое из того, чем пугают взрослые, – из того, чем пугали в детстве их самих.

– Не вырастет, – отвечает он и вырывает руку. – Не вырастет, баба. Деда, скажи ей!

Ему обидно, что его считают за дурачка. Его – который живет в городе, ездит на троллейбусе, смотрит телевизор – то есть делает все то, о чем в его возрасте бабка не имела ни малейшего представления. Да он даже читает сейчас, как бабка – так же запинаясь, с трудом разбирая слова, – но сколько ей лет и сколько ему!

– Деда, деда! Скажи ей!

Деда Митя сидит на лавке, прижав к уху старый радиоприемник. Антенна давно сломана и торчит из гнезда проржавевшим острым обрубком – поэтому радио не работает, а только шипит и скрежещет, иногда глухо кхекая. Дед слушает эти хрипы и сипы с глубокомысленным видом, иногда раздраженно или, наоборот, одобрительно кивая. Олежка несколько раз попытался подсесть к нему, воображая, что этот шум – шифровка иностранных шпионов, но ему это быстро наскучило.

– Деда! Деда!

– А? – Дед вздрагивает и отвлекается от радио. – Што?

– Деда, скажи ей, что под ногтями никакие помидоры не вырастут! – Краем глаза Олежка видит, что бабка делает деду страшные глаза – «подтверди, мол, мою ложь», – и надеется, что тот все-таки на его стороне. – Скажи ей!

– Конечно, не вырастут, – усмехается дед. – Вот тоже придумала! Помидоры – под ногтями!

– Поняла? – Олежка выдергивает у бабки свою руку. – Не вырастут!

И, благодарно кивнув деду и показав язык бабке, несется через двор на улицу. Краем уха он успевает услышать негромкое дедово:

– Помидоры только на письке растут.

Но не обращает внимания.

1941

– У Лариски помидор на письке! – Олег вроде и шепотом сказал, а слышно было на всю линейку. Горнист только что отыграл, а начальник лагеря уже открыл рот, чтобы задвинуть утреннюю речь.

Пацаны из третьего отряда не сдержались и захихикали, уткнув обгоревшие носы в криво повязанные красные узлы. Девчонки вспыхнули так, что слились цветом со своими галстуками. Митька полыхнул пуще девчонок – до того обиделся за Ларису. Хотел было обернуться и врезать Олегу – хоть и друг, а что ж краев не видит! Впрочем, Митька догадывался, что Лариска нравилась и Олегу, тот просто не знал, как подступиться. Но врезать Митька не успел – вожатый уже подлетел, скрутил дурачка за ухо и протащил сквозь строй. Сейчас выведет в центр, и начнут распекать в два голоса. Но вожатый увел хныкающего, но покорного Олега в сторону и бросил за хлипкую дощатую дверь пристройки главного корпуса, где хранился всякий хлам – черенки лопат, сдутые мячи и сломанные койки.

Вожатый бегом вернулся и со скорбным видом встал рядом с Петр Иванычем. «Ну, сейчас начнется, – уныло подумал Митя и покосился на Ларису. – Вот кому от этого хуже? Только ей. Неужели не понятно?» – Он сморщился, словно приготовился принять удар на себя.

Но Петр Иваныч заговорил совсем о другом. О том, что смена заканчивается раньше времени, и виноват в этом, конечно же, не Олег, а фашистский гад, который подло атаковал границы нашей Советской Родины без объявления войны.

Все мигом забыли и о Лариске, и об Олеге, и бросились собирать чемоданы. Синицын из второго отряда тайком пробрался в «арсенал» – в медпункт, куда старший вожатый складывал все обнаруженное у ребят «оружие»: пугачи, деревянные пестики, ножички, трубки, набитые горохом. Синицын свалил все добро на поляне и заорал:

– Айда бить фашистских гадов!

Петр Иваныч тяжко вздохнул, глядя на это, но тут же отвернулся и забыл – то была наименьшая из проблем. Автобусы, которые должны были забрать детей в город, задерживались, и связи с ними не было. Город прошипел в трубку: «Выехали. Ждите!» По времени уже должны приехать, но ни слуху ни духу и Петр Иваныч решил отправить ребят своим ходом навстречу транспорту.

2019

Укроп пришлось выщипывать. Марина долго допытывалась у Олега, зачем ему пинцет для бровей, – он мямлил что-то невразумительное.

– Заноза! – наконец догадалась она.

Он вяло кивнул.

– Дай я! – Она извлекла пинцет из несессера и торжествующе подняла в воздух: ни дать ни взять гладиатор перед решающей битвой.

Олег поморщился. Марина обожала все такое – давить на нем прыщи, расковыривать полузажившие ссадины, прижигать бородавки и ставить ногтями крестики на комариных укусах. Олег смирялся с этим постепенно, с неохотой – но сейчас был совсем иной случай. Укроп на пальцах казался ему чем-то неправильным, постыдным – сравнимым с венболезнью. Он категорически не хотел подпускать к нему Марину.

– Не надо, – простонал он. – Она… в неудобном месте.

– Эмн… – Марина наморщила лоб и задумалась. – Там, что ли? – она кивнула ему на пах.

Он промолчал.

– Ну, Олежка… – рассмеялась Марина. – Ну чего я там не видела? А? Давай, я быстро – и не больно.

– Нет, – твердо сказал он и протянул руку к пинцету. – Нет.

Марина пожала плечами и отдала ему инструмент.

Он думал, что вырвать укроп будет безболезненно – ведь не врос же тот ему под кожу! На деле Олег шипел от боли, смахивал едкие внезапные слезы и нет-нет да и подвывал втихую, радуясь, что у ванной толстая дверь, которая скрывает ненужные звуки. Он подцеплял укроп за мохнатый листик и тянул – осторожно, чтобы не порвать хрупкую зелень. Тянул и тянул – а из него словно вытягивали, наматывая на катушку, нерв. Дергало в подушечке пальца, тоненькой пронзительной болью отзывалось в локте, в плече – и даже в зубах.

Он разложил выдранный укроп на салфетке. Долго смотрел на невероятно длинные – сантиметров двадцать когда-то белого, а теперь багрового, в запекшейся крови, корня – разве такое может быть?

– Олега! – крикнула Марина за дверью. – Все в порядке? Помочь?

Он вздрогнул и смыл салфетку со всем содержимым в унитаз.

1941

В суматохе про Олега все забыли. Даже Митька спохватился, только когда пропылили сандалиями с километр по проселочной дороге. В военное время своих бросать ни в коем случае нельзя, даже если они драчуны и задиры, рассудил Митя. Метнул прощальный взгляд на белокурую Ларискину макушку, мелькнула предательская мысль – стоит ли спасать соперника? Мелькнула и расплылась, как чернила на промокашке, оставив неразборчивое пятно. Бежать вперед до Петра Иваныча и дергать его Митя не решился. Подотстал от нестройной пылящей колонны, припрятал чемодан в канаве, пометил булыжником место и припустил назад к лагерю. Авось успеют догнать таких тихоходов.

Олега в сарае не было. Дверь болталась на одной петле, в прохладной тени висела пыль и тишина.

– Олег! – Митька заметался по лагерю, лихорадочно соображая, куда делся его товарищ. Неужели его все-таки выпустили и он ушел вместе со всеми, где-то в голове колонны, а Митька его не заметил? Вот болван! Надо же было проверить сначала!

– Олег! – Он пробежался от корпуса к корпусу еще раз, плюнул и уже двинулся к воротам, собираясь ускориться, чтобы догнать ребят.

В окне девчачьего корпуса мелькнула тень. Митя притормозил, взбежал на крыльцо и снова громко позвал:

– Олег!

– Да тихо ты, чего разорался! – негромко ответил Олег. Он стоял посреди девчоночьей спальни и пролистывал исписанную тетрадь. – Фу-у, я с Лариской больше в «скамеечку» не играю. У нее и правда – помидор на… – Он не успел договорить, как Митя подлетел к нему и попытался выбить тетрадь из рук. Но Олег увернулся, отвел руку, поднял ее над головой так, что Митя не мог дотянуться – Олег был намного выше него.

– Отдай! – Митя ухватил Олега за майку.

– Тебе зачем? Думаешь, про тебя что-нибудь написано? А вот мы сейчас и посмотрим.

– Ты дурак? Война началась! Ты не слышал? Все ушли, а я за тобой, дураком, вернулся!

– Брешешь! С кем война? – Олег попробовал усмехнуться, но видно было, что он струхнул и, оглядываясь вокруг, начал соображать. – Я думал, вы в поход пошли. – Он опустил руку с тетрадью, и Митя тут же этим воспользовался – резко выхватил ее. – Ах ты врун! Нашел дурачка! – И Олег с яростью набросился на Митю, подмяв его под себя и легко свалив на пол. Они покатились по полу, вцепившись – один в горло, другой в уши противнику.

– Я не вру! Посмотри вокруг! Никаких вещей не осталось!

– А это что? Ларискин дневник! Все взяла, а его оставила? Да еще и припрятала под матрас!

– Просто забыла в суматохе. Тебя же забыли!

Олег внезапно ослабил хватку, поднялся с пола и подал руку Мите.

– А ты навроде как вернулся за мной?

Они стояли друг напротив друга, с налипшим на одежду сором, нахохлившиеся, как два воробья, – и непонятно было, то ли обнимутся сейчас по-братски, то ли снова бросятся в драку.

– А то! Я товарищей не бросаю! Собирай уже свои манатки и пойдем догонять отряд. Если успеем вообще.

2019

– Олега, – позвала Марина во время ужина.

– А? – поднял он голову от планшета.

– Олега, у тебя это. – Она ткнула пальцем себе в десну.

– Что – это? – Он не любил загадки.

– Ну, у тебя зеленая хрень в зубах застряла.

Он опустил глаза в тарелку. На ужин была говяжья печень и макароны. Ничего зеленого.

– Олега, вот тут. – Марина снова показала на себе.

Он вздохнул и начал ковыряться ногтем в зубах.

– Ну, все? – спрашивал он. Жена отрицательно качала головой.

Наконец он плюнул, грохнул вилкой о тарелку – и пошел в ванную.

Между верхними резцами, аккурат в самом центре челюсти, что-то зеленело. И ему даже показалось, что колосилось.

Он размохратил четыре зубочистки, разодрал десну в кровь, обнажил шейку зуба и вздрагивал от простреливающей боли, когда касался ее. Но зеленое и колосящееся не уходило.

– Фу. – Ночью Марина демонстративно отвернулась от него. – Ты не чистил зубы.

– Я чистил, – обиделся он и дыхнул на нее. – Мятная свежесть. Тройная, между прочим.

– У тебя в зубах зелень застряла, как ты чистил? – пробурчала спина Марины.

Жена выключила свет.

1941

Когда Олег наконец-то поверил Мите, что лагерь срочно эвакуировали – потому что напали фрицы, то перепугался так, что не только про Ларискину тетрадку забыл, но даже вещи не стал собирать. Как был – майка, пионерский галстук, шорты, сандалии – так и побежал вслед за Митей, который успел подобрать помятый дневник и сунуть его за пазуху. Митька быстро отыскал припрятанный чемодан, и приятели рысцой побежали вдоль дороги, высматривая хвост колонны за каждым поворотом.

Хвоста не было. Они пробежали уже, наверное, тысячу поворотов, и за каждым из них надежда таяла, скорость снижалась, лица чумазились от пыли и пота. Олег повязал на голову галстук на манер косынки и жадно облизывал пересохшие грязные губы.

– Ну, где они? Ты уверен, что мы по той дороге пошли? – Олег остановился, сорвал пучок травинок и присосался к их тонким сочащимся влагой стебелькам. – Дай сюда! – он вырвал у Мити чемодан, бросил его на обочину плашмя и уселся сверху, почти проломив картонные стенки. – Майн кампф перегрелась.

– Майн копф, – машинально поправил Митя.

Солнце стояло точно в зените и немилосердно палило. Митя огляделся по сторонам и подобрал с дороги какую-то тряпку. Отряхнув с нее пыль, он обнаружил, что это вполне сносная панамка, и натянул ее на макушку, ощутив на короткое мгновение прохладное блаженство тени.

– Дай сюда! – снова потянулся к Мите Олег и сдернул панамку. Но не для того, чтобы надеть. Он вывернул ее наизнанку и осмотрел изнутри: – Ну, точно, это Витьки из второго. Витька мне булку должен. Так что эта дер каппе – правильно? – будет теперь моей. – И он стянул с головы галстук и заменил его панамой.

– Ди. Ди каппе.

– Ага, яволь. – Олег сложил галстук и сунул в карман шортов. Немного подумал и вытащил его обратно. Скомкал, сжал в кулаке, посмотрел на Митю и засунул кулак обратно в карман.

– Я пойду по-маленькому. – Олег прыгнул через канаву и протолкнулся сквозь кусты развесистой пыльной ивы.

Митя бродил вокруг, вглядываясь под ноги, на этот раз еще внимательнее. Теперь он заметил, что пыль здесь сильно притоптана, а на асфальте и обочине видны следы разворотов – будто несколько машин разворачивались по дуге, вот здесь колесо чуть не соскользнуло в канаву, и борозда от него на обочине гораздо глубже и резче – газовал сильно, видать. Совершенно ясно, что это были те самые автобусы, которые выслали навстречу ребятам, и на этом месте они остановились, загрузили пассажиров и отправились в город. Весь лагерь уехал по домам. А они остались.

Митя вздохнул.

– Че ты там сопишь? Че делать-то будем, Папанин? – Олег выбрался из зарослей, оглядываясь назад и пытаясь разглядеть что-то сквозь ветки, схлопывающиеся за ним.

– Почему Папанин?

– Ну ты же нас завел в какие-то дебри? Как Иван Папанин! А еще друг называется. Хорошо хоть не в болото. Выводи давай обратно.

2019

Олегу снился зеленый сон. Зеленый до одури, до оскомины во рту. Зеленый свет пронизывал все – словно Олег плавал в океанской глубине, тщетно пытаясь подняться к поверхности.

В зеленом сне колыхалась трава. Она была везде – под ногами, перед глазами, над головой. Олег брел в ее зарослях, разводя руками упругие, сочные стебли – будто плыл, пытаясь преодолеть мощное прибрежное течение.

Трава пахла кровью. И блевотиной. И свежим, только-только порубленным мясом. И сгнившей картошкой. Эти запахи не смешивались – они существовали отдельно, точно баночки с разноцветной гуашью. Олег шел так, чтобы дышать мясом. Он любил стейк с кровью. Он не понимал веганов. Он терпеть не мог овощные салаты. Поэтому он шел через траву и дышал сырым, свежим, только-только порубленным мясом.

Что-то дышало, шевелилось и хрипело неподалеку от него. И оттуда несло тоже мясом. Только уже залежавшимся. Тухлым. Скользким и склизким. Олег не шел туда. То, что шевелилось, двигалось к нему. Хрипы становились слабее – но при этом явственнее. И волны тухлятины вмешивались в аромат сырого стейка с кровью.

Олег уходил дальше, забирая влево. Под ногами пружинил мох, с чавканьем захватывая ступни. Ковыль мельтешил перед его глазами – светлые белесые метелки.

«Ячмень гривастый, Каразин, – вдруг услышал он голос биологички. – Ячмень гривастый, а не ковыль». Плевать. Они всегда называли его ковылем. Пацаны из дедовой деревни когда-то научили его дурацкой игре – положить эту метелочку на язык острием к горлу и три раза сказать «трактор». Ни у кого не получалось больше одного раза. Бабушка раскрашивала метелки ячменя-ковыля в разные цвета и ставила в вазу. Олег любил в детстве тайком отщипывать тоненькие синие, зеленые, красные ниточки – пока колоски окончательно не лысели. Бабушка так и умерла – раскрашивая ковыль за столом, упав лбом в блюдечко с краской и сжав в окоченевшей руке кисточку. Блюдечко раскололось, и бабушкина кровь смешалась с берлинской лазурью. Колоски тихо шуршали на сквозняке.

Что-то сухое и острое царапнуло ему ладонь – и он, рефлекторно сжав ее, поднес это к глазам. Еще колоски. Остюг – или устюг – он так и не знал, как они правильно называются. Мягкие и плотные весной, к августу они становились колючими и рассыпались от малейшего шлепка. Собаки, что жили у родителей Олега, приносили эти устюги на себе с пустыря за домами, и родители каждый вечер заставляли сына проверять и вычесывать жесткую шерсть. Конечно, он ленился. Конечно, за это в итоге поплатились псы. Овчар начал хромать, припадать на правую лапу, грустно скулить и отказываться от еды. Грешили на занозу, на разбитое стекло, но только когда лапу разбарабанило вдвое, а при каждом шаге из-под пальцев пса сочился желтоватый вонючий гной – только тогда они обратились к ветеринару. Лапу спасли – хоть и распахали до плеча. Ветеринар потом показывал эту дрянь – маленькое зернышко колоска с усиками, гладкое в одну сторону, шершавое – в другую. Овчар так и хромал до конца жизни. А вот дворянина не спасли. Пес долго мучился – молча, отворачивая голову с крупными, с горошину, слезами на глазах. Из-за густой, свалявшейся шерсти не было видно раздутое – сплошной нарыв – брюхо. Врач сказал – зернышко попало в половой орган, когда пес бегал по траве, – и затем пошло по мочеточнику, царапая и раздирая нежную слизистую. С тех пор Олег никогда не бегал голышом в траве.

Ему вдруг стало странно холодно. Зеленый свет вокруг него сгустился и начал оседать – как туман, как мокрая занавеска. Он опустил глаза – он был голым. Вот только что – в джинсах и футболке, а теперь голый, как из бани. Даже кожа была такой же – красной и распаренной, с белесой коркой на пятках. Она чуть колыхалась, шла волнами – будто под ней было что-то живое. Живое и беспокойное, рвущееся на волю. Трава вокруг Олега одобрительно кивала в ритм этому колыханию. Ему не было больно, нет – лишь легкий зуд разрастался под кожей, перетекая в томительно-острое жжение.

Как только он подумал о зуде и жжении – зачесалась голова. Он коснулся рукой волос – и они опали ему в ладонь, как старая иссохшая шерсть. Зуд усилился, что-то рвалось наружу – из головы, из груди, из живота. Кожа трепетала – словно под ней пробегали насекомые. И словно их усики медленно прорастали из пор. Он попытался ухватить это «что-то» – но коротко стриженные ногти соскальзывали.

Зеленый свет густел вокруг него, превращаясь в желе. Запах свежего мяса стал плотным и тягучим, он вбивался в легкие при каждом вдохе. Кожа уже не зудела – она сокращалась в мелких, частых, мучительных судорогах.

То, что двигалось за ним, было уже рядом. Олег мог разглядеть серую кучу, которая хрипела, сипела, булькала и плевалась. Ее плотно обволакивала вонь тухлого мяса. А он был в доспехах из аромата свежего.

– Кто ты? – спросил он, удивляясь своей смелости.

– Ф-ф-ф… – простонала куча.

– Кто ты? – повторил он.

То, что двигалось, содрогнулось в пароксизмах рвоты.

– Кто… – начал он.

И тут его челюсть распахнулась. Раззявилась – как у старой деревянной игрушки-щелкунчика. Хрустнули связки, лопнули мышцы – и из его горла к небу рванул огромный мясистый подсолнух.

Олег упал на спину, прямо в море травы и мха.

Подсолнух покачивался над ним – и птицы клевали его семена, осыпая Олега влажной сырой трухой. То, что двигалось за ним, подползло совсем близко, окутав зловонием тухлятины.

– Ф-ф-фдр… – просипело оно. – Н-н-н-н-н-н-нт…. Гр-р-р-р-ргр…

Оно припало к губам Олега и стало пить его слюну. Пить с жадностью, взахлеб, прокусывая губы и язык, мешая слюну с кровью. Пить и пить…

А потом Олег проснулся.

1941

В дебри Митя действительно их завел. Но не сразу. Сначала они пошли по дороге – должна же она куда-то вести? Например, в деревню. Но очень скоро наткнулись на первый перекресток. Указатели на нем были вырваны из земли, таблички выгнуты и искорежены. «Неужели, чтобы врага запутать? – догадался Митя. – Вот это тактика!» Но они-то врагами не были, а вот запутаться – запутались.

Жара не спадала, хотя верхушки деревьев позади них уже цеплялись за солнце, словно пытаясь забросить его за зеленый забор, как за волейбольную сетку.

Из-за этого забора стали теперь все чаще появляться, сыто урча, самолеты – всегда парами, пролетали над головами и исчезали, и если бы не приглушенный грохот, доносившийся с той стороны, и легкая дрожь земли, и тающие в небе дымные борозды, – можно было бы списать все на пару гигантских стрекоз, тихо-мирно промчавшихся по своим делам. Но из-за этих стрекоз Митя решил, что им лучше свернуть в лес.

Хотелось пить. Олег все время жевал что-то зеленое – то пучок травы, то листья с кустов. Рот его стал зеленым – светло-зеленые губы, вокруг которых он размазывал грязно-зеленые потеки. Один раз они набрели на ручеек и упали в него, жадно глотая воду вместе с лесным сором – хвойными иголками, кусочками коры и бересты, с жуками, с землей, – лишь бы разлепить ссохшиеся кишки, смочить пустыню, в которую превратились их внутренности. Хотелось пить носом, ушами, глазами – лишь бы влага проникала в тело – любым путем.

Тогда Мите и пришло в голову, что можно рискнуть и вернуться в лагерь, чтобы позвонить оттуда – маме на работу или хоть в милицию. Ведь прошло уже несколько часов после того, как они наткнулись на следы автобусов – значит, автобусы давно доехали. И значит, мама, не найдя его, переполошилась, да и родители Олега тоже, наверное, поднимут всех на ноги, и за ними отправят кого-нибудь. Или уже отправили! Те приехали в лагерь, но никого не нашли. И как раз сейчас могут возвращаться по дороге в город. Значит, следовало держаться ближе к дороге и двигаться в сторону лагеря – там телефон, вода и, возможно, еда. Митя поделился своими соображениями с Олегом. Тот хотел было накинуться на приятеля, но мысль о еде его остановила, и он снова зарылся в ручей, насколько хватало его глубины, втянул воду, выдохнул пузырями воздух, вынырнул на пол-лица, ухватил рукой молодую березку, еще зеленую – ствол, как стебелек, с тремя листиками, сочными, не тронутыми солнечным жаром, – выдернул с корнем и запихнул в рот.

2019

Наутро, украдкой взглянув в зеркало, он увидел, что зелень поползла по деснам дальше, покрывая слизистую бледно-зеленым слоем, который на зубах отдавал синевой. Олег осторожно потрогал это. На пальцах остались слизь и мох.

Он долго чистил – сначала обычной щеткой, потом электрической – позаимствовал у Марины, – потом прошелся ногтем, соскребая остатки. Десны продолжали отливать зеленым, но если при разговоре не сильно поднимать губы, то не будет видно. Тем более что с людьми он не работает, а в серверной мышам наплевать, как ты выглядишь.

В подъезде пахло строительной пылью, кислыми огурцами и кошачьей мочой. Он быстро сбежал на три пролета вниз, перепрыгивая через ступеньки и хватаясь за перила на поворотах, подпрыгнул на третьем этаже и коснулся кончиками пальцев потолка, покрытого подпалинами и жжеными спичками, – привычка-ритуал, оставшаяся еще со студенчества…

…и столкнулся нос к носу с тетей Зиной – соседкой сверху.

– Изви… – начал он, но его слова потонули в громком, почти ультразвуковом вопле.

Вопила тетя Зина. Вопила, уронив на пол сумки, – что-то разбилось и сейчас растекалось маслянистой лужицей. Вопила, прижав руки к щекам. Вопила, выпучив глаза, в которых плескался жгучий страх.

Олег отшатнулся – в свою очередь ощупывая лицо. Под пальцами что-то чвякнуло – и они погрузились во влажное и склизкое. Запахло мокрой травой и сырым деревом.

1941

До лагеря тем вечером они не дошли. Не дошли даже до шоссе. Пытаясь ориентироваться по солнцу, Митя сильно намудрил с направлением, и все, что они нашли, – заросшая двухколейная лесная дорога, которая привела их на широченный луг. Луг ломился от сочной травы и ждал косарей и Петрова дня. На открытое место они выходить не решились и углубились обратно в лес.

С чемоданом Митя давно и без сожаления расстался, оставив себе лишь полезное – складной нож, теплый свитер и тельняшку для Олега, сообразив, что ночью без солнца они задрогнут. Шорты он сменил на штаны по той же причине, рассудив, что лучше снять лишнее, если будет жарить, чем замерзнуть без одежды, если будет холодрыга.

Однако солнце село раньше, чем он рассчитывал. Некоторое время шли через лес строго на закат, Митя все еще надеялся выйти на шоссе до темноты, но шоссе не было ни видно, ни слышно. Лишь пару раз им слышался гром – то ли далекой грозы, а может, то был грохот взрывов. Олег – даром что всю дорогу болтал без умолку, несмотря на пересохшую глотку, – теперь притих и держался ближе к Митьке, время от времени хватая его за локоть.

Поэтому Митька и не заметил темную кучу на пути. Споткнулся и полетел вперед, вспахивая лбом и носом прелый хвойный ковер. Куча под ним, показалось ему, шевельнулась и то ли взвыла, то ли вздохнула.

Олег тоже споткнулся, но не с таким размахом – у него лишь подогнулись колени, и он качнулся, упав на четвереньки. Но руками тут же нащупал такое, что вскочил как ошпаренный, откинулся назад, больно ударившись копчиком о корни, и шустро отполз, перебирая руками и ногами, как кузнечик.

– Митька! – хриплым шепотом позвал Олег, от страха на всякий случай закрыв глаза – не видишь, значит, нет ничего.

Тьма за закрытыми глазами промолчала.

2019

Из дома он больше не выходил. Позвонил на работу, сказался больным, покорно выслушал злобную тираду начальника. Премии в конце года не будет, да и надбавок в этом месяце можно не ждать. Он молча кивал – будто начальник на том конце линии мог увидеть это – и тер ладонью щеку.

Пять минут назад он соскоблил все, что выросло на его лице – грубые, плотные, острые, покрытые шершавыми усиками ростки. Бритва не взяла их, пришлось взять канцелярский нож. Ростки были жесткими, лезвие несколько раз соскальзывало – и порез тут же раскрывался, как маленький – детский – рот. Странно, но крови не было – лишь несколько бледно-розовых капелек, которые тут же втягивались обратно, словно их всасывал кто-то невидимый – тот, кто гнездился глубоко в Олеге.

Ему показалось, что он стесал все, избавился от мерзкой, колючей, жуткой растительности, что превращала его лицо в зеленую маску, в какой-то сраный экспонат на сраной выставке флоры – ведь он трудился над этим четверть часа! Но сейчас он провел рукой по щеке – и шершавые усики щекотали ладонь.

– Иди ты в пень, – сказал он начальнику и положил трубку.

А потом долго сидел в оцепенении.

«В пень»?

1941

Тьма, усталость, перепуг, тягучие объятия пряной лесной почвы – и Митьку, и Олега мгновенно утянуло в беспокойный, но долгий и глубокий сон.

Проснулся Митя оттого, что что-то щекотало ему левую ноздрю. Едва ощутимо – как бывает, когда в нос попадает пылинка, но при этом очень глубоко: там, где заканчивается хрящ и начинается кость. Он попытался чихнуть – не получилось. Тогда он решительно сунул палец в нос и скосил глаза, чтобы понять, что же там его беспокоит.

Травинка.

Тоненькая травинка высовывалась из его ноздри. Почти как у старшего вожатого Кости. Но только одна, светло-зеленая и прямая, а не много черных и курчавых. Она еле трепетала при дыхании, а зуд внутри него становился только сильнее. Там, где заканчивается хрящ и начинается кость.

Травинку он вырвал – резко и решительно, слабо вскрикнув от внезапной боли, которая пронзила всю голову, от носа до затылка. Потом поднес к глазам, чтобы разглядеть получше. У травинки были корни. Корни кровоточили.

Под ним что-то зашевелилось. Он осторожно приподнялся на локтях и перекатился в сторону. Под елью лежала серо-зеленая куча, над которой свисали стропы парашюта, зацепившиеся за еловые лапы. Сам парашют и был большей частью кучи. Сейчас куча стонала, ворочалась. Легкая ткань оползала, и куча приобретала вполне человеческие очертания. Правда, только издалека. Подобравшись поближе, Митя стянул остатки купола. То, что Митя увидел под ним, было скорее похоже на деревянную куклу, которую разломили об колено. Летчик, а это был летчик – шлемофон, нашивка с крыльями, к тому же «наш» летчик, лейтенант, судя по петлицам на воротнике, в которых Митя немного разбирался, – летчик рухнул плашмя поясницей прямиком на пень, отчего переломился позвоночник, и лежал теперь – головой вниз, раскинув руки и ноги – как наколотый на штырек чек в булочной, а сбоку, где-то в районе печени, сквозь багровую дыру в комбинезоне торчал этим самым штырьком то ли недопиленный сук, то ли успевшая прорасти на пне живучая крепкая ветка. Пилот истекал кровью, но был еще жив.

2019

Кровь не шла. Олег мог царапать себе кожу, резаться канцелярским ножом – но раны были белесы и похожи на выжатую губку. Только когда он поддевал ногтями или щипцами очередной росток – пинцет уже не справлялся, в дело пошли мощные металлические щипцы – и, сцепив зубы и подвывая от боли, тянул его, пока не вырывал с корнем, – только тогда он видел свою кровь. Багровую и густую. С легким гнилостным запахом.

Ему казалось, что он распространяет эту вонь вокруг себя – амбре перегноя, навоза, стоячей воды. Марина старалась держаться от него подальше. Спала на диване в другой комнате – после первой ночи, проведенной раздельно, он предложил уступить ей кровать, – но она брезгливо взглянула на простыни, покрытые зеленоватым соком, на ошметки раздавленной во сне травы – и наотрез отказалась. Потом и есть стала отдельно от него – за полчаса до, принося тарелку, чашку и ложки-вилки из той же комнаты, в которую отселилась. Олег не осуждал ее – ему самому было мерзко смотреть на себя в зеркало. Его угнетало лишь ее добровольное затворничество – по логике вещей и по справедливости это он должен быть сидеть там, за закрытой дверью. Он предложил Марине поменяться – но она отказалась. И это он тоже понимал – он осквернил собой весь дом. Споры той твари, что поглотила его, – по всему дому. А Марина – в безопасности.