Текст книги "Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Оксана Ветловская,Ирина Скидневская,Елена Щетинина,Лариса Львова,Юлия Саймоназари,Лин Яровой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 309 (всего у книги 353 страниц)

– Е, – четыре черточки.

Его разбудила боль. Над ним нависло узкое и носатое лицо Гаврилы Абрамовича Фельдмана – талантливейшего полевого хирурга, вынужденного выкреста и искреннего коммуниста. Эти факты он узнал от самого Фельдмана, когда тот, оставшись с пациентом наедине, начинал без умолку болтать. Симпатии к красным не одобряли офицеры, но талант хирурга заставлял их мириться, как сам Фельдман смирился с нуждой принять православие в качестве пропуска из черты оседлости.

– Ж, – шесть черточек из одной точки.

Жестикулируя как заправский дирижер, декламируя горячо и убедительно, Фельдман вещал о серпе и молоте, что воспарят над этой искалеченной страной, исцелят ее и поставят на ноги.

– З, – два полумесяца.

Забавная ирония: коммунизм в лице Фельдмана спас жизнь потомственному дворянину. Когда челюсть зажила настолько, что можно было говорить, Серпин, собственно, и решил, что теперь он Серпин. Серпин Иван Иванович, из крестьян: так он представился офицеру-распорядителю военного госпиталя. Великая война породила великий бардак, и никто не обратил внимания, что еще один человек потерял документы. А потом было поступление в Тверской учительский институт, учеба экстерном, долгая работа с логопедом, чтобы избавиться от шепелявости.

– И, – две черточки и перекладинка.

И вот он здесь…

Серпин засыпáл с мыслью о возвращении Тимоскайнена. Конечно же, думал он и о том, что для острастки накажет несколько человек. Крепко накажет, чтобы остальным было неповадно.

Хорошенько выспавшись, Серпин понял, что его заперли.

Снаружи дверь звякнула железом, будто повесили петли с замком. Ставни заколотили доской, хотя Серпин мог поклясться, что не слышал, как работают молотком. Оставалась надежда на люк, но и та себя не оправдала: крышку подперли чем-то снизу – шестом или стопкой чурок. Для верности Серпин даже попрыгал на люке, но тот не поддавался.

– Толя, ну где же ты, собака?!

«Не можна, кроу пролиешь на день вчешний пред Переплутовым, с ума сойдешь», – вспоминались слова Мореслава. Стало быть, потом будет можно. И фантазия рисовала самые разные картины расправы.

Время до вечера ползло предательски медленно, и когда снаружи кто-то завозился с замком, Серпин обрадовался.

– Толя! Толя!

Но это был не Толя. На пороге стоял Мореслав в компании жуткого уродца. Волхва в нынешнем облике удалось узнать только благодаря кошмарному сну, приснившемуся намедни: борода из плавников, огромные, как от базедки, глаза, кривой рот, полный острых зубов. Спутник Мореслава был голый, ссутулившийся. Его черная кожа смолянисто блестела в свете масляных ламп. Рот на покатой и вытянутой башке был широко раскрыт, глаза без век смотрели на Серпина внимательно, читался во взгляде злобный ум.

– Это что же это, – шептал Серпин испуганно. – Это как это?

Глубоководная рыба, слепленная по подобию человека, держала в руке краденый маузер. Видно было, что она понятия не имеет, как им пользоваться.

– Это молодший ры-ы-бник, – довольно протянул Мореслав. – Родич! А скорай старшие придуть! От тогдай песня буде!

– А ну, – Серпин потянул руку к маузеру, – отдай, а то поранишься еще.

Рыбочеловек тряхнул пистолетом, надеясь на выстрел. И когда оного не последовало, над головой его загорелся жгутик с фонариком на конце. Такие же огоньки, пронзительно синие, Серпин видел на лодке в свою первую ночь в этом селе. Стало вдруг так хорошо, что он забыл обо всем, даже кривая кость и раздробленное колено перестали волновать. Мир исчез. Остались только огонек и Серпин.

Впервые за десять лет он не хромал. Рыбочеловек легонечко подталкивал Серпина, и тот послушно шел вперед.

Привели его на капище. Люди, вернее то, во что они превратились, самозабвенно готовились к празднику.

Селяне разделись донага, оскверняя своим уродством прекрасную лунную ночь. Растительность на телах мужчин походила на водоросли, разновеликие головы были одинаково пучеглазы. Одни из них разбухли как утопленники, другие же напротив – иссохли и вытянулись. Женщины отличались от мужчин лишь наличием отвисших, сплющенных грудей с гроздьями икринок вместо сосков.

Серпин блаженно улыбался, послушно сел возле главного столба, завел руки за спину и позволил себя связать.

В глазах рябило от беспрестанного мельтешения розовых тел, кричали жертвенные животные, суетились в клетках птицы.

Когда Серпин пришел в себя, озверевшие селяне начали свою гекатомбу. Две бородавчатые рыбобабы истерично полосовали глотки большим черным петухам, брали обезглавленные тушки за лапки и словно огромными пернатыми кистями расписывали столбики старших рыбников. Совсем рядом отчаянно заревел бычок, но, к счастью, наблюдать его мучения не пришлось из-за мельтешащих туда-сюда тел. Страшно было представить, что уготовано самому Серпину: его привязали к самому главному, Переплутову столбу, а это могло означать лишь одно: он – основное блюдо. Однако оставался шанс: пока вокруг царила суматоха, можно попытаться перетереть путы о столб.

Из толпы показался Мореслав. Плавнички его бороды беспрестанно шевелились, и оттого багровое лицо его походило на кусок гнилого мяса с копошащимися опарышами.

– Княже! От он ты, княже! – Мореслав держал в руках кривой костяной кинжал. – Ты не мысли, княже, же шибко вмярешь. Мучити тя буду! Кроу пускати, покуда не помолишься Переплуту. И ото кеды Переплуте прийде, примешь смерть с радостем! А Переплут избавит, душу збере. Егойный будешь!

Мореслав, покачиваясь, двинулся вперед. Поигрывая кинжалом, он противно заклокотал.

– Ножек две, ножик мне! – воскликнул он.

Старый солдат приготовился с достоинством принять мучения, но в толпе вдруг истошно заорали. Серпин открыл глаза и увидел, как селяне бросились врассыпную, а над поверженным розовым рыбочеловеком склонилось долговязое, горбатое, тощее существо. Оно с аппетитом лакало кровь из распоротого живота своей жертвы.

– Упырь! – заорали из толпы. – Бежимы, людзие добры, бежимы!

Мореслав обернулся, вскрикнул и двинулся подальше от капища.

– Бра-а-а-а-а-а-а-атец! – провыл упырь. – Пошто вы меня в земь-то? Бра-а-а-а-а-атец, а ну постой! Ну куды ж вы? Я за вами соскучился, грустно едному былэ под земью-то!

Подмога пришла откуда не ждали; Серпин истерично тер путы о столб. Кустарная пенька поддавалась хорошо, но кожу жгло, она слезала с запястий. Через какие-то мгновения под руками стало горячо и мокро от крови, но Серпин продолжал тереть чертову веревку. Еще минутка, и пенька не выдержала. Серпин стряхнул с запястий кровь и собрал остаток сил, чтобы подтянуть ноги ближе. Справившись, наконец, и с этой задачей, Серпин развязал веревку на лодыжках, держась за столб, аккуратно поднялся на ноги и захромал прочь из села.

Путь он держал к пригорку, к единственной дороге, что соединяла гиблый поселок с цивилизацией.

За его спиной кричали селяне, плакали дети, громко выл упырь, наслаждаясь свежей кровью.

Серпин забыл о времени, старался забыть и о боли. Уже близился пригорок, уже виднелась дорога в свете полной луны.

Море вдруг застонало низко и протяжно. Хромая вверх по склону, Серпин остановился на мгновение и оглянулся. Из воды показалась сперва исполинская голова – пучеглазая и большеротая, совсем как на жертвенном столбе. В этом чудище он узнал Переплута. Морской бог неотрывно смотрел на Серпина немигающим взглядом, и глаза его светились желтым – будто на горизонте зажглись еще две луны. Переплут поднялся из воды по пояс, огромный, как крепость. Следом над ровной гладью моря показались и другие твари. Все та же кривая стать – пародия на человеческую, все те же пучеглазые рыбьи рожи. Были они на порядок меньше Переплута, но все равно огромные. Рыбники.

Серпин припустил вверх по склону со всей возможной прытью. Одолев вершину, он упер руки в колени и согнулся, сблевав в пожухлую прошлогоднюю траву. Затем вытер рот рукавом плаща, выпрямился, чтобы отдышаться.

Вокруг стало заметно светлее, будто бы сзади зажгли прожектор. Серпин обернулся и увидел, что Переплут вышел из воды на берег. Древний бог смотрел на человеческую жертву, которая должна была достаться ему!

В голове искрами зажглись чужие мысли на незнакомом языке. Чужая воля зашептала в голове без слов: кровь пролил – разум потерял. Серпин упал на спину, угодив в собственную рвоту. Крепко обхватив руками голову, он катался по земле, будто бы в голове его и вправду горел огонь.

– Кланяюсь! – кричал он в темные небеса. – Богом признаю-ю-ю!

Тимоскайнен глянул через плечо: тюки с новыми букварями и тетрадями плотно связаны. На сиденьях удобно расположились два красноармейца с винтовками.

– А я ей и говорю: Маня, твоими щами можно мышей в погребке травить! – сказал один из солдат и заразительно рассмеялся. Второй солдат подхватил его смех, и Тимоскайнен против воли сам улыбнулся, хоть и настроение было поганое. Думы были об Иване Иваныче: как он там без него?

И будто угадывая мысли водителя, на дороге появился Серпин. Чудовищно грязный, в обмоченных штанах, он опирался на какую-то гнилую корягу как на костыль. Он громко засмеялся, указав левой рукой на автобус.

Тимоскайнен дал по тормозам, и автобус повело влево. Солдаты чертыхнулись, крепко вцепившись в спинки сидений.

– Ты чего делаешь, дурень?

– Там Иван Иваныч, глядите…

Солдаты выглянули в окно и стали ругаться матом. Тимоскайнен отворил дверь и выпустил их на улицу. Дюжие и крепкие, красноармейцы как пушинку занесли Серпина в салон и уложили на пол. Калека дрожал как осиновый лист, и один из солдат снял с себя шинель, чтобы его укрыть.

– Он же обоссанный! – раздосадованно сказал второй солдат.

– Ничего, – ответил ему сослуживец. – Постираем потом. Херово ему, помочь надо по медицинской части…

Серпин улыбался, в глазах его плясало безумие.

– Толя! Бог есть, Толя, я его видел…

Тимоскайнен привычно крутанул кончик уса и посмотрел на учителя с искренней жалостью.

– Что будем делать, Анатолий Онниевич? Он же совсем плохой…

– Поехали обратно, в госпиталь определим. Нового учителя, наверное, ждать придется…

Застрекотал привычной очередью двигатель, зашуршали покрышки по каменистой грязи. Солдаты вернулись к своей нехитрой забаве – травить байки.

Из-за серых тяжелых туч показалось солнце. Тимоскайнен небрежно смахнул с шеи народившуюся розовую перхоть, замотал шею платком и поднял воротник кожанки выше. Дорога предстояла долгая.

Вадим Громов. Боги Падших

– Простите…

Музыка в наушнике исковеркала окончание фразы до неузнаваемости. Роман выдернул «горошину» из уха и начал поворачиваться, невольно сморщившись и проталкивая воздух в легкие крохотными вдохами. Зараза, как же помойкой смердит…

И тут же отступил на пару шагов, кривясь безо всякого стеснения. Вспомнишь говно – вот оно. И не вспомнишь – тоже вот оно.

Перед ним стоял бомж – рослый, худой и сильно ссутулившийся. Воспаленная с дерматитными пятнами кожа, растрепанные сальные волосы, всклокоченная борода. Слезящиеся глаза, рваный шрам на лбу. Изломанный, смотрящий влево нос. Давно не знавшая стирки одежда, облезлые и сильно стоптанные полуботинки.

Роман раздраженно поджал губы и скосил глаза на салон красоты «Королева», в котором задерживалась жена.

«Юлька, в край ты со своей красотой утомила. Дрыхнешь там, что ли? Давно бы ушли».

Роман бросил с напором и громко, надеясь, что тон даст понять – ловить здесь можно лишь одни неприятности:

– Что надо?

Бомж качнул головой, словно досадуя, что Роман не расслышал с первого раза. И повторил глуховато, шепелявя, но как можно четче выговаривая каждое слово:

– Простите, у вас страдания не найдется?

– Стра… Чего?! – обалдел Роман. – Тебе своего мало? Сгинь, черт помойный.

Он набычился и обозначил замах кулаком. Бомж не выказал страха. Напротив – ощерился, выставив напоказ почерневшие пеньки зубов в желтоватых деснах. И неожиданно пропел, ужасающе фальшивя:

– К сожаленью, день рожденья только в жизни раз…

Терпение стремительно иссякало, но Роман не горел желанием устраивать мордобой. Тронь такого шелудивого пальцем, и обзаведешься какой-нибудь заразой, если не целой коллекцией.

– Лучший мой подарочек – это ты! – Бомж ощерился во весь рот, совсем уж безумно. Правый рукав черной матерчатой куртки пустовал до верха плеча, а заскорузлые грязные пальцы левой, согнутой в локте и прижатой к боку руки нетерпеливо подрагивали, словно бомж хотел вцепиться в Романа или выхватить торчащий из нагрудного кармана рубашки смартфон.

«Да у него, похоже, кукушка развинтилась. – Роман опустил кулак. – Сссука, вот привязался-то, черт однорукий».

– Вали в жопу, – отчеканил он и отошел еще на шаг. – Или яйца запасные есть?

– День рожденья, – повторил калека с неожиданной мечтательностью. – Мне разрешили встать рядом с ними. Червивый принц, Руби́-Губи́, Мусорная богиня, Гнилолицый и остальные… Я прошел все испытания, они остались довольны, мне можно. Ты – мой подарок. Ты не страдаешь, ты – то, что надо… Пойдем со мной.

«Точно ку-ку».

Бомж вытянул руку и покачал указательным пальцем. Светло-серые глаза смотрели с непонятной, вызывающей смятение укоризной.

– Если не пойдешь, будут страдать другие. Пойдем.

Злость ударила в голову. Роман сжал зубы, пересиливая желание пнуть бомжа в пах. Протяжно выдохнул и сказал, глядя ему в глаза:

– Отвали, урод. А то полицию вызову. Скажу, что убить угрожаешь.

Бомж встрепенулся, словно услышав что-то долгожданное.

– Это правильно! Помочь! Перерождение!

«Твою мааать… Ляпнул на свою голову».

Злость сбавила напор. Роман кинул быстрый взгляд на салон красоты. Туда, что ли, сбежать? Есть надежда, что бомж не попрется следом. Знал бы, что такая шиза нагрянет, не пошел бы встречать Юльку, потопал бы сразу домой…

Вышедшая из подъезда пожилая пара торопливо прошла мимо. Интересоваться, все ли в порядке, никто не спешил. Оно и понятно – калека на Тома Круза или хотя бы на Сергея Безрукова не похож, зачем время тратить?

– Пойдешь со мной? – не унимался бомж.

– Отвяжись, а? – зло проговорил Роман. – Куча народу не страдает. Другого найти – проблема, что ли?

Калека вздохнул – глубоко, разочарованно. Потом закрыл глаза (лицо стало пугающе отрешенным) и заговорил – медленно, как будто преодолевая себя.

– Значит, будут страдать те, кто рядом. Не позавидуешь… С этой минуты боги падших имеют право изменить твой мир. Предупреждение сделано, моя совесть чиста.

Он развернулся и пошел прочь, хромая на правую ногу. Роман следил за ним, затаив дыхание, – лишь бы не вернулся. Облегченно выдохнул, когда бомж исчез за углом дома.

«Сбрызнул, наконец-то… Тьфу, мудила, все настроение в говно!»

Он пнул бордюр носком кроссовки, вытряхивая накопившееся раздражение. Еще раз, сильнее.

Дверь салона красоты открылась, выпустив сияющую Юльку. Зацокали каблучки, жена спустилась с низкого крыльца и повернулась вокруг своей оси, давая оценить новую прическу. Вытянула руки и растопырила пальцы, показывая цветастый маникюр.

– Ромчик, смотри, какая я… Королева!

Роман молчал, стараясь не сорваться и не нахамить. Юлька растерянно захлопала ресницами и пробормотала:

– Ты чего? Я же не сильно задержалась и потратила капельку… Ладно, две капельки.

Виноватый тон жены притушил злость. Роман дернул плечом:

– Да ты-то ни при чем. Бомж какой-то привязался, дичь всякую нес.

– Фу, бомж! – Юлька скривилась и показала кончик языка. – Грязный-вонючий, да?

– Еще какой… Черт помойный.

– Фууу, молчи, не надо.

– Ты спросила, я ответил. Все, молчу…

Юлька подскочила к нему, чмокнула в щеку.

– Пристают тут к моему Ромчику всякие вонючки-грязнючки… Не грусти, я тебя дома еще лучше пожалею. Пойдем, надо в магазинчик зайти, у Милашки корм кончается. И пиццу давай еще закажем? Там как раз баллов накопилось, вторая почти бесплатно будет.

Она взяла Романа под руку и шагнула туда, куда ушел калека. Роман потянул ее обратно.

– Тормози. Пойдем как-нибудь по-другому, туда этот ушел. Не хочу снова нюхать.

– А я-то как не хочу…

К дому они добрались спустя час.

– Вот засранцы! – с чувством выпалила Юлька. – Три шага до мусорки не донести.

Роман мысленно выматерился. Возле подъезда валялся распотрошенный мусорный пакет, содержимое загадило дорожку, попало на газон. Мятые бумажки, окурки, мелкие грязные осколки стекла, ржавые гвозди и болты, клочки зеленоватых обоев, буро-коричневые ошметки то ли сгнивших овощей, то ли маринованных грибов, еще что-то…

Юлька неожиданно взвизгнула, юркнула Роману за спину.

– Там, там…

Он посмотрел, куда показывала жена. Слева, под кустом шиповника, чернел небольшой продолговатый пузырь. Рядом лежало еще несколько странных предметов такого же цвета. В них было что-то знакомое, но Роман не понимал, что именно; он явно встречал похожее, только в другом виде. А сейчас эти вещи выглядели необычно, и подобная необычность отталкивала, тревожила.

Роман шагнул поближе, вгляделся. Осознание пришло вспышкой, разорванная картинка сложилась идеально. Страх коротко укусил и сменился отвращением.

Под кустом лежала дохлая, разорванная или разрубленная на части ворона. Пузырь-тушка, сложенные крылья, голова с приоткрытым клювом, лапки – похожие на засохшие веточки.

– Фууу, какая мерзость… – скулила за спиной Юлька. – Есть же такие садюги на свете. Бедная птичка…

Слова вырвались сами собой. Словно кто-то заставил Романа сказать их, не позволяя затеряться в памяти.

– Руби-Губи. Мусорная богиня.

– Что? – пискнула жена.

– Ничего, – прошептал он. Страх укусил снова. Почудилось, что слова – это первая весточка, потом он начнет терять контроль над телом и рассудком, превратится в Петрушку на ниточках, управляемого неизвестным кукловодом.

Роман поежился, выдавил сквозь зубы:

– Пошли домой.

– Пошли.

Юлька двинулась к дому, осторожно шагая по островкам асфальта, минуя мусор. Роман шел за ней, избегая только ошметков и стекла. Открыв подъездную дверь, он обернулся, профильтровал взглядом окрестности: нет ли где-нибудь сутулой фигуры в черной куртке? Хотя откуда калеке знать, где они живут? Если допустить, что тот проследил за ними, то когда бы успел все это разбросать? Понятно, предположение выглядит сущим абсурдом, но от вида расчлененной вороны чего только в голову не взбредет.

Бомжа не было. Выходит, совпадение?

Дверь в квартиру Роман все же отпирал с невольным замиранием сердца, прислушиваясь и принюхиваясь. Нет вроде бы ничего намекающего, что дома поджидает очередной эпизод чернушной фантасмагории…

– Милася моя! – в прихожей Юлька присела на корточки и начала гладить полуторагодовалую персидскую кошку, выскочившую на звук открываемого замка. – Мамуся тебе вкусняшек купила, сейчас дам, потерпи чуточку. А попозже гули-гулюшки сходим.

Через полчаса Роман плюхнулся в компьютерное кресло, включил ноутбук. Съеденная со сладким чаем пицца подняла настроение. Дурные мысли и предчувствия утратили резкость, отодвинулись на задний план.

Милашка запрыгнула на колени, потерлась о подставленную ладонь. И тут же перемахнула на столешницу, легла слева от ноутбука. Уставилась на экран, выжидая, когда оживет курсор.

– А вот фигушки тебе, – хмыкнул Роман. – Спряталась твоя игрушка.

Он почесал кошку за ухом, погладил по спине: раз, второй… Пальцы ощутили влажное, липкое, резко запахло чем-то противным. Роман отдернул ладонь, повернул ее к себе. Пальцы покрывала коричневатая слизь с прилипшими к ней шерстинками.

Милашка вытянула голову над клавиатурой, и кошку вытошнило – громко, исступленно. Первая порция такой же слизи, приправленная серыми, мелкими шевелящимися червями, шлепнулась на клавиши. Роман вскочил с кресла и схватил ноутбук, поставил его боком на пол, чтобы блевотина не затекла внутрь. Растерянно уставился на кошку.

Та не останавливалась. Коричневато-серая лужица росла, черви вдохновенно плели омерзительный, постоянно меняющийся узор. Набирающий силу запах вызывал тошноту. Кошмарно оскалившаяся кошка смотрела перед собой, в широко раскрытых и выпученных глазах набухало страдание. Роман не мог отделаться от мысли – еще чуть-чуть, и она выблюет свои внутренности.

– Что с ней?!

Он повернул голову на голос. Юлька стояла на пороге комнаты и, кажется, боялась зайти.

– А я знаю?! Сожрала что-нибудь!

– Я ей ничего другого не давала!

«Гнилолицый, – на этот раз напоминание пришло в мыслях. – Червивый принц».

Слизь потекла у Милашки из ноздрей, из глаз, она словно плакала. Роман сжал кулаки, ощущение бессилия и жалость выбили все мысли. Он чувствовал – кошка не жилец, такое не может продолжаться долго…

Ее вытошнило совсем уж мучительно, глаза Милашки расцвели всполохами лопающихся сосудов. В покинувшей желудок слизи виднелись красные сгустки.

Юлька закричала громко и неразборчиво, а потом закрыла глаза, сползла по дверному косяку. Роман бросился к ящику комода, где хранились лекарства. Достал нашатырь, отщипнул кусочек ваты. Смочил нашатырем, сунул ее Юльке под нос.

Она вдохнула – раз, другой. Потом дернула головой, повернула ее, спасаясь от запаха. Роман поспешно убрал ватку, легонько похлопал Юльку по щеке.

– Ты как?

Дрожащий шепот сдавил сердце:

– Что с Миласей?

Роман посмотрел в сторону стола. Кошка лежала неподвижно.

– Умерла, похоже…

Юлька заплакала – в голос, с подвываниями, ее лицо превратилось в некрасивую маску. Роман начал утешать жену, растерянно поглядывая на кошачий труп. Мусор и разрубленную ворону можно было списать на совпадение, на чью-то неряшливость и склонность к садизму, но смерть кошки выглядела первой страшной ступенькой к тому, о чем предупреждал калека.

«Это что, меня запугивают? Я-то здесь при чем? С бомжами не цеплялся никогда, грешить – не грешу особо… Страдать тоже не обязан, у каждого – своя жизнь! Бред, ну бред же…»

Мысли скакали от тоскливой растерянности до бешенства. Мелькнула надежда, что он спит, но ее безжалостно перечеркнул плач Юльки и никуда не девшийся запах слизи.

– Ну почему таааак… – провыла Юлька. – Она же еще маленькаяяяя…

– Мне бомж сказал, что страдать будут те, кто со мной рядом, – угрюмо проговорил Роман, и Юлька замолчала. – Хотел, чтобы я с ним пошел куда-то. Задвигал что-то про перерождение, про день рождения, про каких-то червивых принцев… Я теперь не знаю, что и думать.

Юлька всхлипнула, вытерла глаза кончиками пальцев и покачала головой:

– Сумасшедший это…

– А с Милашкой тогда что?

– Вирус какой-нибудь… Я недавно про похожее читала «ВКонтакте». Не помню у кого. Только там за границей было. Может, и до нас уже добрался.

Она опять всхлипнула и добавила:

– К Миласе на позапрошлой прогулке какой-то помойный кот приставал. Такой настырный, глаза злющие. Еле отогнала. От него и подцепила, наверное…

Юлька снова зашлась в рыданиях. Роман гладил ее по голове, мрачно обдумывая сказанное. Ему очень хотелось поверить жене, но укоризненный взгляд калеки не давал сложить все на удобную для Романа полочку. «Даже не надейся, сейчас не тот случай».

– Ну, скорее всего… – все же проговорил он, больше для успокоения Юльки. – На помойке какой только дряни нет.

Она зарыдала еще сильнее.

Кошку похоронили спустя час, в рощице за домом. Юлька без умолку причитала про оградку и памятник, которые непременно нужно поставить, временами сбиваясь на плач, но Роман слушал вполуха, на автомате отваливая пласты земли штыковой лопатой, одолженной у соседа-огородника, и пытаясь сообразить, что делать дальше. Искать сведения про Червивого принца и остальных или заставить себя поверить, что Юлька права. Что Милашку сгубила странная, но никак не связанная со словами бомжа зараза.

Он часто оглядывался по сторонам, ежась от мысли, что тот может вынырнуть из-за деревьев и снова предложит пойти с ним. Память то и дело показывала глаза блюющей Милашки, и Роман не был уверен, что у него хватит духа разговаривать с калекой так же, как и в прошлый раз.

Но тот не появился.

Домой Роман пришел, так и не приняв решения. Юлька сразу взяла планшет и полезла в соцсети – изливать горе онлайн. Роман взял влажные салфетки и занялся ноутбуком.

Отчистил начинающую подсыхать блевотину, вымыл пол. Сел в кресло, включил ноутбук. Система начала грузиться как обычно. «Фух, пронесло…»

Роман дождался полной загрузки, привычно навел курсор на ярлык браузера… и вздрогнул. Экран беззвучно зарябил черно-белыми помехами.

– Какого хрена…

Помехи исчезли. Возникшее вместо них изображение было таким же – черно-белым, четким до предела. Звук отсутствовал.

В свете нескольких костров, разведенных в больших ржавых тазах, дрались двое голых мужчин. Роман не мог понять, где это происходит: в подвале, в заброшенном доме или еще где-нибудь. Он разглядел только дерущихся, грязный каменный пол и выложенные кругом обломки кирпичей, явно обозначающие границы «ринга».

Худоба, плохая кожа, запущенные волосы бойцов – все это живо напомнило Роману бомжа. Один – невысокий, седой, с простоватым лицом и рублеными скулами – сжимал в руках бутылочную «розочку» и увесистую ржавую цепь. Второй – нескладный, угловатый, с темными навыкате глазами, глубокими залысинами и крупным носом с горбинкой, держал в правой топорщащуюся гвоздями штакетину, а в левой – толстую, длинную и ржавую отвертку.

Неуклюжие выпады, суматошная защита, много лишних движений: ни с какого боку не профи. Но в каждом взгляде, каждом шаге и взмахе сквозили ярость и безрассудство, словно на кону стояло что-то сокровенное, дороже и важнее чего не будет никогда. Роману стало не по себе.

У нескладного было немного распорото предплечье, кровь текла из короткого косого пореза чуть выше пупа и из глубоко рассеченного левого соска. Вдобавок он заметно кривился на левый бок и редко бил отверткой. Седой прихрамывал, у него заплыл правый глаз, было разодрано ухо, несколько изрядных царапин разукрасили бедро и голень левой ноги.

Осознание, как и пару часов назад, пришло внезапно. Горло пересохло, и возникший в нем комок Роман сглотнул не сразу.

«Насмерть же дерутся».

Седой ощерился, начал раскручивать цепь. Метнул ее в лицо противника и сам кинулся следом, выставив «розочку» перед собой. Нескладный отдернул голову, цепь пролетела впритирку.

Ударить в ответ он не успел. Стеклянные зубцы вошли ему в живот, седой навалился всем телом, вгоняя их еще глубже. Коротко выдернул и ударил снова.

Нескладный харкнул кровью, осел на колени. Седой прижал его голову к своему животу и воткнул «розочку» нескладному в шею. И еще, еще…

Роман оцепенело следил за скупыми движениями руки. Седой ударил раз десять, прежде чем окровавленное стекло выскользнуло у него из кулака. Потом отпустил нескладного, и тот мешком повалился в темную, быстро растущую лужу.

Седой выпрямился, победно вскинул руки и тут же скривился от боли, прижал ладонь к животу. За кирпичами обозначилось несколько смутных силуэтов.

Зрители.

Роман вгляделся до рези в глазах. Смутно угадывающиеся движения рук наводили на мысль, что зрители вяло хлопают седому. Кисти и предплечья крайнего левого низкорослого силуэта отсвечивали металлом, не сплошь и тускло. Еще одна фигура была высоченной, метра два с половиной, если не все три. Больше Роман не различил ни единой детали, пламя костров пошло на убыль, погружая зрителей и победителя во мрак.

– Твою мать. – Роман раздосадованно хлопнул ладонью по колену. – Почему так-то…

На мониторе снова возник рабочий стол. Роман сидел неподвижно, обдумывая увиденное, делая выводы. Стараясь не обращать внимания на холодок, начинающий беспокойно щекотать позвоночник.

Вывод был один-единственный. Некие силы, способные распоряжаться жизнями и судьбами бездомных, существуют на самом деле.

Другой вопрос: что они такое? Денежные мешки, придумавшие жестокую и кровавую забаву, или какая-нибудь секта? Два в одном – тоже вариант… Большие деньги дают огромные возможности, и это легко объясняет случившееся с кошкой, попутно отсеивая потусторонние версии. Могли заранее взять его на примету, проникнуть в дом, сделать Милашке какой-нибудь укол, вызывающий такую реакцию. Опять же, нахимичить с ноутбуком, чтобы показать видео…

Только – зачем? Хотят втянуть в очередную игру? Сделать бездомного из него? Или он такой не один, и на них делают ставки?

Что? Почему? Как?..

Одни вопросы тянули за собой другие, не давая ответов, множа расплывчатые предположения. Роман мысленно плюнул и решил сходить завтра к Антону. Старый друг не без успеха писал ужасы и мог как-нибудь разъяснить происходящее. И, что важнее, он пару раз упоминал приятеля из ФСБ: возможно, того заинтересует история Романа.

От раздумий его отвлекла Юлька, притащившая пол-литра коньяка и большую бутылку «Пепси-колы».

– Давай Миласю помянем…

Перечить ей Роман не стал. Спустя час Юлька затащила его на софу, и они начали заниматься сексом, торопливо, почти грубо, отчаянно разрушая напряжение последних часов.

Секс и алкоголь отчасти помогли. Роман заснул странно опустошенным, отчетливо понимая, что должен быть благодарен Юльке за это подобие спокойствия. Что настоящего спокойствия ему сейчас не получить: свалившиеся на него события были слишком тревожными и, хуже всего, – плохо объяснимыми…

Проснулся он от запашка тухлятины. Машинально задержал дыхание и помахал ладонью перед носом, отгоняя вонь. Сделал вдох и глухо закашлялся, запах никуда не исчез.

Рядом сонно заворочалась, неразборчиво забормотала Юлька. Роман рывком сел на софе и сцапал лежащий в изголовье телефон, включил фонарик. Пятно света рыскнуло туда-сюда, скользнуло по полу, разжижая темноту в комнате. Роман судорожно вглядывался, боясь увидеть высокую худую фигуру, неведомо как оказавшуюся в квартире. Сердце напоминало мячик-раскидайчик в чьих-то натренированных руках – куда-то проваливалось и резко прыгало обратно.

Калеки не было, но запашок продолжал досаждать с прежней силой. Роман оглянулся на Юльку. Она затихла и размеренно сопела, явно не ощущая вони. Посмотрел на экран телефона.

«00:59».

Роман встал с софы и медленно зашагал на кухню, подсвечивая путь, старательно дыша ртом. Коридор – пусто. Щелкнул всеми выключателями – туалет, ванная, кухня. Никого…

Он склонился над раковиной, промыл ноздри в надежде, что вода прогонит или хотя бы приглушит запашок. Бесполезно. Больше всего из себя выводило то, что на кухне он не сделался слабее, словно его источник был невидимым и всегда торчал у Романа под носом.

«А это как прикажете объяснить?»

Роман обыскал все углы, заглянул в шкафчики, под ванну, открыл кладовку в туалете, отыскивая источник. Ничего подозрительного.

«В конце концов, Юлька бы проснулась».

Роман вернулся в комнату, посмотрел на жену. Та безмятежно спала, отвернувшись к стене, легонько похрапывая.

«И что делать-то?»

Он нахмурился и шагнул к комоду – достать вату из аптечки. Запихнуть в нос, что еще остается-то…