Текст книги "Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Оксана Ветловская,Ирина Скидневская,Елена Щетинина,Лариса Львова,Юлия Саймоназари,Лин Яровой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 201 (всего у книги 353 страниц)

Дмитрий Лазарев
Грешники

1. Иезекиль. Теперь

Дребезжащий вой рожка возвестил о начале нового трудового дня.

Иезекиль, проснувшийся до общего подъема, откинул одеяло и принялся натягивать штаны. Вокруг в молчании одевались соседи по комнате – тринадцать короткостриженых братьев. Четырнадцать кроватей, стоящих в ряд, были тщательно прибраны и застелены – Единый ценил порядок. Однажды брат Захария неправильно подвернул край пледа и получил двенадцать палок. Любителей поспать диаконы также не жаловали – на ритуал утренних сборов отводилось не более пяти минут.

В бараке царил суровый аскетизм. Минимум личных вещей, грубая деревянная мебель, серое белье. Электричество отсутствовало, ибо гласило Писание – не коснется человек, в гордости своей вообразивший себя подобным Единому и позабывший возносить ему хвалы, механизмов хитроумных – и лишь чистые перед Богом всяческих почестей достойны будут.

Снаружи доносились отрывистые приказы. Прежде чем послушники успели собраться, дверь барака распахнулась и вошел апостол. Иезекиль поспешно потупил взгляд – смотреть на старших священнослужителей строго воспрещалось. Мальчишки выстроились у своих постелей.

Апостол неспешно прошелся вдоль стены. Послушники напряженно застыли. Четыре дня тому назад у Малахии из дома напротив нашли плеер на аккумуляторной батарее. Тело нарушителя до сих пор висело на площади, и вороны клевали его лицо. Соседей Малахии высекли кнутом, ибо рекло Писание, что братья друг за друга в ответе стоять должны.

Кара всегда приходила неожиданно. Уличенного в проступке грешника могли вытащить из-за обеденного стола, с рабочего места, из постели. Несчастного вязали и волокли на лобное место. Обвинение зачитывалось непосредственно перед исполнением приговора, и рабы Божьи никогда не чувствовали себя в безопасности.

Иезекиль силился подавить предательскую дрожь. На прошлой неделе Лазарь шепотом излагал ему крамольную теорию: за ликом Единого прячется секта – вероятно, самая крупная и влиятельная из когда-либо существовавших, – адепты которой захватили власть путем террора. Разговор состоялся у кухонных печей. Тихое бормотание Лазаря терялось в треске поленьев. Но если его слышали не те уши…

В дверях апостола дожидалась охрана – двое в балаклавах, вооруженные автоматами. Запрет на сложные приборы не распространялся на служителей культа. Когда осмотр будет окончен, адепты покинут поселок на мощных внедорожниках.

Черные одежды священнослужителя прошуршали мимо, хлопнула тяжелая дверь. Иезекиль выдохнул. Проверки были бессистемны и всегда внезапны.

Гнусный рожок заскрипел вновь, созывая на утреннюю молитву. Четырнадцать послушников, ежась от холода, побрели к выходу.

Снаружи было зябко и сыро. В воздухе висела мелкая морось – зачастившая гостья наступающей осени. Небо заволокло сизыми тучами. Над землей тянулся запах дыма и прелой листвы, а от лобного места несло тухлятиной. Улица состояла из двух рядов одинаковых деревянных бараков, по десять с каждой стороны. Около полутора сотен юношей в возрасте от шестнадцати до двадцати лет, в одинаковых серых одеждах, медленно брели к главной площади – широкой вытоптанной проплешине, окруженной хозяйственными постройками.

Площадь была сердцем поселения. Слева располагалась общая столовая, где послушники трапезничали под взором Единого. За ней теснились мрачные продовольственные склады. По правую руку находился дом диаконов, подпоясанный широкой террасой. Посреди площади высился деревянный помост, а сразу за ним врос в землю остов автокрана с поднятой к небу стрелой. На стреле болтался труп грешника Малахии. Вокруг вились вороны.

Дальше, за забором, начинался лес.

Семеро диаконов дожидались паству на помосте. Под капюшонами ряс белели театральные маски – ибо сказано было в Писании, что всякий приближенный к Богу да откажется от лица своего, дабы явить Единому кротость и смирение. Террасу у диаконского дома заняли апостолы, окруженные охраной. Бредущие мимо послушники отводили взгляды.

Постепенно площадь заполнилась. Скоро стало известна причина появления святой делегации – брат Гавриил в нарушение заповедей на первом празднике Урожая тайно предался греху с одной из послушниц. Проступок открылся только теперь, когда девушка более не могла скрывать свое положение. Упирающегося послушника и весь его скит – тринадцать ближайших братьев – выволокли на помост. Гавриил, высокий блондин с худым лицом, перекошенным от ужаса, упал на колени, прося пощады.

Диакон Фома открыл Писание, и послушники затянули седьмой псалом. Крики грешника утонули в нестройном хоре. Братьев Гавриила, раздетых по пояс, одного за другим приковывали наручниками к крюку на стреле автокрана, и диакон Амвросий приводил в исполнение кару – пятнадцать ударов ивовым прутом, вымоченным в соленой воде. Вопли истязаемых вплетались в слова святой молитвы.

Иезекиль исправно открывал рот вместе со всеми. Над головой свистел прут – раз за разом, опускаясь на чью-то исполосованную спину. Он смотрел в сторону, но каждый удар болью отдавался в лопатках и пояснице, покрытых старыми шрамами.

Не было в толпе послушника, не испробовавшего вкус прута.

Принявшие истязание падали у помоста, истекая кровью, и ползли прочь. Псалом заунывно лился над площадью, моля Единого об очищении. Славься, Господь всемогущий, ныне и присно и во веки веков! Славься!

Последним автоматчики привели виновника экзекуции. Браслеты сомкнулись на тощих запястьях, и послушника подвесили за крюк, будто свиную тушу. Брат Гавриил больше не молил, а лишь тоненько подвывал, и слезы катились по его щекам. По команде диакона Амвросия палач в балаклаве извлек ритуальный нож и плавным движением сверху вниз вспорол живот послушника.

Вороны, вспугнутые пронзительным воплем, снялись с деревьев и с граем унеслись прочь. Горячие, дымящиеся на холоде внутренности скользкими лентами вывалились из разверзнувшейся раны и свесились до самой земли. Глаза жертвы вылезли из орбит, на шее вспухли жилы. Истошные крики на несколько мгновений перекрыли общий хор, но скоро затихли, и окровавленный труп бессильно повис.

Послушники продолжали молитву. Седьмой псалом сменился четвертым, а потом и самым главным, основополагающим – первым. В середине четвертого псалма члены делегации направились к воротам. Вдали заворчали автомобильные моторы.

Прошло не менее двух часов, прежде чем диакон Фома окончил службу. Вороны успели вернуться и снова расселись на ветках, заинтересованно оглядывая площадь. Дежурные по кухне, прервавшие работу для утренней молитвы, бросились к столовой, торопясь встать на раздачу. Паства потянулась на завтрак. Иезекиль оглянулся на труп Гавриила. Птицы слетались к помосту, предвкушая угощение. Громадный ворон прогуливался у ног грешника, деловито дегустируя остывающие кишки.

Утренний прием пищи состоял из овсянки на воде и стакана сладкого чая. По понедельникам грузовики привозили в поселение хлеб, сливочное масло или яйца. Еду на сто пятьдесят душ готовили в передвижной полевой кухне, отапливаемой березовыми поленьями. Работа была одной из самых тяжелых, но и желанных – здесь у вечно недоедающих послушников был постоянный доступ к еде. Разумеется, воровство строго воспрещалось, но при таких объемах мелкие потери часто оставались незамеченными.

Иезекиль получил на раздаче дымящийся стакан и оловянную миску с серой скользкой кашей. Шипя и обжигая замерзшие пальцы, он протиснулся к столу и уселся на лавку между Лазарем и Захарией, уже приступившими к завтраку. Другие послушники, получившие паек, тоже вовсю возили ложками по тарелкам.

Кошмарные сцены казни не трогали так, как прежде.

Во главе комнаты перед четырьмя рядами столов высился деревянный истукан – исполинская статуя Единого, искусно сложенная из сплетенных вместе березовых веток. Воскресший Бог сурово взирал на заблудших сыновей. Глаза, вырезанные из засохшего древесного гриба, неотрывно следили за каждым присутствующим, в каком бы конце столовой тот ни находился. Лик идола источал угрозу и ненависть.

Потупившись, Иезекиль взял ложку и принялся за еду.

2. Андрей. Тогда

Второе пришествие случилось безо всяких знамений и прочей библейской мишуры. Уклады всех мировых религий были попраны и отправлены на свалку, когда в конце апреля две тысячи двадцать первого года в глухой сибирской тайге пробудился новый Бог. Не христианский, исламский или буддийский – то был Бог неизвестный, полностью забытый и всеми покинутый, и оттого исполненный неистового бешенства. Жалкие, ничтожные божьи твари начисто игнорировали единственного истинного Создателя, вознося молитвы и воздвигая храмы кому угодно, кроме Единого, творца всего сущего на Небе и на Земле. И Единый Бог начал мстить.

Такова была легенда. Все, связанное с новым Богом, окутывала завеса глубокой тайны. Говорили, что у него тысяча лиц; что он вышел из Баренцева моря, проломив ледяные торосы; что он – исполинских размеров и способен подчинять чужую волю. Что один его взгляд испепеляет на месте. Если бы нашлись охотники спрашивать, то быстро бы выяснилось, что никто из ныне живущих не видел Единого лично – но скоро задавать вопросы стало некому.

Первые слухи были слишком отрывистыми и невнятными, чтобы всерьез обращать на них внимание. Вроде как в Новосибирске начались какие-то беспорядки. Пока Интернет еще работал, в Сеть скупо просачивались кадры с ряжеными в масках, преследующими толпу. Да и где взаправду было дело, мнения расходились. Кто-то утверждал, что все началось на Дальнем Востоке, иные кивали на Урал, третьи – на Северный Кавказ. Прежде чем кто-либо успел что-то предпринять, стало слишком поздно. Новая религия накрыла страну – а возможно, и весь мир – с эффектом разорвавшейся бомбы. Дни Забвения были сочтены, наступила эра Гнева.

Люди в черных рясах и масках появились в Гатчине спустя неделю после того, как Единый ступил на Землю. Андрей часто вспоминал этот день – как в первое, самое тяжелое время, так и много позднее, когда новая жизнь, жестокая и страшная, начала входить в привычку. День, изменивший все.

Было раннее утро, морозное и не по-гатчински солнечное. Он направлялся на станцию, чтобы сесть на электричку до Питера, где его ждали пары по информатике и философии – и уже на подъезде к путям все полетело кувырком. Автобус свернул к остановке на Мариенбург и тут же увяз в толпе. Скоро выяснилось, что с северного направления за все утро не было ни одной электрички. Обратное сообщение также отсутствовало, телефоны молчали, на запросы никто не отвечал. Сбитые с толку билетерши до хрипоты ругались с гатчинцами, еще более встревоженные, чем их пассажиры, опаздывающие на работу или учебу. Смятение возрастало. Андрей хотел написать одногруппникам, но дисплей телефона выдал неожиданное «нет Сети».

Никто не обратил внимания на отдаленные звуки, подозрительно похожие на выстрелы, пока на трассе со стороны Пудости не возникла автоколонна с бронетранспортером во главе. Следом ехали несколько автобусов и тяжелых военных грузовиков. Толпа отхлынула назад, когда БТР свернул к станции, протаранив припаркованные автомобили. Среди техники замелькали люди в масках, мотоциклетных шлемах и балаклавах, вооруженные автоматами, ружьями или охотничьими винтовками.

Начавшуюся в неразберихе панику остудила автоматная очередь, выпущенная в воздух. Налетчики быстро и слаженно рассекли толпу надвое. Командовал человек в черной рясе с капюшоном, размахивающий длинным посохом. Под ругань и удары прикладами дезориентированных и напуганных людей начали заталкивать в автобусы. Бугай в шлеме тащил Андрея к дороге, стиснув предплечье стальной хваткой. Телефон выхватили из рук и разбили о землю. Истошно голосили женщины, чей-то голос громко протестовал. Раздались выстрелы, совсем близко, отчего сердце Андрея едва не выскочило из груди, и толпа взорвалась воплями. Автомат стрелял снова и снова, гильзы звенели об асфальт. Обернувшись на ходу, он увидел окровавленные тела. Кто-то побежал, иные падали наземь, закрывая голову. На его глазах куртка удирающего мужчины расцвела кровавыми прорехами, и беглец повалился в грязь.

Сильные руки толкали в спину, впереди показался распахнутый проем автобусных дверей, и Андрей нырнул в него, словно в омут. Стоящий в салоне человек в балаклаве тычком приклада отправил его в кресло у окна. Съежившись, он вжал голову в плечи, стараясь стать незаметнее.

Вокруг кричали.

Справа усадили девушку с совершенно белым лицом. Окровавленных мужчин провели по проходу, и Андрей на миг увидел площадь перед остановкой. Часть перепуганных пассажиров – в основном стариков – согнали к билетным кассам, будто стадо. Раздался короткий приказ, и трое автоматчиков открыли огонь. Стоны и вопли умирающих заполнили площадку. Когда тела перестали двигаться, белая стена здания была заляпана красным до самых окон. Боевики атаковали ближайшие частные дома, оттуда доносилась стрельба, надрывно лаяли сторожевые псы. К станции сгоняли больше людей, пока места в автобусах не закончились.

Потом колонна двинулась дальше.

Он сидел, вцепившись в подлокотник кресла побелевшими пальцами. Девушка справа тоненько подвывала. Кто-то давился рыданиями. Двое боевиков застыли на передней площадке с автоматами наперевес, глаза в прорезях масок стеклянно блестели. Впереди на стенке автобуса желтела памятка пассажирам. В случае теракта рекомендуется…

Улицы тихой Гатчины обуял хаос. Крики и выстрелы раздавались со всех сторон. Несколько раз автобус проезжал мимо вооруженных отрядов – некоторые из них гнали перед собой пленников. У домов валялись тела. Не было видно никаких признаков сопротивления – полиции и спецслужб словно не существовало в природе.

Два или три БТР с восседающими на броне черными в рясах и масках проезжали проулками мимо автобуса, тут и там рычали моторами тяжелые грузовики. Колонна быстро двигалась в сторону городских окраин. Скоро последние дома остались позади. В тот день Андрей видел родной город в последний раз.

Их вывезли в безымянную заброшенную деревню на несколько домов где-то в полях под Гатчиной. Пленников быстро поделили в небольшие группы по полу и возрасту. Андрея толкнули к двум перепуганным парням лет семнадцати на вид. Боевики выстроились напротив, держа оружие наготове.

Человек с посохом медленно прошелся вдоль длинной шеренги людей, осматривая каждого сверху вниз. Под капюшоном рясы чернела маска. По указу посоха двух мужчин постарше выволокли вон и немедленно расстреляли. Сосед Андрея тихо втянул воздух. По его штанине расползалось темное пятно.

На этом расправа закончилась – Андрея с большей частью пленных погрузили обратно в автобусы, но группу мужчин оставили в деревне под охраной нескольких автоматчиков. Колонна двинулась по проселочной дороге и скоро остановилась в другой деревне, где боевики высадили шесть девушек. Здесь уже кто-то был – Андрей видел в окно вооруженных людей и более двух десятков молодых женщин, сидящих в кружок на площадке между домами. Земля вокруг была вспахана колесами тяжелой техники.

Колонна проехала еще несколько поселений, оставляя в каждом по группе пленников. Андрей видел другие автобусы, пылящие параллельными курсами через поля.

Наконец его и двух оставшихся парней вывели наружу.

Они оказались на старой лыжной базе. Боевики втолкнули их в зал для выдачи лыж. Здесь на узких скамейках и вдоль стен расположились другие пленники – побитые и жалкие, как и Андрей с его спутниками. Он нашел себе место в углу и прижался к едва теплой батарее, пытаясь прийти в себя.

Весь оставшийся день автобусы и грузовики подвозили молодых парней, так что к вечеру зал заполнился до отказа. Им принесли воды в бутылках и несколько буханок хлеба, которые были немедленно съедены. Обессиленные и перепуганные пленники, снедаемые беспокойством за родных и друзей, тихо переговаривались. Что их ждет? Кто напал на город? Что вообще происходит?

Ночью никто не сомкнул глаз.

Утром, еще до рассвета, двери зала распахнулись и с десяток боевиков в балаклавах согнали пленников к дальней стене. В крайней тесноте они расположились прямо на полу.

Зажгли свет. Человек в рясе, появившийся в зале последним, сел перед ними на скамеечку и заговорил. Его речь, казавшаяся поначалу бредом сумасшедшего, постепенно приводила их в ужас.

3. Иезекиль. Теперь

В июле были утверждены праздники Урожая – особые дни, когда паству из нескольких приходов свозили на общие гулянья. Местом празднества выбиралось пустующее поле, на котором возводились шатры и палатки. По случаю готовились простые, но обильные угощения: пряники, мед, пироги с капустой, квас, травяные настойки. Впервые за долгое время девушки и парни могли сесть за общий стол. Предлагались также игры: салочки, городки или футбол. В начале мероприятия один из диаконов произносил речь во славу Единого, и присутствующим надлежало громко возносить хвалы новому Богу. Потом распевали псалмы, и наконец приходило время трапезы и развлечений. В сезон праздники обещали быть ежемесячными.

За дисциплиной следили те же неизменные воины Света, с прямыми, как швабры, спинами и застывшими глазами в прорезях масок.

На первом же празднестве брат Иезекиль приметил симпатичную девушку с белокурыми волосами. Девушка несмело улыбалась ему, сидя за соседним столом, и старые, позабытые за время чувства пробуждались в заскорузлой, озлобленной душе послушника. Позже, когда молодые люди пошли выпить квасу, она представилась Евой, а он назвал свое новое имя. Говорить откровеннее было глупо – среди послушников процветали доносы и наушничанье. Любой мог оказаться шпионом, перед новыми знакомцами следовало изображать добродетель.

Вторая встреча произошла только в августе. Прошедший месяц ознаменовался частыми выездами в ближайший вымерший город, где послушники пополняли запасы медикаментов – в поселке случилась вспышка дизентерии. Названия города никто не знал – все знаки и указатели по пути были старательно уничтожены. Заброшенные улицы густо поросли дикой травой. Тела, которые ожидали увидеть послушники, кто-то убрал, но улицы все равно пропитались запахом смерти.

В тот раз Иезекиль едва мог ходить – неделю назад его и еще нескольких братьев поймали за поеданием сгущенки, обнаруженной на заброшенном складе и тайно доставленной в приход. Всех нарушителей жестоко высекли кнутом.

Глядя на его избитое лицо, Ева не смогла сдержать слез. Они нашли себе место с краю стола, подальше от диаконов, и говорили с возрастающим воодушевлением.

По описаниям девушки, Иезекилю показалось, что женский приход находился относительно недалеко от их поселения, возможно, в полудне пути. Едва шевеля губами, Ева рассказывала о жизни в приходе. Девушкам доверили скот – при поселении построили хлева и разместили в них коров. Послушницы ухаживали за животными, доили коров и косили траву. За мельчайшие проступки следовали жестокие наказания. Нескольких отступниц вздернули на суке и выпотрошили.

Иезекиль поведал о собственном послушничестве. Постепенно обоих проняло, и разговор стал еще доверительнее.

Ева люто ненавидела апостолов, диаконов и Единого Бога. Скопившаяся за месяцы страданий злость выплеснулась на притихшего Иезекиля. Черные проклятия и богохульства жарко, но еле слышно вырывались из ее рта, склоненного к его уху. Она грозилась, что когда-нибудь вырвет оружие из рук фанатика и будет стрелять, пока не опустеет магазин. Обещала разорвать апостолов голыми руками. Шептала, что если он диаконский пособник, то пусть лучше сам прикончит ее на месте. Скоро все ее лицо стало мокрым от слез.

Иезекиль не знал, что делать. Только за то, что он все это выслушивал, его должны были четвертовать. Воровато оглядываясь, он бормотал слова утешения. Девушка прижалась к нему. Ее колотила дрожь.

Наступало время петь канон, знаменующий завершение праздника. Они нехотя разошлись, уговорившись обязательно встретиться снова через месяц…

4. Андрей. Тогда

Старая лыжная база в тот день стала вместилищем Бога.

Человек, представившийся диаконом Филиппом, говорил о пробуждении великого Бога – единого для всех рас и конфессий, единственного истинного Создателя всего сущего. Было сказано, что избрал Единый апостолов из числа людей, чтобы шли они по Земле и несли истинную веру. Было сказано, что всяк ныне живущий – грешник, ибо в своей гордыне и самолюбии отринул Бога. Было сказано, что милостивый Бог дал людям святое Писание, чтобы всякий следовал воле Его, и тогда он будет спасен.

Диакон Филипп говорил еще долго о заповедях, грехе и покаянии – многое измученный усталостью и страхом мозг Андрея не запомнил или попросту не воспринял. Со слов диакона, лишь мизерная горстка людей была достаточно чиста, чтобы заслужить быстрое прощение. Они стали апостолами, старшими священнослужителями, призванными нести свет Создателя. Следующая ступень нового духовенства – диаконы – осознали себя вторыми. Им надлежала роль пастырей. Самые низшие ряды святого воинства пополнили третьи – многочисленные боевики, карающий меч в руках Единого. И вновь обращенные рыцари Света двинулись в крестовый поход против погрязшего в хуле человечества.

Единый порицал технический прогресс. Новая религия запрещала использование механизмов, состоящих из трех и более составных частей, для всех, кроме богоизбранной верхушки. Города, набитые плодами богохульных изобретений, должны были быть немедленно оставлены и преданы анафеме. Пастве надлежало заниматься натуральным хозяйством, чтобы в тяжелых трудах и смирении вымолить у Единого отпущение грехов.

Единый осуждал институт семьи. Рождение детей должно было происходить под контролем церкви, у специально отобранных родителей. Дальнейшие контакты с детьми воспрещались – воспитанием долженствовало заниматься духовенству.

Единый обесценивал индивидуальность. Всякий верующий на пути постижения нового Бога должен был отказаться от собственной личности, спрятать лицо и взять новое имя.

Единый жаждал искупительной жертвы. Апостолам дана была власть отделить зерна от плевел. Грешников ждал путь искупления, совсем же гнилых и пропащих следовало покарать во славу Создателя.

Так начался великий исход. Верующие под предводительством апостолов погнали безбожников, всюду преследуя и пленяя их, нигде не встречая сопротивления, ибо действовали по воле Создателя и во славу Его. Были созданы лагеря и пересыльные пункты, где пленников делили согласно воле Единого для дальнейшего распределения по приходам. Каждый вновь обращенный становился послушником. Семьи в процессе исхода были разбиты и разбросаны по разным местам.

Воля Единого приводилась в исполнение одновременно по всему миру.

Диакон рассказывал в гробовой тишине. Грубо вырванные из привычной жизни, измученные и утомленные пленники пытались как-то осмыслить происходящее безумие – и не могли.

Чувство ирреальности продолжало преследовать Андрея долгие недели, прежде чем он сумел как-то освоиться. Многие из согнанных тогда на лыжную базу под Гатчиной прожили гораздо меньше.

Тем же утром их повели принимать причастие.

Длинная шеренга неофитов тянулась от дверей базы к импровизированной сцене из прицепа с откинутым бортом, где в окружении охраны восседал апостол в черных одеждах. Очередной пленник по указу диакона поднимался на сцену и преклонял колени у ног священнослужителя. Апостол проводил по лицу грешника рукой, что символизировало отрицание прежней личности, после чего вновь обращенный послушник бормотал формулу причащения и получал новое имя. Пользоваться старыми именами, полученными неправедным путем наперекор церковным укладам, запрещалось.

Наступила очередь Андрея. Ладонь в перчатке мазнула по лицу, и вслед за подсказом диакона он повторил, с трудом шевеля деревенеющими губами: «Отдаю свою жизнь и волю во имя Единого, Господа Бога нашего, да славится он ныне, присно и во веки веков!»

К вечеру новообращенного послушника Иезекиля определили в один из приходов.