Текст книги "Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Оксана Ветловская,Ирина Скидневская,Елена Щетинина,Лариса Львова,Юлия Саймоназари,Лин Яровой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 146 (всего у книги 353 страниц)

– Куда же он подевался? – спросила в пространство. – Был же! Полпятого… Ни одного деления не ловил… был же…

Она вдруг заметила, что за окном уже совсем стемнело, и вздрогнула.

– Чтобы включить электричество, – сказала она Мукле, – надо выйти наружу, обойти дом и завести генератор в подклетке. Но нет-нет-нет, да же?

Она взяла фонарик, заперла дверь, прошла и подергала рамы на окнах, закрыла даже форточки. Обняла Муклу, залезла в одежде в ту самую кровать, где спала двадцать лет назад, накрылась с головой колючим одеялом с запахом рыбы. Думала, что никогда не уснет, так и будет дышать в душную маленькую темноту под одеялом, но вдруг уснула, мгновенно и глубоко.

Ночью в дверь кто-то колотил, Ксюша сквозь сон слышала глухой монотонный стук, тихие стоны и тяжелое, хриплое дыхание с подсвистом, но, конечно, это все ей снилось. Никого больше не было на острове. Только она и ветер.

Утро было яркое, оно залезло под одеяло, пощекотало Ксюшин нос, закричало тюленем, вытащило ее из сонного забытья туда, где она была на острове с мертвецом и без связи.

Она села, откинув одеяло. Голова была ясной, солнце стояло уже высоко, дом нагрелся, пах старым деревом, табаком, рыбой. В лучах света медленно лавировали пылинки.

– Солнце… Жарко… Андрюша!

Ксюша вдруг поняла, что мертвый Андрей лежит прямо на солнцепеке, слегка прикрытый крапивой, и тошнотворный ужас пружиной выбросил ее из кровати. Чтобы потянуть секунду, она уложила Муклу на подушку, укутала, поправила ей волосы.

– Обязательно тебя отсюда заберу, не бойся!

Она прошла по дому, открыла окна. Напилась воды из последней бутылки. Босиком вышла в сени, прижавшись лбом к двери, досчитала до десяти, потом открыла. За дверью было огромное небо, деревья, мох, гранит, лучащееся светом море до самого горизонта. Из крапивы торчали уже только кроссовки Андрея, тело за ночь сползло ниже, в заросли. Ксюша шагнула вперед и вскрикнула: под ногой что-то тихо хрустнуло, ступню обожгло мелкой горячей болью. Она нагнулась и поняла, что раздавила пустую ампулу, черт знает откуда взявшуюся. И еще – что площадка лестницы усыпана чуть подвядшими крапивными листьями. Ойкая и капая кровью, Ксюша доскакала до дивана, шипя, доставала из порезов осколки и складывала в пепельницу, где вчера так и истлела недокуренная Андреем сигарета. Дотянулась до водки, плеснула на ногу, заорала. Жалко себя стало ужасно, до слез. Она собралась поплакать, но тут как будто другая женщина вышла из теней ее души. Она тоже была Ксюшей, но сильной, собранной, безжалостной. Она пинком отодвинула рыхлую и хнычущую Ксюшу в сторону и встала на ее место.

– Хрен вам, – сказала она кому-то. Из горла глотнула водки, дотянулась до пачки сигарет и закурила. Тепло побежало по телу, мышцы расслаблялись, Ксюше уже не казалось, что в голове вот-вот лопнет веревочка и все рассыплется, как горох из мешка. Докурив, она замотала ногу туалетной бумагой, надела носки, плотные джинсы, кроссовки и вышла на улицу. Крапивные листья уже разнес поднявшийся ветер. Ксюша ногой приминала крапиву, пока не увидела тело Андрея. Он лежал лицом вниз.

– Бедный ты мой мальчик, – вздохнула она и с усилием перевернула его на спину. Закрыла ему глаза – они за ночь стали белесыми, страшными, веки на ощупь казались липкими и холодными. Пыхтя и упираясь, вытащила тело на тропинку. Рот у Андрея был приоткрыт, когда она приподняла труп за плечи, челюсть отвалилась, и изо рта вылез большой черный жук, упал прямо Ксюше на руку. Она взвизгнула, уронила тело, голова стукнула о гранит.

– Телефон. Ключи от лодки, – сказала она. – Телефон… Ключи… Карманы…

Дергаясь и морщась, борясь с возникающим каждую секунду желанием вымыть руки, она пролезла по Андреевым карманам. Смартфон нашелся в нагрудном вместе с осколками еще одной ампулы. Ксюша взвизгнула «есть!», но тут же уронила руку – телефон оказался разбит вдребезги, не включался.

Солнце жарило вовсю, Андрей был ужасно тяжелым, и пока Ксюша его протащила, ухватив под мышки и упираясь, вокруг дома, по тропинке, к вырубленной в скале пещере, она задыхалась, ноги мелко тряслись, а одежда промокла от пота.

В леднике было промозгло и темно. Под скалу пришлось спускаться по трем большим вырубленным в камне ступеням (бум! бум! бум! – спустился Андрей). Ксюша усадила его в угол. У стены стоял деревянный ларь – там нашлись свечи, консервы, сушеная рыба, макароны, шоколад и две бутылки водки.

– Далась же всем эта водка! – бурчала Ксюша, перетаскивая добычу в дом. Прежде чем закрыть тяжелую скрипучую дверь под скалу, она долго смотрела на Андрея, мертво сидевшего в углу. Голова его упала на плечо, из-под приоткрывшихся век в свете фонарика блестели белки глаз. Ксюша подумала, что непременно нужно сказать что-то значительное.

– Прощай, прекрасный мальчик, – начала она неловко, – я тебя… – а дальше не получалось сказать, потому что «любила» или «могла полюбить» после вчерашнего вечера вызывали сомнения, – никогда не забуду, – с усилием закончила она.

Закрыла дверь. Потом вспомнила ночные стуки и крапивные листья на лестнице, вернулась и подперла ее сломанным веслом, которое нашла неподалеку в траве, морщась от собственной глупости.

Генератор был старый, еще советский, его зеленая облупившаяся краска наводила на мысли о танках, автоматах и вороватых прапорщиках. Завести его не удалось, хотя Ксюша долго прыгала вокруг, говорила ему ласковые слова и даже вроде бы нашла, куда заливать бензин и масло. Она плюнула и вернулась в дом.

Мрачно съела кильку в томате и полшоколадки. Допила воду. Вытряхнула на пол Андреев рюкзак – нашла пакет с луком и картошкой, моток веревки («зачем ему??» – спросила она Муклу), джинсы, свитер, носки («бедный мальчик не хотел мерзнуть!» – всхлипнула).

Сквозь слезы Ксюша увидела футляр на молнии. Расстегнула – и ахнула от радости: ключ от лодки! Там же, проложенные ватой, лежали три большие целые ампулы. «Калипсол» – прочитала Ксюша, но это ей совершенно ничего не сказало.

– Была такая нимфа Калипсо, тоже жила на острове, – просветила она необразованную куклу. Та смотрела в пространство все с тем же лукавым равнодушием.

– Может, Андрей тайно болел? Поэтому так странно себя вел? Не надо было на него обижаться и злиться, нельзя!

Ксюша взяла помятое, но вроде чистое (она понюхала) цинковое ведро и пару пустых бутылок. Сунула в карман ключи от лодки. Несколько минут изучала лоцманскую карту на стене – до земли было навскидку километров пятнадцать.

– А до ближайшего острова, который называется – не смейся – Еловый Буян – километра три. Лишь бы лодка завелась.

Лодка не заводилась. Ксюша все делала, как до этого Андрей, – поворачивала ключ, тянула за тросик. Но Андрею мотор говорил бу-бу-бу и начинал рокотать, а Ксюше – молчал.

– Ну чего не заводишься? – спросила она лодку. – Принципиальная? Ладно, потом еще попробую, я тебя дожму! Или вообще на веслах…

Родник нашелся легко. Голубоватая ледяная вода струилась из углубления в камне, потом уходила в мох, в черничные заросли, разливалась ручейком. Ксюша встала на колени и долго пила, вытягивая губы трубочкой и хлюпая. От воды заломило зубы, в голове стало звонко и ясно. Ксюша вдруг почти поняла что-то важное про вчерашний день, но мысль не успела оформиться – она подняла глаза от воды и увидела лося.

Тот стоял, наклонив голову и глядя на Ксюшу исподлобья. Лось был огромный, непонятно было, как он подошел настолько близко, а Ксюша не заметила. Он переступил с ноги на ногу, под бурой шкурой перекатились мощные мышцы. Фыркнул, раздувая ноздри. И Ксюша сбросила оцепенение, взвизгнула, вскочила и побежала. Через лес, через камни, вниз по гранитной горке – вот лестница смотровой вышки, ржавая, гнутая, но можно залезть. Ксюша подпрыгнула, уцепилась, зашипела, потому что ржавчина драла руку сквозь повязку. Подтянулась (страх помог), вскарабкалась, полезла вверх, оглядываясь на деревья. Лось, кажется, не стал за нею бежать.

Ржавые стены были исписаны, исцарапаны когда-то побывавшими здесь туристами – «Колян 1969», «Миша + Светуля», «туристический клуб „Выборгское Наследие“ в походе по местам Боевой Славы – 1991».

– Почему же сейчас никто не приплывает? – спросила Ксюша. Надписи не ответили.

– И откуда взялся лось? – продолжила она, распрямляясь во весь рост и осматривая остров, море, далекую полоску земли. – Пришел по льду, как тот, из истории дяди Ле… да фиг с ним? Да он бы тут давно с голоду подох, в двух километрах чахлого леса!

Мир вокруг был огромным, полным света, дул ласковый свежий ветерок, у горизонта проходил сухогруз, а может, военный какой-то корабль. Ксюша поправила волосы, вздохнула.

– Не буду бояться, – сказала она решительно. – Еды хватит на пару недель. Вода бьет из скалы. Растут ягоды, грибы наверняка есть. Лодка заведется, или можно на веслах попробовать. Или туристы какие-нибудь приплывут, спасут. Все исправится… кроме Андрюши. А лось – ну что лось. Не медведь же.

Она слезла с вышки. Огромная металлическая конструкция чуть дрожала. Вернулась к ручью, набрала воды. Лося не было, и даже отпечатков копыт найти не удалось.

Вечером пошел холодный мелкий дождь, перешел в ливень. Выбегая в туалет, Ксюша накрывалась Андреевым дождевиком, но все равно промокала и дрожала. Можно было и не бегать, но ведро было всего одно – а воду ведь в него потом уже не наберешь. Стемнело, опять поднялся ветер. Ксюша зажгла три свечки, сидела на диване, обнимая Муклу, и пыталась читать пыльную старую книжку «Навигация и лоция», найденную на полке. Был еще «Учебник пчеловода», но там страницы сильно выцвели. Зато из него выпала познавательная церковная брошюра «Поминовение усопших», в которой Ксюша прочитала, что душа Андрея сейчас скитается вокруг домика и ищет тело, как птица – гнездо. От этой мысли было еще неуютнее.

– Ну что за незадача! – с досадой сказала Ксюша Мукле, понимая, что сейчас ей снова придется бежать в ночной ливень. – Консерва просроченная попалась, что ли?

В луче фонарика струи дождя казались серебряной светящейся пряжей. Крапива гнулась от ветра, шумели, потрескивая, сосны, гудел металл обзорной вышки. Луч выхватил из мрака и дождя человеческую фигуру и тут же уперся в груду камней, покрытую мхом – ту самую, что так нехорошо вчера двигалась. Ксюша подскочила от неожиданности и острого, животного ужаса, но тут же повела фонариком, надеясь, что ей показалось. Фигура – темная, небольшая – стояла у каменной горки. Ксюша шагнула ближе – и поняла, что дождь просто огибает пустоту в форме человека, а плотности у этой темноты нет, и сквозь нее виднеются мох, камни, высокие метелки зверобоя. Фонарик ходил ходуном в Ксюшиной руке.

– Андрюша, – позвала она хрипло. – Это ты?

Но тут фигура обернулась, сдвинулась и Ксюша, сдавленно закричав, бросилась обратно в дом. Заперлась на замок и щеколду, плакала от страха и беспомощности, не могла унять дрожь. Потом заставила себя выпить пару глотков водки и все-таки уснула, не раздеваясь и не гася свечей.

Утром, затравленно оглядываясь, она отправилась к лодке. Она гладила мотор и умоляла его завестись. Она подливала бензин из канистры в отверстия, казалось, для этого предназначенные. Она дергала за трос и протирала кожух. Просила помощи у духов острова и читала «Отче наш» (сколько помнила, строчки три). А часа через полтора, отчаявшись и грязно ругаясь, она лягнула чертов мотор подошвой кроссовки, несильно, а он отвалился от стенки, на которой был закреплен («транец» – зачем-то вспомнила Ксюша) и со всплеском ушел в воду.

– Ну, так совсем уж нечестно, – сказала она, разглядывая, как мотор темнеет на дне, неглубоко, всего в метре от поверхности, как поднимаются от него пузырьки жемчужными цепочками и расходится по воде радужная бензиновая пленка.

Ксюша никогда не пробовала грести веслами. Она отвязала лодку, оттолкнулась от причала, подняла концы весел к груди.

– Что ж, в конце концов путь – вся цель гребцов! – напевала она для бодрости, выгребая за мысок, которым кончалась эта часть острова. И тут лодку подхватило течением.

Ксюша гребла отчаянно, выбиваясь из сил, пока не уронила весло. Сняла второе с уключины, пытаясь подтянуть первое – потеряла равновесие и выпала из лодки.

На пару секунд показалось, что поверхность воды держала ее, не проваливалась, будто лежала Ксюша на гибком прозрачном льду и смотрела, как в глубине качаются водоросли и прячется под камень стайка серебристых рыбешек.

– Вот это да, – сказала она, но тут же странное чувство пропало, и она ухнула в ледяную воду. Было неглубоко, но она тут же ушибла лодыжку о булыжник на дне, нахлебалась соленой воды до рези в груди и промерзла до костей. Спасти удалось только одно весло, второе, издевательски покачиваясь, уплыло слишком далеко.

Ксюша добрела до берега, таща лодку за веревку; стуча зубами, выбралась на камни. Непослушными пальцами привязала лодку к стволу коренастой сосенки, склонившейся над берегом. Побрела к домику, пытаясь справиться с дрожью, – казалось, что легкие сжались, воздухом было не надышаться. Тропинка вела мимо той самой страшной горы камней, мох заколебался, дрогнул, послышался тихий вздох, но Ксюша показала камням средний палец (фак ю, да-да-да!) и потопала дальше.

– Да и что там за призрак-то? – рассуждала она, переодевшись в сухое, согревшись и напившись водки (так и привыкнуть недолго, а женский алкоголизм не лечится, хотя можно подумать, что лечится мужской).

– Чертовщина вся у той горы булыжников. Значит, надо ее разворошить и посмотреть! Может, там пиратский сундук какой с проклятым сокровищем!

В сенях стояла лопата, на стене висел тупой, но тяжелый пожарный топорик. Ксюша экипировалась, намахнула еще полстакана и пошла разбираться с потусторонними явлениями. Развиднелось, солнышко висело над горизонтом, не горячее, но яркое. Невдалеке прошел катер, Ксюша бросила лопату, которой подрезала мох под камнями, побежала на берег, прыгать-кричать-размахивать руками. Но с катера ее не заметили.

Она выместила досаду на своей раскопке. Рубила мох, как рыхлую шкуру большого зеленого зверя. Откатила почерневший камень, второй, третий. Под ними показалось серое, гладкое – плотно завернутый полиэтилен, в котором что-то темнело, покрывало поверхность изнутри коричнево-желтыми разводами.

– Не лезь, хватит, – сказал грустный голос. Ксюша подскочила, обернулась с лопатой наперевес.

На тропинке стояла девушка – совсем молоденькая, лет двадцати, чем-то похожая на саму Ксюшу. Лицо кругловатое, волосы светлые, нос в веснушках. На девушке был серый спортивный костюм и черная футболка с котиком.

– Ты кто? – хрипло спросила Ксюша. Девушка пожала плечами, сунула руки в карманы.

– Ну, – протянула она, – даже не знаю, как объяснить и с чего начать.

Ксюша опустила лопату, подумав, что выглядит глупо. Девчонка была самая обыкновенная. Наверное, приплыли с кем-нибудь на лодке… И ее сейчас с собой заберут… А под камнями – хм, ну может, там у них наркотики спрятаны?

Ксюша улыбнулась поприветливее, кивнула на полиэтилен.

– Не полезу, не волнуйся. Мне просто привиделось… Три дня одна на острове, с ума схожу. Мой парень погиб, упал со скалы. Надо полицию, экспертизу, пусть выясняют… Ну то есть не обязательно сразу, можно, наверное, подождать, – добавила она быстро, подумав, что вдруг правда наркотики.

– Я не могу тебе помочь, – вздохнула девушка, повесив голову. – Зря ты меня вытащила.

Ксюша смотрела, не понимая.

– Тебе повезло, – сказала девушка, хмурясь. – А мне нет. Хотя я была осторожнее и ему не доверяла. Но не настолько, чтобы отказаться с ним выпить вина на набережной…

– И что? – спросила Ксюша. Ей казалось – она вот-вот поймет, о чем говорит эта странная девушка. Вот-вот…

– Кетамин, – сказала та, – в смеси с алкоголем вызывает диссоциативную анестезию. Идешь, куда тебе говорят, моргаешь, как кукла. Ничего не помнишь. В машину, в лодку, на остров. К утру прошло. Он улыбался… Меня искали… Тебя ищут?

Ксюша попятилась от девушки, чье лицо, пока она говорила, делалось все бледнее, вытягивалось, глаза наливались чернотой.

– Что… что в… па-пакете под к-камнями? – спросила Ксюша, заикаясь.

– Я, – ответила девушка, она уже не казалась симпатичной, ее глаза провалились в череп, челюсть отвисла, потом упала на грудь. – То, что от меня осталось за два года… То, что он не съел.

В глазах у Ксюши потемнело, она кинулась куда-то бежать и ударилась лицом о дощатую стену туалетной кабинки. Обернулась, держась за лоб и тяжело дыша. Никого не было на тропинке. Пластик торчал между камнями. Солнце уже коснулось воды, облака полыхали оранжевым.

– Ты врешь, – крикнула Ксюша. – Ты – глюк! А у нас была любовь!

– Проверь, – вздохнул тихий голос над ухом и исчез, истаял в закатном небе.

Ксюша обошла дом, постояла перед ледником. Дверь его была чуть-чуть, на ладонь приоткрыта, наверное, ночным ветром. Сломанное весло валялось в траве. Ксюша подошла притворить дверь поплотнее, и сладкий смрад разложения ударил ее по лицу, забрался в нос, в глаза, в волосы. Кашляя и сдерживая рвоту, она подперла дверь веслом, уже и не думая о том, чтобы заглянуть в ледник и посмотреть на Андрея.

Вернулась в дом и уснула засветло.

– Что проверить-то? – спрашивала она во сне саму себя – девочку в летнем платье. Девочка сидела у стола и играла шашками в «чапаева». Она нехотя отвлеклась на Ксюшу, босиком вышла на крыльцо, ткнула пальцем в сторону причала с привязанной к нему лодкой.

Ксюша проснулась и вдруг поняла.

– Сумка «на завтра»! – сказала она, садясь в кровати. Мукла упала на пол, Ксюша ее подняла, аккуратно усадила на диван, платье ей поправила. Сунула ноги в кроссовки и побежала.

Сумка Андрея стояла под кустом. Серая, плотно упакованная сумка на молнии. Подмокшая от дождя. С паутиной, которую уже сплел вокруг какой-то предприимчивый паук.

– «Тут на завтра всякое». Что было бы завтра, Андрей? Что было бы, если бы ты не умер? Если бы я не взяла твой стакан?

Ксюша аккуратно смахнула паука – пусть живет. Расстегнула сумку, заглянула. И села прямо в мокрую траву, раскачиваясь, пытаясь поймать дыхание. Ей было холоднее, чем вчера в воде, и она знала, что от этого холода ей теперь никогда не согреться.

Сверху в сумке был набор хирургических ланцетов в тканевом закрученном чехле. Были там также неприятного вида плоскогубцы, ножницы, зажимы. Отдельно лежала блестящая пила с мелкими зубчиками и удобной на вид ручкой. Бинты, жгуты. И свернутый рулон плотного полиэтилена – такими обтягивают парники и теплицы.

Спотыкаясь, Ксюша дошла до ручья. Плескала воду в опухшее от истерики лицо, пила взахлеб, до икоты. Ей было так одиноко, как никогда в жизни.

– Меня бы не искали… – бормотала она. – Кому меня искать? Кому?

Мама: звонит из Америки на день рождения и на Новый год. Но сильно не беспокоится, у нее там новые дети, более удачные. Маленькие еще, младшему шесть лет всего. Мама стрижется коротко, бегает по утрам, ведет себя, будто вовсе ей не под пятьдесят. А если у тебя дочка под тридцать, тебе самой никак не может быть под тридцать. Зачем ей Ксюша?

Папа: пятнадцать лет работал над проектом «спиться до могилы». Благо помощников – полгорода. И в канаве ночевал, и к забору ледяному примерзал. Причина смерти – инсульт, получите-распишитесь.

Старые подруги: все замуж повыходили в последние пару лет, раздались, заматерели, гуляют с колясками, разговаривают о мужьях и маститах.

Новые подруги (они же коллеги из магазина): раз в месяц собираются по ресторанам и клубам, Ксюшу с собой берут, кажется, больше из жалости и вежливости, они все ее лет на пять моложе, глупые болтушки…

Слезы капали в ручей, Ксюша стояла на коленях, тихонько, отчаянно подвывая.

– Я человек… не мясо… человек…

Ей мучительно хотелось, чтобы кто-нибудь пришел, оказался рядом, сказал ей, что она что-то значит.

Она подняла голову на звук – лось стоял совсем близко, он фыркнул, наклонился к ней, легонько боднул ее щеку своими мягкими шелковыми ноздрями. Ксюша подняла руку, погладила огромную морду.

– Ну чего ты, – девушка в футболке с котиком шагнула к ней от сосны. – Ты же радоваться должна. Живая!

Она села на мох рядом с Ксюшей.

– Меня Аней зовут… звали, – сказала она. – Анна Павлова.

– Как балерина? – зачем-то уточнила Ксюша, вытирая слезы и нос.

– Ага. Училась в Пермеде в Питере. Тоже имени Павлова. Хотела на пластического хирурга… Но вот так повезло с однокурсником. Знаешь, я думала – он в меня влюблен. Лестно было, он же красивый такой. Учился хорошо. Заметный, в общем, парень…

Ксюша поняла, что лось исчез – вот только что был, дрожало под рукою живое тепло, и вдруг уже только воздух, и сумерки, и закат догорел.

– Куда лось-то делся? – спросила она.

– Лось? – пожала плечами Аня. – Я не видела. Нас только ты видишь. Это же все твоих рук дело. И лось этот несчастный. И я… эта несчастная. Нас уже нет. Так, остаточные эманации тех, кто тут умер, на острове. А ты их раскручиваешь.

– Как экстрасенс, что ли?

– Да как ни назови.

– Тогда как джедай!

– Ага. Оби-ван, блин. Только ты со своей силой управляться вообще не умеешь…

Ксюша моргнула – заснула она, что ли, на несколько секунд? Никого у ручья не было. Она умылась, поднялась и пошла в обход, по берегу. Подбирала камешки, бросала их в воду. Набрела на врезанное в прибрежную скалу бетонное укрытие, все исписанное, исцарапанное туристическими граффити («Колюня 68» «1996 КЕМЕРОВО Витя Марина Вася Илья» «A.Mattinen»), – заглянула осторожно, от порога. Темно было внутри, пахло мхом, и пусто, совсем пусто.

– Ну, а тутошние где призраки? – пробормотала Ксюша. – А то «я твой отец, Люк»…

Отвернулась от дота и вздрогнула: стоял на гранитной глыбе кто-то высокий, темноволосый, в светло-серой форме с фуражкой, в бинокль рассматривал окрестности.

– Вот это да, – сказала Ксюша. Потом окликнула человека: – Эй!

Он обернулся, вздрогнув так, что чуть бинокль не выронил, рука дернулась к коричневой кобуре на поясе. Светлоглазый оказался и почему-то на Ксюшиного папу похожий.

– Тутта, митта тет таала? Тасса тайстееллу, вааралиста…

Озабоченно спрашивал, недоуменно. Ксюша поняла про девушку и про здесь опасно – в этих краях все, кто в торговле работал, немножко по-фински понимали.

– Оллен таала.. – сказала она, и на этом запнулась. Еще она могла бы сказать «куусисатаа рупла», шестьсот рублей, мол, но ситуация не располагала.

Призрак спрыгнул с камня, крепко взял Ксюшу за плечо рукой в перчатке, потащил к укрытию – темному, страшному, как бетонный гроб.

– Нет-нет-нет, – говорила Ксюша, упираясь. К подобной материальности призрака она совсем не была готова. – Ей-ей! Отпусти! Да что ж это такое! Как там, блин, по-вашему… Витту! Витту!

Парень отпустил ее, стоял, уронив руку, с отвисшей челюстью.

– Вот так тебе, – сказала Ксюша, отступая. – Что, не слыхивал, чтобы девки… чтобы тутты такие слова говорили? – она задыхалась и дрожала. – А у каждой тутты есть витту…

Призрак (да какой же призрак с такой хваткой?) тем временем опомнился, пошел прямо на Ксюшу, раскинув руки, решив, видимо, больше с нею не разговаривать, а просто отловить, как неприличную зверушку. Ксюша пятилась к воде, все быстрее и быстрее. Парень остановился, что-то закричал, она не поняла. Ногам было странно – холодно и как-то пружинисто. Ксюша посмотрела вниз и взвизгнула – она стояла на поверхности воды. Тут же, словно ее внимание растопило пленку, вода расступилась с брызгами, и Ксюша провалилась – неглубоко, по колено, но подошвы больно ударили о каменное дно. Рядом с нею из моря поднимался паренек в дырявой тусклой кольчуге, с коротким мечом на кожаном поясе, белобрысый, ушастый, с россыпью ярко-багровых прыщей на лбу. Вода стекала по его бледному некрасивому лицу.

Ксюша почувствовала, будто реальность от нее ускользает, не держится, рвется в куски. Задыхаясь, жмурясь, чтобы поменьше видеть, она выбрела из воды, побежала к дому. Нога соскользнула по камню, Ксюша упала и рассадила скулу. Села, держась за ушиб. Тихо было, солнечно, вокруг никого, где-то вдалеке шумел вертолет, тюлени перекрикивались за скалой.

– А я сошла с ума, – сказала Ксюша. – Какая досада!

И истерически засмеялась.

В доме было тихо, пыльно, стены давили на уши. Ксюша обессиленно упала на диван рядом с Муклой.

– Умираю есть хочу. Аж ноги трясутся. А готовить сил нету. А консервы эти просроченные я теперь боюсь есть. Столько всего на этом острове, чего я боюсь… Еще и сраных консервов теперь боюсь… Консерв… Консервовов…

Ксюша потащилась на кухню, поставила на огонь воду для макарон, отрезала пару ломтей колбасы, села на стул в углу.

– Аня! – позвала она тихо. Черт знает, как оно работает. Она сосредоточилась и прошептала «вызываю дух Ани». Ничего не происходило. Ксюша оперлась локтями на стол, закрыла глаза всего на секунду, а когда снова открыла – вода наполовину выкипела, а Аня стояла в дверях, скрестив на груди руки, и рассматривала Ксюшу.

– Ты бы газ поберегла, – сказала она неодобрительно. – Кончится – придется на костре готовить. А в доме безопаснее.

– Чего мне бояться? – буркнула Ксюша. – Из зверей тут только тюлени. Ну и мертвый лось. А человеку я на шею брошусь, любому немертвому. «Если призрак ты румяный, братец будешь мне названый». Тут, кстати, остров Буян недалеко. А нет, некстати, не из той сказки…

Она засыпала в воду соль и желтые рожки, похожие на толстых червяков, замысловато выгнувшихся перед тем, как засохнуть. Помешала. Ноги подгибались от усталости, Ксюша ухватилась за плиту, качнулась.

– Это ты из-за меня так устала, – сказала Аня. – Ну и остальные… Ты свою энергию тратишь. И я сейчас из тебя тяну. Не нарочно. Прости. Просто так… странно – будто я опять живая. Будто не было ничего…

– Как это вообще было? – спросила Ксюша медленно.

– Темно. Спокойно. Никак. Кажется, вначале был какой-то свет, и меня туда тянуло, как течением, но я уцепилась и удержалась, даже не знаю, зачем…

– Я не про саму смерть, я про… здесь.

– Макароны помешай, слипнутся, – сказала Аня и долго молчала, а потом исчезла. Вернулась, когда Ксюша уже сидела перед тарелкой макарон, сбрызнутых растительным маслом, и жевала колбасу.

– Сначала я просила его меня отпустить, – сказала она, глядя прямо на Ксюшу. – Такие, знаешь, обычные реакции жертвы. «Ну пожалуйста», «я никому не скажу», «не надо». Умоляла его, плакала. А его это только сильнее распаляло. Улыбался все страшнее. А к вечеру принес инструменты, рот мне заклеил, перевернул и срезал… глютеус максимус с левой стороны.

– Без наркоза? – ахнула Ксюша.

– Нет, конечно… подкалывал тем же кетамином понемножку. Иначе бы я от шока умерла. Хорошо бы было…

Она помолчала. Ксюша никак не могла проглотить макароны, они застряли в горле болезненным комком.

– Сначала он мясо на костре пожарил на улице. В дом принес и при мне ел. Улыбался. А я в шоке была и голодная второй день – самое смешное, что мне самой запах вкусным казался. Шашлычок… Жареная жопа… А Андрей говорил, что это его причастие, что мы с ним становимся единым целым, метафизически. В общем, нес сумасшедшую херню и возбуждался…

– Он что тебя… еще и… трахал?

Аня покачала головой.

– Нет. Он до меня вообще не дотрагивался, только инструментами. Но ходил со… стояком. – Она сделала неприличный жест, невесело усмехнувшись. – А потом ему все скучнее и скучнее делалось. Вроде как интерес прогорел, все. Кляп он мой уже не снимал. У меня такая слабость была, дегидрация. И надежды совсем не осталось – но от этого как-то спокойнее даже сделалось. Типа чего дергаться, вот-вот уже все кончится. На третий день я на животе лежала – на панцирной сетке, смотрела, как моя кровь капает на полиэтилен под кроватью. А он срезал с обоих плеч бицепс и брахиалис – я знаю, потому что он мне проговаривал, что делает. Вроде как мы на операции вместе стоим. А потом на кухне прямо в сковородке пожарил – с картошкой и луком! Порезав кубиками. Меня это почему-то сильней всего поразило, что с картошкой…

Ксюша вскочила, перевернув стол, поскальзываясь на раздавленных макаронах. Еле успела до ведра добежать. Потом долго терла лицо рукавом, пока рвотные спазмы не прошли. Волосы на лицо свесила и сидела, как за плотной занавеской, будто в домике.

– Наверное, я никогда больше мясо есть не смогу, – пробормотала она.

– Знаешь, у меня в последний день в голове вообще все сдвинулось, – тихо сказала Аня. Ксюша не видела ее, и голос, казалось, шел отовсюду. – Время изменилось. Воспоминания стали как двери – в любое можно было шагнуть и заново все прожить. Мы с мамой и сестрой Танькой в Грецию ездили на месяц… Я загорала опять, ныряла с маской. Там такое солнце, такой свет… яркий и древний.

Ксюша плакала, обняв колени.

– А еще казалось, что всего ужасного вообще не было. Что я не стала пить то вино, а поймала машину и домой поехала… Мама и Танька уже спать легли, на кухне мне сырников оставили с запиской. Я чаю заварила, села их лопать и играть на телефоне…

Голос Ани угасал, исчезал, растворялся.

– А самым мощным глюком было, будто Андрей поскользнулся, когда меня из лодки тащил, упал и башкой ударился прямо на берегу. Я подползла и его голову в воде держала, долго, пока он не сдох. Дергался, сука… Потом развязалась, жила тут одна на острове. За водой ходила…

Ксюша откинула волосы с лица, долго смотрела на ведро, на изношенное дерево половиц, на муравьишку, который выполз из щели и раздумывал «теперь-то что?», шевеля усиками (или как там они у них называются). Попыталась встать – и не смогла, ноги не держали. Она на четвереньках доползла до дивана, стянула с него одеяло, укрылась и уснула прямо на лысом ковре – сон был холодным водоворотом, выплыть из которого было нельзя.

Во сне они с Аней вместе ныряли в голубую воду – на дне были яркие морские звезды, водоросли, остатки старой мраморной колонны.

– Главное – не думай об Андрее, – сказала ей Аня сквозь воду. – Вот вообще не дотрагивайся мыслями. Чем больше думаешь, тем больше силы ему даешь. У тебя ее так много, ты ее всю жизнь закупоренной держала, а сейчас тебя тряхнуло – и из всех щелей… А он очень плохой человек, черный-черный. И у него пока есть тело – мертвое, но есть. Он придет за тобой. Он сожрет тебя! Осторожнее, Ксения!

Желтый осьминог на дне выпустил облако чернил, которое росло, росло и все вокруг зачернило.

Утро встало яркое, теплое.

«Последнее», – почему-то подумала Ксюша, так и сказала Мукле.

Она нагрела воды, заварила древний чай – рассыпной, посеревший уже от старости. Намешала в чашку окаменевшего рафинада, пила, вроде ничего было, вкусно. Потом ходила смотреть на тюленей. Вообще ни о чем старалась не думать, а только ощущать – вот солнышко на коже, вот запах мха, вот тюлени ее услышали и плюхаются в воду, головы высовывают, смотрят – ня! Лодки у берега нет – наверное, плохо привязала, и отлив ее утащил. Ах, жалко!