Текст книги "Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Оксана Ветловская,Ирина Скидневская,Елена Щетинина,Лариса Львова,Юлия Саймоназари,Лин Яровой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 289 (всего у книги 353 страниц)

Француженка закричала, и рокот нависавших над проталиной глыб льда стал еще более угрожающим. Но Рыбин не обращал на него внимания. Он смотрел на Зуева.

– Ох уж эти старые пистолеты – такие надежные, но такие шумные, – продолжал улыбаться тот и навел ствол на девушку. Та завизжала запредельно, нечеловечески высоко и закрыла лицо с окровавленной повязкой на лбу ладонями, словно они могли спасти от пули.

Зуев поморщился и махнул рукой, опустив пистолет. Потом повернулся к Рыбину.

– Бабы не умеют умирать. Никогда не умели, – бросил Зуев, не скрывая презрения. – Оставлю ее на потом. А пока…

Он навел ствол на Рыбина. Тот был слишком истощен, чтобы бояться. Вымороженный до самой глубины рассудок желал одного – понимания.

– Так это правда? Оно может вернуть одного за троих? – пробормотал он, глядя на булькающую массу. Над одним из отверстий она неожиданно вздыбилась метровым выростом.

– Эта байка не врала? Или ты просто рехнулся и поверил в эти бредни?

Зуев пожал плечами, продолжая улыбаться.

– И все это ради сына? Ты готов вернуть его, убив троих ни в чем не повинных…

– Сына? – прошипел Зуев; улыбка дрогнула, сменившись гримасой брезгливости. – Этого жалкого наркомана? У меня было с дюжину дочерей толковей этого ублюдка. Нет, Саш, ты так и не понял.

Он покачал головой, явно искренне разочарованный, прицелился… И тут в его облике проступило что-то знакомое – нужный ракурс, нужный рисунок света и тени…

– Харт, – пробормотал Рыбин.

– Аллилуйя! – всплеснул руками Зуев, и капли крови Ерина на его лице заискрились в солнечных лучах. Клочья пара, стелившиеся у его ног, придавали ему сходство со злодеем из старых боевиков, которые Рыбин смотрел в детстве. Там пар часто так же поднимался из ливнестоков в каких-то глухих ночных переулках.

– Да. Когда-то. Меня тогда постигла неудача – Джейкоб, этот ирландский прощелыга с кинокамерой, сбежал и угодил в расщелину. Лишил меня одного из троих. Оно берет только живых, знаешь ли. Это был мой первый раз, я был молод, не все продумал, может быть, еще не верил до конца… В следующий раз, когда я был гауптманом Келлером, я все сделал лучше.

Зуев шагнул к Рыбину, поигрывая пистолетом в руке.

– Ты можешь не просить никого. Можешь попросить у него себя, Саша. Снова и снова, стоит старому телу износиться. Вечно. Все эти местные байки про реинкарнацию – может, здесь их начало. Разве трое – такая уж большая цена за вечность? Даже если один из них – лучший мой друг за пару жизней.

Он приставил ствол к груди Рыбина.

– Я не выстрелю, – сказал Зуев, глядя на Рыбина с каким-то отеческим теплом в глазах. – Я позволю тебе шагнуть самому.

Рыбин не отвечал. Все это было неважно. Это был сон. Сон во сне. Он скоро проснется в темноте палатки. В темноте погасшего рассудка. В темноте мертвого космоса. В темноте безумия.

– Больно не будет, поверь. Оно сказало мне, когда я рождался вновь. Ты просто…

Зуев умолк, запнувшись. Миг спустя Рыбин заметил, что из шеи Зуева торчит острие ледоруба. Кровь стекала по коже, растапливала снег на обмерзшем воротнике.

Зрачки Зуева расширились. В них мелькнуло удивление. Следом – безбрежная, бездонная усталость. И наконец, что-то похожее на облегчение. Он вцепился в Рыбина, упал на колени. За ним показалась француженка, окровавленные волосы застилали половину ее лица, один открытый глаз был налит безумием.

Вдруг Зуев чудовищным усилием, харкая кровью и надувая на губах багряные пузыри, заговорил:

– …можешь… в-вернуть… ее… я подарю т-тебе… т-только думай… о ней… как во сне…

Выплюнув эти обломки слов, он улыбнулся даже шире, чем прежде, обнажив темные от крови зубы. А потом оттолкнулся от Рыбина и исчез в темном зеве уходящего вниз хода. Слизь проглотила его мгновенно.

И тут же вырост над другим отверстием стал выше – почти в рост человека. Белесая масса походила на неумело исполненное подобие плоти.

«Вернуть ее».

Рыбин подумал об Ане. Посмотрел на француженку, на лице которой блестели замерзшие кровавые слезы. Она обхватила голову побелевшими от холода руками и мерно раскачивалась, глухо завывая. Потом Рыбин посмотрел на «вальтер», лежавший в луже талой воды рядом с его правым ботинком. Снова на девушку. Сераки наверху загремели, начав осыпаться.

– Сон во сне… – прошептал Рыбин, когда их с девушкой взгляды встретились.

Рыбин вышел из полицейского участка в Катманду, где ему пришлось разъяснить, как под ледовым завалом в Цирке Годеш погибло четыре человека – двое действительно погибших там и двое французов, зарубленных во сне Зуевым. Вопросов было немного – провести поиски удастся не раньше чем через месяц, и шанс на их успех был невелик.

Рыбин вышел на улицу, где его ждала девушка в куртке со смайликом. Они обнялись. Она посмотрела на него, улыбнулась и по-русски сказала:

– Спасибо.

Яна Демидович
Щукин сын

– Ах, Самара-городок, беспокойная я… – издевательски пропел Королевич, оставив позади вокзал, похожий на Бендера из «Футурамы».

«Поганец», – подумал Емельянов. Впрочем, ему было хреново и без этой песенки. Ноздри трепетали, вбирая запахи горячего асфальта, выхлопных газов и потных тел; жаркий август не щадил никого.

Но в букете ароматов нет-нет да мелькал призрак того самого, речного. А за ним легко, острой леской, тянулась цепочка ненавистных воспоминаний.

«Мог отказаться от командировки. Наврать что-нибудь».

Емельянов отмахнулся от внутреннего голоса. Поздно. Он уже здесь, в родном городе. Спустя почти двадцать лет.

«А ведь я еще помню…»

Как пахнет хмель и солод с Пивзавода. Баклажки с запретным для него, двенадцатилетнего, «Жигулевским» со Дна. Прогулки от «Макдака» на Полевой до площади Куйбышева, а потом вниз до изумрудных Струкачей, на Набу, пропахшую шашлыками, и там, за пляжем…

Емельянов похолодел. Место на руке, где давно срезали кожу, защипало. Казалось, посмотри туда и увидишь кровь.

Емельянов сглотнул. На языке тут же расплылся вкус тины; старуха, сидящая у дороги, поймала его взгляд и оскалила щучье-острые зубы; сердце дало перебой, точно в него, как в живца, вошел беспощадный крючок, и Емельянов…

– Город-курорт. М-да, – фыркнул Королевич, разрушив морок, и оглянулся: – Чего застыл? Ностальгия?

Побагровев, Емельянов не нашелся с ответом, и это еще больше развеселило попутчика.

– Ой, не могу! Ладно, не дуйся, вон такси. Не тормозим, Емеля!

Емельянов вздрогнул. Кличка, почти забытая, из детства, отозвалась тревогой и маминым голосом: «Лучше б я не читала тебе эти сказки!»

Емельянов вздохнул и, помедлив, пошел вперед.

«Да, мама. Лучше б не читала».

Воспоминания отступили – и нахлынули.

Утро было славным: бирюзовое небо, белые облака. Лето, солнце, Рождествено… Что еще нужно для счастья?

Емеля усмехнулся. Известно что.

Рыбалка.

«И трофейный крокодил», – вздохнул он. Щука не ловилась. Ну, если не считать мелочи – карандашей, которых он, конечно, отпускал.

Емеля подобрал рюкзак, снасти и побежал.

– Эй, рыбак! Ни хвоста ни чешуи! – крикнул вслед сосед Прохор.

– К черту, дядь Прош!

Емеля промчался мимо коз, вспугнул Ваську, что повадился гадить под окно. Помедлил возле водонапорной башни: засмотрелся на гордую высоту, вызывавшую в памяти древние за́мки.

«Опять размечтался! – прорезался в голове голос мамы. – Лучше б про учебу подумал!»

Емеля поморщился.

Школу он не особо любил. Перебивался с четверок на тройки. Другое дело – рыбалка!

«О будущем подумай! Ведь не маленький уже. На что семью кормить будешь?» – кипятилась мама. Однажды, не выдержав, он ляпнул: «А щуку поймаю, волшебную! Она мне поможет».

Что потом было!..

От ремня спас папа. Именно он одобрял его самовольно взятую кличку и ежегодно отправлял в Заволгу, к своей матери. А напоследок всегда усмехался: «Рыбалка-рыбалка… Все не зря. Вот как станешь каким-нибудь бизнесменом по рыбе! Отдыхай, Емелька. Не грусти».

А он и не грустил. Вся сонность слетала с него, стоило пересечь водную черту. Только здесь он становился собой. Только здесь, на каникулах, его по-настоящему поддерживали.

Емеля облизнулся, вспомнив бабушкины расстегаи. Вроде сытый, а вот подумал – и сразу полон рот слюны! Кажется, на зубах – хруст румяной корочки, в руке – теплое печево, а внутри – белая-белая рыбная мякоть…

Рыбу для бабушки Емеля обычно поставлял сам, и от этого ее блюда становились еще вкусней.

Сегодня он решил удить с берега. Улыбаясь, насадил на крючок выползка пожирней и сделал заброс. Пять минут – и вот он, первый хвост: первый верткий карасик.

– На то и щука в реке, чтоб карась не дремал, – усмехнулся Емеля.

– Уже обрыбился? – весело спросил кто-то.

«Манчиха!»

Емеля радостно обернулся. Позади стояла девушка: лохматая, загорелая, в майке и шортах цвета вареных раков. Зубы белые, цыганские, а в левом ухе – золотое колечко. Ни дать ни взять атаманша, в честь которой кличка.

На деле звали ее Манькой. Не местная, она появилась в этом году с папой-историком, что арендовал домик на лето. Высокая для своих пятнадцати, Манька одевалась как пацан, фанатела от легенд Жигулевских гор, а уж рыбачила!..

Они познакомились именно на рыбалке. Сначала Емеля воротил от нее нос: чего к нему прилипла? Он же не сверстник. А потом незаметно сдружился.

Манчиха оказалась кладезем историй. Именно от нее он узнал, что лакомка-линь падок на творог и как ловили щуку в Древней Руси, с ней охотился на раков, заложив в раколовку кусок стащенной из дома жареной курицы. В благодарность Емеля рассказывал о «даме в белом» из местного Дома с мезонином, любимых рыбных местах и слухах о кладах Степана Разина.

При упоминании кладов Манчиха оживлялась еще больше: Емеля знал, что ей до смерти хочется найти что-нибудь такое. Манчиха ходила в горы, но, кроме разбитой коленки, ничего оттуда не принесла. Впрочем, она была не из тех, кто сдается. Веселая, шебутная Манчиха не нравилась бабушке, но Емеля, прежде не имевший друзей, души в ней не чаял.

– Пойду окунусь!

Манчиха разделась до купальника и, пробежав по песку, плюхнулась в воду.

– Всю рыбу распугаешь! – крикнул Емеля, но больше для виду. Злиться на подругу было невозможно.

Та загоготала и, дразнясь, стала плавать разными стилями. Мол, давай сюда, смоги круче! Емеля улыбался и качал головой: нетушки, знаем вас. Манчиха плавала так же отменно, как и ее тезка из легенды.

Вскоре она вылезла на берег. Тут-то и раздался свист.

«Кир», – поморщился Емеля, еще не обернувшись.

И правда. В отдалении, держа снасти, стояли пять парней постарше Манчихи, несколько пацанов и сам Кир. Именно он, прищурив глаза, алчно пялился на фигуру подруги.

Бросив на парня брезгливый взгляд, она стала одеваться.

– Эй, Манчиха!

– Пошли с нами! Повеселимся!

– Я тебе суперудочку покажу…

– Кожаную, – тихо, но слышно добавил кто-то, и парни заржали.

Манчиха вздохнула. Уперла руки в бока и холодно посмотрела на Кира.

– Мало тебе, да? Еще хочешь?

Емеля невольно фыркнул. Позавчера Манчиха, устав от шуточек, врезала Киру в рожу. Но, видимо, чтобы парень отстал навсегда, надо было бить в иное место.

Как-то Емеля спросил, почему Манчиха не пожалуется отцу. Но та ответила, что не хочет отвлекать его из-за ерунды. Сама справится.

«И ведь справится! Как заедет ему коленкой в…»

– Чего лыбишься? – рявкнул Кир, и улыбка Емели исчезла.

– Отвянь от него! – тут же прошипела Манчиха, встав рядом с другом.

Кира перекосило. Емеля понимал, почему он злится: взрослая, интересная девушка, а не с ним. С каким-то сосунком! От этого просыпалось злорадство, а еще – легкий страх.

Емеля знал Кира, который жил в соседнем селе. У него давно сложилась репутация наглеца и хулигана. А бабушка, шепелявя, и вовсе называла его: «Щукин сын», поминая блудливую мать, которую Кир, несмотря ни на что, любил.

Местные же мальчишки его просто боготворили. С Емелей – городским, тем, кто приезжает лишь на лето, – у них были прохладные отношения. Не задирали, и то славно. Но теперь…

– Ну так че? – упрямо спросил Кир.

– Через плечо! – срезала его Манчиха и заливисто расхохоталась.

Кир аж зубами скрипнул. Развернулся и, махнув дружкам, пошел прочь.

– Хорошего клева! – не утерпев, крикнул вслед Емеля.

Кир встал. И, оглянувшись, грязно выругался.

…Пока Емельянов хмуро обозревал холл гостиницы, Королевич подписывал документы любимой ручкой и попутно флиртовал с девушкой-администратором. Ему, красавцу, были рады везде: хоть в последних курмышах, хоть в Абу-Даби.

«Вот бы Маша на это посмотрела».

Маша. Эх, Маша…

Как она могла? Втрескаться в такого?

«Успокойся. Королев так со всеми флиртует. А Машу любит. Вроде бы…»

– Как же, – процедил Емельянов, когда коллега, не стесняясь свидетеля, чмокнул девице руку.

– Ты что-то сказал? – улыбаясь, повернулся он.

У Емельянова дернулась щека.

– Нет.

Емельянов потер лоб. В глаза точно песок бросили.

«Эх, Маша…»

Вроде и смотреть не на что, хоть и богатая наследница, дочь Царькова – заказчика их фирмы. Подумаешь, устроили ее к себе. Но тогда ее улыбка, впервые увиденная на совещании, заставила оцепенеть. Краткая, мимолетная.

Так похожая на улыбку Манчихи.

– До завтра! – махнув ему, Королевич скрылся в своем номере.

Емельянов не ответил. Он зашел – и окаменел, разглядев фигурку на кровати.

«Это что? Это… новая мода такая?»

На загривке приподнялись волосы. Емельянов шагнул, склонился над махровой щукой.

Старые шрамы пронзила боль.

– Нет…

Зажмуриться. Досчитать до десяти.

На кровати лежал обычный полотенчатый лебедь.

Показалось.

Емельянов прошел в ванную комнату и умылся. Затем, присев на бортик ванной, уставился на свое отражение.

Мысли перескочили на другое.

Не красавец, да. Обычный среднестатистический мужик. Ну, уши топырятся. Зато фигура спортивная, характер хороший. Как говорится, мужчина должен быть чуть красивей обезьяны.

И ведь эту обезьяну почти полюбили, когда к ним на работу устроился…

Емельянов не выдержал: врезал кулаком в плитку. Но боль не помогла, стало хуже.

А еще – запахло водорослями.

Странный, шлепающий звук заставил обернуться. Из слива ванной, как волосы русалки, потянулись знакомые зеленые нити.

Закрыть глаза. Открыть.

Ничего.

«Началось», – с тоской подумал Емельянов.

Глюки, казалось бы побежденные много лет назад, вернулись.

Потому что он вернулся. Потому что она все еще ждет.

– Нет!

Емельянов сжал голову руками.

Прошлое должно оставаться в прошлом. Но оно упрямо сочилось отовсюду, сплетаясь с настоящим. Любимые – живые и давно умершие – мелькали в памяти как рыбешки на мелководье. Хотелось хохотать.

И плакать.

Но, когда через час за стенкой послышался знакомый голос, Емельянов приподнялся в кровати.

«Та девчонка?»

Смех. Женский и низкий, ненавистный смех Королевича.

«Пришла узнать, все ли в порядке?»

Пришла. И, похоже, решила задержаться. А потом и еще кое-что.

Когда за стенкой прозвучал первый стон, Емельянов скомкал простыню. Второй – и он сорвался с постели.

– Открывай, паскуда! – проорал Емельянов, барабаня в дверь.

«Любит он тебя, да? Дура!»

Плевать на охрану, плевать, что могут вызвать полицию! Перед глазами стояла Маша Царькова, любимая Маша, с которой он не продвинулся дальше чертовой френдзоны. А в ушах ее радостное: «Саш, я его люблю! А он меня! Он мне предложение сделал!»

– Открывай, мразь!

Дверь открылась, и Емельянов влетел внутрь. Мимо прыснула девка, успевшая подобрать униформу, но он не заметил ее. Мир сузился до поджарой фигуры Королевича, что стоял и… ухмылялся.

Ухмылялся!

Кулак врезал в лицо, и они повалились на ковер. Озверев как берсерк, Емельянов мутузил врага, не ощущая боли от ударов, и ругался, ругался…

Но Королевич оказался сильней.

Емельянов не понял, как оказался прижат к полу. Вкус железа во рту, юшка у губ врага – и улыбка. До ужаса знакомая, победная.

Точь-в-точь как в тот день.

У Кира.

– Жри.

Губ коснулось мерзкое, подвижное, мокрое.

– Жри, сказал!

Емеля сцепил зубы и поплатился: новый удар прилетел в то же место. Печень словно взорвалась.

– Ну, будешь уважать старших?

Емеля, едва живой, висел в руках двух врагов, рядом гоготали зрители. Кир же скалился ему в лицо, держа коробку с опарышами. Вот ступил ближе, снова поднес ко рту пленного гадкое «угощение»…

Емелю встряхнули. Секундой позже он, кривясь, приоткрыл рот.

– Умница, – расплылся в улыбке Кир.

Емеля не знал, сколько это продолжалось. Ему было тошно: от самого себя, что сдался, от боли – и, хуже всего, от опарышей, которые, проглоченные, тут же просились обратно. После он долго, мучительно блевал в кустах, пока из желудка не стала выходить желчь. Затем силы кончились: он отрубился, а очнувшись, увидел вечернее небо.

Домой Емеля добирался медленно, стараясь, чтобы его не заметили. На счастье, к моменту его прихода бабушка задремала у телика. Осталось тихонько взять из аптечки уголь, скользнуть к себе и, выпив лекарство, рухнуть на кровать.

Утром Емеля поднялся, кряхтя, и долго разглядывал себя в зеркале. Враги хорошо знали свое дело: лупили так, что следы оставались под одеждой.

Дня два Емеля почти не отходил от туалета и лечился бабушкиными травами; синяки сходили медленно – все это напоминало о гадком наказании. Емеля отлично знал, из-за чего ему устроили темную. Точнее, из-за кого.

Да, в тот день, когда он не удержал на языке ехидное пожелание, Кир и Ко лоб в лоб столкнулись с Отсосом Петровичем. После такого любой обозлится. Но главной причиной стычки все же была Манчиха.

Емеля знал, что ничего никому не скажет. Ни ей, ни бабушке, ни папе. Он проиграл битву. Но война еще впереди.

И вскоре ему представился отличный шанс отомстить.

То утро началось так же, как три предыдущие: Емеля засел в кустах около Кирова пляжа – так называли прибрежный кусок, облюбованный недругами. Там они собирались чаще всего: удили, травили байки… Похабничали, обсуждая девушек.

Емеля, одетый в камуфляжное, наблюдал в бинокль и ждал. Сегодня компания, как это бывало часто, разделилась: парни – с парнями, мальчики – отдельно. Мелкие, Емелины ровесники, развлекались страшилками:

– …А я вчера вечером чуть у Прорана не утонул. Из-за водяного! Удил с лодки – и тут лапа зеленая, хвать за борт! Глянул – а там дед в воде. Страшнючий, белоглазый! Я как хрясь его веслом! И на берег!

– Фигня все!

– Враки.

– Я не вру!..

Тут голос подал другой пацан, Гриня:

– А я вчера призрака видел…

– Чего?

Гриня съежился и стал рассказывать:

– Я в огороде копался, а бати дома не было. Слышу, голос: «Гриня, Гриня…» Поднял голову – а у забора мужик незнакомый стоит. Рожа кривая и… белесая.

– Ну мужик и мужик, и че?

Гриня сглотнул.

– А потом муха пролетела. Сквозь него пролетела, понимаешь? А он гоготать стал… бред какой-то нести… и все мухи, мухи…

«Надо же, боится, – зло подумал Емеля. – Тогда смелый был. Когда меня вшестером били…»

Компания тем временем притихла.

– А потом Чак проснулся. Как вылетит из будки, как залает! Мужик и исчез, – Гриня поежился и добавил: – Думаю, это залетный мертвяк был. С Гавриловой Поляны. Там же психиатричка была, до сих пор развалины. И…

Но тут разговор прервал Кир: довольный, улыбка от уха до уха, а в руке – двухлитровка, где плавает… Емеля нахмурился. Протер стеклышки бинокля.

– Эй, ребзя! Гля, кого поймал!

Компания подтянулась к нему.

– Кир, эт че за хрень?

– Карандаш?

– Да не…

– Мутант какой-то…

– Черепашка-ниндзя, епт…

– Кир, это кто? Где поймал?

– Где поймал – там больше нет. А хрен знает кто. Вот, клюнул, а я в банку загнал, думаю, со старичьем побалакаем. Авось кто да признает, че это.

– Мутант, – повторил Гриня.

– Сам ты мутант! – засмеявшись, Кир отвесил ему оплеуху. – Нате, посторожите. А я поплаваю.

Скоро Кир и старшие уже плескались в воде далеко от берега. Мелкие же опасливо болтали, поглядывая на банку, стоящую в стороне. В ней, полной воды, металось нечто колючее. Издали и не поймешь что.

Емеля облизал губы. Значит, поймал неведому зверушку, Кир? Небось, славы хочешь, денег, интервью? Цацек для любимой мамки купить? А хрен тебе!

Действовать надо было быстро.

– А зубы нехилые… – заметил, оглянувшись, Гриня.

– Что это? Древняя рыба?

– Еще динозавр скажи…

– Ихтиозавр.

– Тоже мне умник!

– Гриня…

– А книжки надо читать!

– Гри-и-иня…

– Ботан! Зубрила!

– Во-о-ова…

– Сам ты зуб… че?

– Але-о-о-шка…

Пацаны окаменели, услышав странный загробный голос. Солнце вдруг затянули облака.

– Слыхали? – тоненько пискнул кто-то.

– Ну…

– Гри-и-иня, Во-о-ова…

– Это в кустах…

– Ал-ле…

Голос исчез – и вернулся хихиканьем: глухим, мерзким хихиканьем, что сменилось тарабарщиной. В кустах мелькнуло нечто белое и стало приближаться.

– Мертвяк!.. – завопил Гриня и бросился бежать. Следом, не выдержав, сиганули остальные.

Никто не обернулся. Не предотвратил преступления.

Минута – и банка перекочевала в Емелин рюкзак, к марле от комаров. Усмехнувшись, Емеля закинул в кусты жестянку, столь славно изменившую его голос, и побежал.

Хотелось петь во все горло. Найти Манчиху и похвастаться ей! Ведь он сумел, отомстил! Теперь в его рюкзаке плескалось нечто странное, иное…

Кстати, что именно?

Убежав достаточно далеко, Емеля остановился и достал банку. Только сейчас он смог разглядеть плавающую там тварь.

А тварь была примечательной.

Она и правда напоминала щуренка: гибкое тельце, вытянутое рыло… Однако при этом ее покрывал мох, кое-где блестящий бронзой мелких острых чешуек. Но явно острее их были зубы: тонкие иголочки, они неравномерно торчали из пасти, а на голове росли колючие выпуклости, похожие на корону. Глаза же…

Емеля вздрогнул. Взгляд твари показался на удивление умным. Вопрошающим: «Ну? Что ты будешь со мной делать?»

Емеля давно мечтал о щуке, способной исполнять желания. Но в глубине души знал: такой не бывает. Однако сейчас, глядя в рубиновые огоньки, он не знал, что и думать. Не ведал, что делать дальше.

Поспрашивать местных, как хотел Кир? Нет, его в два счета спалят.

Оставить и взять в Самару? А там – библиотеки, школа…

«А кормить чем будешь? Пока не узнаешь, кто это?»

Емеля насупился.

«А еще – можно просто отпустить».

Тварь, будто услышав его мысли, сделала кружок в воде.

Отпустить.

Да. Пожалуй, это лучший вариант, кивнув, решил Емеля.

Вскоре он спустился к воде.

– Плыви, рыбка, – шепнул Емеля, открыв крышку.

Банка наклонилась, выплескивая воду вместе с тварью. Мелькнуло темное-зеленое, быстрое – и все. Нет его.

Постояв в воде, Емеля пошел домой. Он был уверен, что больше никогда не увидит эту тварь.

Он ошибался.

Следующий день утонул в переговорах. Королевич был, как всегда, бодр, весел, и даже болячка на его припухшей губе смотрелась элегантно. Емельянов же изо всех сил старался сосредоточиться на работе, но получалось плохо. Потенциальный партнер – тот, с кем они хотели строить завод, – косился на угрюмого инженера и предпочитал общаться с продажником.

Мысли путались, галстук давил, а желудок терзали спазмы. Казалось, внутри хозяйничают опарыши – в сто раз больше, чем он когда-то съел.

– Без сомнений, этот кирпич…

«Кир».

Емельянов отпил минералки.

– Руководитель, Мария Петровна…

«Мария».

Еще глоток.

– Понимаете, местечко рыбное. Если прищучить конкурентов…

«Прищучить».

Емельянов поперхнулся и закашлялся.

– Саша, ты в порядке? – участливо спросил Королевич. В пальцах он вертел «счастливую» ручку – ту самую, которую когда-то продал на самом первом собеседовании и теперь везде таскал с собой, периодически меняя стержни.

«Скотина», – выругался Емельянов в мыслях и махнул рукой. Мол, ерунда, продолжайте. Но солнце, выйдя из-за туч, вдруг блеснуло на бронзовой запонке партнера, и его перекосило.

– Вам нехорошо?

«Нехороший...» – прошипела в голове Щука.

Емельянов побелел. Рожа партнера внезапно смялась, как тесто. Вытянулась длинным, крокодильим рылом в чешуе. Волосы покрыл мох, а зубы, истончившись, полезли наружу, в кровь разрывая губы.

«Нехороший сын...»

– Александр?

– Это приступ…

– Скорую!

– Н-не надо, – прохрипел Емельянов и, шатаясь, поднялся со стула.

Небо опять скрыли тучи, и глюк исчез. Осталось одно желание: бежать.

– Подождите…

– Нельзя же…

– Да куда…

Его хватали чьи-то руки, тянули назад. Словно водоросли, в которых когда-то запутался двенадцатилетний пацан.

Но Емельянов вырвался и побежал на улицу. Место, где он когда-то срезал чешую, снова кровоточило, марая рубашку. Надо было остановиться, перевязать, но за ним несся Кир и его армия, шлепались на асфальт мушиные младенцы-опарыши. Девочка, что играла в классики, повернула вслед щучью головку, золотом клада блеснули глаза, а впереди, пылая алым, мелькнула девушка, которая…

– Манчиха!..

Он кричал – или думал, что кричал. Бежал, пытаясь поймать ускользающий любимый образ. Но, когда до цели осталось всего ничего, – девушка обернулась, на ходу превращаясь в Машу; лицо ее разошлось кровавой трещиной, и она заорала, как орали, вопили в туманном коряжнике парни, и вот уже не плоть, не кровь, а череп, кости, щучьи зубы из пустых глазниц – они в ней и в нем, они пробивают путь, пока поверх крови лезет новая чешуя, облекая его в панцирь…

Емельянов очнулся на склоне, у дерева. Мокрый, обессиленный – и без всякой крови на рубашке.

Не надо было долго думать, чтобы узнать Струковский сад. А там, через дорогу, ждала новая Набережная. Волга-матушка и бабушка, на чьей могиле он был только раз.

Кулаки сжались. Емельянов поднялся и пошел к дороге. Хватит. Добегался.

Он ждал новых галлюцинаций, чего угодно. Даже Щуку, что дельфином выпрыгнет из воды. Но этого не было. Зато была Наба – знакомая и незнакомая: без уймы закусочных и густого мясного духа, с аккуратными газонами и велодорожками. Емельянов оперся о чугунный бортик и ощутил влагу в глазах.

«Как же тут хорошо…»

Когда-то он возненавидел рыбалку. Дал себе слово, что больше никогда не притронется к снастям. Даже рыбу перестал есть. Но здесь, сейчас, Волга была спокойной, умиротворяющей. И где-то на ней, скрытый от всех на волшебном островке, лежал клад.

– По щучьему веленью… – прошептал Емельянов и осекся.

«Манчиха не хотела, чтобы ты это говорил. Она хотела, чтобы ты всего сам добился». А он…

Кровь и крики. Туман. А до этого – жестокость драки, неверие, скорбь…

Емельянов зажмурился – и увидел Машу. Машу в белом, воздушном, а рядом – баловня судьбы Королевича, которому нужны лишь ее деньги.

Когда-то и Емельянов считал себя баловнем. Везучим Емелей, что наконец выудил свою щуку.

«Дурак».

Но ветер нес запах реки, ласково гладил лицо. Блестели в далекой темноте монеты с самоцветами.

И мысль, сперва призрачная, вдруг шибанула, как боль от рака, цапнувшего палец.

Остров Щуки. Клад. Монеты и драгоценности.

«Я могу выкупить Машу. Могу спасти ее!»

Спасти от мужа, что не любит. Предложить клад, который изменит их жизни навеки.

Ведь это возможно, если снова попросить Щуку.

И если она его простит.

…Лодка плыла тихо, крадучись. Емеля орудовал веслами, слушая перекличку утренних птиц. Коряжник ждал, тая в себе несметные трофеи; из воды и тумана тянулись старые стволы, которые внизу, без сомнения, были одеты в плотные ракушечьи доспехи.

Емеля улыбался. Верил, что сегодня ему повезет. Что он обязательно поймает свою щуку. Волжского крокодила!

Все нужное было на месте: и поплавочная удочка, и ведро с мальками, и самодельный зевник от дяди Прохора, и остальное…

Как будет здорово, если он поймает ее! Так, как ловили много веков, по старинке, а не на крутой спиннинг.

Емеля знал, что щука не сдастся без боя: будет делать свечки, стараться уйти в глубину. Ничего, он справится. Лишь бы клюнула.

В дно лодки что-то стукнуло, и Емеля перестал улыбаться. Коряга? Проглядел?

Обернувшись, Емеля посмотрел на водную гладь. Все чисто.

«Показалось?»

Плеск у левого борта.

Емеля дернулся. Ничего и никого.

– Рыба это. Кто же еще? – бодрясь, усмехнулся Емеля и, доплыв до подходящего места, взял удочку.

Некоторое время он держал ее в руках, гордо глядя на плетеный шнур и поводок – друзей любого щукаря. Затем насадил живца и…

Заброс!

Потом пришло время ждать. Яркий поплавок едва заметно шевелился, отражая трепыхание малька. Скоро, очень скоро раненая рыбешка привлечет внимание хищника…

И хищник явился.

Резко дернувшись, поплавок ушел влево, на миг замер, а потом ринулся на дно.

«Подсекай!..»

Емеля вскинулся, задрав удилище. Щука – а это была, конечно же, крупная щука – стала яростно сопротивляться, пытаясь избавиться от крючка.

И ей это удалось.

– Твою ж ма-а-ать…

Щука успела обкусать карасика и скрыться. Кипя от злости, Емеля содрал с крючка останки живца и, размахнувшись, бросил в воду.

До ее поверхности оставалось около тридцати сантиметров, когда из реки выпрыгнуло это: гибкое, мшисто-бронзовое, с наростом-короной на голове. Распахнув клыкастую пасть, оно заглотило кровавый кусок и нырнуло, обдав Емелю водой.

Это была она. Та самая тварь, которую он вчера освободил.

Только теперь она была длиной в метр.

Туман будто сгустился. Мгновение спустя в дно лодки опять, точно пробуя на прочность, ткнулось что-то из воды. Словно Емеля плавал посреди Амазонки, полной пираний и крокодилов.

«Так, не ссы. Ну, рыба. Ну, мутант. Не съест же тебя? Ловим дальше».

Но Емеля понимал, что успокаивает себя, а руки предательски дрожали. А вдруг их много? Больших? Вдруг они…

«Ты в лодке. А плавать не собираешься, так? Ловим еще. А дома у дядь Прохора спросим».

Но когда Емеля, преодолев страх, решился на заброс, удочка едва не выпала из рук.

Потому что там, прямо у поверхности, в каком-то метре от лодки, плавала тварь с умными глазами. И смотрела на него.

А потом что-то резко, мощно ударило в лодку слева.

Лодка перевернулась, и Емеля полетел в воду, успев ужаснуться, что сейчас врежется прямо в тварь. Вода сомкнулась над головой, в зеленой полутьме сверкнула бронза, но он не успел всплыть к воздуху: нечто, ухватив за штанину, как настоящий крокодил, потянуло его вниз.

На дно.

Крик вырвался пузырями, водоросли облепили щиколотки и запястья. А после Емеля увидел ее.

Увидел и услышал.

«Ты спас сына…»

Кислород заканчивался, легкие горели, но зрение было удивительно четким. Оно показывало то, чего не могло быть: огромную рыбу с продолговатой мордой, укрытой чешуей размером с кулак мужчины, с короной, похожей на связку коротких коряг, и пастью, где могла поместиться целая семья.

«Щука. Из сказки. – Безумная мысль, порожденная угасающим разумом. – Щука… желания…»

Глаза-угли сузились, как в насмешке.

«Желания? Хорошо...»

Что-то чиркнуло по руке, и вода окрасилась алым: мелкая тварь, подобравшись к Емеле, содрала кожу на руке, а потом водоросли отпустили. Упругая сила, подхватив, швырнула мальчика из воды; рот его жадно хватанул воздух, а руки ударились о перевернутую обратно лодку.

Задрожав, Емеля кое-как забрался в нее и, упав на дно, потерял сознание.

В номере Королевича не было. Подумав, Емельянов спустился в ресторан и не прогадал: его соперник как раз доедал блюдо раков. Рядом, на треугольнике салфетки, конечно же, лежала ручка.