Текст книги "Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Оксана Ветловская,Ирина Скидневская,Елена Щетинина,Лариса Львова,Юлия Саймоназари,Лин Яровой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 275 (всего у книги 353 страниц)

– Сука! – сочтя, что отполз достаточно далеко, Олег вскочил на ноги и бегом вернулся в предбанник, тряся гениталиями, чем рассмешил ранеток. Те, однако, умолкли, едва Юра Писка цыкнул зубом.

– Олежа! Что ж ты старика расстраиваешь? Вам, молодым, новое подавай, понимаю. В мои годы-то кокса никакого не было. Чефир там, анаша чуйская – это да. А ты, Олежа, этой дрянью не увлекайся. Ты нам живой и здоровый нужен, и при делах, – скрипуче подосадовал законник.

– Да. Да. – Дыба смотрел в пол, пучил глаза: «Может, в водку что подсыпали? Или приколы у них такие? Наняли актрисульку… А как же она тогда шкворчит?» – В носу еще колыхался противный флер паленых волос и аромат шашлыка, от которого крутило пустой желудок. Поднять голову и посмотреть в сторону коридора Олег не решался. Перед глазами вновь потемнело, как тогда на шоссе.

– Мальчики, он не дышит! Синий весь! – пискнула одна из ранеток.

– Дыба, ты чего, Дыба? – посыпалось со всех сторон; Олега подхватили со спины, голова погрузилась во что-то мягкое. Подняв глаза, он встретился взглядом с волосатыми ноздрями Гагика. Дыба чувствовал, что умирает, но хуже того – не знает, что с этим делать. Легкие горели огнем, тем самым, что дотлевал в волосах страшилища у бассейна.

– Ему искусственное дыхание делать надо! – пискнула рыжая избранница Василенко.

– Тебе-то, лохудре, откуда знать?

– Я вообще-то интернатуру заканчивала!

«Зачем искусственное? – вдруг мысленно возмутился Дыба. – Я же и сам могу. Могу же?»

И, чтобы проверить, вдохнул полной грудью. Тут же отступила тьма в уголках глаз, отхлынул из конечностей новокаин оцепенения; Олег встал на ноги, вырвавшись из объятий Гагика.

– Прикиньте, мужики… Как дышать, забыл! – ошарашенно произнес Дыба, ощупывая горло. В сторону коридора он смотреть опасался.

– Расслабиться тебе в мазу, Олежа. Может, в Сочах недельку прибалдеть, – по-отечески проскрипел Писка. – Ты меня найди завтра, у меня лепила есть проверенный…

Олег ошалело кивнул и, не прощаясь, как ошпаренный выскочил из предбанника.

Дыба гнал «Широкий» по ночной Туле, изо всех сил стараясь смотреть только на дорогу. Нужно было скорее добраться домой и проспаться от этой вездесущей дряни. «Утро вечера мудреней», – пульсировала мысль.

В подъезде кто-то опять выкрутил лампочку, но сегодня Дыба, вопреки обыкновению, был благодарен неведомому хулигану – так был ниже шанс увидеть лишнее. Не раздеваясь, Олег тяжело плюхнулся на разложенный диван, отпил добрые грамм сто коньяка и уткнулся носом в подушку. Но сон, будто издеваясь, то накатывал, то вдруг отступал, наполняя сознание утренней бодростью, как труба горниста в пионерлагере.

– Сука, да что ж ты будешь делать! – выругался Дыба, поднимаясь. Отправился на кухню, щелкнул плитой. Конфорка озарилась венцом синих болотных огоньков. Олег открыл шкаф над раковиной и принялся сбрасывать содержимое на столешницу – там, в глубине, должен лежать травяной сбор, подаренный Алевтиной Михайловной. «Сама сушила, – говорила она тогда. – Ты, Олежа, как плохо спать будешь, завари и пей на ночь, и никаких больше кошмаров». В тот день он не раз пожалел, что разбередил душу пожилой женщины жалобами на гнетущие муторные сны о товарищах, что навсегда остались в степях Афганистана.

Травяной сбор Олег нашел на столе – как месяц назад бросил, так с тех пор он там и валялся, завернутый в фирменный пакет «Мальборо». Потянувшись к столу, Дыба случайно посмотрел в окно и замер. С высоты шестого этажа были хорошо видны неподвижные фигурки, застывшие на снежной глазури посреди растасканной на металлолом детской площадки, – дворник не убирался уже неделю: может запил, а может и сгинул. Там, по колено в снегу, стояло человек пять. Их бледные лица были направлены вверх, и Дыба не сомневался – смотрят они именно в его окно. Одноногий в шапке, натянутой на лицо, и обожженная проститутка – видать, кто-то с досады приложил профуру щами к каменке – были Олегу уже знакомы. К ним присоединился обледенелый, перекрученный бомж и огромная вспухшая старуха, из которой на снег сочилась темная жижа. Пятого было не разглядеть – низкорослый жмур влез в самый центр голого кустарника.

Твари не шевелились, не дышали, лишь как загипнотизированные пялились в его темное окно. Через толпу мертвецов как ни в чем не бывало прошагал дедок в брежневском «пирожке» и с авоськой. В этот момент Олег почувствовал себя предельно, бесконечно одиноким и беззащитным – один на один с этими тварями. Хотелось отойти, отпрыгнуть прочь из-под слепого взгляда жмуров, но из глубин рассудка утопленником всплыло четкое осознание: «Пока ты смотришь – они не двигаются».

Так они и торчали друг напротив друга: Дыба на кухне, под бешеный свист давно закипевшего чайника, и жмуры – по колено в снегу, точно остатки снесенного джипом частокола. Когда в глазах начало темнеть, Олег уже знал, что нужно делать: совершив над собой усилие, он вдохнул и выдохнул, напрягая едва ли не все мышцы, чтобы расправить слипшиеся от ужаса легкие. Под взглядами жмуров вегетативная нервная система сачковала, и дышать приходилось «самому». Все решил шаг – неуверенный и неловкий шаг обожженной проститутки в сторону подъезда.

Олег, вернув себе контроль над телом, рванул в коридор, вынул из висящей на вешалке кобуры верный «Тульский-Токарев», прижался спиной к стене и зарычал, целясь в массивную железную дверь:

– Ну, сукины дети, подходи по одному!

Тут Дыба немного лукавил, подбадривая себя самого яростной бравадой. Чтобы сукины дети подходили, ему хотелось меньше всего. Поэтому, когда дверной глазок погас, загороженный чьим-то силуэтом, Олег, не раздумывая, выпустил пулю по двери. Та оставила неглубокую темную вмятину в самом центре, а силуэт пропал. Заслышался топот по лестнице, прогремело подъездное эхо: «Долбанутый!»

Бессильно Дыба осел по стенке на пол, не спуская глаз с двери; он сверлил ее взглядом, пока по гофрированному металлу не поползли тусклые лучи рассвета. Олег поднялся на ноги, сбегал в ванную, умылся и спешно покинул квартиру.

До офиса Сайдуласа он доехал минут за семь, едва не стесав отбойник перед самым рынком. Цой из уличных колонок настойчиво требовал: «Перемен!»

Выскочив из «Широкого», Олег в три шага преодолел расстояние до двери офиса гипнотизера… чтобы обнаружить промокшее, отпечатанное на принтере объявление: «Вилкас Сайдулас временно приостанавливает прием граждан на неопределенный срок. Просим прощения за неудобства. Администрация».

– Твою мать! – Дыба с досады саданул по двери каблуком.

«Облажался ведь как пацан! – ругал он себя. – Надо было сначала пробить, где живет, куда ходит, чем дышит! Как его теперь искать?»

Впрочем, это проблемой не было – один звонок, и Чача с Келоидом поднимут на уши всю Тулу и к вечеру доставят гипнотизера насаженным на самовар. Одна беда – дожить бы до вечера. Недолго думая, Дыба запрыгнул обратно в джип и рванул с места.

Вырулив на Оборонную и подрезав возмущенно зазвеневший трамвай, Олег припарковался у ворот храма. Выскочил из машины, провалился в лужу, хлебнув полный ботинок ледяной жижи, и побежал к крыльцу хлюпающей трусцой. Уже было заскочил внутрь, но опомнился.

– Как там… – Олег перекрестился, тыкая двумя пальцами в случайном порядке то в лоб, то в плечи, после чего дернул дверь на себя.

Храм Двенадцати Апостолов почему-то встретил Дыбу не тяжелым духом ладана, а кислой вонью половой тряпки – безвозрастная тетка в платке разгоняла серую водицу по глянцевым плитам. Поп обнаружился у иконостаса; как положено: большой, круглый, с бородищей. Полный фарш. И крест на пузе такой, что иному и на могилу поставить не стыдно. Увидев Дыбу, сразу посерьезнел, отмахнулся от какой-то прихожанки – иди, мол, с Богом, и степенно зашагал навстречу. Олег его узнал – этот поп освящал Дыбе «Широкий».

– Давно не заходил, сын мой! – Поп по-мамзельски протянул руку для поцелуя, но, будто вспомнив что-то, тут же отдернулся и поприветствовал Олега рукопожатием. – Новую «ласточку» купил?

– Здорово, отец. Да не, мой на ходу еще, тут вот… – оглядевшись по сторонам, не слышит ли кто, Дыба интимно пробормотал в нос: – Нехорошо мне на душе последнее время, видится всякое: жмуры там и прочее…

– То грехи за тобой ходят! – трубно пробасил священник, раздуваясь как рыба фугу. – Душа у тебя грязная, кровью замаранная…

– Слышь, какой кровью? Ты за помелом-то следи! – набычился Олег.

– Почиститься надо! Исповедоваться!

– Ну так давай, командуй, колдуй! Что делать-то надо?

– Куда ты так спешишь? – Пузатый служитель культа поморщился. – Еще это «колдуй»… Тебе сначала подумать надо, в уединении побыть, грехи свои упомнить, а лучше записать…

– Слышь, бать, я свои грехи тогда до старости записывать буду. Нельзя как-то, ну, экспресс-вариантом, чтобы сразу? Я вот тебе… – Дыба стащил с запястья котлы и протянул попу. Тот ловко повел пухлой ручкой – часы исчезли в складках рясы.

– В принципе, если душа требует покаяния…

– Требует, еще как требует! – Дыба закивал, залез рукой в борсетку, отсчитал три миллиона и обратился к тетке с тряпкой: – Эй, милая! Поди сюда! На-ка тебе… Поставь свечек на все деньги! И еще вот… сверху. На помаду-колготки, сама решишь.

Растерянная уборщица приняла деньги, дождалась благосклонного кивка священника и пропала за колонной.

– Ну, вставай на колени… Да не здесь, вот тут почище!

Поп принялся осенять Олега крестным знамением и монотонно гудеть:

– Боже, Спаситель наш, иже пророком Твоим Нафаном покаявшемуся Давиду о своих согрешениих оставление даровавый, в покаяние молитву приемый, Сам и раба Твоего Олега, кающагося о нихже содела…

Слушать все эти непонятные слова Олегу быстро наскучило, и он принялся водить взглядом по буроватым от времени иконам. Те изображали предельно одинаковых людей в банных халатах. Вдруг в груди потяжелело, дыхание сперло: там, в черной дыре посреди иконостаса, за испачканной краской стремянкой виднелось еще одно лицо, разительно отличающееся от прочих – круглое, кипенно-белое. Волосы вперемешку с водорослями облепляли лоб пожилой тетки; глаза запали; изо рта сочилась болотная тина. Под ноздрей копошился речной рачок, похожий на крупную козявку. В метре над этой жуткой сценой висел распятый Иисус и виновато разводил руками – что, мол, тут поделаешь?

– Не усрамись передо мной, я лишь свидетель, ты говоришь со Христом! – напутствовал поп, а Дыба уже поднимался на ноги, активно работая легкими – точно к погружению готовился. – Ты куда?

– Да поговорили уже… – процедил тот сквозь зубы, бегом направляясь к выходу. Дыба выбежал на крыльцо и остановился, переводя дух. Дышал носом, чтобы успокоиться – как учил старшина. Сырой холодный воздух царапал носоглотку, «Стиморолом» прокатываясь по ноздрям. Вдруг к мятному аромату примешался гадкий привкус мышиного помета и корвалола. Раздался скрипучий голосок:

– Мальчики кровавые в глазах стоят?

Обернувшись, Дыба увидел перед собой сухонькую старушку, всю скошенную на левую сторону: голова на плече, плечо на уровне локтя, локоть у колена. «Черт плечо отсидел», – так кстати вспомнились слова одной из нянечек в приюте. Личико у старушки было остренькое, скуластое; глаза – умные, живые, как у хорька. Костлявые руки упирались в четырехногую трость.

– Гуляй, бабка. Не до тебя.

– Тебе, милок, теперь только до меня, – редкозубо ухмыльнулась та. – Подкузьмил тебе Вилкас? «Смерть пионерки» небось читал?

За глазными яблоками стало горячо; глухо бухнул молот в голове. Руки сами схватили бабку и тряханули за полы драного пальтишка.

– Ты что это, бичевка, со своим глиномесом литовским меня развести захотела?

– А что тебя разводить-то, черт ты подшконочный? – не дрогнув, зашипела старуха; даже клюку не выпустила. – За спину взгляни – вот тебе и развод…

Олег застыл. Велик был соблазн остаться стоять не двигаясь, в надежде, что какой бы кошмар ни ждал за спиной – тому надоест, и он уйдет, спрячется, не выдержит долгого нахождения на солнечном свету. Но серые плотные облака лишь сгущались, точно издеваясь над Дыбой.

– Да нет там ничего… – решился Олег и резко обернулся. Воздух вышибло уже знакомым ударом в солнечное сплетение; по краям глаз, разрастаясь, обосновалась тьма, а навстречу Олегу по слякотной каше неловко пробирался мальчонка с полиэтиленовым пакетом, плотно облепившим лицо.

– Клей нюхал, прибалдел небось, да так в пакете и задохнулся, – прокомментировала старуха. – Вдыхай, бобер!

Бабка ткнула ему клюкой в ботинок; Дыба, опомнившись, запыхтел как паровоз на разгоне. Стоило моргнуть – и жмур пропал – растворился в талой слякоти.

– Что это? – ошарашенно просипел Олег, потирая горло.

– Шелуха, как от семечек… Отрыжка вилкасовская. Тело умирает, здесь остается разлагаться, а душа вниз, через прошлое в нижний космос падает, в тьму безвременную. Он пути эти искажает, души ловит, выпивает, а шелуху сплевывает и натравливает опосля. Вот, теперь на тебя…

– Кто? Сайдулас?

– Пушкин, блин… – сплюнула старуха. – Душелов он, над некротическими отстойниками их хватает, а потом – вон, науськивает. А они, глупые, не знают, что умерли, вот их к живым тянет… Вишь, как кольцо сжимается?

– Что ж делать-то? – в пространство спросил Дыба, переваривая информацию.

– А что, спастись хочешь?

– Хочу! – горячо кивнул Олег.

– Тогда надобно их хозяину вернуть.

– А ты, мать, знаешь как?

– Э-э-э, разбежался! Мне с того какой навар?

– Да я…

– Позжей сочтемся, – перебила бабка. – Сама решу.

– Ты, мать, лоха во мне увидела? Давай-ка на берегу добазаримся.

– Недолго тебе на этом берегу осталось, скоро на тот перевезут. Так, разок выдохнешь и не вдохнешь.

Олег думал недолго. Слишком свежо было воспоминание о мальчонке с пакетом на голове.

– Согласен! – гаркнул он.

– Ну тогда вот тебе, для начала. – Старуха покопалась в складках пальто и извлекла на свет деревянную иконку, с нее на Дыбу, подняв двоеперстие, требовательно взирал Христос. – С собой носи, у сердца самого. Как почуешь, наступает шелуха – молись, отпустит.

– Да я не умею…

– Эх, молодежь! – с досадой крякнула старуха. – Запоминай: «Душу тебе, Спаситель, вверяю, прибереги меня, грешного, прими меня в царствии Твоем». Повтори!

Дыба повторил, разглядывая облупившуюся краску на маленькой дощечке. И, действительно, стало легче – точно изнутри вынули какую-то гирю и переложили Спасителю на плечи. «Чай крест таскал, и мою ношу подержит», – рассудил Олег.

– И… все? Это поможет?

– Скоро сказка сказывается… Это так, отсрочка, – левосторонняя старуха пожевала губами, поправила платок на голове, прикрывая редкие седые пряди. – Ты мне скажи… Ты гипнотизеру тому должок вернуть желаешь?

– Спрашиваешь! – кивнул Дыба: ай да бабка!

– Тогда приезжай сегодня в три ночи на Всехсвятское, у ворот ждать буду. Тама все и расскажу. А сейчас поди – поставь свечку Сайдуласу.

– За здравие, что ль?

– За упокой! – каркнула старуха.

С неожиданной прытью для своего возраста она заковыляла прочь.

– Стой, мать! Звать тебя как?

– Марлен Демьяновна я! – скрипнула та, по-птичьи обернувшись одной лишь головой.

– Как Дитрих, что ли?

– Как Маркс и Ленин, – отрезала бабка.

Свечку за упокой Дыба поставил в том же храме. Косясь на дырку в иконостасе, он осторожно приблизился к кануну. Почесал ежик коротких волос, подбирая нужные слова. Наконец воткнул тонкую палочку воска в подсвечник, чиркнул «Крикетом» и пробормотал:

– Ну… Это… Короче, Господи, это… рабу твоему Вискасу, чтоб земля стекловатой.

Хрюкнул себе под нос – смешная оговорка получилась. От дыхания Дыбы свечка тут же потухла. Он пощелкал зажигалкой, но то ли фитиль отсырел, то ли еще что – загораться свеча никак не хотела. Сначала думал взять новую, но покумекал и решил – бабка говорила про одну свечку; раз потухла – так оно, наверное, и надо.

Олег вышел из церкви, сел в машину и отправился на рынок – караулить гипнотизера. Свечка свечкой, а старый добрый наезд всяко надежней.

На сердце у Дыбы было неспокойно. Сидя в «Широком», который служил ему и транспортом, и офисом, и столовой, он задумчиво жевал купленный на рынке беляш и рассматривал иконку, подсуропленную кривой старушкой. Не забывал и поглядывать на дверь гипнотизерского офиса – никакого движения.

Иисус пузырился, будто побывал под кислотным дождем. Иконка не казалась старой, скорее подпорченной. Жмуры подходить не спешили, словно чуяли, что теперь у Олега есть «крыша». В качестве эксперимента он зачитал, перекатывая куски недожеванного мяса по языку:

– Душу тебе, Спаситель… Как там?… Поручаю. Убереги меня, неверного, и это… короче, помоги мне, лады?

Спаситель взирал строго и беспристрастно, помощью ближнему явно не отягощенный. Дыба прислушался к своим ощущениям. Дышать стало полегче; может потому, что он протолкнул застрявший в горле кусок беляша хорошим глотком пепси-колы. Жмуры, впрочем, тоже не появлялись – и то хлеб. Иконку он положил на торпедо, под лобовое стекло.

Успокоившись, Олег даже задремал напротив офиса Сайдуласа, и, когда очнулся, понял, что опаздывает. Ядовито-зеленые цифры на приборной панели показывали полтретьего. На всех парах он погнал «Широкий» по трассам к кладбищу.

У ворот уже поджидала Марлен Демьяновна. Пригнувшись к земле, она стояла за пределами светового пятна от единственного на кладбище фонаря. Дыбе на секунду показалось, что старушку сильнее прижало к земле, а на плече у нее сидит…

– Тьфу ты, примерещится же! – сплюнул он – за спиной бабки, растопырив голые ветки, торчал стриженый клен, без листьев походивший на туалетный ершик.

– Явился – не запылился! – недовольно прокомментировала старуха, сунув в руки Дыбе совковую лопату. – Пошли, тут недалече.

Шагая за бабкой сквозь темень ночного кладбища, он не раз и не два запнулся о торчащие тут и там куски оград. Огонек масляной лампы неровно покачивался в руке старухи. Где-то поблизости голодно и отчаянно выли бездомные псы; низко нависало светло-коричневое, в цвет слякоти, небо.

– Здесь! – гаркнула старуха. Олег пригляделся и увидел грубо обтесанный деревянный крест-времянку. Бабка ткнула вниз и приказала: – Копай!

– Э, мать, это мы так не договаривались! Я если бы знал – пацанов бы подтянул…

– А срать ты тоже пацанов с собой берешь? Сам давай. Твоя могила – тебе и копать.

– В смысле, моя? – испугался на секунду Дыба и принялся близоруко вглядываться в фанерную табличку, но ничего не смог разглядеть.

– В том смысле, что копать – тебе. А выбрала я ту, что посвежее – чтоб земля помягче. Рой давай, а то до первых петухов провозимся!

Дыба уперся в черенок, вгрызся лопатой в почву – пошло хорошо. Сразу вспомнилась учебка, где старшина заставлял без конца рыть окопы и траншеи. Руки помнили ремесло, работа спорилась.

– А что, Марлен Демьяновна, зачем могила-то? Для Вискаса?

– Для тебя! – скрипнула старуха. Услышав, что лопата остановилась, она вздохнула и принялась объяснять: – Вот скажи, милок, ты смерть-то видел?

– А то ж! – возмущенно выдохнул Дыба. – Я же и Афган прошел, и здесь…

– Ты мертвяков видел – это да. А смерть-то саму?

– Кого? Старуху с косой, что ль?

– Ой дурак… Смерть как явление видел? Ну, вот когда электричество – искру видно, когда взрыв – вспышку, когда горит что – пламя. А когда умирает?

– Ну…

– То-то же. А ты не думал, дурак, что целая жизнь берет и уходит в никуда? Человек же родился, ходить учился, маму-папу слушал, октябрятский значок получил, в пионеры посвятили, потом в армию, на завод… А потом его – р-р-раз, и на токарный станок намотало. А оставшаяся жизнь куда?

– Так это… Все! – растерянно пожал плечами Дыба, даже перестав копать. Весь он был покрыт сырой черной землей и теперь походил на самого настоящего черта.

– Ага, щас! Ты за свои восемь классов образования про закон сохранения энергии не слышал? – Дыба аж рот открыл – не ожидал от старухи таких познаний в физике. – В никуда ничего не девается. Смерть, ты ж пойми, не отсюда она, не из нашего мира! То таинство великое, чудо мистическое! Кабы вся мощь непрожитой жизни здесь оставалась – разрывало б вокруг все к чертовой матери. А с деток – с младенчика, мамкой заспанного, али ребятенка утонувшего и вовсе б котлован оставался, в них-то жизни через край. Самый что ни на есть сок! – Бабка шумно сглотнула. – Смерть – она суть-то человеческую на ту сторону переводит. А что той стороны касалось – землица могильная, доска гробовая, тушка человеческая – оно-то дыхание ее хранит, как эту вашу радияцию.

– А на кой он, этот мирный атом?

– На кой! Опарыши мертвячьи хвори снимают; гвоздь могильный в косяк дверной забивают, чтоб чужак без приглашения не зашел; водой, которой мертвеца омывали, уморить насмерть можно, и концов не найдут…

Олег сначала усмехнулся, а потом вспомнил: была у него баба из Новосиба, так та рассказывала, как девчонкой ходила на Клещихинское кладбище собирать снег с могилы артистки Екатерины Савиновой, чтобы растопить в кастрюле и приготовить приворотное зелье. Дома обнаружилось, что часть снега была с мочой, так она не стушевалась, напоила парня желтым зельем. Сама смеялась, а Дыбе стало неприятно – на ровном месте пацана зашкварили.

– И что, работает?

– Чего ж не работать? Ты ж сам, считай, на трупе жируешь!

– На каком трупе?

– Как на каком? Страна умерла, а вы, опарыши, по ней и расползлись. Кто понаглее да похитрее – те куски покрупнее отрывают, заводы да колхозы приватизируют, переваривают, опосля землю да помои высирают. Кто помельче – вроде тебя – те по мелочи и копошатся…

– А ты, мать, сталинистка, я погляжу?

– А ты зря смеесси! Раньше кресты да образа вешали, а после в красном углу Он поселился. Сколько душ погубил-сожрал, смертию жил, ею питался. Сталин-то Бога заменил, сам Богом стал.

– Зажмурился ваш бог! И до него добрались опарыши!

– Мертвые боги всех сильней, – поставила точку старуха.

«Христос-то тоже мертвый бог, выходит», – мелькнула мысль.

Лопата ткнулась в крышку гроба. Та и не думала открываться, крепко засев в земле.

– Ломай! – скомандовала Марлен Демьяновна.

После нескольких ударов тонкие доски дешевого соснового гроба треснули. В лицо пахнуло гнилостным смрадом, к горлу подкатило. Из дыры показалось синюшное, оплывшее будто свеча лицо покойника средних лет. Губы и веки его были зашиты, руки – аккуратно сложены на лиловом галстуке, а под короткостриженым полубоксом явственно виднелась причина смерти: голову парню пробили тупым тяжелым предметом, как пишут в протоколах.

– Доставай его!

– Зачем?

– Вдвоем не поместитесь! – хохотнула старая ведьма.

– Ты что, мать, с дуба рухнула? Март месяц на дворе, я оттуда с менингитом вылезу!

– Ну, дождись, пока тебе отдельную выроют. Недолго осталось – отрыжка-то душеловская вон, недалече.

Сомнения Дыбы развеял из ниоткуда взявшийся перекрученный бомж с сосульками на клочковатой бороде. Перебитые ноги не шевелились; жмур цеплялся поломанными ногтями за промерзшую землю и медленно, но с завидным упорством подтягивал тело вперед. Вытащив мертвеца из гроба и уперев того лицом в земляную стену, Олег улегся на доски и накрылся сверху кожанкой на манер одеяла.

– Так-то, – кивнула Марлен Демьяновна. – Это как прописка. В гробу-то полежать, сны мертвецов посмотреть, поваляться, сырой землей пропитаться, чтоб пахло от тебя как от мертвого. Поворочайся, подыши, принюхайся… Чуешь?

Дыба старательно принюхивался, но чувствовал только холодные доски, запах собственного пота и вонь от прислоненного к стенке мертвеца. Слушал, как земля ссыпается с краев ямы, забиваясь в ноздри и скрипя на зубах. В какой-то момент ему показалось, что бабка принялась закапывать могилу, но старуха неподвижно стояла на краю ямы, и лишь сморщенные серые губы беспрестанно шевелились.

– Чуешь, как меняется твоя суть? Там, внизу, тебя щупают, обнюхивают – свой, чужой ли. Там, куда падает все сущее, под грузом времен, среди отработанных пережеванных душ, в безначальной бездне ведут свое небытие мертвые боги, старые боги, забытые боги. Чувствуешь, как их взгляды ползают по тебе, взвешивают, измеряют?

И действительно, в эту секунду Олег ощутил, как чьи-то ногти скребут по доскам под спиной. Застыв, он вслушивался, как чужие, нелюдские пальцы осторожно постукивают снизу, будто проверяют дерево на прочность. Под самым ухом алчно щелкала чья-то челюсть. Волосы встали дыбом, сердце зашлось в истеричном стаккато. Воздух застрял в легких и не желал двигаться ни туда ни сюда. Тем временем с левого края могилы земля осыпалась особенно сильно – над ямой появилась бородатая морда обмороженного бомжа. Расставив руки, бомж повис на краю и принялся медленно, по-паучьи, спускаться. Пальцы Дыбы дернулись к нагрудному карману с иконой, но сомкнулись на пустоте. Забыл – в машине лежит! А гадкое создание все приближалось. Перекрученные ноги перевалились через край ямы и, неестественно изогнувшись, легли на плечи бомжа. Вот его заскорузлая шишковатая кисть уже тянется к горлу Дыбы, а тот лежит, будто парализованный, и не знает, чье прикосновение страшит больше – жмура или тех, кто скребется снизу…

Не по-мартовски солнечный рассвет наступил так резко и неожиданно, что Дыба на секунду поверил, что проснулся в своей постели… Но нет – его все еще окружали земляные стены, а на краю могилы однобокой корягой торчала старуха, опираясь на четырехногую клюку. К облегчению Олега, жмур все же исчез.

– Все. Первых петухов дождались. Вылезай давай.

Этому указанию Дыба подчинился с небывалым энтузиазмом. Он хотел что-то сказать, но слов не находилось. Оставалось лишь отплевывать комки могильной земли.

– Езжай домой, – сказала старуха, – лезь в ванну, пробкой заткни и три себя губкой, как следует три, чтоб до ссадин. Потом воду эту собери и езжай извиняться.

– Перед кем? – выдавил наконец Дыба.

– Перед Вилкасом.

– А если его в офисе не будет?

– Будет, – старуха уверенно кивнула, – куда он денется. Ему теперь бояться нечего. Икры купи, водки, осетра там… Вертись как хочешь, а хоть рюмку той водицы он должен выпить. Сам пить не вздумай. А Вилкас тогда твою прописку примет, его по ту сторону узнают да приберут, с шелухой вместе. Понял?

Дыба молча кивнул и заковылял прочь, еще не отошедший от могильного холода. Того, который, казалось, исходил из-под самой земли, из тех ее недр, о которых не пишут в геологических справочниках; упоминания о нем можно найти лишь на форзаце Ветхого Завета и на внутренней стороне древних саркофагов. Того, что остался только где-то в глубине памяти из тех времен, когда человеческий предок сидел у костра и с ужасом вглядывался в густую одушевленную тьму за пределами пещеры.

Дома он долго, до болезненной красноты, драил себя губкой без мыла. Нянечка в приюте ругалась, когда кто-то задерживался в душе; говорила: «Жизнь с себя смоешь». Олег же смывал с себя смерть. Мутную водицу он собрал в трехлитровую банку, взболтал. Из серванта достал бутылку «Абсолюта», безжалостно вылил половину в раковину и заполнил под крышечку водицей из ванны. Еле дождался десяти утра – именно в это время открывался офис гипнотизера – и помчался на рынок.

Закупившись так, будто собирался умасливать самого Ельцина, Дыба припарковал «Широкий» на подсохшей на солнце площадке и подошел с пакетами к двери офиса. Тот действительно оказался открыт. Толкнув дверь, он обнаружил мышь-секретаршу на прежнем месте. Очередь состояла из пяти человек – какие-то лошки, интеллигенты и один явный наркоман с остекленевшими глазами. В другой момент Дыба, может быть, прошел бы мимо, но сейчас смиренно присел на длинную скамью и принялся ждать своей очереди.

Увидев посетителя, гипнотизер откинулся в кресле: как будто и не удивился вовсе. Огромный бланш под левым глазом вошел в самый сок, расплываясь вокруг лилово-желтой ватрушкой. Нос Сайдуласа перечеркивала полоска пластыря. С портрета над головой гипнотизера все так же строго взирал Джугашвили, угрожая не то Колымой, не то индустриализацией.

– Явилша! – презрительно выплюнул хозяин офиса. Эффект несколько портило отсутствие двух передних зубов.

– Здорово! А я вот подумал, знаешь, не с того мы начали. Ты рамсить стал, я не сдержался, ну и… Сам понимаешь, авторитет – это не базар, это дела, – говорил Олег, выкладывая закуску. – Ты меня послал, я бы повелся, и что? Уважение теряется! Скажут – Дыба размяк, Дыбу сожрать можно. А я сам кого хочешь…

Об стол звякнули две заблаговременно подготовленные рюмки. Изобразив напряжение, Олег свернул горлышко «Абсолюту» и наполнил их до краев.

– За примирение? – приподнял рюмку Дыба, другую подвинул к гипнотизеру.

– Зашшал, да? – с удовольствием произнес Вилкас. Принял рюмку, кинул протяжный взгляд на Дыбу.

Олег мог почти физически ощущать ненависть гипнотизера, опаляющую со всех сторон. На секунду даже показалось, что в офисе стало на пару градусов жарче. И действительно – какая-то розовая капля, видимо оттаяв, булькнулась с потолка в рюмку. Дыба было открыл рот, но промолчал – пущай так пьет. Гипнотизер отсалютовал штофом:

– За фвое ждоровье!

И немедленно выпил.

От него не отстал и Дыба, опрокинув рюмку так, чтобы водка стекла за шиворот и под свитер. Хоть и мокро, зато не в себя. Гипнотизер поморщился, помотал головой, осоловело взглянул на Дыбу.

– Хорошо пошла?

Тот не ответил. Лишь продолжал пялиться на Дыбу, после чего приподнял руку и помахал ему. Удивленно посмотрел сначала на руку, потом опять на Олега – что баран на новые ворота.

В этот момент Дыба ликовал. Поднимаясь со стула, он чувствовал, как слоями сходит с него астральная кожура, как некротический налет спадает на грязный линолеум и переползает на Сайдуласа пылевыми облаками. Тот вновь и вновь махал рукой, словно провожая кого-то в дальний путь.

– Да, и ты тоже прощай! Не поминай, как говорится, лихом! – Дыба развел руками, схватил кусок балыка из открытой упаковки, разжевал и, по-клоунски откланявшись, навсегда покинул кабинет гипнотизера-целителя.

Доехав до дома и собираясь уже выходить из машины, Дыба снова хлопнул себя по лбу – иконка так и валялась на торпедо. Взяв ее в руки, он испытал давно позабытое чувство кощунственного стыда за сделанное – как если бы, будучи еще ребенком, ударил девочку или взял чужое.

Оставленная на целое утро на солнце иконка совсем облупилась, топорщилась слезающими пузырями краски.

– Взял, испортил чужую вещь! – досадовал на себя Олег. Под пальцами краска спадала крупными хлопьями, открывая слой за слоем…

«Адопись», – вспомнилось слово из прочитанной еще в учебке книги Лескова. С нижнего, тайного слоя на Дыбу, хитро прищурившись, взирал усатый Отец народов в своем знаменитом мундире генералиссимуса.

«Сталин Бога заменил, сам Богом стал», – пронеслись в голове слова старухи. Недоброе предчувствие заскреблось под сердцем, встал перед глазами сталинский профиль на портрете за спиной гипнотизера.