Текст книги "Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Оксана Ветловская,Ирина Скидневская,Елена Щетинина,Лариса Львова,Юлия Саймоназари,Лин Яровой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 318 (всего у книги 353 страниц)

– Ну что, как вы тут без меня? Как Вася? Ты ведь ее в кружок устроил, да?

«Увидела. Или кто сдал», – подумал Иван и ответил:

– Вон пакет. Там халат, еще что-то. Забирай…

– …и проваливай, это хочешь сказать? – издав смешок, спросила Алиса и подошла на шаг. – Значит, совсем не скучал?

– После скандала – нет уж, – натянуто улыбнулся Иван. От Алисы тянуло его любимыми духами. Это волновало.

– А я хотела, чтобы ты за меня дрался. Чтобы…

– Бегал за тобой? Ревновал? – Иван оскалил зубы. Алиса шагнула еще ближе. – Пускай новый хахаль ревнует!

– Значит, видел, – с торжеством прошептала Алиса. – Какой смелый стал. Работу нашел, да? Денег… куры не клюют?

Губы Алисы оказались слишком близко. Сердце, из которого, как думал Иван, он давным-давно выдрал жену, предательски дрогнуло. А уж когда узкая ладонь скользнула к его ширинке – этим привычным, умелым, любимым движением…

– Скажи мне, Ваня… ну…

Скрипнула дверь детской.

Иван скорее ощутил, чем увидел, как на пороге встала растрепанная Васька. И, помедлив, громко сказала единственное слово:

– Шалава.

Алиса вздрогнула и обернулась. Иван, выплывший из горячего помутнения, увидел хмурое и серьезное лицо дочери.

– Шалава. Уходи!

Алису перекосило. Отскочив от Ивана, она занесла руку с растопыренными пальцами, но ударить не смогла – лишь вскрикнула, когда жесткая ладонь перехватила ее пятерню на подлете к дочке.

– Убирайся, – прорычал Иван, отшвырнув жену. – Не смей приходить!

– Какой же ты идиот, – прошипела Алиса напоследок.

Дверь хлопнула. Простучали по лестнице каблуки, и настала тишина.

Васька молча подошла к Ивану и уткнулась в него лицом.

– Умница, – прошептал он. – Ты все правильно сказала…

И только тогда дочь дала волю слезам.

* * *

– …Сегодня вечером, на углу Солнечной, нашли останки двух человек.

Иван вздрогнул и прибавил громкость радио.

– …Их били каким-то острым, тяжелым предметом… и, уже погрызенные бродячими собаками, они…

Рядом раздалось короткое шипение. Почти смешок.

Иван отложил вилку и покосился на лежавшего возле стола Петьку. Василиск поглощал свиную голову и выглядел крайне довольным. Вот блеснул на него глазами, прищурился…

«Погрызенные собаками. Или не собаками», – вдруг подумал Иван, потеряв аппетит.

Василиск опять зашипел и, кашлянув, выплюнул кусок пятака.

«Нервы шалят, Курицын. Никакая это не усмешка: кусочек не в то горло попал», – успокоил себя Иван.

Почти успокоил, потому что предчувствие беды вернулось на следующий день – вместе с новостями об очередных пропавших.

Иван старательно гнал мысль: «А если это он? Вдруг ему так понравилась людская плоть, что он дал себе волю и теперь… убивает?»

Возня василиска с дочкой снова стала беспокоить. Во многом благодаря тому, что Петька вырос еще больше. Гибкий телом, гуттаперчевый, он по-прежнему протискивался в окно, однако, если рост не остановится…

Иван все думал об этом, когда вел дочку домой.

– Здрасьте, дядь Вань! И тебе привет, Василиса Прекрасная! Ух, красотка вымахала, сто лет не видал! Будешь чупа-чупс?

Улыбающийся Костя присел около Васьки и протянул ей леденец.

– Спасибо! – расплылась в улыбке Васька.

– Умница. Как ваши дела, дядь Вань?

Иван улыбнулся.

– Хорошо, Костя, спасибо. Сам как?

– Да вот, с курсов иду, – вздохнул паренек. – Надо к универу готовиться. Ладно, я побежал!

Костя подмигнул Ваське и умчался. Иван усмехнулся, заметив, как Васька проводила его взглядом.

«Даже на Петьку с таким восторгом не смотрит. Давно не видела, вот и произвел впечатление…» – подумал Иван.

На следующий день Васька, увидев соседа из окна, стала ему махать:

– Костя, Костя!

Тот, заметив ее, помахал в ответ и пошел дальше. Васька надулась. Ее не развлек даже василиск, который, вернувшись, отрыгнул к ее ногам несколько браслетов и колец.

– Не хочу! – заявила Васька и отвернулась.

Беспокойно курлыча, Петька стал прыгать вокруг нее. Гребешок его то вставал, то опускался, пока Васька наконец не рассмеялась.

– Ты мой хороший! Я тебя люблю!

Но Иван не обратил внимания на их нежности. Подняв с пола золото, он медленно вертел его в пальцах. Новое, вовсе не древность.

«Моей милой М. Е. 12.07.20..» – прочитал он гравировку на внутренней стороне одного кольца и похолодел.

«Кольцо могли просто потерять. Мало ли Маш-растеряш ходит».

Иван облизнул губы.

«Да, могли. А могли и откусить вместе с пальцем…»

Глаза Васьки, которая резвилась с питомцем, в свете лампы на миг блеснули золотом, и Иван зажмурился.

Надо успокоиться. Все хорошенько обдумать.

И к черту закопать эти браслеты с кольцами.

На следующий день они опять встретили Костю по пути домой. Позже Васька изрисовала весь альбом сердечками с мальчиками. И Петьке вновь пришлось домогаться ее внимания, хотя прежде она сама бежала к нему навстречу. Впрочем, вскоре после этого все началось по-старому: игры, веселая возня…

Только чем дальше – тем больше Ивану все это не нравилось.

Это попахивало безумием, но временами… Временами в Ваське стало проскальзывать нечто Петькино: то глаза сверкнут, то пальцы скрючатся, как его когти.

Однако гораздо хуже было то, что порой Петька напоминал петуха, обхаживающего курицу.

Все сильнее Ивану казалось, что василиск не просто считает Ваську своей. Она вовсе не была ему мамой, как раньше казалось Ивану.

Она ему не мама, нет. Скорее – любимая невеста.

А потом Ивану приснился кошмар. Жуткий и совершенно безобразный.

В нем Вася была взрослой, голой и плачущей, распластанной на земле под придавившей ее огромной тушей. Василиск извивался, топча ее, как петух – свою наседку, шпоры терзали нежную белую спину, а зубастый клюв выдирал пряди волос, точно куриные перья.

Кровь, крик, боль.

Вскрикнув, Иван очнулся с ощущением, будто это его только что жестоко драли, и стремглав бросился к дочке.

Васька спала, и на губах ее бродила улыбка.

Чувствуя себя больным, Иван медленно прошел на кухню и налил воды. Зубы клацнули по краю стакана, на улице раздался чей-то вопль…

И продолжился воем.

Выла женщина.

Еще не подбежав к окну, Иван понял, что это – Костина мама.

* * *

…Его нашли в заброшке. Он часто бродил по старым зданиям с друзьями, как сталкер. Да только в этот раз пошел на прогулку один.

«Смелый мальчик… совсем еще мальчик…» – Иван сжал кулаки.

Тело нашлось безголовым. Теперь голову – несомненно, отрубленную каким-то маньяком, – искали по всему городу. Никто и подумать не мог, что она уже переварилась в чьем-то желудке.

«Это он».

Иван зажмурился. У него не было ни малейших сомнений.

«Он приревновал Ваську к Косте и убил его. Так же, как остальных».

Это василиск.

Умная тварь, что распробовала человечину из-за его необдуманного поступка. Из-за желания отомстить, которое теперь так больно ударило по стольким жизням.

– Папа? Что с тобой? – спросила Васька, когда он вернулся.

Иван мотнул головой. Пройдя к себе, он вытащил загодя купленный пистолет. Какое-никакое, а оружие.

Феникса у него все равно нет.

«Что, хочешь убить прирученного зверя?» – спросил голос в голове.

Иван посмотрел в глаза отражению.

Дикий зверь остается зверем. И он, дурак, должен был давно это понять.

Но осознание того, что он хотел сделать, парализовало не хуже взгляда василиска. Ночь, недавно далекая, обрушилась с внезапностью катастрофы. Иван даже не закрыл открытое по привычке окно.

А затем явился он.

И тут же, как по звонку, в зал выбежала Васька.

– Назад!

Иван перехватил дочь, выпихнул в коридор и закрыл дверь. Василиск, успевший спрыгнуть на пол, замер, приподняв одну лапу.

Сглотнув, Иван направил дуло пистолета в его глаза. Самое время выстрелить и покончить с этим.

Но рука дрожала, Васька хныкала за дверью, василиск молчал.

Иван не знал, сможет ли простая пуля победить монстра. Но, похоже, выхода не было. Надо проверять.

– Ты опасен. Ты… убил Костю, – выдавил Иван.

За дверью всхлипнула Васька:

– Неправда! Петя хороший! Что ты говоришь?!

– Правда, – тяжело сказал Иван. – Он убил его и много кого еще. А я…

Фраза «я убью его» застряла в горле.

Нет, василиск не применял свой особый взгляд. Просто сел у подоконника и стал ждать, спокойно глядя на Ивана. И чем дольше глядел – тем сильнее становилась дрожь в его теле.

– Я не пущу тебя к дочке. Она не твоя. Пойми… – Иван запнулся. Он разговаривает с ним? С ним, с убийцей?

Который сделал Ваську той, кто она есть сейчас: умной, здоровой, счастливой…

«Прекрати!»

Но на ум продолжала лезть сентиментальная чушь типа: «Мы в ответе за тех, кого приручили».

Пистолет затрясся в потной ладони.

Надо стрелять. Но, господи, как же не хочется!..

Иван не мог сказать, сколько они пялились друг на друга: василиск – бесстрастно, он – дрожа. Но в какой-то момент Иван услышал, как говорит, с трудом выталкивая изо рта колючие слова:

– Убирайся. Улетай… отсюда… и не возвращайся.

И василиск подчинился.

* * *

Васька рыдала всю ночь и утро. Иван, взявший отгул, пытался ее утешить, но получалось плохо. Как объяснить ей – умной, но еще такой маленькой, – что наделал ее любимый зверь? Иван от души надеялся, что дочь привыкнет к его отсутствию, смирится и забудет, и старательно заглушал голос совести, оравший в мозгу.

Ведь он выпустил в мир чудовище. Кто знает, что оно натворит теперь?

В конце концов слезы высохли, и хмурая Васька согласилась пойти в кружок.

«Вот и хорошо. Глядишь, и оклемается рядом с другими ребятами…»

Иван понимал, что такими словами лишь успокаивает себя. Но другого выхода не было.

Оставив Ваську в кружке, он пошел домой, когда увидел на остановке новую ориентировку. Остановился.

Снова пропавшие.

Иван смотрел на фото, чувствуя, как холодеют руки. А вдруг и их тоже?..

Он так погрузился в переживания, что не услышал, как рядом остановился автомобиль, и не увидел, как оттуда вышли двое.

А потом стало поздно.

Последним, что он запомнил, были рожи напавших на него с двух сторон. Его ударили под дых, скрутили… И затолкали в машину.

* * *

– Значит, Иван Курицын. Симпатишно.

Иван разлепил веки. Над ним стоял незнакомец в кожанке, внизу угадывался бетонный пол. Пахло кошками, старьем – и бедой.

К зрению мало-помалу возвращалась четкость. Судя по всему, Иван находился в заброшенном ангаре за городом. Неподалеку стояли еще пятеро бандитского вида, и лицо одного из них показалось смутно знакомым.

Иван попытался подняться – и понял, что руки и ноги связаны.

– Кто вы? – прохрипел Иван. – Что вам нужно?

Незнакомец улыбнулся.

– То, что ты украл.

От лица мигом отлила кровь.

– Что? – с опозданием выдавил Иван, но улыбка мужика, понявшего, что попал в яблочко, стала шире.

– Это ведь ты ограбил домик босса?

– Какого босса? Вы меня с кем-то пу…

Пинок по ребрам заставил взвыть.

– Не звезди. Тебя видели у поселка не раз. Жаль, что о тебе вспомнили так поздно, ну да ладно. Главное – вспомнили.

Он спалился, – корчась от боли, понял Иван. Когда разведывал обстановку без Петьки. Наверное, какой-нибудь сторож засек, а потом…

А он еще удивлялся, что не приходят менты! Наверняка это было происками василиска, отводившего от него своей магией все взгляды и подозрения. Но теперь, когда Иван его прогнал…

Он лишился и защиты.

– Босс говорил о тебе, верно? – спросил мужик. – Когда звякнул нам? Думал, в одиночку справится, а ты вон чего учудил! Да я в девяностые такого лиха не видел.

Иван промолчал, оценивая ситуацию.

– Кого ты привел с собой? Двух бультерьеров? А как испортил всю электрику? Отвечай!

Удар в челюсть, хруст зубов и соленое, горячее, что струится в горло.

– Курицын… Давай так: я вопрос – ты ответ. Погнали. Где яйцо? Такое золотое, красивое. Куда его спрятал?

Новый удар, стон сквозь зубы.

Молчание.

– Курицын, я ведь не железный, – стряхивая с кулака красные капли, спокойно сказал бандит.

Иван со свистом втянул в себя воздух и закашлялся.

– Куда ты спрятал яйцо? В квартире нет, мы обыскали. Итак?

Тишина. Щелчок выдвинутого ножа.

– Я не помню, – выговорил Иван.

Лезвие блеснуло и втянулось обратно.

– И снова звездеж, – вздохнул бандит и добавил: – Парни, начинайте.

Следующие минуты обратились в сплошную боль. Вскоре Иван уже почти не понимал, кто он и где, и признание о яйце, выбитое из него, еще долго металось по ангару эхом.

– Значит, у гаражей? – донесся голос главаря.

Кажется, главарь кому-то позвонил. Иван же вырубился, рухнув в кровь и блевотину.

А очнулся, когда его окатили водой.

Рядом, на корточках, снова сидел главный, и лицо его не предвещало ничего хорошего.

– Яйца там нет.

– З-значит… кто-то…

– Или не кто-то, а ты. Где Фаберже, Курицын?

– Это не… я…

– Хорошо. Прекрасно. – Бандит встал. – Тогда спросим твоего куренка. Заводите!

Мгновение спустя раздался крик:

– Папочка!..

Заплывшие глаза распахнулись во всю ширь. Ужас подстегнул, и Иван рванул вперед – туда, где в когтях Алисы извивалась дочка.

– Папа, что с тобой сделали?!

– Заткнись, дура! – прошипела мать, отвесив Васе оплеуху.

И Иван, до сих пор не верящий своим глазам, внезапно понял, кого ему напомнил один бандит. Такая же скуластая рожа была у нового хахаля жены. Явно родственник.

– Не трожь ее! С-сука, ведьма! Не трожь!..

– Любишь дочечку, да? – спросил главарь и подошел к Ваське. – А яичко – больше?

Большая рука легла на Васькино плечо. Вывернувшись, она попыталась лягнуть злодея, но не вышло.

– Я не знаю, где оно! – заорал Иван, видя, как дочку тащат к стоявшему в отдалении столу. – Пусти ее, она ребенок!..

– Ребенок, куренок – какая разница, – пропел бандит, прижимая руку сопротивляющейся Васи к столу.

Щелк – выдвинулось лезвие.

Взмах – взлетел над рукой нож.

– Не надо!..

В крик Ивана вклинился взвизг.

Два пальца, отсеченные от остальных, смахнули на пол. Вася упала следом и зарыдала, съежилась в комок, баюкая окровавленную ладонь.

Зарычав, Иван попытался ползти к дочери, но его отшвырнули обратно.

– Ну, Курицын? Где мое яйцо?

– Я не знаю, не знаю!..

– Значит, придется потрошить, – пожал плечами бандит, наклоняясь к Васе.

И тут случилось несколько вещей сразу.

Алиса и пара бандитов вскрикнули, выронив заискрившие телефоны, мигнули лампочки на потолке, а воздух, и без того несвежий, стал как-то по-особенному спертым.

И Иван понял, кто пришел по их души, еще не увидев его.

Ангар заполнило шипение, сердце дало перебой.

А потом из-за возвышавшихся чуть в стороне стеллажей медленно вышел василиск: сплошные когти, зубы и мышцы.

Первой заорала Алиса. Она метнулась к выходу, но змеиный хвост, ставший длинным и толстым, как анаконда, хлестнул по стеллажам, и те повалились, перекрыв выход.

Взвизгнув, Алиса метнулась обратно, но не успела: скорпионье жало ударило ей в бедро, раскроив плоть до кости, когтистая лапа врезалась сбоку, притянула к себе, и клюв, опустившись с высоты, разбил ее голову, как тухлое яйцо. Брызги мозгов еще не долетели до стен, когда бандиты, придя в себя, открыли огонь.

Твердая шкура отразила все пули. Василиск прыгнул, вытягивая мощные лапы, и с лету раскроил ближайшего бандита от горла до пупка. Ангар заполнили вопли и запах скотобойни; Иван полз к дочке, а василиск все не применял и не применял свой взгляд.

«Он хочет, чтобы они побегали. Чтобы понадеялись на спасение. Но им не будет никакой пощады», – понял Иван.

Четверо оставшихся в живых опрокинули стол и стулья, но василиск с легкостью смел жалкие баррикады. Где-то в углу плакала, глядя на него, Васька, и ее глаза сияли любовью и золотом.

– Я сейчас… потерпи немножко… – прохрипел Иван.

Мимо него пробегали уже не люди – трупы. В какой-то момент жало просвистело над головой, и путы, стянувшие руки и ноги, спали. Полуживой Иван поднялся на корточки, встал, побрел…

Багровая жижа на полу, обрывки конечностей и людской требухи. Вопли и перестрелка справа.

«Вася. Васенька…»

Иван почти добрался до нее, когда на пути возник обезумевший главарь, преследуемый василиском.

– С дороги!.. – провизжал он.

И спустил курок.

В боку взорвалась граната. Иван пошатнулся и упал. В голове зазвенело, ангар стал расплываться.

Иван не увидел, как василиск, издав яростный клич, догнал последнего врага и прыгнул на него, ломая хребет. Как, распоров спину главаря шпорами, вырвал этот хребет из тела и растерзал людскую погань в клочья.

Теплая лапка Васьки и слезы, катившиеся из ее новых, уже почти сплошь золотых глаз, – вот что на время вернуло Ивана к жизни.

– Папа… Папочка!

– Васятка… – прошептал Иван.

В рыданиях дочери слышалось шипение.

«Она все-таки его, – подумал Иван, когда вернулся василиск. – Нет… Не его. Наша».

Пахнущий кровью василиск подпер хозяина и помог ему добраться до выхода. Иван уже не обращал внимания на трупы. Тело обмякало все сильней, мир гас, и лишь ручонка Васьки с тремя оставшимися пальцами как-то удерживала его в сознании.

Василиск разметал завалы на пути, и они втроем вывалились на заросшую травой дорогу.

Иван понимал, что ни в какую больницу он не успеет. Поздно. Значит, осталось…

– Береги ее, – прошептал он василиску – и услышал близкие сирены.

– Пап… – вцепилась в него рыдающая Васька.

– Все будет хорошо, – пообещал он, целуя ее пальцы с птичьими коготками. – Еще увидимся… А теперь улетай.

Василиск посмотрел ему в глаза. Потом лизнул хозяйскую руку и подставил Ваське спину.

Лежа на траве, Иван смотрел, как они уносятся в вечернее небо. Петька да Васька. Умная, счастливая, здоровая и живая Васька, пускай и с золотыми глазами. Пускай она скоро станет совсем другой, но главное ведь, что живая?

«Да. Главное – живая», – губы Ивана тронула улыбка.

Они выкарабкаются. Придумают, как выжить.

Они не одни. Они вместе.

И все обязательно будет хо-ро-шо…

Елена Арифуллина. Джулька

Живуча она была как кошка.

Впервые я увидел ее в приемном покое – на каталке, под капельницей. И был уверен, что на этой же каталке она поедет в морг. Пульс едва ощущался на сонной артерии, под татуировкой скорпиона с грозно занесенным жалом. Бледная кожа, стремительно сереющий носогубный треугольник, струйка крови изо рта… Внутреннее кровотечение? Наверняка.

Маршрутка врезалась в груженую фуру. Водитель и трое пассажиров погибли на месте, остальных скорая успела довезти: под сиреной, по встречке, прорываясь на красный свет. «Смерти в машине» не случилось, а вот дальше будет сложнее.

И угораздило же меня поменяться дежурствами с Кириллом! Будто я не знаю, чем это грозит!

Дальше я работал на автомате. После пятнадцати лет в травме это включается само.

Когда ее подняли в операционную, я не сомневался, что это будет смерть на столе. Хрупкая девчонка, в чем душа держится. Огромная кровопотеря. Да, мы влили ей всего по максимуму. Сделали все, что смогли. Теперь дело за бригадой, а к нам уже вкатили следующего. Продержаться до утра, до пересмены…

Девчонка выжила. Через неделю ее перевели из реанимации к нам. Вскоре она уже плелась по коридору на балкон, курить. По стеночке, присаживаясь отдохнуть на кушетки – но сама, даже без ходунков.

Ее никто не навещал. В отделении ее откровенно жалели. Соседки по палате делились передачами, в столовой подсовывали лучшие куски, давали добавку.

В воскресенье я лепил пельмени. Три сотни, недельная норма – как раз два подноса из нержавейки. Я их подрезал в морге, у вечно похмельного Пал-Андреича. Отмыл, продезинфицировал, потом прокипятил для верности. Пока мы с Таней были женаты, пельмени покупались в «Дикси»: мы предпочитали тратить время на другие занятия. После развода я перешел на самообеспечение.

Замешать тесто на ледяной воде. Раскатать его до прозрачности. Добавить в фарш колотый лед. Посыпать блестящий противень мукой и заполнять его рядами крохотных пельмешков: баба Оля выдрессировала в свое время на совесть.

– Учись, Серега! Мужик должен все уметь, тогда его и девки любить будут!

Не нужны мне девки. Мне нужна Таня. А ей надоело жить с работой мужа вместо него самого.

Представляю, что бы она сказала про эти подносы. Мне вот все равно, что на них раньше лежали чьи-то мозги, желудки и прочие внутренние органы. А она… Нет, она бы не упала в обморок, но нашла бы такие слова, которые бьют сильнее кнута и помнятся годами.

Многие умудряются позвонить в самый неудобный момент, но с Виталиком в этом никто не сравнится. Руки у меня в фарше, очки в муке, а телефон заходится мелодией «Кукушки» – его любимой.

– Слушаю! Виталик, ёрш твою медь! Ты же знаешь: если не отвечаю сразу, потом перезвоню!

– Сегодня в пять, помнишь?

– Да помню, помню!

Нас называли «три мушкетера». Иногда – «эти трое из сто пятнадцатой». Элина Аркадьевна с кафедры нормальной анатомии говорила: «Три тополя на Плющихе». Романтичные натуры эти анатомы. Где та Плющиха? Какие еще тополя?

– Да ладно вам, пацаны. Не дубы – и хорошо, – резюмировал рассудительный Эдик.

– Тебе хорошо, ты с первого раза анатомию сдал! – огрызнулся Виталик.

– А тебе кто мешал сдать?

– У меня дежурства, сам знаешь!

– Тебя что, кто-то силком на скорую загнал?

– Да пошел ты!

– Это ты пойдешь, Виталя. Прямиком в деканат, за разрешением на пересдачу. – Эдик ловко увернулся от брошенной кроссовки.

– Пойду, ага. Сначала в деканат, а после, с дипломом – в БСМП. Уже с опытом и связями. Я же не просто так с цветомузыкой катаюсь. Меня в приемнике уже знают. А после практики и на седьмом этаже узнают. И запомнят, вот увидишь.

– Ну да, ты им будешь в кошмарах сниться!

Вторая кроссовка попала Эдику прямо в солнечное сплетение.

Это было так давно, что трудно представить. Виталик работает там, где и планировал: на седьмом этаже, в реанимации. Я – на пятом, в травме. Мудрый Эдик ушел во фтизиатрию. Раз в месяц мы собираемся в бане. Паримся, разговариваем за жизнь, пьем пиво. Пусть желающие язвят про «Иронию судьбы» и спрашивают, кто из нас Ширвиндт, а кто Мягков. Нам все равно. Баня – это незыблемое, вечное. Ведь должно же быть в жизни что-то вечное, правда?

– Эх, пацаны! Жить хорошо! – говорит Эдик, сдувая пену с кружки светлого.

– А хорошо жить еще лучше, – отвечаю я на автомате.

Виталик молчит. Он вообще сегодня на себя не похож: с отсутствующим взглядом и постоянно всплывающей счастливой улыбкой.

В ординаторской говорим о работе. А в бане? Тоже. О чем же еще?

– Вот кто этих баб поймет? – Эдик вкось раздирает пачку снэков. – Чем они думают?

– Гинекологов спроси, – огрызаюсь я.

– Не-е-е, тут не гинеколог, тут психиатр нужен. Ты знаешь, что в нашей работе хуже всего?

– Открытая форма? Атипичная локализация?

– Джульетты, черт бы их побрал!

– Это еще кто?

– Они как ждули, только еще хуже. Дуры малолетние. Залипают на туберкулезников, особенно почему-то на зэков бывших. Живут с ними, из дома сбегают. Иногда в отделение к ним пробираются. Заражаются, болеют, через пень-колоду лечатся. Себе жизнь ломают, родителям. А дружки с них тянут и тянут: передачи там, деньги…

– Любовь-морковь, и все дела.

– Да какая там любовь? Там мозгов нет, вот и все. И откуда в шестнадцать лет мозги? Сплошные гормоны.

– Достали они тебя, видать.

– Не то слово! Сейчас как раз одна такая – чума просто… Да ну ее к черту, давай лучше еще по кружечке… Витас, ты что, с дежурства? Спишь сидя.

Виталик смотрит на нас, будто впервые видит, и улыбается до ушей.

– Ну это… Короче, парни. Катя беременна. Двадцатая неделя.

Странно, что он не говорит «мы беременны».

Жену Витас любит без памяти. После десяти лет бесплодия они задумывались об ЭКО, а тут подфартило.

– За это надо выпить! – деловито говорит Эдик.

– Заберу из роддома и проставлюсь. А так – вы ничего не знаете, понятно?

– Понятно, – говорим мы с Эдиком в унисон.

Ну да. Старое поверье. Даже матерые акушеры в своей среде говорят: не болтай. Уклоняйся от расспросов. Ничего не подтверждай и не отрицай до тех пор, пока беременность не заметна с первого взгляда.

Но Виталика несет:

– Девочка, на УЗИ видно. Уже имя выбрали. Мария будет, Машенька.

– Ты бы помалкивал, – осаживает его многодетный Эдик. – Не трепи языком. Сам только что сказал.

– Ладно, ладно.

Я тоже молчу. Что мне остается? Детей мы с Таней не нажили, и вряд ли я ими обзаведусь. А у Эдика с двух попыток – трое. Пусть себе наставничает.

Когда Виталик исчезает в метро, Эдик придерживает меня за локоть.

– Что дарить будем? Кроватку, коляску?

– Лучше конверт с деньгами. Сами купят, что захотят. В отделении тоже небось соберут.

– Ладно. А коляску отдам нашу. Поюзанная, но хорошая, триста баксов стоила.

– Идет. Ну, давай!

– Давай.

Через неделю я ухожу в отпуск и сразу лечу в Таиланд.

На второй день в Паттайе понимаю: надо было выбрать Турцию. Здесь мы были с Таней, и все время кажется, что она вот-вот выйдет навстречу из-за угла: загорелая, веселая, в тех самых белых шортах, которые мы искали среди смятых простыней – потом, после любви.

С кем она теперь? Я раз и навсегда запретил себе отслеживать ее аккаунты в соцсетях. Да она и раньше вела их только из-за работы. Пиарщик – это образ жизни, и с моим образом он не стыкуется. Чудо, что нам удалось прожить вместе целых пять лет.

Отпуск заканчивается неприлично быстро, и я этому втайне радуюсь.

– С возвращением, Сережа.

– Спасибо, Нина Ивановна.

В сухонькой руке, усеянной старческой «гречкой», блестят ключи.

Единственный плюс коммуналки: есть кому присмотреть за котом. Если повезет на соседей, конечно. Мне вот повезло. Надо будет все же всучить Нине Ивановне денег. Она каждый раз отказывается – долго, церемонно, – а потом все равно берет. После отдаривается пирожками.

Дверь открывается в темноту. Под кроватью горят два красных глаза.

– Кис-кис… – говорю я виновато.

Под кроватью фыркают.

Тай злопамятен, но никогда не мстит в тапки. Это ниже его достоинства. Мы с Таней нашли его у мусорных баков, когда в первый раз вернулись из Паттайи. Отмыли, вывели блох и глистов. Из уличного замарашки вырос роскошный таец с хриплым пиратским голосом и густым плюшевым мехом. Назвали с моей подачи: Тайленол, в быту – Тай. Таня его называла – Тайчик. Говорила, смеясь, что любит его больше, чем меня. И бросила нас обоих, как надоевшие туфли.

Под кроватью молчат. Пару дней Тай будет дуться, потом сменит гнев на милость и снова снизойдет до общения.

Включаю телевизор – узнать новости – и начинаю разбирать сумку.

Завывающая сирена скорой и скороговорка диктора:

– …самая крупная авария за текущий год. Маршрутное такси врезалось в остановку и взорвалось. К месту происшествия стянуты пожарные расчеты. Работают силы МЧС и скорой медицинской помощи…

На экране мелькают отблески мигалок и красный крест на чьей-то форменной куртке.

Интернет тоже полон упоминаниями об аварии. Выложенные видеоролики, снятые на телефоны, – свежие, с пылу с жару. Что заставляет людей фиксировать чужую боль и смерть?

Вот опять ролик с бригадой скорой помощи: другой ракурс, крупный план. Среди скорачей знакомых нет. А вот у лежащей на носилках девчонки татуировка на шее: скорпион, задирающий хвост как раз над сонной артерией. Где-то я это уже видел…

Будит меня телефонный звонок.

– Сережа! Ой, беда какая, Сережа!

Наша однокурсница Оля рыдает в голос, и до меня не сразу доходит то, что она говорит. Что Катя, жена Виталика, была на той самой остановке.

Была. Ее уже нет. Она погибла на месте, как и четверо тех, кто стоял рядом.

– А Витас где?

– На дежурстве… – Оля опять плачет навзрыд.

– Он уже знает?

Виталик уже знал. Позвонил жене – узнать, как она добралась, – а ответил чужой голос.

Как он доработал до конца дежурства? На автомате, на зубах, отключив все, что не требуется для того, чтобы все принятые по смене были переданы живыми и без отрицательной динамики.

К Виталику я приезжаю утром. Он сидит за кухонным столом и складывает гармошкой лист «Афиши».

– Витас…

– Помолчи, Серый, ладно? Будем считать, что ты все уже сказал.

Он отрывает по сгибу полоску листа и бросает на пол, в кучу таких же полосок.

– Тебе бы сейчас каких-нибудь транков выпить.

– Дэн уже звонил, у него схема отработана. Предлагал у него в отделении полежать – потом, после… похорон.

Мерзкий звук разрываемой бумаги – как ножом по стеклу, – и еще одна полоска отправляется на пол, в пеструю рыхлую груду.

– Обещает в свою палату положить. Говорит, лежать будешь, как у Христа за пазухой, – голос Виталика звучит так, словно он читает прогноз погоды. – Оказывается, у Христа за пазухой психушка есть, представляешь?

– Не психушка. Отделение пограничных состояний. Ляжешь?

– Подумаю. Не туда бы мне ложиться, Серый… Ладно, ехать пора.

– Я на машине.

– Хорошо, а то я литр водки выглушил. Как воду, веришь?

– Верю.

Виталик отрывает последнюю полоску, швыряет ее на пол и идет за курткой.

Пусть рвет бумагу, бьет посуду, глушит водку. Пусть делает что угодно, лишь бы не то, о чем проговорился.

На поминках Дэн отзывает меня в сторону и протягивает небольшой аптечный пакет.

– Уговори его, пусть принимает по схеме. Я все расписал, бумажка там внутри. Проследи за ним, Серега, хорошо? Если что – ко мне, вэлкам. Я с него глаз не спущу. Потом психотерапевта найдем хорошего.

– Спасибо, но это все после. Он не просыхает. По литру в день, не меньше.

– Хорошо, что сказал. Транки с водкой – прямой путь к психозу. Попробуй ему напомнить, что так и до белочки недалеко.

– Вот сам и напомни. Кто из нас психиатр: я или ты?

– Меня он сейчас не услышит. Вы с ним друзья, а я так, однокурсник.

– Тоже верно.

– Забери его к себе пожить, ладно? Ему сейчас нельзя одному оставаться. И обстановку лучше сменить, хоть ненадолго.

Рядом возникает Эдик и протягивает мне конверт.

– Мы тут собрали немного. Кто сколько смог. Подержи у себя. Оклемается – отдашь.

– Ладно.

Виталику я ничего не объясняю: просто сажаю в такси и везу к себе. По дороге прикидываю, достаточно ли дома спиртного. Кое-что я прихватил со столов, но сколько ему понадобится, чтобы отключиться? А там прокапать как следует, и можно будет подключать все, чем снабдил меня Дэн.

Виталик мне не нравится. Он каменно молчит и смотрит в никуда. Веселая ночка предстоит, однако…

Комната сразу делается маленькой, когда в нее вваливается Виталик. Тай шипит и бросается под диван. Двигаясь как статуя Командора, Виталик водворяется за столом и мертвым голосом говорит:

– Налей.

Я наливаю. Еще и еще. С каждым глотком лицо Виталика застывает все сильнее и сильнее.

– Почему, Серый? – Виталик не понижает голоса, хотя время к полуночи. – Вот скажи, почему именно она? Она, а не эта пигалица с татухой? Кожа да кости, а душа как гвоздями к телу прибита. Я ее вытаскивал, а Катя в это время… Налей!

Я наливаю, чтобы не отвечать на вопрос, на который нет ответа.

Почему этот, а не тот? Почему один опоздает на самолет, которому суждено взорваться в воздухе, а другой всеми правдами и неправдами купит на него билет – последний, между прочим? Почему мой прадед прошел войну от звонка до звонка без единой царапины, а его брат погиб в первом же бою?