Текст книги "Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Оксана Ветловская,Ирина Скидневская,Елена Щетинина,Лариса Львова,Юлия Саймоназари,Лин Яровой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 106 (всего у книги 353 страниц)

Голова кружилась. Он залпом проглотил стакан апельсинного сока, поданного официанткой, и топтался в ожидании Мирчи.

Отец Дины, крупный короткостриженый мужчина с солидным животом, отлучился позвонить. Новость он воспринял на удивление сдержанно, лишь при упоминании Драгоша маленькие глазки его замерцали.

Эмилю Мирча никогда не нравился. Дина, слава Богу, пошла в мать – такая же высокая, с тонкими чертами. Хотя порой проскальзывали отцовские нотки, и чем дольше жила она в городе, тем чаще: презрение, высокомерие, холодность.

– А он правда бандит? – как-то спросил юный Эмиль.

Дина пожала плечами:

– Наверное. Его друзья – точно.

«Ну чего он возится? – кусал ногти Эмиль. – Динка с этим дураком… с Лёшкой…»

– За мной, пацан.

Мирча шел, застегивая куртку. Показалось или под ней и впрямь кобура?

У ресторана урчал двигателем громадный внедорожник. Средних лет мужик с гробовой физиономией поприветствовал бизнесмена, но не Эмиля. Мирча распахнул дверцы:

– Залезай.

Мальчик покосился в комфортабельный салон.

– Вы милицию вызвали?

– Залезай, – повторил бизнесмен мрачно.

Эмиль подумал о Дине и обреченно полез в джип. За ним втиснулся Мирча.

– К супермаркету, – приказал он водителю.

Автомобиль тронулся – от сравнительно оживленной развязки между рестораном и заправкой к пустой Рудничной улице и дальше, дальше.

Водитель поигрывал желваками, под зеркалом раскачивалась флуоресцентная голова Иисуса.

– Ну вот что, сученыш, – сказал Мирча вкрадчиво. От него пахло дорогим одеколоном. Эмиль сжался, ощущая себя маленьким мальчиком в преддверии порки. – Если вы с Диной решили пошутить – без проблем. Дочка моя, конечно, месяц на жопе сидеть не сможет, но ты пойдешь себе домой, в свою вшивую халупу, к сумасшедшей бабке.

Эмиль залился краской, напрягшиеся кулаки побелели. Ярость, обида выветрили страх:

– Мы не…

– Но если с Диной что-то случилось, – продолжал Мирча, – если хоть волосок…

Джип проехал Буху и остановился на краю обрыва. Мальчику померещились уродливые истощенные силуэты, бродящие за остовом супермаркета.

Когда он вылезал из джипа, Мирча положил тяжелую пятерню ему на плечо:

– Косма, – сказал бизнесмен. – Семейка дегенератов.

Эмиль проглотил обиду. Он смотрел вниз, на Зверюгу. Груда металлолома, вмятина в боку. Кирпичи вместо колес. И фары наверняка разбиты… Заставить этот хлам ездить не сумел бы и гений.

Мирча пихнул Эмиля, и мальчик пошел к фургону.

– Побежит – шмаляй по ногам, – сухо сказал бизнесмен мордовороту-водителю.

С замиранием сердца увидел Эмиль в руке мужика пистолет.

– Дина! – приглушенно крикнул Мирча. – Доченька, ты здесь?

Угрюмые мужчины обогнули фургон. Так охотники крадутся к спящему тигру. Только вот Зверюга не спала.

Громила шел вдоль правого борта. Мирча – он тоже извлек оружие, тускло сверкающее вороненым стволом, – отворил ржавую створку.

Эмиль заметил бечевку, натянутую через бортик, уходящую под днище.

Услышал стон, едва различимый. Звук доносился из кабины.

Он сделал пару шагов, и громила преградил дорогу:

– Ну, ты!

– Отойдите! – потребовал мальчик, осмелев.

И тут Мирча завопил. Крик, полный скорби и отчаяния, взлетел к луне, к клочковатым тучам.

Они опоздали. Он, Эмиль, опоздал, кривоногий идиот, вонючий трус.

Мирча, по пояс забравшись в кузов, прижимал к себе тело дочери. Безвольно моталась откинутая назад голова. Пряди липли к обескровленному лицу, ужасная рваная рана зияла на девичьей шее. Морой, да, морой выгрыз мясо до позвонков, и запястья изгрыз острыми клыками, и груди исполосовал.

– Кто это сделал, доченька, кто?

Безутешный отец тряс мертвое тело, голова болталась из стороны в сторону, черты смазались…

Но почему на Дине спортивный костюм?

Эмиль зажмурился. Открыл глаза. Не шестнадцатилетняя девушка лежала в объятиях Мирчи Брэнеску, а взрослая женщина с выжженными перекисью локонами.

И это горькое «доченька» Мирча шептал, целуя холодные щеки тети Алины Букреевой, парикмахерши.

Обман, иллюзия, как с Лёшкой…

Что-то шевельнулось под фургоном, серая клешня высунулась из темноты.

Стон. Снова.

Эмиль метнулся к кабине. В тот же миг удивленно ойкнул мордоворот. Громыхнул выстрел – Эмиль не обернулся. Не помощь он привел, а мясо для чудовища, но Динку еще можно вызволить.

Она сидела за рулем. Руки связаны (Эмиль узнал Лёшкин кожаный ремень), во рту кляп. В выпученных глазах мольба.

Очередная галлюцинация? Или живая? Начхать. Больше он не струсит.

Мальчик дернул ручку, и под капотом заработал двигатель, которого там быть не могло, и черная копоть повалила из щелей. Расшвыряли кирпичи и врылись в почву дымные колеса.

Но что-то подсказало Эмилю, прошептало: морой сейчас занят мужчинами, и шанс есть, поскольку морой и фургон сосуществуют как один организм.

Он нашарил треугольник в траве: велосипедное сиденье. Расчистил им окно от осколков. Зверюга недовольно рычала.

Через минуту задыхающаяся Дина прижималась к груди Эмиля.

– Это монстр, – всхлипнула она. – Эмиль, это настоящий монстр!

– Пойдем, – он потащил ее по склону.

Позади чавкало, дребезжало, хрипело.

– Доченька!

Дина замерла.

Мирча Брэнеску взгромоздился на труп громилы в метре от разверзшейся пасти кузова. Рубашка запятнана, руки по локоть в крови, и с подбородка течет красный сироп.

– Доченька, куда ты?

– Идем, – взмолился Эмиль.

Из-под ворота испачканной рубашки Мирчи тянулась к фургону пуповина веревки. Дина попятилась.

– У тебя уже был оргазм? – спросило чудовище теперь голосом Лёшки.

Эмиль смотрел, ошеломленный, как сквозь маску Мирчи проступает истинный лик мороя. Он соединял в себе все, чего Эмиль боялся когда-либо. Куски самых неприятных воспоминаний, сшитые нитями страха.

Морой был стаей собак, едва не разорвавших первоклассника Косму.

И сумасшедшим попрошайкой, приставшим к его матери в электричке.

И дурными снами, и шорохами Бухи, и заледеневшей венгерской трассой.

Стригоями и крысами, керамической головой из заставки телестудии «Вид», и пластилиновым мультфильмом, однажды напугавшим Эмиля до смерти, мультфильмом, о котором никто не слышал, и который никогда больше не повторяли.

И дядей Драгошем тоже.

– Бежим! – закричал Эмиль.

Они побежали.

* * *

– Не будет с твоего дядьки проку, бандит есть бандит, – заводила пластинку мама, тяжело вздыхая и виновато улыбаясь, если на кухне появлялся отец. Но резко менять тему не умела (это всегда забавляло Эмиля), поэтому продолжала: – Вот спроси у отца, почему брата в напарники не взял, когда тот вышел…

– Хватит, – глухо урезонивал жену Михай Косма.

– Пап, почему? – спрашивал Эмиль.

Отец, не глядя, качал головой:

– В дороге оно как? Пропадешь с тем, кому не доверяешь.

В дороге…

«Мы идем выкапывать дядю Драгоша», – подумал Эмиль, сворачивая на Буху. Мысль была неуютной, острой, как кромка лопаты, которую он отыскал в сырости подвального склада.

– Это поможет? – тихо спросила шагающая рядом Дина; кажется, успокоилась, бабуля умеет успокаивать… а потом пугать пуще прежнего. Вон сколько советов надавала – один другого кошмарней.

– Что?

– Если мы что-то сделаем… с его телом…

– Поможет, – заверил Эмиль.

Мужчина не должен показывать сомнений. Но на языке вертелось: «Мы же не хотим идти к фургону, снова встречаться с этой тварью? Значит – на кладбище. Бабуля сказала…»

Bunică проговорила весь остаток минувшей ночи.

– Зло творит его черная душа – не тело, – твердила она, – хотя и в нем было мало правильного: болел часто, а как подрос, ядом стал жидким себя гробить, исколол, синим изрисовал. Но он не встает из гроба…

– А кто тогда встает? – спрашивала Дина.

– Никто, – фыркала старушка, – призраку не надо вставать. Но дух по-прежнему связан с мертвой плотью, чувствует ее. И если…

Эмиль переложил черенок лопаты на другое плечо.

Сможет ли он раскопать могилу дяди, чтобы попробовать остановить пожирающий Степное кошмар? Технически – наверное: лопата есть, руки есть, что он, яму не выкопает? Худющие евреи рыли под пистолетными дулами нацистов, он и подавно сможет. Дел-то: выкинул землю, расчистил крышку, вскрыл гроб…

Эмиль поежился. Вечер будто выдавливал из воздуха прохладу, накрапывал из невидимых пор.

Даже если все пройдет так, как он себе представляет… готов ли он к тому, что надо сделать дальше?

– На, жуй, – Дина приблизилась и, как жвачку, запихнула ему в рот зубчик чеснока; ее пальцы коснулись его губ, Эмиль на секунду запаниковал. – А вдруг.

– Спасибо, – пробормотал он.

Она взяла его под руку. Дрожит. Ищет опоры, крошечного обмана – ничего не случилось, они просто прогуливаются по темнеющему поселку.

Буха щерилась выбитыми бурей окнами.

– Значит, твой дядя стал вампиром, – сказала Дина, – как Дракула?

– В румынской мифологии нет такого демона. Дракулу придумал Брэм Стокер, с его подачи Vlad Цепеш превратился в кровопийцу.

– Не умничай, – отмахнулась Дина, почти шутливо, почти обычно: она отмахивалась не от него, а от событий этих дней. Не удалось – опустила голову, хлюпнула носом.

– Мой дядя стал мороем, – напомнил Эмиль. – Ты же слушала бабушку, она…

Он осекся, сделал шаг и остановился, глядя на дом. Дина по инерции дернула его за собой, лопата соскочила с плеча, вывернула запястье и звякнула полотном об асфальт. Эмиль словно и не заметил.

Дина проследила глазами за его взглядом, вскрикнула и зажала ладонью рот:

– Папа…

– Отвернись! – опомнился Эмиль.

Мертвецы смотрели на них с балкона первого этажа. Навалившись на проволоку, вдавив свои тела в шипы. Мирча, мордоворот-водитель, Алина Букреева. От них мало что осталось – высушенные мумии с руками-рукавами и сморщенными детскими головами. Будто костюмы на бельевой веревке.

– Идем…

Дина безвольно повиновалась. Лопата жутковато заскребла по подъездной дорожке, и Эмиль поспешил взвалить ее на плечо.

Буха не хотела заканчиваться – шесть пустых бесконечных зданий, а высосанные до последней капли тела провожали их растрескавшимися глазами.

Эмиль выругал себя за то, что не разбудил Дину раньше, что скоро начнет смеркаться, что лопата на плече и нож за поясом не кажутся серьезными аргументами против мороя. С другой стороны – не днем же копать…

Копать. Копать. Слово хрустело на зубах. Чем больше он его повторял, тем больше во рту скапливалось песка.

– Кто-то должен их снять, – всхлипнула Дина.

– Обязательно. Мы всем расскажем, как только убьем чудище.

– Если убьем…

– Не если, а когда.

Похоже, он убеждал самого себя.

Под ногами шуршал степной мусор. Они свернули направо. Сверни еще раз – на развилке перед комбинатом, где лежали на боку металлоконструкции пропускного пункта, – и топай прочь из Степного, хоть с лопатой, хоть с песней. Хоть с Диной. Эмиль знал, что у них ничего не выйдет, даже если они сбегут вдвоем. Может, и будет что-то, краткое, несерьезное для нее, в благодарность за спасение, прощальное, а потом их дороги разойдутся навсегда.

Возможно, не самая плохая перспектива.

Они пошли прямо. Через пустырь к кладбищу.

На деревянном заборе и уродливых деревцах хозяйничал желто-зеленый мох. Мимо проплыл кенотаф «Михай Ермолаевич Косма»; Эмиль не остановился: боялся, что воспоминания об отце лишат сил, не пустят дальше.

«Если несколько раз перевернуть тело висельника в могиле, то пуповина удавки затянется до конца». Так сказала бабушка. А еще: «У мороя два сердца, и он принимает любые обличья».

Эмиль чувствовал напряжение Дины. Включил и передал ей фонарик. В сгущающемся сумраке проступали надгробия.

– Далеко? – спросила девушка.

– Почти в самый конец. Бабушка не хотела, чтобы ее сыновья лежали рядом… да и места, кажется, не было.

Эмиль остановился у могилы без надгробия. Деревянный крест с потемневшей табличкой. Оградка из ряда силикатных кирпичей.

Ну вот и все.

«А лучше обезглавить тело или воткнуть в грудь каленое железо».

Эмиль почувствовал раздражение – советовать легко, бабуль. Сердце билось в груди, запястьях, горле – везде. Пространство между могилами сужалось. Глаза пульсировали, точно генерировали темные вспышки. Каждый шорох и запах таил угрозу.

Что-то происходило с пейзажем, с восприятием реальности. Эмиль смотрел на могилу дяди Драгоша. Она менялась, словно перед глазами была книжка с бегущими картинками. Блокнот, который перелистывала невидимая рука, – они мастерили такие с Динкой в детстве: человечек из карандашных линий, двигающийся от кадра к кадру.

Здесь и сейчас изменения состояли лишь из нескольких жутких наложений. Холмик над могилой Драгоша то исчезал, то появлялся. На нечетных – или четных – кадрах его не было, зато был – открытый гроб на дне ямы. Холмик с крестом, яма с гробом, холмик, яма…

Но и это не все. Словно матрешка в матрешке, кадры с вырытой могилой тоже имели два варианта. Эмиль видел затылок дяди, потом лицо, затылок, лицо; голова мертвеца проворачивалась, глаза были распахнуты.

«Морой умеет насылать кошмары». Разумеется, всего этого не было. Как и ползущего по Дине свечения. Она стояла возле самой оградки, спиной к Эмилю, и словно дремала, глядя куда-то поверх крестов и приземистых рябин. На изящной фигуре сменялись цветные картинки, будто на Дину навели луч проектора.

В городе с ней случилось что-то личное, женское, болезненно-сладкое. Эмиль догадывался об этом и без пестрых подсказок, размазанных по ее спине, бедрам, стройным ногам… смотреть было невыносимо: Дина стала взрослой без него, через новую кровь, желанную, теплую, откровенную…

Эмиль положил лопату на землю и шагнул к девушке.

Они стояли без смысла у могильной насыпи. Дина – впереди, Эмиль за ее плечом, почти касаясь ее теплых волос, горячего тела, ощущая, какая она другая, далекая, пылающая…

Внезапно в их разрозненное уединение вкрался едва уловимый скрежет, картинки потеряли четкость, сделались белыми, и Эмиль понял, что нет никакого проектора – не могло быть, – а Дину освещает свет фар.

За их спинами, на кладбищенской дорожке тарахтела Зверюга.

Эмиль обернулся. Из боковой дверцы кузова высунулась высокая тварь с бугристыми лапами и деформированной пастью. Существо отклонилось от фургона, бечевка натянулась, как страховочный трос.

– Решил дядьку проведать, да, малой? – спросил Драгош.

Дина резко обернулась, задев плечом Эмиля.

Черный огонь глазниц впился в девушку.

Эмиль нащупал рукоятку ножа.

– Ну что, понравилось трахаться? – произнесло существо голосом Мирчи Брэнеску. – Что такое? Думала, не узнаю? В город махнула, и все, за моря-океаны?

– Заткнись! – заорала Дина.

– Да трахайся сколько влезет, играй во взрослую. Только знай, доча: свадьбу батя состряпает, за мертвеца пойдешь.

– Заткнись! Заткнись!..

– Дин, – Эмиль потянул ее за рукав.

Морой сменил личину – теперь из фургона выглядывала золотозубая тень – и указал на подростков длинным когтистым пальцем.

– Оргазм висельника! – гоготнуло существо, имитируя Лёшку.

Мотор Зверюги зарычал.

– За мной, – прикрикнул Эмиль.

Они побежали между могилами. Не по центральной дорожке, а по узким тропкам, вглубь – к кладбищенскому забору, за которым порастал травой и битым стеклом заброшенный стадион. Эмиль наступил на чью-то могильную плиту. В голове стучали слова чудовища: Дина уже женщина, она…

Он перевалился через ограду и припустил дальше, злой на себя, на Динку: «Пускай сама выбирается… взрослая уже».

– Косма, постой!

Он вернулся и помог ей спрыгнуть.

Шум двигателя доносился слева, с восточной стороны кладбища, приближался.

Они пересекли грунтовку и стали взбираться по склону.

Стадион – одно название. Земляная миска с футбольным полем на дне, со ржавыми трубами самодельных опор по внутренним стенкам – все, что осталось от лавочек для зрителей.

Эмиль застыл в центре поля, словно игрок, забывший, где ворота его команды, хотя никаких ворот не было – лишь поросший сорняком прямоугольник земли.

Он обернулся – Дина спускалась по откосу.

Эмиль подождал, и они снова побежали.

В растрескавшийся асфальт, там, где прерывалось кольцо насыпи, вгрызлись фары Зверюги. Эмиль понял, что совершил ошибку – вывел их прямо в лапы мороя, к единственному въезду на стадион.

Они бросились в сторону, на этот раз удачно, к самому крутому склону, который был не по силам даже фургону с колесами из черного тумана, и стали карабкаться. Ноги скользили по мягкой, напоминающей гнилую плоть земле. Руки искали крепкий сорняк, трубу, но не находили.

– Ай, – нехорошо вскрикнула за спиной Дина.

Эмиль вцепился в лезущую из склона траву, озираясь.

– Нога… – Дина заплакала.

«Интересно, а как выглядело ее лицо, когда сверху лежал голозадый выродок?»

– Помоги мне.

Зверюга резко развернулась на беговой дорожке и сдала к склону задом. Дверца распахнулась, будто пасть огромной рыбины.

Дина лежала на скользкой траве и протягивала к Эмилю руку. Она понемногу соскальзывала вниз.

– Малой, оставь эту шалаву мне, – приказал Драгош, – найдешь себе более сговорчивую давалку.

Удавка впилась в шею чудовища. С клыков капала подсвеченная усердной луной слюна.

– Косма… – взмолилась Дина.

Эмиль ухватился за острые стебли, поставил ногу поудобней и подался вниз. Замер.

«…Зачем помогать ей? Она все равно уйдет, к другому, к другим, исчезнет, как солдат в воронке взрыва, как солнечный свет за клювастой маской чумного доктора, как улыбка, как грязь, как…»

«Довольно!»

На секунду ему удалось скинуть наваждение, голова очистилась. Эмиль понял, что это не его мысли или его, но ужасно исковерканные, испачканные, умерщвленные. Он попытался окончательно пробудиться от кошмара, но миг очищения был краток.

Он протянул руку.

Дина поняла, что он собирается сделать, и симпатичное личико исказил ужас. Глаза распахнулись, а потом их накрыла ладонь Эмиля и опрокинула в пустоту за спиной. В объятия мороя.

– Его можно убить, – сказала прошлой ночью бабушка, – когда он пьет кровь.

По стадиону прокатился надрывный вопль.

Существо одобрительно зарычало, прыгнуло, схватило девушку за волосы, бросило на живот в открытый кузов, рухнуло сверху и впилось в шею под основанием черепа.

Оно жадно, с чавканьем пило, луна раскачивалась на ненадежных качелях неба, а Эмиль – перепуганный насмерть Эмиль – кубарем скатился с холма, едва не проткнув себя острой кухонной сталью, и вбил нож в лопатку вампира.

Вырвал, ударил – «два сердца» – снова, правее. И отпрыгнул в сторону, оставив нож в уродливом теле.

Существо закричало, пронзительно, тошнотворно, но главное, безысходно – так кричат, когда все кончено. Продолжая верещать, чудовище выгнулось дугой, и Эмиль увидел кипящую в ранах кровь – вокруг ножа и там, где сталь оставила глубокий след. Кровь Дины.

Драгош упал, повис на веревке. Тело твари вздулось десятками нарывов, лицо превратилось в огромный багровый пузырь, а затем взорвалось.

Существо разлеталось на куски, как осколочная граната с начинкой из дымящейся плоти и горячей крови. Зверюга упала на проржавелую раму, дверца ударила по ногам Дины и беззубо застонала.

Вздрогнула, стиснула кулачки bunică Луминица, незримая петля отпустила морщинистую шею, и она вдохнула: полные легкие близкой и долгожданной смерти, уже можно, все вышептано, все сделано.

В степи сверкнули огоньки – пара десятков злых искр, которые водитель проезжающей фуры принял за сигаретные точки и удивился еще, что там за люди ночью стоят и курят. Странные люди встречаются в этих краях, подумал он.

Эмиль лежал на спине. На небе загорались звезды. Стадион молчал.

Младший Косма поднял к лицу руки. В мерцающей тьме они казались черными. Он хорошо знал, что блестит на его ладонях. Кровь мороя, кровь Дины, его новая кровь. Важная и безысходная, как кровь закончившегося детства, испачкавшая джинсы Дины, мертвой Дины, не его Дины, как кровь Лёшки, пробудившая старый фургон, как алый, спелый рассвет, как завтрашний день, в котором может быть что угодно – все или ничего.

«Я истребитель мороев», – пришла в голову мысль, и он засмеялся.

Может, теперь вернется папка? Он отдал тьме над степью Драгоша, и она не останется в долгу… может…

Эмиль опустил ладони на лицо, почувствовал слезы и робкую улыбку, осторожно расщепил языком пересохшие губы и коснулся липкой, живой пленки на собственной коже.

Елена Щетинина
Только маме не говорим…

– Папа, посмотри, я правильно? – Мишка осторожно держал в сложенных щепоткой пальцах крючок, на который был насажен дождевой червяк.

– Да, – кивнул Олег. – А теперь плюй.

Мишка старательно сложил в трубочку губы и плюнул на червяка. Густая слюна, так и не оторвавшись от губ, вытянулась в ниточку и капнула на футболку сыну. Мишка, расстроенно засопев, стал грязной пятерней оттирать слюну – и в итоге намалевал на желтой футболке серо-коричневое пятно.

– Ну вот… – Он растерянно поднял глаза на отца.

– Только маме не говорим, – заговорщицки шепнул ему Олег. – Приедем домой, быстро застираем, она и не заметит. А на тебя свою рубашку накину, скажем, что типа большой рыбак уже.

– Хорошо, – заулыбавшись, закивал Мишка. – Не скажем.

Олег рукой взъерошил сыну волосы. Магическая фраза «Только маме не говорим» объединяла их вот уже лет пять – с того самого момента, как Мишка научился произносить что-то сложнее, чем «папа», «мама» и «нет». Маринка была скора на расправу и имела острый язык и тяжелую руку. Сгоряча прилетало всем: и сыну, и отцу. Олег вздохнул – а ведь когда-то ему это нравилось. Боевая девка, не дававшая спуску никому, которой палец в рот не клади, – это сразу очаровало его в ней, в общем-то не очень красивой девчонке. Крупноватая, с резкими чертами лица – в ней все преображалось, когда она впадала в ярость. Ее облик начинал дышать какой-то первобытной энергией, и крупная фигура вдруг становилась монументальной, а резкие черты – словно выточенными из камня резцом умелого скульптора. Ну, во всяком случае, так казалось влюбленному Олегу. «Валькирия моя», – нежно звал он Марину, а та, польщенная, смущалась и что-то нежно и неуклюже бормотала в ответ.

Но то, что будоражило и возбуждало в юности, во время любовных встреч, со временем перестало быть таким милым и интригующим, особенно когда перешло в область совместной жизни. Поначалу Олег списывал мгновенные перепады настроения и ярость по малейшим пустякам на беременность Маринки, потом – на постродовую депрессию, потом – на кризис трех лет совместной жизни… А потом понял: она всегда была такой. Просто он то ли не видел, то ли не хотел видеть, что его идеал – обычный человек, да еще и со своими весьма крупными тараканами в голове.

Разводиться он не собирался. Маринкины плюсы перевешивали минус ее склочного характера – да и, кроме того, все, что требовалось, это не злить ее по пустякам. Олег быстро научился скрывать свои косяки и промахи, а вскоре перетянул на свою сторону и Мишку. Они вдвоем тайком стирали испачканные вещи, покупали новые цветы вместо засохших от недолива или сгнивших от перелива, затирали тоналкой (да, приходилось идти и на такое!) синяки и ссадины – и молчали как партизаны, когда Марина начинала что-то подозревать. Страх перед женой и мамой был сильнее здравого смысла и совести.

– Папа, а где еще червяки?

– А что, все уже? – Олег заглянул в жестянку из-под собачьего корма. – А куда все подевались-то?

– Не знаю, – пожал плечами Мишка.

– У тебя же и не клевало ничего, где черви все?

– Не знаю, – Мишка обиженно насупился.

А, все понятно. Сыну не хватало силенок насадить плотнее или он, наоборот, перестаравшись, рвал упругие тельца – и червяки после каждой закидки падали на дно.

– Ну все, – Олег развел руками. – Больше нет.

– Ну а как же… – Мишка был готов совсем расстроиться.

– Давай на хлеб попробуем.

С хлебом дело совсем не пошло. Если на червяков хоть как-то клевало (или хотя бы были шансы на этот самый клев), хлеб моментально размокал, с каким бы остервенением ни катал Олег из него шарики.

Мишка совсем раскуксился.

– Ладно, не расстраивайся, – Олег потрепал его по голове. – Сейчас папа найдет тебе червяков. Сиди тут, скоро буду.

Искать дождевых червей Олег не умел, как говорится, от слова «совсем». Он и этих-то купил на птичьем рынке, полтинник за жестянку. Но перед сыном нельзя было ударить в грязь лицом. Тем более когда в кои-то веки удалось уговорить занятую над очередным фрилансерским проектом Маринку отпустить их вдвоем на рыбалку.

Этот старый и покосившийся дачный домик они с Мариной купили в прошлом году по объявлению на местном форуме. Продавец объяснил, что дом достался по наследству от деда, ковыряние в земле его не вдохновляет, да и находится участок слишком далеко от города – бензина нажжешь больше, чем эти же самые помидоры-огурцы на рынке стоят. Да и, признался он, заброшено все давно, лет десять уже, с тех пор как дед в город переехал, никто там и не бывал. Олега с Мариной устроила прежде всего цена – сущие гроши за нехилый клок земли и какой-никакой да дом. Дом, к слову, оказался весьма крепким, и потребовались всего лишь генеральная уборка и заделка кое-каких щелей. Зимовать в нем никто не собирался, а для летних вылазок к протекающей рядом речке и такой сгодится.

Марина отпустила их сюда на три дня, строго-настрого наказав вести себя хорошо и быть аккуратными. Конечно, они ей скажут, что именно так все и было. Незачем ей знать, как их грубо подрезал на дороге какой-то джип, как у них лопнуло колесо и их чуть не уволокло на обочину, как Мишка жестоко подавился куском шашлыка, купленного в придорожной забегаловке… Незачем. Только ор будет стоять.

Олег рассеянно потыкал лопаткой в землю. Эдак можно ковыряться до бесконечности. Он и так уже перебрался от речки к рощице, раздолбав по пути пару трухлявых пней и разворошив муравейник. Ни дождевых, ни каких-либо других червей не было. Да и откуда им взяться-то в каменистой почве, то тут, то там светящейся песчаными проплешинами?

Он вздохнул и, решив, что еще пара сотен метров – и все, возвращается обратно, продрался, размахивая лопаткой, как мачете, через сухой кустарник.

И остановился, брезгливо сморщившись.

Судя по клокам грязно-рыжей свалявшейся шерсти, это была лиса. Когда-то была лиса. Сейчас она превратилась в кучу дурно пахнущей массы, которая шевелилась и приподнималась, словно кто-то небольшой, но очень деловитый пытался выбраться наружу. Вдруг вспомнилось, как в детстве дворовыми пацанами они бегали на трассу смотреть на раздавленную фурой кошку. Тогда подобная смерть завораживала и притягивала какой-то своей, работающей только в детстве, магией. Сейчас же это было мерзко, противно – и чуть-чуть печально. Не от того, что сдохла и сгнила какая-то незнакомая лиса, а от того, что примерно такая же участь ожидает и его, такого молодого, полного сил и надежд… В общем, обычные сопли банального кризиса среднего возраста, что уж там?

Олег пошарил взглядом вокруг и не нашел ничего лучшего, как подобрать камень и кинуть его в труп лисицы. А вот так, получай, кризис среднего возраста! Я сам с усам! И вот еще один камень – не возьмешь ты меня! И вот еще! Еще!

Он закидывал падаль камнями, как малолетний идиот, – но ему и хотелось побыть таким малолетним идиотом, сражающимся с врагом, который существовал лишь в его воображении. Кризис? Ха! Получай, получай!

Ну и, конечно, Маринке об этом он никогда не расскажет!

И тут труп лопнул.

Раскрылся, как переспевший плод.

Развернулся диковинным багровым цветком.

И исторг из себя молочно-белую шевелящуюся массу.

Олег отскочил, сжимая в руке лопатку. В первую секунду ему показалось, что он ошибся, что лиса на самом деле была жива и теперь собирается напасть на него. Но уже в следующий момент он понял – черви.

Это были всего лишь черви-падальщики. Очередное звено в гребаной пищевой цепочке. Опарыши, или как они там называются? Или опарыши покороче и потолще? Да какая разница, в сортах говна он не разбирается и не будет разбираться.

Черви копошились вокруг лопнувшей лисицы, свиваясь в сочащиеся слизью комки, разжимаясь обратно, тыкаясь слепыми головками – или жопками? – в землю. Вай-вай-вай, бедненькие, кушали тут, кушали, а потом пришел нехороший дядя Олег и ваш столик весь да поразметал, мысленно хмыкнул Олег. Каша из червей была настолько омерзительна, что ее было сложно воспринимать серьезно. Все смахивало на картинку из какого-то трешевого ужастика за три копейки, где за кровь выдают потеки засохшего кетчупа, а за гной – сгущенку.

Тем более что особой брезгливостью Олег никогда не страдал, да и…

Ну, собственно, это же тоже черви, да?

Пусть и не дождевые, да и не опарыши – какие-то лисьи глисты, но ведь черви?

Рыбам-то какая разница, правда?

Ну вот и все.

И он запустил лопатку в самую середину пульсирующей кучи.

* * *

– Ой, а это кто? – Мишка задумчиво разглядывал содержимое жестянки.

– Это личинки мух, – благоразумно соврал Олег. Не стоит сыну знать, откуда именно он выковырял этих тварей.

– Муууух? – недоверчиво протянул Мишка. – Такие большие?

– Ага, – кивнул Олег. – А потом эти мухи грязными лапами бегают по столу и еде. Понял теперь, почему нельзя еду оставлять?

Мишка кивнул, с опаской покосившись на червей. Олег был горд своим педагогическим приемом.

– Ну давай, – щедрым жестом протянул он банку сыну. – Насаживай и плюй, как я тебя учил.

Сын запустил пальцы в жестянку.

– Извиваются, – прокомментировал он. – Не поймать.

– Хватай сильнее, не бойся, – махнул Олег. – Рыбе все равно – помнешь не помнешь.

Мишка нахмурился и зашурудил в банке.

Олег довольно хмыкнул и потянулся. Папа – он такой, папа все может. Вот об этом как раз Маринке и нужно рассказать…

– Ой! – вдруг вскрикнул сын.

Червь все-таки выскользнул из маленьких пальчиков и сейчас извивался у него на животе, сползая вниз, к шортам.

– Фу! – Мишка вскочил, пытаясь стряхнуть с себя мерзкую тварь, но та, дернувшись, вдруг исчезла где-то под поясом. – Аааа! – Мишка, путаясь в штанинах, начал стягивать с себя шорты, не удержался, упал и барахтался на спине, суча ногами.

– Да что ж ты такой неуклюжий, – Олег, стараясь скрыть улыбку, пришел сыну на помощь. – Ну и где этот преступник, что напал на тебя?

– Не знаю… – шмыгнул носом Мишка.

Червяка действительно было нигде не видать.

– Ну сбежал, значит, пока ты на земле валялся. А вот шорты-то извазюкал, что мама скажет?

– Мы ей не будем говорить… – Мишка расстроенно рассматривал вымазанные землей и травой шорты. – Я твоей рубашкой прикроюсь.

* * *

– Папа… У меня живот болит… – Мишка растерянно переминался с ноги на ногу. Олег припомнил, что за последние пару часов сын раз пять отбегал в кустики.

– Что такое? Ты что-то съел?

– Ну вон только те ягоды на кусте… Пока ты за червяками ходил.

– На каком, покажи?

Олег совершенно не разбирался в ботанике – и уж тем более ничего не мог сказать по поводу полусухого объеденного куста.

– Много съел?

– Вот, – Мишка выставил вперед растопыренную пятерню.