Текст книги "Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Оксана Ветловская,Ирина Скидневская,Елена Щетинина,Лариса Львова,Юлия Саймоназари,Лин Яровой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 210 (всего у книги 353 страниц)

Окно было явно меньше, чем ему помнилось. Кому и зачем понадобилось поднять подоконник? Родион обратил внимание на странные наросты на бетонных откосах, похожие на сталактиты. На ощупь – тот же бетон. Очень острые. В детстве он нигде тут подобного не видел. Кристаллические образования, отложения каких-то солей? Может, связано с тем паром из расщелины, который иногда окуривает поселок? Позади что-то сухо скрипнуло, будто гравий. Еще раз, громче. Родион обернулся – и вдруг осознал, что не помнит, где выход из комнаты. Там, откуда он вроде бы сюда зашел, был пустой грязный угол.

– Так… – Родион медленно повернулся. Угол, еще угол. Что за черт?!

– Слушай, давай я тебя на фоне окна сниму, типа черный силуэт, а дальше туман и «заброшки», классный кадр будет.

Костя появился из дверного проема посередине стены. И с чего Родион взял, что дверь должна быть в углу?

– Ну и планировка, вроде квартира маленькая, а настоящий лабиринт. Не двигайся, снимаю!

Разумеется, после окончания «экскурсии» Костя пожелал сунуться в несколько «заброшек». В аварийные, которые когда-то пытались взрывать, Родион его не пустил, а в остальные – пожалуйста. Родион с детства знал их наизусть, здесь он с одноклассниками играл в прятки, в войнушку. Вряд ли пустые дома так уж сильно пострадали от землетрясения двухлетней давности, раз всё еще стоят.

Зашли в подъезд ближайшей «заброшки». Здесь сталактитоподобных образований было гораздо больше, они росли из стен, полов и потолков под самыми странными углами. Приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не наступить на эти каменные (бетонные, соляные?) шипы. Родион попробовал отломить пару самых тонких. Не получилось.

– Блин, что это за хренотень? – Костя фотографировал стену подъезда, сплошь утыканную шипами, будто в средневековой камере пыток.

– Без понятия. – Родион обратил внимание на окно на площадке, слишком маленькое и кособокое. Может, частично заложили кирпичом? В «заброшках»-то? Родион поднялся пролетом выше и замер в мучительном ступоре.

Все дело было в дверных проемах. Как и везде, по четыре на площадке – но все разного размера. Более того: один – узкая щель, в которую даже руку не просунуть, второй – будто для детей не больше семи лет, третий вроде нормальный, но перекошенный, и четвертый – как дырка в собачьей конуре. Небольшое квадратное отверстие на уровне пола. Родион приложил ледяные ладони к горячим вискам. Он не пил с тех пор, как договорился с Костей о поездке. Выспался. Что за черт…

Он опустился на колени и заглянул в самый маленький проем. Там было черным-черно, и оттуда тянуло леденящим холодом, как из погреба, хотя – второй этаж и на дворе лето.

Какая-то шутка. Инсталляция. Местная молодежь пошутила. Молодежи тут что, делать нечего, кроме как вести бессмысленные строительные работы в «заброшке»? Или провинившимся солдатам дали такой наряд, вроде копания канавы «от забора до обеда»?

Родион выпрямился, чувствуя, как в груди мучительно стукает сердце.

– Костя, иди сюда. Вот тебе готовая сенсация.

– Охренеть… – Костя уже был рядом и хватал ртом воздух. – Это… это как? Зачем?

– Фоткай быстрее, да пошли отсюда. – Родиону вспомнилось предупреждение водителя насчет «заброшек». Надо будет позвонить ему да спросить, что здесь происходит.

– Погоди. – Костя сунулся в перекошенный проем. – А где же в квартире окна, заложили?

Родион, пересиливая неясное тошнотворное чувство, шагнул туда же. Темень. Ледяной, зимний холод, сразу пробравший до костей. Где-то далеко был свет – слабое зеленоватое свечение, не похожее на свет от окна, – и оно, кажется, двигалось.

Родион выскочил как ошпаренный, утаскивая за собой Костю.

– Да там просто бомж с сигаретой, – неуверенно сказал тот. – Мы ведь еще на крышу хотели вылезти, мне панораму надо снять…

– В другом доме на крышу полезем, – сказал Родион почему-то шепотом.

Перед тем как уйти, они все же заглянули на третий этаж. Там дверных проемов не оказалось вообще. На месте дверей были лишь зияющие тьмой квадратные отверстия размером чуть больше дверного глазка, прямо в бетонной стене. Три из них дышали таким холодом, словно по ту сторону располагалась морозильная установка. А четвертая, напротив, обдавала жаром, как из печи. И оттуда слышались отдаленные гулкие звуки. Будто размеренно били чем-то невероятно тяжелым или работал гигантский пресс.

Ничего друг другу не сказав, Родион и Костя вышли из подъезда и направились в соседний. Там они не прошли дальше тамбура: проем второй двери представлял собой узкую щель возле самого пола.

Они в молчании пошли к соседней «заброшке». С тамбуром в крайнем подъезде все было нормально, но вот дальше… Дальше начиналась лестница. Ее ступени, низкие и узкие, словно рассчитанные под стопы карликов, да что там, младенцев, сотни, тысячи ступеней уходили куда-то вверх, далеко во тьму. Костя щелкал фотоаппаратом как одержимый, высвечивая чудовищный пролет между высоченных стен мертвенно-белым светом вспышки, но даже этот резкий свет не достигал его конца. Родион трогал крошечные ступени, смотрел на свои руки, пару раз сфотографировал лестницу на смартфон и убедился: техника видит то же, что его глаза. Прислушивался к себе: у него точно нет температуры, он определенно в ясном рассудке.

– Не понимаю, с виду обычное здание. Как все это в нем умещается? – прошептал Костя. – И вообще… Я не болен? Ты видишь то же, что я?

Родион молчал.

– Давай попробуем наверх подняться? – предложил Костя, включая мощный ручной фонарь. – Это ведь наверняка какой-то оптический эффект, там, наверху, просто зеркала стоят, такая огромная конструкция не влезет в трехэтажку…

– Да кто здесь, ешкин кот, будет зеркала устанавливать? – Родион сгреб Костю за толстовку и вытащил на улицу. – Значит, так. В «заброшки» без меня даже не вздумай соваться. Сначала разберемся, что тут творится.

– Но такие кадры…

– Тебе все ясно?

– Ну ясно, ясно.

Снаружи заброшенные трехэтажки выглядели обычно. Буднично. Разве что тьма в пустых окнах казалась слишком густой. Родиону вдруг подумалось, что ни вчера, ни сегодня он не видел в поселке ни одной собаки, ни одной кошки, тогда как во времена его детства живности тут держали много – считалось, что животные заранее чуют землетрясения и предупреждают хозяев. Только летали повсюду большие вороны – не серые, московские, а здешние, курильские, черные как ночь и клювастые. Их характерное карканье напоминало хриплый хохот.

По «централке» шли редкие прохожие: женщина с сумками, прихрамывающий военный, поодаль – пьяница, несмотря на летнее время, в грязном пуховике и едва ли не до глаз замотанный в драные тряпки, он шаткой походкой передвигался по обочине, то и дело заваливаясь в траву.

– Я не понимаю, как люди здесь все терпят, – задумчиво сказал Костя.

– Ты про дома эти жуткие? – мрачно спросил Родион.

– Не, дома наверняка чей-то арт-проект. Круто сделали. Я про уровень жизни в поселке.

– Эх, Костя. – Родиону много чего захотелось сказать, но он подумал и не стал распространяться. – Живут себе как живется. А единственный арт-проект, который тут возможен, – вон, – и указал на пьяницу.

Военный был уже близко, и вот к нему-то, из-за отеческой надежности униформы цвета хаки, Родион решил обратиться в первую очередь, держа наготове смартфон со снимком невероятного подъезда.

– Здравствуйте! Я из местных, но давно не был на острове. Подскажите, пожалуйста, а вот те «заброшки», у них внутри что-то странное…

Военный произнес короткое матерное слово и ускорил шаг. Родион развел руками, Костя скроил многозначительную мину в духе «а чего ты ждал». Тогда Родион решил обратиться к женщине с сумками. Та, едва услышав про «заброшки», попятилась от них, как от разносчиков опасной инфекции.

– Вам что, жить надоело? Туда нельзя ходить! Даже дети малые знают!

– Почему? Что там внутри такое?

– Откуда мне знать! – обойдя их по дуге, женщина тоже ускорила шаг.

– М-да. – Родион в замешательстве прочесал пятерней порядком отросшие волосы. Не стригся с тех пор, как… Ну да, с тех пор, как получил сообщение, что пациентка умерла.

Накрапывал дождь. На детской площадке, состоявшей из облезлой горки, кривого турника, песочницы, самодельных качелей и скамейки, вяло играли дети: девочка с уродливым родимым пятном на пол-лица раскачивалась на качелях, мальчик с перебинтованным предплечьем сидел на скамейке и смотрел. Двухлетка с непропорциональной шишковатой головой ел песок, и его никто не останавливал: молодая толстуха в бесформенном платье, видимо мать, отвернувшись, разговаривала с женщиной в открытом окне первого этажа. У женщины что-то было с правым глазом: заклеен пухлой ватной повязкой на пластыре. Обычный день поселка. Люди ко всему привыкают. Живут как живется – даже если неподалеку расщелина с ядовитыми газами, а в заброшенных домах происходит какая-то чертовщина.

Газы. Не в них ли причина? Случаются же коллективные видения…

К вечеру дождь усилился, из-за плохой погоды связи не было, так что дозвониться до шофера из «центра» не удалось. Костя переписывал снимки на ноутбук. На фотографиях, в контрастном свете вспышки, шипастые стены, непонятного назначения дверные проемы и невозможные лестницы выглядели еще более пугающими. Не бывает таких длительных галлюцинаций.

– Сиди тут, я схожу ненадолго кое к кому, – сказал Родион, накидывая в прихожей ветровку.

Медпункт находился на первом этаже через два дома, там же, где во времена Родионова детства. И фельдшер был тот же: Василий Иванович по прозвищу Японец. Его отец был русским моряком, а мать уроженкой Хоккайдо, но отчего-то он считал себя айном – эта таинственная народность жила на островах у Тихого океана еще до японцев, и последние из айнов давно ассимилировались, что не мешало Василию Ивановичу выпендриваться на переписи населения при указании национальности.

– Родька? – фельдшер, маленький, сутулый, с восточным узкоглазым лицом, изрядно поседевший, попятился, затем подошел и осторожно обнял Родиона. Одна ладонь у него была плотно замотана грязноватым бинтом. – Тамара, ты только глянь! Это же Родька Романов! Ты надолго? Нет? Батину могилу приехал навестить?

Из кабинета вышла Тамара, молодящаяся вдова, бессменная продавщица одного из продуктовых магазинчиков, в школьные времена Родион иногда выклянчивал у нее шоколадки в долг. Шея у нее была в бандаже. Женщина растянула в улыбке пухлые, отчаянно намазанные кроваво-красным губы:

– Видный мужик из тебя получился. Женат?

– Да так… – Родион неопределенно повел плечами. Рассказывать о своих проблемах он тут никому не собирался.

– Поняяяятно, – Тамара визгливо захохотала и сняла с вешалки дождевик. – Ну, как накобелируешься – может, меня замуж возьмешь?

– Тебя теперь сам черт замуж не возьмет, – пробурчал Василий Иванович, закрывая за женщиной дверь. – Родька, проходи. У меня коньяк есть, будешь?

– Нет, извините. Не пью. Совсем. Что у вас с рукой?

– На «централке» споткнулся, – ответил фельдшер. – Сам видишь, какие у нас тут дороги. И ремонтировать некому. Слышал, ты на врача пошел учиться? И как? Институт закончил?

– Давно. Хирургом работаю, – вымученно улыбнулся Родион.

– Ух ты. Молодец. Человеческие жизни, значит, спасаешь.

– Я пластический хирург.

– А, это по части силиконовых сисек?

– Это по части коррекции черт лица. – Родион поспешил сменить тему. – Я к вам вот по какому вопросу. Мы со знакомым приехали фоторепортаж о поселке делать. Зашли в «заброшки», а там… – Родион пролистал несколько снимков на смартфоне, повернув экран к фельдшеру. – Мы чуть мозги не вывихнули, пытаясь понять, что это. Вы случайно не знаете, кто и зачем мог это сделать?

Василий Иванович глядел на экран телефона, как загипнотизированный. Вдруг резко сказал:

– Не ходите туда больше!

– Все только твердят: «не ходите-не ходите». Хоть бы объяснили, что там происходит.

Фельдшер помолчал.

– Объяснить я тебе ничего не сумею. Расскажу одну байку, сам решай, верить или нет. У нас считается, что в тех домах теперь новые жильцы живут.

– Какие еще жильцы?

– Те, что из расщелины. Видел трещину на въезде в поселок? Ну вот… Как тут пару лет назад все тряхнуло – так земля лопнула аж до самых своих кишок. А там, по древним поверьям, много кто живет. Теперь они вместе с паром выходят на поверхность и селятся рядом с нами. Если их не беспокоить – не вредят. Живут себе тихо, обустраиваются потихоньку…

Родион наконец-то заметил, что Василий Иванович пьян до мелкой трясучки, до змия, до белочки. И странная его заторможенность, и дикие истории – всего-навсего проявления глубочайшего, как Тихий океан, алкогольного психоза. В полумраке приемного кабинета не сразу были заметны ряды пустых водочных бутылок под столом и непочатых – на тумбочке рядом с раковиной.

– Может, ахнем все-таки по маленькой?

– Нет, спасибо. Мне пора идти. До свидания.

В дверях медпункта Родион столкнулся с мальчишкой.

– Василиваныч, я занозу посадил! Здоровенную! Как бревно! Мамка сказала к вам пойти…

В сумрачном освещении Родиону показалось, будто кожа у мальчика странного, крайне нездорового темно-багрового, мясного оттенка.

– А ну-ка стой!

Но мальчишка шустро вывернулся с неожиданной силой. Родион так и не понял, почудилось или нет.

Спалось очень скверно. То и дело Родион, вздрагивая, выныривал из рваной поверхностной дремы и дико таращился в почти абсолютную тьму с темно-серым прямоугольником окна, пытаясь разобрать, не проросли ли стены шипами, не опустился ли потолок, не сузился ли дверной проем до узкой щели. А снились ему бесконечные бетонные лабиринты, из которых не было выхода, потому что дверями и окнами там служили крошечные отверстия. И что-то там постоянно ходило за спиной, дышало в затылок смрадом и морозным воздухом – будто открыли холодильник в секции с гнилыми трупами.

Под самое утро он наконец отключился намертво и проспал до начала двенадцатого. Увидев цифры часов на экране телефона, вскочил. Кости не было – как сказал хозяин квартиры, тот спозаранку побежал снимать кадры с проглянувшим в тумане солнцем и с тех пор не возвращался. Военный пенсионер снова сидел на кухне, чуть ли не в той же позе, что вчера, будто манекен, и нога его по сравнению со вчерашним распухла еще больше, натягивая ткань штанины. «Надо бы хоть глянуть, что у него с ногой, врач ты или кто», – подумал Родион, но сейчас его куда сильнее беспокоило отсутствие Кости. Как бы тот в своей охоте за эффектными кадрами в «заброшки» не сунулся.

При одной мысли о Косте и «заброшках» Родиону будто вылили на макушку стакан ледяной воды – медленно, тонкой струйкой. Он слишком хорошо знал это ощущение. Так давало о себе знать иррациональное предвестие чего-то непоправимого. Именно так Родион себя чувствовал, когда в последний раз виделся с отцом. И так же – когда в кабинет вошла та пациентка…

Она была изумительно, почти потусторонне красива. Отец у нее был крупным финансовым воротилой с труднопроизносимой кавказской фамилией, мать – русской, и две национальности смешались в ней ровно в той пропорции, чтобы выдать истинное чудо – с тонким фарфоровым глазастым лицом, смоляными волосами, безукоризненным удлиненным аристократическим носом с горбинкой. Именно этот прекрасный нос она хотела переделать в коротенький крохотный пятачок какой-то популярной певички. На первом приеме Родион отговаривал ее как только мог. Исчерпав все аргументы, сказал: «Вы же настоящая пери!» Бедная дурочка, вряд ли читавшая что-либо, кроме тегов Инстаграма на своем айфоне, она не знала, кто такие пери.

Вот тогда Родиона взял азарт, растоптавший слабое предчувствие. Такого вызова в его практике еще не попадалось. Устроить соревнование с самой природой, уже создавшей идеал красоты и гармонии. Перекроить абсолютное совершенство в нечто еще более совершенное. И уже на первичной консультации, при проведении цифрового моделирования, он понял, что сумеет это сделать. Пятачок певички был, разумеется, отменен в пользу точеного европейского носика.

Операция прошла великолепно, результатом Родион мог гордиться: да, это было совершенство, не только по форме, но и по функциональным улучшениям – безупречные линии, легкое дыхание.

Но после операции девушка не пришла в сознание и умерла спустя неделю в городской клинической больнице.

…Родион выбежал на улицу и понесся к «заброшкам». Утреннее солнце давно поглотил туман, белесая мгла студенистым куполом поднималась со стороны расщелины и расползалась по поселку разлохмаченными щупальцами. Родиону мельком припомнилось, как фельдшер Василий Иванович однажды рассказывал, будто название острова переводится с айнского как «медуза», или «земля медузы». Отчего так? Кто теперь знает. Не сказать, что медуз было особенно много в здешних водах: не больше, чем у других островов Курил.

– Костя! Да ешкин дрын… Костя!!!

У «заброшек» Родион стал звать молодого журналиста, изо всех сил драть глотку. Туман сгущался, воздух становился похожим на разбавленное молоко. Прежде всего Родион направился в тот дом, где они вчера видели невероятную лестницу и где Костя хотел проверить свою гипотезу насчет установленных на площадке зеркал и оптических эффектов. Вот та самая трехэтажка, крайний подъезд…

Двери не было. Ее не заложили кирпичом или блоками, что легко можно было проделать за сутки, – ее словно вообще тут никогда не существовало. Сплошная бетонная стена. Старая, облезлая. При этом козырек подъезда и растрескавшееся крыльцо были на месте, сохранился и ржавый остов лавочки в бурьяне, торчавший тут с незапамятных времен. Ошибки быть не могло. «Заброшки» родного поселка Родион знал как свои пять пальцев. Еще вчера вход в крайний подъезд был. Теперь он исчез.

– Да что же это, на хрен, такое-то… – Родион осторожно потрогал стену: прохладную, шершавую, в пластах вспучившейся, будто нарывы, штукатурки – настоящую, реальную, никаких сомнений.

– Костя-а! – По колено в мокрой траве он пошел к следующему подъезду. Там после тамбура пол просто заканчивался – вместо лестничного пролета зияла ямища, полная непроглядной черноты, и это не походило на то, как если бы лестница обрушилась в подвал: свет фонарика на смартфоне не выхватывал ничего, ни обломков площадки и ступеней, ни подвальных труб, – внизу была лишь бездонная тьма, куда, будто в колодец, глубоко уходили стены подъезда, напрочь лишенные дверей.

Тихо матерясь, Родион пошел дальше. Он уже не пытался себя убедить, будто тошнотворное чувство, посетившее его вчера в «заброшках», – всего-навсего недоумение, крайняя озадаченность, но никак не страх. Родиону весь последний год казалось, что свое он уже отбоялся, ибо все, что могло случиться ужасного в его жизни, уже случилось. Но нет, его нынешним чувством был именно страх.

И страх этот перерос в панический ужас, когда за дверью следующего подъезда Родион обнаружил Костину зеркалку. Фотоаппарат лежал на пыльном полу и выглядел так, будто его раздавило прессом.

…Вымораживающий каждую жилу ужас. За всю свою хирургическую практику Родион никогда прежде не испытывал ничего подобного. В полную силу ужас навалился на него не сразу – целую неделю пробовал на зуб, испытывал на прочность, пока Родион отчаянно, до сердечных перебоев и постоянных головных болей надеялся, что черноокая пери выйдет из комы. Его самое прекрасное творение за всю карьеру. Не могло все так закончиться, просто не могло.

Однако девушка умерла, так и не увидев в зеркале своего нового маленького точеного носика. Карьера Родиона полетела в тартарары, но в первые сутки он об этом не думал – равно как и не думал ни о предстоящих обвинениях, ни о суде, ни о могущественном отце мертвой пери. Родион лежал прямо на полу своей здоровенной московской квартиры и в незримых судорогах совести (давно почившей, как ему казалось) вспоминал: он ведь знал, что с некоторых пор зажравшееся руководство его клиники стало экономить на обслуживании медицинской техники – в том числе аппаратов искусственной вентиляции легких. Он знал, что новый анестезиолог был взят на работу не из-за опыта, а из-за связей. Родион не схлестнулся с руководством на этой почве лишь потому, что ему очень хорошо платили. Да ведь он же вообще поначалу не хотел делать проклятую операцию! Надо было сразу выпроводить соплячку пинком под зад…

В уголовном деле Родион оказался среди подозреваемых. Главным подозреваемым, конечно, был анестезиолог, его-то и взяли под стражу – а еще его ассистентку и директора клиники. Родиона отпустили, но именно ему, как обладателю самого распиаренного имени в этой злополучной истории, досталась вся грязь публичных обвинений. Явившись на очередное судебное заседание – отпущен он был под обязательство о явке, – Родион нос к носу столкнулся с отцом погибшей… убитой. Далекие от медицины люди нередко думают, будто абсолютно всем, что касается операции, заведует хирург, и лишь он один ответственен за ее исход. Отец мертвой пери, жирный, носатый, с бешеными смоляными глазами навыкате, в гибели единственной дочери винил только Родиона. Словосочетания «неисправность аппарата искусственной вентиляции легких» и «халатность анестезиолога» ему не говорили ровно ни о чем. Над его дочерью со скальпелем стоял Родион – следовательно, Родион ее и убил. И в сущности, отец пери был не так уж неправ… Перемежая свои слова напалмовой матерщиной с кавказским акцентом, он заорал Родиону в лицо: «Я тебя живьем закопаю! Ты у меня даже к ветеринарному пункту на сто шагов не подойдешь! Не то что к человеческой больнице! Коновал херов!» Связи у финансового воротилы были куда более прокаченными, чем даже у Родиона с его многочисленными полезными знакомствами. Сначала перед ним захлопнулись все двери московских клиник эстетической медицины. Потом почти всех клиник вообще. Анестезиолога посадили, директор вывернулся, а Родиона оправдали, но никакое оправдание ему уже помочь не могло.

Казалось тогда, ничего страшнее случиться уже не может. Тем не менее трещине поперек его жизни суждено было разверзнуться до пропасти, и самое чудовищное судьба приберегла напоследок.

Спустя два месяца (дело было на редкость мерзостной осенью, холодной, сухой и пыльной настолько, что на зубах скрипело) они с женой пошли в кино – жалкая попытка развеяться. Родион работал в окраинной поликлинике и изо всех сил цеплялся за самого себя, чтобы не провалиться в депрессию. Наташка оказалась не только умной и красивой, но и преданной женой, поддерживала его как могла. Они только вышли из дома, как из-под арки к ним вынырнул тощий паренек лет двадцати в узких пидороватых джинсиках и модном пальто. В его бескровном лице было что-то истерическое, невменяемое, и Родион подался в сторону, увлекая за собой Наташку. Но парень живо заступил им дорогу и, уставившись Родиону в глаза стеклянным шальным взглядом, запинаясь, выговорил: «В-вы убили мою невесту», а после сделал нечто такое, чего от мужчины Родион никогда бы не ждал, нечто бесконечно, смертельно подлое. Он плеснул что-то из склянки, которую прятал под расстегнутым пальто. Родион инстинктивно увернулся, да и жидкость летела по весьма непредсказуемой траектории, так что угодила точно на Наташку.

Та секунда-другая прострации, почти полного выпадения из реальности, пока Наташка истошно кричала, прижимая ладони к глазам, а парень убегал, отбросив склянку, растянулись в воспоминании Родиона на месяцы, годы. На самом деле он почти сразу отвел руки жены вниз, чтобы она не размазывала кислоту по неповрежденным участкам кожи, и потащил ее обратно, в квартиру, промывать глаза и лицо холодной водой, на ходу вызывая скорую.

В больнице Наташка пролежала полгода. Правый глаз ей врачи спасти не смогли. Пол-лица ее теперь обтянула маска из уродливых бугристых шрамов, обезображенный нос походил на обрубок. Жениха мертвой пери (утащившей за собой всю жизнь Родиона прямиком в ад слабенькими своими пальчиками с замысловатым черно-золотым маникюром), явившегося мстить с полной банкой концентрированной серной кислоты, признали невменяемым и отправили на принудительное лечение в психиатрический стационар. Психиатричка всерьез грозила и Наташке. Заторможенная, часами смотревшая в одну точку, она почти перестала разговаривать. А когда Родион, наконец, привез ее домой, тихо сказала, что хочет с ним развестись. «Я верну тебе лицо, я сам буду тебя оперировать, найду клинику – да хоть за границей», – твердил Родион, но Наташка его будто не слышала. В ее изувеченной психике, будто черви в гнилом мясе, закопошились все женские страхи, о которых Родион прежде имел весьма смутное представление: что мужчина любит исключительно за внешность, что сразу бросит из-за «нетоварного» вида. Родион даже предположить не мог, откуда умная Наташка набралась подобной ереси, видимо, это было что-то исконно бабье, утробное, а потому неодолимое. В конце концов однажды утром Наташка уехала в Подмосковье к родителям, заблокировав Родиона на телефоне и во всех социальных сетях. Ее родители тоже не желали с ним общаться, сначала бросали трубку, потом тоже заблокировали его номер.

Вечером того дня Родион впервые напился в стельку.

…Третий и последний подъезд «заброшки» на первый взгляд был ничем не примечателен. Сделав пару шагов (мелкие обломки Костиного фотоаппарата захрустели под ногами), Родион различил в сумраке обыкновенную лестницу на первый этаж – привычные семь ступенек – и нормальные дверные проемы. Все, кроме самого левого. На его месте была сплошная стена, а внизу… Сначала Родион даже не понял, что увидел. Внизу из маленького квадратного отверстия – размером точно под шею – торчала человеческая голова. Костина.

Костя был еще жив, когда Родион, не чуя под собой ног, поднялся на площадку. Журналист тихо хрипел, его глаза в набухших алых жилах вылезали из орбит. В следующую же минуту он затих. Из отверстия в стене, с той стороны, где, по-видимому, находилась остальная часть Кости, потоками выливалась кровь. Черт знает что там, по ту сторону стены, происходило, крови было так много, словно тело парня раздавили всмятку. Родион одурело смотрел на все это, каждой молекулой собственного тела ощущая, как на него что-то смотрит из трех прочих дверных проемов – холодно, внимательно, оценивающе.

«Останься, – словно бы говорило оно. Родион не слышал слов, но в его сознании беззвучными ледяными молниями вспыхивали мыслеобразы. – Ты нам подходишь. Он – нет. Он – полон. Ты – пуст. Ты будешь хорошим жилищем. Мы тебя обустроим. Мы наполним тебя смыслом».

Родион заорал и выбежал прочь, вцепившись в голову омертвевшими от ужаса пальцами, затыкая уши, но не умея избавиться от потока вливающейся в него нечеловеческой беззвучной речи. Он бежал по туманной «централке» поселка и вопил как сумасшедший. Споткнулся на растрескавшихся плитах, едва не упал. Улица была пуста. Только по обочине сомнамбулически брел давешний пьяница в несуразном по летнему времени пуховике, в шапке и в намотанном до глаз драном шарфе. Но это был живой человек – пусть алкаш, неважно. Родиону, чтобы сей миг не свихнуться, остро требовалось хотя бы просто услышать человеческую речь. И… и что, позвать на помощь? Сказать, что в «заброшке» замурован и раздавлен человек?..

– Эй, послушай… эй… – Родион не узнал собственного голоса.

Пьяница словно не слышал, видать пребывая в каком-то своем алкогольном измерении. Родион тряхнул его за плечо. Закрывавший лицо алкаша шарф съехал вниз, и стало видно, что лица у мужика вовсе нет. То, что было на месте его лица, напоминало замурованные стены в зловещих пустых домах. Сплошная синюшная оплывшая и бугристая плоть, без глаз, без носа. Собственно, теперь, вблизи, было очевидно, что на человека это… существо… похоже лишь отдаленно. Выглядело оно как бесформенные комья гнилой плоти, кое-как затолканные в одежду. Из-под распахнутого пуховика разило трупным смрадом.

Родион попятился, снова споткнулся, с размаху сел в куст бамбука. Вскочил и понесся что было сил неведомо куда. Восприятие реальности перегорело, как старая проводка.

Обнаружил он себя в подъезде одного из жилых домов. Сидел у стены под электрощитком на корточках, словно в детстве, когда играл с ребятами в прятки. Раз-два-три-четыре-пять. Я иду искать. Ищут ли его те, из «заброшки»? Сколько он так просидел, даже отдаленно нельзя было предположить. Час, больше? Знобило. Какая-то часть психики, отстраненный наблюдатель внутри, что, должно быть, есть у каждого медика, призывал не паниковать и поискать всему случившемуся разумное объяснение. Костю мог раздавить рухнувший потолок заброшенного дома. Беззвучные голоса в голове могли быть галлюцинациями. Алкаш болен какой-то неведомой болезнью. От этих предположений становилось немного спокойнее, но верилось в них с трудом.

В подъезд зашла бабка с авоськой, сохранившейся еще с советских времен, – такая, серо-бордовая, со специальной пластиковой ручкой, чтобы не резать руки, была когда-то и у Родионова отца. Раздутая щека бабки была замотана шерстяным платком. Почему-то от этого довольно безобидного зрелища Родиону снова стало очень страшно: многочисленные недуги местных жителей явно следовали некой жуткой, пока еще непонятной, но очевидной логике.

– Ты чего тут сидишь? – спросила бабка. – Тамару ждешь? Так дверь вроде открыта.

Только теперь Родион сообразил, что забежал в тот дом, где находится Тамарин магазин. Все магазины и учреждения поселка располагались именно так: на первых этажах, прямо в квартирах, а их хозяева или работники обычно жили тут же либо по соседству.

Бабка с авоськой поднялась этажом выше. Родион, кое-как встав, переминался с одной затекшей и онемевшей ноги на другую. Чувствительность возвращалась вместе с болью. Надо позвонить отставному капитану из «центра» и уезжать из поселка к чертовой матери. Родион вдруг с очередным приступом ужаса понял, что ехать ему некуда. Не в Москву же, где его никто не ждет. Не потому ли он согласился сопровождать Костю, что неосознанно его тянуло на родную землю, словно та могла как-то помочь, утолить зияющую пустоту внутри, которую он в Москве тщетно заливал водкой? И снова почудилось, будто в сознание протянулось нечто чужеродное: ощупывало призрачными щупальцами, оглядывалось, осваивалось, вкрадчиво перекраивало под себя…

В магазине Тамары, за приоткрытой грубо сваренной железной дверью, что-то с грохотом упало, и оттуда послышался то ли вопль, то ли стон. Родион осторожно заглянул. Стол с кассой, разбросанные картонные коробки. Рухнувшая полка с консервами. Тут-то что могло произойти? Готовый опрометью бежать на улицу, Родион осмотрел стены, дверной проем, окно, потолок. Все вроде в порядке. Ни каменных шипов, ни странных деформаций.