Текст книги "Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Оксана Ветловская,Ирина Скидневская,Елена Щетинина,Лариса Львова,Юлия Саймоназари,Лин Яровой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 285 (всего у книги 353 страниц)

Штук двадцать низких изб, все как одна сколоченные из темной древесины, стояли прямой линией у косого обрыва. Их окна горели болезненно-белым светом, как флуоресцентная лампа в больнице, в глубине которой исчезает самый близкий человек.

Сергей поднялся на крыльцо, толкнул тонкую скрипящую дверцу и вошел в комнату. Голая бабка с обвисшими грудями, ложившимися на толстый живот, сидела на корточках в углу пустой комнаты. Рядом стояла женщина, которая несколько минут назад шла сквозь пургу, у ее ног красным шматком лежала девочка.

Сергей отшатнулся.

– Он пытался остановить суку с ребенком! – завывали черти за окном. – Отпустить жратву! Шалавушка наша, старушечка, он не достоин!

– Тихо! – оборвала их бабка и рассмеялась, из ее рта во все стороны полетели кровавые куски. – Ты ответил себе на вопросы, как я советовала? Твоя сила, твоя магия растет из темноты, из холода, что всегда был в тебе. Твоя ярость так прекрасна, так велика, что способна менять мир. Сигилы, ритуалы и прочая мишура тебе не нужны. Поэтому ты здесь.

Бабка обернулась к женщине.

– Он выполнит твою просьбу.

Просительница упала на колени, прямо в лужу крови, растекающуюся из-под разорванного тела ребенка, и поползла к Сергею, оставляя на гнилом полу смазанный красный след.

– Изведи его, миленький, сживи со свету. Пусть он сгниет. Он и его потаскуха. Пусть исчезнут.

Женщина обняла Сергея за ноги.

– Я кровь свою тебе отдала! Забирай и жри! Я приведу еще! Сколько хочешь, только сживи их со свету!

– Прикажи чертям, Сереженька, – сказала бабка. – Скажи словечко-два, вложи в них злость свою, ярость, искренне вложи, да побольше, как тогда на кладбище, и чертушки послушаются. Не жалей, злости у тебя ведь с избытком, источник не иссякнет. Ты не представляешь, как это приятно. Прикажи чертям.

Затихшая до этого момента темнота в груди распустилась перед глазами красными цветами. Сергей схватил женщину за волосы, поднял и ударил кулаком в лицо.

– Зачем, сука?! Зачем?! Это стоило того?!

Самоконтроль исчез, цифры, повторяемые раз за разом, забылись. Он повалил суку на пол. Ее толстое лицо скорчилось от боли и, казалось, обиды.

Бабка пронзительно хохотала.

Первый удар.

Нос съехал набок.

Второй удар.

Губы лопнули.

Третий.

Лицо женщины исчезло, и теперь на Сергея смотрел Димка Игнатов.

Четвертый.

Теперь он бил молоденького парня с пухлыми губами и короткой стрижкой. Парень раскрыл рот, пытаясь безуспешно вдохнуть, вобрать в отказывающие легкие хоть немного воздуха и…

Пятый.

Новое лицо. Веснушчатое, с прыщами, рассыпанными по лбу, и бледной кожей, которая быстро начала наливаться красным. Жилы на шее вздулись, алая борозда вдавила кадык и…

Шестой.

Истощенный пацан с ввалившимися щеками и голубыми глазами. Потрескавшиеся губы двигались, шепча какое-то слово. Пацан хватался за него, будто слово могло спасти, прекратить то, что происходит. Если повторить достаточно много раз, тело перестанет жрать само себя и боль уйдет. И он повторял снова и снова, опять и опять, пока синеву его глаз медленно заволакивал белесый лед…

Седьмой.

Кулак замер у лица Артема.

Сергей нежно дотронулся до окровавленных губ женщины, пачкая кончики пальцев красным, и встал. Просительница стонала, пуская алые пузыри, жалкая, обуреваемая болью и ненавистью, с разрушенным разумом.

«Что бы они тебе ни говорили, ты не такой…»

– Можешь убить ее, – сказала бабка. – Раздавить. Но потом. Сначала просьбу обязан выполнить. Так уж у нас заведено. Прикажи чертям.

– Оно не часть меня…

– Что?

– Ты ошиблась. Моя сила идет не из этой мерзости, которая сидит внутри. Тьма – не часть меня. Ее мне дали в детстве и взрастили. Но я отказываюсь принимать ее. – Сергей тяжело дышал, слова вылетали со свистом. – Потом меня успокоили, похоронили во мне эту…грязь, но они ушли, и я дал слабину. Один раз. Этого хватило. Но больше… Нет… Больше не позволю. Она вросла в меня. Я не смогу ее выдрать. Но и принимать отказываюсь. Никогда не приму. И ты, сука, ошиблась. Охереть как ошиблась. Моя сила никак не связана с темнотой. Я творил с помощью дара зло, смешал… подарок с грязью. Оступился. Но его не смог окончательно замарать даже я.

Бабка, покачиваясь, встала, макушкой она почти достигала потолка. Просительница поползла к выходу из избы, толкнула дверь, выпала на порог, где на нее скопом накинулись черти, влажно зачавкало. Сергей не сдвинулся с места.

– Здесь живут те, кто превзошел человеческое! Те, кто принимает гостей с дарами слаще любых других! – закричала бабка. – И ты смеешь говорить, что я ошиблась! Я подготовила плоть для тебя! Подарок для новосельца! А ты хочешь отвергнуть нас?! Чертушки-братушки трудились денно и нощно, строя избу, но ничего, она достанется другому, а ты сгинешь, но сперва они порезвятся с тобой, трахнут так, как никогда не трахал твой дорогой мертвый пидор, а во время процесса будут жрать, жрать, жрать!

– Ты ведь даже не представляешь, что впустила в деревню, верно? Да… Ты смотрела в меня, копалась в голове, ворочала мысли, но была так заворожена темнотой, что не увидела настоящий источник силы. Или увидела, но даже не могла предположить, что он настолько… могущественный. Или думала, что, когда Артем умер, вместе с ним ушла и его магия. – Сергей улыбнулся, видя, как меняется лицо бабки. – Я никогда не был магом. Им меня сделал настоящий волшебник.

Сергей зажмурился, вызывая в памяти картину Артема.

Волны шелестели галькой. В доме тепло горел свет, на ступеньках стоял добрый волшебник с изумительно-светлыми волосами, держал в руках керосиновую лампу, протягивал Сергею. И тот принял подарок.

– Разорвите! – завизжала бабка, и черти, разбив стекла, снеся дверь с петель, влетели в избу.

Сергей присел и, прежде чем когти успели вонзиться в него, окровавленным пальцем нарисовал на полу схематичное, по-детски простое, изображение керосиновой лампы, подхватил картину, обретшую плоть, и вскинул над головой, развеивая чертей.

– Вы уничтожали это первым, входя в дом. Даже совсем слабые проблески этой силы пугают, раздражают, верно? – Сергей шагнул к бабке, и та отскочила к стене, в ее глазах он с удовлетворением увидел страх. – Всегда есть антипод. Верх и низ. Искусство, ха. Высота… Артем прав. Я понимал… Всегда понимал.

– Ты не сбежишь, – растерянно лепетала она. – Ты слишком глубоко. Но я могу открыть дверку, через которую уходят просители. Мы оставим… Мы забудем… Мы…

Сергей размахнулся и запустил в тварь лампой.

Сперва занялись ее волосы, а потом она целиком превратилась в клубок нарисованного, масляного огня, пламя переметнулось на стену, запах гари забил вонь зимнего леса и болота. Сергей выскочил из дома и едва удержал равновесие, поскользнувшись на внутренностях просительницы.

На улицу выходили деды и бабки, все на одно лицо. Худые, высокие, но с пухлыми животами, у многих из пастей свисали кровавые лоскуты. Рядом с ними шли ничего не понимающие просители, молили вернуться обратно в избу, продолжить творить темное древнее таинство, которое уничтожит чью-нибудь жизнь.

В небе танцевали черти, сплетались в кучу, смешивались со снегом и тучами.

– Ты не уйдешь отсюда, – визжали деды с бабками. – Мы глубже, чем ты можешь представить.

Сергей не знал, понимал ли Артем свою истинную силу. Вручил ли он Сергею дар колдовства намеренно, искренне и наивно веря в то, что тот будет использовать его исключительно во благо. Или это вышло случайно из-за обычной шутки и попытки поддержать.

Возможно, Артем просто рисовал, не осознавая, что искусством меняет реальность.

Возможно, он догадывался, на что способны его картины.

Возможно, истина была где-то посередине.

Сергей не знал.

Он был уверен в одном: Артем любил его, а он любил Артема. Так какая разница?

Он сел на землю, зажмурился и увидел, как стоит с Артемом на берегу моря.

Пальцы выводили на снегу одну черту за другой.

В рисовании волн на самом деле нет ничего сложного. Линиями обозначаем завитки, штрихами придаем глубину, барашки морской пены рождаются из полукругов.

Сергей дорисовал и встал, запрокинув голову к небу.

Черти в бешеном танце сплелись в одно создание. В нем мелькали цепи, внутренности, лица. Его окружали хлопки выстрелов, крики умирающих, грохот рушащихся домов. У него не было собственного лица, но имелись миллионы чужих, сменявшихся каждый вдох и выдох.

Тварь возвышалась над избами. Тень черная будто смоль, будто ненависть внутри маленького испуганного мальчика, покрывалом легла на снег.

Издалека донесся шум волн. Море приближалось.

Огромная лапа схватила Сергея, переломила. Кости сломались легко, точно стекло, внутренности смешались, изо рта хлынула кровь. И когда хватка разжалась, на землю рухнула сломанная кукла, в которой едва теплилась жизнь, поддерживаемая лишь рокотом воды.

Море приближалось.

Кровь хлестала изо рта на снег сплошным потоком, сломанные ребра впивались во внутренности, в теле не осталось ни одной целой кости, но Сергей не чувствовал боли. Он слышал волны. Их шелест состоял из мелодий старого магнитофона, хруста книжных страниц, шуршания стилуса, скрежета карандаша, смеха деда, голоса Артема. Волны пахли «Примой» и масляной краской.

Море приближалось.

В угасающем сознании родилась мысль, что он не победил. Вода сметет деревню, но избы восстановят, черти не знают усталости. Найдутся новые жители, и от просителей опять не будет отбоя. Все начнется сначала.

Он не победил.

Но добавил несколько мазков к картине, которую одни бесконечно рисуют, а другие пытаются стереть.

Перед взглядом мелькали паникующие бабки с дедами и растерянные просители. Среди всей этой сутолоки Сергей наконец-то увидел Артема с Юрием Ивановичем.

В самом конце остались только они. Прочее исчезло, словно неудачный штрих, стертый ластиком.

Семь

Море пришло.

Ки Крестовски
Мутная вода

1. Конец

Конец света наступил тридцать два дня назад, если верить Тониному дневнику.

Тоня своему дневнику верила. Не факт, конечно, что в официальной хронике апокалипсиса именно эту дату назначили бы точкой невозврата.

Но теперь некому было составлять официальную версию.

Тоня встала с постели. Ей опять приснилась бабушка. Кошмары с ее участием всегда были частыми ночными гостями, но с наступлением конца света их визиты стали еженощными. Не желая вспоминать подробности отвратительного сновидения, Тоня поспешила отметить новую дату в тетради с голубым китом на обложке и заняться своими рутинными заботами.

Как и каждый предыдущий, этот день начался с пересчета запасов: шесть зажигалок, три коробка спичек, две с половиной упаковки маленьких свечек, тринадцать больших свечей, четырнадцать пачек влажных салфеток, пачка спиртовых салфеток, две с половиной упаковки ватных дисков, семь бутылок с моющим средством для стекол, девятнадцать пузыриков с дезинфицирующим гелем для рук, восемь бутылок водки, одна бутылка пищевого спирта – пустая на треть, – четыре стопки чистых тряпок и ветоши.

Хуже всего дела обстояли с водой. На сегодняшний день у Тони оставалось всего семь литров чистой воды.

Она записала все запасы в тетрадку с хозяйственными расходами. У нее еще была тетрадь с продовольственными расходами, но пару дней назад в нее стало нечего записывать, поэтому Тоня пропустила этот ритуал и приступила к ежедневной чистке квартиры: протерла пол моющим средством, прошлась по всем поверхностям сначала влажными салфетками, потом моющим средством, обработала ручки дверей, помыла окна – в тщетной надежде, что это хоть немного отобьет тянущийся с улицы болотный душок. Использованные тряпки, салфетки и диски она выкинула в окошко вместе с пакетом, в который справила нужду.

Отходы плюхнулись в беспросветно-мутную воду, стелющуюся до горизонта. Ее уровень поднялся уже до восьмого этажа. Еще один этаж – и потоп доберется до Тониной квартиры.

Тоня отметила это на удивление равнодушно. Пару недель назад, когда она заметила, что вода прибывает все быстрее с каждым днем, у нее едва не началась паническая атака, а теперь она чувствовала себя слишком голодной и измученной, чтобы волноваться о будущем.

Закончив с уборкой, Тоня зашла в ванную и зажгла свечу. В полумраке, едва разгоняемом хилым огоньком, она разделась и занялась тем, что называла «очищением».

Шипя от боли, она тщательно обтерла все тело спиртом, разбавленным водой. Средства для ухода у нее давно иссякли, поэтому залечивать воспаления на коже, появившиеся от ежедневных жестких процедур, было нечем. «Это не моя боль. Это грязи больно, – утешала она себя, торопливо смывая спирт чистой водой из пластиковой бутылки. – Это грязь шипит и корчится, пока убегает с меня».

Ее любимое полотенце с китенком висело здесь же, на остывшей батарее. Иногда у Тони проскальзывала мысль воспользоваться им, чтобы поностальгировать о той далекой «жизни-до-конца-света». Но потом она вспоминала, что после этого ее сознание обратит пушистое полотенце в отвратительный кусок ткани, пропитанный несвежей водой, а стиральной машинки, способной разрушить злую магию мизофобии, у Тони теперь не было.

Нет, мимолетная иллюзия прежней жизни не стоила того, чтобы лишать этого улыбающегося китенка почетной роли декорации.

Закончив с мучительной процедурой, имитирующей душ, Тоня смочила лосьоном ватный диск, промокнула лицо, протерла уши, шею. Вычистила грязь из-под ногтей зубочисткой. Отмерила стаканчик воды, выдавила немного пасты на щетку. Живот жадно заурчал, стоило языку почувствовать сладкую пасту. Во время чистки зубов Тоне пришлось бороться с отчаянным желанием проглотить ее.

Борьба закончилась со счетом один-ноль в пользу Тони.

После чистки Тоня вымыла щетку и обработала ее спиртом. Запасы одноразовых зубных щеток иссякли, и теперь приходилось тратить время на нудные процедуры, чтобы продлить жизнь многоразовых.

Вытеревшись бумажными полотенцами – два кусочка на тело, один на руки, два на ноги, – Тоня прошла в комнату.

К ее огорчению, одноразовые трусы оказались последними в упаковке. Стирка возглавляла список проблем, которые оставались для Тони непреодолимыми.

Лишь вчера появился слабый проблеск надежды на их решение. Потому что вчера, к огромному счастью Тони, наконец-то прошел дождь – первый с наступления конца света.

Тоня уставила крышу многоэтажки ведрами и тазиками сразу же, как только заметила, что вечная серая дымка на небе начала темнеть. А потом вернулась в квартиру и начала молиться – сама не зная кому, ведь она всегда считала себя атеисткой, – чтобы сгущающиеся тучи разразились дождем, которого мир не видел уже больше месяца.

А теперь, когда ее первая молитва была услышана, Тоня молилась о том, чтобы дождевая вода оказалась нормальной.

Не мутной.

Но как бы сильно Тоне ни хотелось поскорее подняться на крышу и проверить тазики с ведрами, она не могла позволить себе пренебречь хотя бы одним из ежедневных ритуалов. Лишь благодаря дисциплине она избежала участи, постигшей остальных.

Поэтому, закончив одеваться, она натянула поверх одежды рыбацкий комбинезон, который нашла в квартире вечно пьяного соседа сверху. Потом обула ноги в резиновые сапоги с надставкой на шнурке, затянула их потуже. Как всегда, примотала верхнюю часть сапог скотчем к ногам. Поверх комбинезона накинула пластиковый дождевик, натянула резиновые перчатки, примотала их скотчем так же, как сапоги, надела очки для плавания, медицинскую маску.

А потом отвернула замок на двери и вышла на лестничную клетку.

Даже днем здесь царил полумрак.

Как и всегда.

Небо было постоянно затянуто белесой пеленой, и тусклый свет солнца едва пробивался через маленькое подъездное окошко вместе с тяжелым болотным духом.

Трупы мирно лежали на своих местах.

Как и всегда.

Самым пугающим в них было то, что они не менялись – вместо того чтобы разложиться, они ссохлись, словно рыбьи тушки на солнце. Почему мутная вода так странно подействовала на человеческие тела, Тоня не знала.

Иногда Тоня думала, что их можно поскидывать в воду с чьего-нибудь балкона. Но при одной лишь мысли о том, что придется прикасаться к чему-то настолько грязному, как труп, на нее накатывала тошнотворная паника, заполняя мозг бормотанием: «Грязь заразна, грязь разъест пластик, ткань тоже разъест, грязь просочится под кожу, разольется по всему организму, заразит твою кровь, иссушит тебя, как их всех…»

Нет, уж лучше потерпеть соседство с трупами, чем проходить через ту чудовищную трансформацию, которая убила ее соседей.

Они, по крайней мере, умирали все вместе.

А Тоне придется встречать смерть так же, как она встречала конец света – в полном одиночестве.

Для Тони он наступил, когда оборвались линии всех магазинов с курьерской доставкой. Судя по звукам ада, доносившимся снаружи, для остальных он наступил несколько позже.

Первое время лишь дети ревели чаще обычного да машины скорой помощи приезжали в их тихий дворик почти каждый час. Позже Тонин сосед сверху начал блевать в туалете – она слышала его почти каждый раз, когда заходила в ванную. Пару дней спустя плохая звукоизоляция, свойственная девятиэтажным панелькам, дала Тоне понять: в мире за стенами ее безопасной квартирки творится что-то неладное, крайне неладное.

Мокрые звуки рвоты, выплескивающейся на пол, доносились из-за каждой стены, из подъезда и с улицы. Мужчина, живший через два окна от Тони, изверг содержимое желудка прямо с балкона, окатив ограждение и часть стены. Позже его блевотина застыла, потрескавшаяся и черная, словно засохшая кровь.

Вместе со звуками недомогания нарастали крики о помощи, крики гнева, крики боли, стоны, младенческий рев, мужское рычание, высокий женский плач. Иногда в квартирах что-то грохотало, иногда кто-то разражался особенно страшным и резко обрывающимся криком. Один раз, уже ближе к концу, где-то на верхних этажах отчетливо прогремел выстрел. Порой крики, грохот и плеск блевотины перемещались в подъезд. Это пугало Тоню так сильно, что в своих кошмарах она начала слышать чужие предсмертные крики вместо привычного бабушкиного хрипа.

Самым страшным был момент, когда кто-то или что-то с силой ударилось в ее дверь под пронзительный вопль «не на-а-ада-а-а!!.»

Дважды она видела, как люди выбрасываются из окон.

Первым был какой-то толстый парень в семейных трусах. Лежа в брызгах крови на асфальте, он напоминал треснувший арбуз серого цвета.

Второй прыжок был парным. Первым из окна вылетел мальчик лет пяти-шести, заходясь отвратительным, ввинчивающимся в уши визгом. Когда его тельце глухо хрустнуло об землю, следом прыгнула молодая женщина – вероятно мать, милосердно прикончившая собственного ребенка прежде, чем лишить жизни саму себя.

Но Тоня не могла ее осуждать. Даже с девятого этажа она видела, что кожа мальчика стала изжелта-серой. Это означало, что ему уже не помочь.

Информация о цвете кожи была единственным полезным сведением, которое Тоня успела увидеть в Интернете. Были еще «гениальные» выводы о том, что именно вода стала причиной загадочного заболевания, за пару часов охватившего все человечество. Даже чувствуя первые признаки недомогания, люди продолжали полоскать горло, чистить зубы и заваривать чай водой, в которую уже просочилась ее загадочная мутная сестра – но в таких мизерных количествах, что никто и не заметил, пока не стало слишком поздно.

Такой вывод Тоня сделала из собственных наблюдений. Написать об этом в Интернете никто не успел – все случилось слишком быстро.

Скорые перестали приезжать уже через пару дней после начала паники. Интернет-активность продержалась примерно на полсуток дольше. Потом в дома перестали подавать электричество. Пик всеобщего отчаяния, убийств и самоубийств пришелся день на четвертый-пятый. Тогда же земля внизу начала покрываться слоем той же мутной воды, которая уже почти неделю убивала человечество. Никто не знал, что она собой представляет и откуда прибывает. Тоня тоже не знала, однако ясно понимала, что теперь пути к спасению отрезаны окончательно.

На шестой день еда в Тонином холодильнике испортилась. Через семь дней стихли последние стоны в соседних квартирах. Через восемь дней исчезли даже голоса птиц, остался лишь тихий плеск воды снаружи. К тому моменту ее общий уровень, покрывающий землю, поднялся до подоконников на первом этаже. Непроглядно-мутная, она похоронила под собой асфальт, бордюры, клумбы и газон. Если бы кто-то отважился выйти на улицу, ему пришлось бы плескаться по плечи в этой дряни.

Но в живых уже не осталось никого, кроме Тони, которая даже за пределы своей квартиры не выходила последние два года.

На десятый день начали иссякать запасы круп и консервов. На двенадцатый Тоне хватило мужества признать, что пополняться они не собираются.

Пришла пора изменить своему затворническому образу жизни, пока он не стал причиной ее смерти.

За дверью квартиры царила тишина. За стенами тоже. В глазок Тоня не увидела ничего подозрительного, кроме темных полос то ли крови, то ли блевотины на полу и стенах. Все говорило о том, что снаружи ее не поджидает никакой опасности.

Тоня начала готовиться к вылазке.

Она наскоро соорудила защитный скафандр из старой куртки, хозяйственных перчаток и рыбацких сапог. Немного подумав, перемотала скотчем рукава и штанины. Уже взялась было за ручку двери, но подумала еще немного, вернулась в квартиру и нацепила на лицо медицинскую маску и очки для плавания.

После этого она собрала в кулак все свое мужество и вышла в подъезд.

Впервые за последние два года.

У лестничного пролета валялся сосед из сто семьдесят шестой. Тоня обошла осторожно его кругом.

Он походил на сушеную воблу. Казалось, из его желто-серого тела выкачали всю влагу. Кожа облепила кости так плотно, что под запавшими щеками вырисовывались очертания зубов и челюстей. Тело усеивали странные наросты, напоминающие чешую, и непонятные отверстия, напоминающие расширившиеся до неприличных размеров поры. Глазницы зияли парой черных провалов, а глаза превратились в два комочка, похожих на перепеченные в уголек яблоки. Сосед был без футболки, поэтому Тоня видела выпирающие бугорочками внутренности в районе живота. Пахло от трупа солью.

Теряющаяся на побуревшей коже татуировка служила единственным напоминанием о том, что некогда эта сушеная мумия была человеком.

Это было почти месяц назад. С тех пор тело соседа совершенно не изменилось.

Дверь в его квартиру тоже оставалась приветливо приоткрытой – как и в тот день, когда Тоня впервые за два года вышла на лестничную клетку.

Она помнила, как приступила к мародерскому налету, вздрагивая от шороха собственной одежды и лихорадочно вертя головой во все стороны. В результате проделанной операции ее рюкзак пополнился на одну открытую коробку геркулесовой каши, два пакета макарон-ракушек, три банки рижских шпрот, одну банку кабачковой икры, две пачки сахара-рафинада – одну полную и одну неполную, – восемь конфет «Белочка», почти нетронутую пачку печенья «Мария», два коробка спичек, одну большую, наполовину полную, бутылку водки «Зимняя дорога» и одну маленькую, целую, бутылку водки «Ржаная». Употреблять водку Тоня не собиралась, однако подумала, что ею можно будет обтираться, чтобы экономить воду для мытья.

К ее большому огорчению, именно воды в квартире не нашлось. В нынешнем положении она была самым ценным и самым расходуемым ресурсом.

Поэтому Тоня отнесла находки в свою кладовку и отправилась исследовать другие квартиры.

Ей повезло – большинство дверей было не заперто. Может быть, люди оставляли их открытыми для врачей скорой помощи. А может быть, в какой-то момент всем стало просто плевать на такие мелочи.

Некоторые квартиры пустовали. В других встречались тела хозяев. Почти все они претерпели одинаковые изменения – их желтовато-серые сухие трупы в дырявой одежде ничем не отличались от трупа соседа из сто семьдесят шестой.

Но каждый встретил смерть по-своему.

Женщина из квартиры, заваленной книгами о массаже и упаковками с одноразовым бельем, съежилась в углу комнаты. Точнее, съежилось то, что от нее осталось, – сероватые мощи в домашнем розовом костюмчике.

Эта квартира была единственной, в которой аромат благовоний и индийских палочек немного перебивал вездесущий болотный запах.

Старушка, в чьем жилище нашлась лишь пара пряников да кошачий корм, сидела в кресле перед выключенным телевизором. Похоже, события последних дней никак не повлияли на привычный уклад ее жизни. Кошку Тоня нигде не обнаружила.

Трупы животных ей вообще практически не попадались. Наверное, неразумные твари пытались спастись вплавь.

Большинство же хозяев нашли другой выход из ситуации.

Одна женщина, в квартире которой Тоня разжилась детским печеньем и сухими завтраками, лежала под аптечкой в луже засохшей черной пены. Вокруг трупа были разбросаны пустые пузырьки и блистеры из-под таблеток. В соседней комнате стояла двойная коляска. Там лежала пара годовалых младенцев. Коляска была залита кровью, а шеи обоих малышей украшали глубокие ухмыляющиеся разрезы. Их кожа, почти не тронутая дырами и наростами, успела лишь слегка поменять оттенок – наверное, после смерти процесс трансформации остановился.

В другой квартире, оказавшейся кладезем шоколадных батончиков и лапши быстрого приготовления, на дверном косяке болталось тело молодого мужчины. Тоня с трудом преодолела отвращение, чтобы заставить себя протиснуться мимо трупа. Заметив решетку поперечных шрамов на его запястьях, она задумалась, испытал ли этот бедолага облегчение, когда получил столь веский повод уйти из жизни?

Похоже, Тоне встретился еще один самоубийца во время ее экспедиции, но она не была уверена. В обшарпанной бедной однушке, где не нашлось ничего полезного, дверь в ванную оказалась закрытой изнутри. Оттуда тянуло чем-то настолько мерзким, что Тоня решила не проверять, обнаружится ли там склад гнилого мяса или же труп со вскрытыми венами.

В паре квартир Тоня нашла даже врачей в белых медицинских скафандрах.

Первый свернулся клубочком на узком драном диване в гостиной. В спальне этой же квартиры Тоня нашла два лежащих на кровати тела. Подушки были залиты черной рвотой, а одеяло усеивали крупные дыры. Такие же дыры украшали и скафандр мертвого врача.

У врача из другой квартиры тоже были дыры в скафандре – только узкие и малочисленные. Похоже, их нанесли ножом. Других тел в квартире не обнаружилось.

Кто и за что убил врача, Тоня так и не поняла.

В несколько запертых квартир Тоня проникла через балконы соседних. Мутная вода тогда еще плескалась на уровне второго этажа, поэтому можно было спокойно перелезать через перегородки балконов. К сожалению, большинство дверей и окон оказались с ударостойкими стеклами, разбить которые Тоня не смогла.

Сейчас, когда ее желудок скручивало от голода, она жалела, что не проявила тогда больше изобретательности и не обнесла все квартиры в своей девятиэтажке.

Месяц назад она могла спокойно спуститься до третьего этажа. А на сегодняшний день в ее распоряжении остался лишь один этаж – девятый. Бетонная лестница, уходящая вниз, упиралась уже не в пролет восьмого этажа, а в непроглядную мутную воду, любой контакт с которой означал мучительную долгую смерть.

Тоня надеялась, что рано или поздно вода остановится или пойдет на убыль. Она прекрасно осознавала всю глупость этой надежды, но так же осознавала, что если перестанет надеяться, то сойдет с ума от страха.

А пока вера в лучшее придавала ей сил, она могла действовать. И верила, что вода, упавшая с неба, окажется прозрачной. Это будет означать, что она пригодна для еды и мытья.

Очнувшись от воспоминаний, в которые ее затягивала голодная слабость, Тоня поднялась по железной лесенке к люку, раскрыла его и вышла на крышу.

На нее дохнуло болотом.

Пластиковые ведра и разноцветные тазики пестрели на неровном покрытии, как игрушки в песочнице. Они были полны до краев.

Полны густой, непроницаемой, мутной воды.

Так Тоня и стояла над ними, отказываясь верить в увиденное, пока из глубины тазика не вынырнуло грязное бабушкино лицо. Уставившись на Тоню одним, полным упрека мутным глазом, оно сказало:

– Ишшпашькать.

Тоня отшатнулась так резко, что упала на жесткую поверхность крыши, содрав локти до ссадин. Она попыталась подняться, но ослабевшие руки предательски подогнулись и уронили ее обратно. На этот раз Тоня ударилась челюстью и до крови прикусила язык, противно хрустнувший на зубах.

Больше она не пыталась подняться. Лежа под перекрестьем толстых проводов, напоминающих о павшей цивилизации, Тоня плакала, слеза за слезой лишая свое тело драгоценной чистой влаги.

Мутная вода невозмутимо плескалась несколькими метрами внизу.

Она потихоньку поднималась выше.

2. Перелом

Омерзительно-теплая жижа заполняла собой весь мир. Она затекала в рот и ноздри, перекрывая доступ к воздуху.

Вода пахла прокисшим потом, грязной одеждой и нечистотами. Хотя нет…

Так пахло не от воды, а от бабушкиных пальцев, которые впивались в Тонину шею отросшими ногтями.

Тоня помнила день, когда впервые за ее жизнь – тогда еще совсем короткую, длиной всего в четыре годика, – бабушка обрела плоть. До этого она была лишь тенью в посеревшей ночнушке, которую мама иногда выводила в ванную, морща нос и отворачиваясь.

А иногда – страшным неразборчивым воем из-за двери, запертой на внешнюю щеколду.

– А как ей было не сойти с ума?! – орал папа каждый раз, когда у бабушки начинался очередной приступ и мама со слезами спрашивала его про дом престарелых. – Огонь да бомбежки в детстве, голодная деревня в юности, крах родного СССР к старости – она, что ли, виновата в этом? А в смерти своего любимого мужа, может быть, тоже, да? Или в том, что из-за ее дара ясновидения к ней постоянно обращались то матери погибших детей, то следователи с очередным висяком? Да ты хоть знаешь, сколько сил моя мать отдала этому проклятому дару, пока помогала другим?! Она всю жизнь была мудрой и уважаемой женщиной! Ведуньей, способной предсказывать будущее и слышать голоса предков! Она заслужила встретить конец своих дней дома, в семье, а не в каком-то государственном клоповнике!

Так говорил папа, не выпускавший бабушку из ее замаранной нечистотами комнаты, на стены которой узница бросалась в припадках «видений». Повзрослев, Тоня догадалась, что никакой это был не «дар», а всего лишь галлюцинации – предвестники шизофрении, тлевшей в бабушкином разуме всю жизнь.

Однако встретить смерть дома ей было не суждено.

Бабушка выломала дверь своей комнаты и сбежала из дома вместе с четырехлетней Тоней в один из тех редких вечеров, когда обоих родителей не было дома – кажется, маме стало плохо, и папа повез ее в больницу.

Перепуганная Тоня не посмела сопротивляться грязной полуголой старухе с выпученными глазами, на которую внезапно накатил резкий, поистине паранормальный прилив сил, свойственный сумасшедшим.