Текст книги "Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Оксана Ветловская,Ирина Скидневская,Елена Щетинина,Лариса Львова,Юлия Саймоназари,Лин Яровой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 324 (всего у книги 353 страниц)

– Так, братан, не кипишуй. Ты давай лучше вот что. Завтра самую козырную бутылочку прихватишь – и на поклон к Мысину. Глядишь, простит…

Витю прервал рингтон Гришиного смартфона. Тот глянул на дисплей и помертвел. Дрогнувший палец коснулся зеленого кружка.

– Але?

– Гришенька! – донеслось из динамика. – Что ж ты, дорогой! Ну, как так?

– Валерий Денисович, вы меня поймите! Я, как увидел этих… с бородами, так у меня паника. Вы про оружие, они… – сбивчиво оправдывался Гриша.

– Не бери в голову, дорогой! Уже все равно, – перебил Мысин. – Ты там от окошка далеко? Выгляни, будь добр.

Гриша, сглотнув, откинул занавеску и всмотрелся во мглу. Во дворе перед домом кто-то стоял на снегу.

– Узнаешь, нет? Или плохо видно? Тарасыч говорил, твой братишка интересовался – аж чуть не поджарился от любопытства.

Черный силуэт изящно расправил руки, и на ладонях заплясали языки синего пламени.

– Валерий Денисович, послушайте…

– Я тебя, Гришенька, с первого раза услышал. Думаю, на этом и закруглимся. Спасибо тебе, дорогой, за все!

Из динамика раздался громкий посвист, тут же раздвоившийся, как змеиный язык: тот же посвист хлестнул снаружи в окно. И – будто разинулось пустое пространство, засасывая воздух и саму жизнь с жутким пламенным гулом.

– На пол! – заорал Гриша, падая, вжимаясь в ковровое покрытие.

Стекла брызнули из рам под натиском ревущего пламени. Взмахнули занавески огненными ангельскими крыльями. Мертвеющий воздух впился в лицо жгучим поцелуем.

Огонь был то ли слишком безумен, то ли слишком умен. Завораживающие извивы пламени казались пальцами голодного слепого узника, шарящего по каменному мешку в поисках крысы. Братья, стараясь держаться как можно ниже, ползли к выходу.

– Лера! Макс! – крикнул Гриша, перевалив через порог.

– Папа! – донеслось снизу.

– Гриня, всем в мастерскую! – выпалил Витя.

– В мастерскую?

– Это же фитиль! Она тут все спалит и никому выйти не даст. Сам видишь. У нас один шанс.

– Ты о чем, Вить?

– Спрячемся в Елизара. Он вынесет нас отсюда. Ему ж все нипочем.

– Витя, а как же… А если мы там с ума сойдем?

– Не ссы, братан, я же не сошел! У нас мобилы есть, в них фонарики… Сейчас на кухне вилки захватим. Четыре зубца! Болевая карта тела!

– Ты уверен, что сработает? Точно уверен?

– А ты хочешь заживо сгореть? С Лерой и Максом? Тут у нас шансов нет, а там – есть. Пошли!

Гриша поддерживал Витю на лестнице, чтобы тот не упал; ноги плохо слушались инвалида. Огонь уже выпрастывал из кабинета щупальца в поисках человечины. Братья ссыпались по ступенькам, уворачиваясь от хищных язычков пламени.

В холле Гриша обнял испуганную Леру, сказал ей:

– Быстро – бери документы, куртки, мобилы, обувайтесь!

Сам метнулся на кухню, загремел столовыми приборами, выбежал с пучком вилок в руке, рванул с вешалки теплую куртку. Витя лихорадочно одевался. Лера натягивала куртку на Максима, держа в одной руке пакет с документами.

Гриша раздал вилки. Лера смотрела на него как на безумца, перевела взгляд на Витю. Тот уверенно кивнул ей и подмигнул – вылитый киношный супергерой:

– Лера, так надо, поверь.

Из холла одна дверь вела в гараж.

В гараже Гриша подбежал к двери в мастерскую, непослушными пальцами набрал код на замке. Чертыхнулся, попав мимо кнопки. У Максима слезы текли по щекам, он готов был разреветься от страха.

– Мальчики, что происходит? Что здесь, вообще, такое? – спрашивала Лера, глядя на вилку в своей руке.

– Некогда объяснять. Самое главное: не выпускать вилку из рук, – инструктировал Витя; они с братом как будто поменялись ролями, и теперь, вопреки обыкновению, Витя был ведущим, а Гриша ведомым. – Лера, Макс! Когда окажетесь внутри, включайте фонарики в мобилах и освещайте себя, колите себя вилками в разные точки тела, чтобы чувствовать боль. Это важно. Иначе психика не выдержит.

– Где «внутри»? Внутри чего? Гриша, что ты молчишь?! – Истерика пузырилась в горле, Лера едва сдерживалась.

– Слушайтесь его! – процедил Гриша, справляясь, наконец, с замком.

Когда все оказались в мастерской и Лера оцепенела, увидев полуголого Елизара, сидящего на полу, Гриша обнял ее сзади левой рукой, а правой зажал рот, чтобы не закричала.

– Не бойся, – шептал ей на ухо. – Будет страшно, но ты не бойся. Это друг.

Витя приказал Елизару:

– Встань! Раскройся!

Увидев, как разверзается вертикальная пасть на теле незнакомца, Лера судорожно забилась в Гришиных объятиях, замычала под его ладонью, крепко перекрывшей губы.

– Гринь, ты первый, – сказал Витя. – Потом Макс, потом Лера, я последний.

Гриша отпустил жену, вместе с Витей приблизился к Елизару, который развел руки в стороны, словно распятый. Витя подтолкнул брата, и тот, пригнувшись, нырнул в черную дыру. Казалось, Елизарова сумка всосала его – настолько быстро и легко проскользнул он внутрь.

– Макс, теперь ты, – скомандовал Витя.

Пропихнув племянника, а следом Леру, он, наконец, залез сам, вперед ногами, цепляясь за подставленные руки Елизара, свесился наружу… И увидел пустые глаза фитиля, подчеркнутые блаженнейшей из улыбок.

Мертвая женщина с горящими руками входила в мастерскую из гаража. С нежностью погладила дверь, и дерево мгновенно вспыхнуло, расцвело синим. Витя вывернулся, глянул в безмятежное лицо Елизара и приказал:

– Беги из поселка. Спрячься в лесу. Выпустишь – когда скажу.

И нырнул в черную пустоту, незыблемую и бесконечную в своей незаполненности.

* * *

Тьма была такой, что в ней хотелось уничтожиться. Она отрицала свет, само бытие, все формы и предметы.

Ужас охватил Гришу, как челюсти огромной твари. Стало трудно дышать, мыслить, чувствовать. Паралич пронизывал изнутри. Грише казалось, что уже нет никакого «внутри», никакого «снаружи», границы личности сломаны, форма разрушена, нутро разлетается атомами по космосу тьмы.

Гриша вспомнил про вилку в руке, вспомнил, что надо себя колоть, но только где рука? И где он сам? Он вообразил себя в простейшей схеме: «палка-палка-огуречик». Вообразил руку с вилкой и то, как рука вонзает вилку в живот. Резкая боль озарила его – он действительно уколол себя, – и с болью пришло облегчение. Ужас лишь на пядь, но отступил.

Гриша наносил себе удары и с каждым из них все лучше представлял самого себя. Кажется, кровь? Плевать! Главное, что дышать легче, что сознание размораживается, что мысли снова кружат в голове – пылинки в солнечных лучах.

Он с легкостью нашел карман, который минуту назад был недостижим. Достал мобильник, включил фонарик и водил по телу лучом, с наслаждением рассматривая себя, словно воскресшего, вновь существующего.

Внезапно увидел нечто странное и пугающее. Левая рука вытянулась, искривилась недопустимым образом. Кисть превращалась во что-то мерзкое, насекомообразное. Вилка в руке тоже изменилась: расползлась ртутными струйками, которые опутали пальцы, как вьюнок обвивает деревья и прутья в оградах. С трудом оперируя искаженной рукой, Гриша поднес ладонь к лицу, чтобы лучше рассмотреть, и та впилась ему в щеку удлинившимися ногтями.

Он пытался отодрать пальцы от лица, но не вышло. Ногти врастали в плоть, пускали корни. Щека вытянулась, набухая. Вместе с ней расширялся рот, зубы удлинялись, вились червиво, макаронинами ползли изо рта. Глаз выплыл из деформированной глазницы и висел перед лицом, связанный с головой ниточкой удлинившегося нерва. Гриша видел себя одновременно с двух сторон – глазами, расположенными друг против друга.

Он заметил, как что-то страшное приближается к нему откуда-то снизу, наползает, извиваясь. И понял: это его собственные ноги – разрастаются, искажаются, разветвляются, змеятся…

* * *

Безумие кончилось, когда Елизар выплюнул Гришу наружу. Он упал в снег, и ощущение холодной поверхности под телом пронзило его острым, почти сексуальным наслаждением. С ним вместе упали в снег Лера и Витя. Максима не было.

Гриша озирался в поисках сына, но тот не мог никуда уйти – на снегу ни следа, кроме дорожки следов Елизара. Гриша взглянул на мертвеца: стоит, невозмутимый, сумка уже захлопнулась.

– Вить! – прохрипел Гриша. – Макса нет!

Витя поднимался, озираясь.

– Отдай! – Гриша тряс Елизара за плечи. – Отдай Макса!

Елизар, сотрясаемый Гришей, бесстрастно смотрел ему в лицо.

– Гринь, спокойно! – Витина рука легла на плечо. – Мы найдем его.

Отпустив Елизара, Гриша развернулся.

– Витя, умоляю, верни его, сделай что-нибудь!

Внезапно захохотала Лера. Братья уставились на нее. Она лежала на снегу в позе эмбриона, в округлившихся глазах застыл ужас, провал рта сочился хохотом.

Пытаясь успокоить ее, Гриша понял: случилось непоправимое, Лера утратила рассудок.

Хохот иссяк, но взгляд так и не стал осмысленным. Гриша обнимал Леру, гладил ее, целовал неподвижное лицо, а в зрачках у нее стояла жуткая пустота. Обкусанные губы шептали:

– Забрала Макса… Я к себе прижимала, но не смогла… Она забрала…

Братья, подавленные, смотрели на нее. Гриша тряхнул Леру за плечи:

– Кто «забрала»? Кто?

Витя оттащил брата в сторону.

– Оставь ее, она не в себе.

– Да кто «забрала», Вить?! Кто там мог забрать?

– Ну, короче… – Витя замялся. – Есть одна мысля. Там на самом деле не совсем пусто. Я кое-что видел. Хотел рассказать, но ты ж тогда психанул…

– Что там, Вить? Кто?

– Там… типа свалки. Задворки с отбросами. И там существа… Объедки существ.

– Это они забрали Макса?

– У нас только один способ узнать.

Витя повернулся к Елизару и скомандовал:

– Откройся!

И, глянув на Гришу, произнес:

– Пойдем вместе.

* * *

Когда вся Гришина сущность уже поплыла и растеклась по черному зеркалу небытия, его вырвал из транса разложения болезненный щипок за нос.

– Ай!

– Извини. – Витин голос, звучавший сразу отовсюду, напрочь лишенный реверберации, казался реальней, чем плоть. – Вилка твоя где?

– Вы-пус-тил. – Собственный голос был продолжением тела, вываливался изо рта гнойной кашей.

– Тогда зубы сцепи.

Тут же в Гришу вонзились жала: Витя методично составлял карту его тела, возвращая брата к самосознанию.

– А ты, Вить?

– Я-то… Знаешь, если осознать себя все равно что мертвым, сродниться с собственной гибелью, смириться, то… можно и без вилки. А я этим, по сути, с рождения занимался.

– Витя… ты сколько раз бывал здесь?

Тот помедлил, потом признался:

– Да уж немало раз. Идем.

– В смысле «идем»?

– Просто держись за меня – и пойдем.

Изо всех сил Гриша вцепился в брата, боясь отпустить его, но не чувствовал никакого движения. Вспомнились дни, когда Гриша помогал брату гулять по двору после процедур у физиотерапевта. Теперь Витя отдавал долг.

* * *

Казалось, черную материю тьмы бросили в кислоту, и та вспенилась серым. Один миг был особенно страшен: ты словно плавился вместе с умирающей тьмой. Но вдруг ноги ощутили твердь, и глаза увидели серый, в трещинах, асфальт.

Тела, обретшие тяжесть, не устояли, братья повалились наземь. Гриша угодил рукой в лужу, но вместо воды провалился в уже знакомое черное ничто. Ругнувшись, выдернул «потекшие» пальцы, огляделся.

– Здесь же почти как…

– Ага. Как у нас. Только хуже.

Вокруг высились многоэтажки. Их окна, наляпанные вкривь и вкось, все были разных размеров. Сами дома кривились, будто зубы в старческой челюсти. Небо отличалось от асфальта лишь тоном, но не цветом. С ветвей мертвых деревьев свисали белесые хлопья плесени.

– Вить, ты… бесцветный, – тихо произнес Гриша.

– Да, это местный прикол. Здесь нет цветового спектра, только цвета ахроматического ряда.

– Что это за место?

– Я бы сказал «загробный мир», но это слишком простой ответ.

– А мы вернуться сможем?

– Не ссы, Елизар слышит нас. Вот найдем Макса…

– Как мы его тут найдем?

– Есть идейка. За мной!

– Что за идейка?

– Я тут видел не раз… типа женщину. Как тебе сказать-то… – Витя запнулся, чему-то усмехнувшись про себя. – В общем, экспериментировал я с ней.

– Экспериме… Господи, Витя, зачем? Тебе мало…

– Шлюх? – Брат вдруг окрысился, глаза сверкнули злобой. – А ты знаешь, как тут на меня смотрят? Рассказать?

– Витя, не сейчас! Макс! Что с ним?

– Извини… Короче, она после… этого таскалась за мной всюду, следила. Думаю, она Макса и увела.

– А зачем он ей?

– Лучше не спрашивай. Зачем мертвецам живые?

Гришу передернуло. Во все горло крикнул он: «Ма-а-акс!» – но звук тут же заглох, будто ушел в вату.

– Идем. Я, кажется, знаю, где он.

Витя двинулся первым. Его походка выровнялась, он приосанился, ведь сейчас именно он шел впереди, а не ковылял за братом, как это обычно бывало.

Проходя мимо домов, заглядывая в кривые окна, они видели, что здания или не достроены, или полые внутри, без внутренних перекрытий, иногда вообще бутафорские, чуть ли не из папье-маше. Одно из таких фальшивых зданий внутри заполняла паутина, и что-то темное, человекообразное шевелилось там в облаке нитей.

В некоторые здания Витя входил и осматривался. Гриша везде следовал за ним. Он ежился от ощущения шарящих по нему холодных жадных взглядов. Озирался, пытаясь увидеть наблюдателей, и, наконец, заметил краем глаза уродливые тени поодаль: они ползли, перекатывались, карабкались – будто сделанные через затертую копирку копии людей, собранные как попало, без многих деталей, ущербные, жалкие.

– Вить, – прошептал, – кто-то идет за нами.

– Главное – не смотри, – отозвался Витя не оборачиваясь. – Они безвредны, если их игнорировать. Увидел – выкинь из головы, не думай, не представляй себе. Тут многие не имеют формы и получают ее из чужого разума. Увидел что-то смутное, начал представлять, – и оно впитывает эту форму, сосет твое воображение, как кровь, становится реальным. Страх открывает для них доступ. Так что не оглядывайся и не очкуй.

– Что это за твари? – спросил Гриша.

– Объедки человечества. Ошметки. Даже не души умерших, а… черт знает что. Насколько я понял, тут обитают наши будущие мертвецы.

– Будущие? Что это за фигня?

– Понимаешь, – Витин голос, казалось, блестел от испарины менторского удовольствия, – мы очень близки к смерти, носим ее в себе. И у всех здесь, в этом мире, появляются как бы двойники – из забытых воспоминаний, прожитых эмоций, дурных снов. Мы как бы не отправляемся в загробный мир целиком, а опадаем сюда частями, постепенно, как перхоть. И эти части самостоятельны. Они похожи на своего хозяина, как ксерокопия паспорта – на оригинал. Это как отпечаток в грязи, возникший до того, как в грязь наступили.

– Ну и хрень!

– А когда человек совсем умирает, – продолжал Витя, – то становится добычей своих двойников, и эти его формы выслеживают свой прототип, набрасываются на него и пожирают, пока не обглодают до полного ничто. И потом грызутся друг с другом, чтобы выгрызть остатки подлинной человеческой сущности, которую растерзали. Короче, уничтожают сами себя вместе с последними проблесками человеческого. Это место – что-то вроде желудка и кишечника для нашей реальности. Да, Гринь. Мы все закончим здесь, в самоубийственном самопожирании. Причем в коллективном самопожирании, что хуже всего. Не так страшно убивать себя в одиночку, как убивать себя коллективом из собственных расщепленных форм. Всякое «я» будет дробиться на бесчисленные «мы», а «мы» – распыляться до полного единого «ничто».

Гришу передернуло от холодка, скользнувшего по позвоночнику. Мозг едва переваривал мысль о том, что однажды и он рассыплется на груду таких вот пережеванных ошметков.

– Откуда ты все это знаешь, Вить?

– Сказал же, экспериментировал…

Грише показалось, что брат смутился, подбородок его задергался – так происходило всегда, когда Витя вспоминал что-то страшное или постыдное. Он явно не хотел открывать никаких подробностей о том, как добывал эти сведения.

– Глянь! – Витя оживился, показывая пальцем на очередное здание. – Там!

Бледный силуэт мелькнул в одном из окон. Братья бросились к зданию.

Внутри они поднимались по искривленным лестничным маршам, и здесь уже Гриша был первым. На одном из этажей он заглянул в перекошенный дверной проем и в углу пустого помещения увидел две фигуры, вжавшиеся друг в друга.

– Макс! – закричал он, рванувшись и перепрыгивая через бездонную дыру в перекрытии.

Он еще не разглядел сына, но чутье толкало вперед – и не зря.

Макс лежал на пыльном полу, а рядом сидело, обхватив мальчика паучьим множеством тонких рук, сгорбленное существо и старательно обцеловывало его темя, щеки, губы.

Гриша застыл в ужасе, рассмотрев лицо твари. Приблизился запыхавшийся Витя, положил брату ладонь на плечо.

– Спокойно, Гриня, спокойно!

У мерзкой твари, похитившей ребенка, было лицо Леры, бессмыслица зияла в ее глазах.

– Это не она, – шептал Витя над ухом, – это ее… осадок. Что-то, что она потеряла при жизни. Берем Макса осторожно. Одно резкое движение – и она очнется. Здесь очень опасны гнев, ярость, грубая сила – то, что напоминает им о жизни. Лера в сумке, наверное, сопротивлялась, дралась за Макса и «расплескала» себя, напитала эту тварь силами. Нужно действовать тихо, спокойно, даже с нежностью. Это их парализует.

– С нежностью? – горько усмехнулся Гриша, начиная закипать. – Так ты мою жену?..

– Это не она. Копия с ее копии. Успокойся!

– Успокойся? Ты трахал копию моей жены и говоришь «успокойся»? Да как я вообще тебя пущу теперь…

– Да тихо ты, мать твою! – прошипел Витя и застыл, прислушиваясь.

Гриша замолк. Где-то вдалеке раздался шум, будто с циклопической горы мусора сошла лавина и кубометры пыли взметнулись в воздух, сливаясь в печальный и усталый выдох.

– Слушай, нас уже давно заметили, это далеко не всегда страшно, но тут есть такие гадины, что лучше их не будить. Короче, забирай Макса, и валим отсюда! Только осторожно…

Братья начали аккуратно и бережно отрывать тонкие руки твари от мальчика. Худые пальчики то и дело по-обезьяньи вновь цеплялись за Макса, за руки братьев. Какая-то изжеванная копия Леры, это существо сопротивлялось слабо, неуверенно, точно животное, получившее смертельную инъекцию на столе ветеринара, и жалобно скулило:

– Ангел мой! Мой! Ангел! Еще хоть капельку тепла…

И вот Гриша уже держал сына на руках. Мертвенно-бледный, слишком легкий, неподвижный – тот казался куклой. Глаза-стекляшки влипли в небытие. А тварь все лепетала что-то неразборчивое, и Витя завороженно вслушивался в идущий по кругу бред о тепле, жизни, ангелах и о том, что даже ангелам суждено обратиться в пепел и бесконечно разлагаться на составляющие в этой обители смертной сени, а каждая из составляющих будет тосковать и страдать, многократно преумножая эту скорбь.

Гриша потянул брата к выходу.

– Пойдем!

Шум приближался. Странный шум, он словно сворачивался сам в себя, закручивался водоворотом, выплескивался вовне и тут же всасывался внутрь. Чудилось, будто чье-то пыльное дыхание касается затылка, играет волосками на шее.

– Вить, нам надо идти!

– Да-да, – задумчиво кивнул Витя, стряхивая с себя колдовские путы шепота, но глаза его так и остались остекленевшими. – Спустимся вниз. Елизара лучше не звать внутри зданий – тут все рухнет к едреням.

– Зачем она его забрала? – спросил Гриша на лестнице.

– Может, материнский инстинкт. Или хотела пожрать, но не смогла. Он же не Лера, хотя в нем ее кровь, а это привлекло тварь. Я тут сам во многое не врубаюсь. Мы для них как бы ангелы, светочи из высшего мира. А с ангелами знаешь что делают?

– Что?

– Им поклоняются. А еще их насилуют и пожирают.

* * *

Окна на лестнице отсутствовали, но все было видно – и обшарпанный бетон, и крошащиеся ступени, и кривые, как оплавленные, перила. Казалось, в этом странном мире нет разницы между светом и его отсутствием.

– Ты заметил, – внезапно спросил Гриша, – что лестничные марши стали длиннее?

– И верно… – Витя замер на месте и удержал брата за плечо. – Я думал, меня уже глючит…

Они остановились на середине лестничного пролета и принялись осматриваться, пытаясь оценить расстояние до верхней и нижней ступенек. Максим лежал неподвижно на руках у Гриши, и тот то и дело прислушивался – дышит ли сын.

– Твою-то маму слева направо! – пробормотал Витя. – Лестница удлинилась вдвое!

– Ты уже видел такое? Знаешь, что делать?

– Нет, Гринь, это что-то совсем… Видел похожее, но вот именно такое – впервые. Ладно, давай поднажмем. Мне это все нихера не нравится.

Братья двинулись вниз по ступенькам, но Витя вновь резко остановился, прислушиваясь к чему-то, и прошипел: «Тсс!»

– Кто-то за нами идет. Там, выше, – шепнул он. – Слышишь? У шагов как бы эхо появилось. Будто кто-то пытается попадать с нами в такт, чтобы…

– Остаться незамеченным, – шепотом закончил Гриша.

Братья двинулись дальше, внимательно прислушиваясь, и тут уже Гриша различил донесшиеся сверху шаги с каким-то костяным призвуком, вроде негромкого цоканья лошадиных копыт. Да только какая ж лошадь могла бы тут спускаться по лестнице?!

Гриша с Максом на руках шел первым, Витя ковылял сзади, прикрывая брата со спины, а у самого по хребту полз мерзостный холодок.

– Братишка, – тихо произнес Гриша, оборачиваясь, – че-то, мне кажется, этажей стало больше. Сколько их, девять-десять? Мы спускаемся уже вечность. И все одинаковое, как… закольцованное.

Витя мучительно вслушивался в чужие шаги над ними. И никак не мог решить – мерещатся они ему или за ними точно кто-то идет? На Гришины слова и взгляд он отозвался безмолвной страдальческой гримасой – как при зубной боли – и дернул подбородком: пошли, мол.

– Далеко еще до низа? – Гриша заглянул в проем между перилами, но там, как в трещине на монолите бытия, плескалась тьма, черное ничто.

Витя в это время свесился за шаткие перила, ограждавшие лестницу, вывернул шею и всмотрелся вверх, в сумрачную высоту лестничной спирали. Ему показалось, что нечто странное шевельнулось в проеме двумя этажами выше, словно кто-то наверху глянул с лестницы вниз.

Выругавшись, Витя отпрянул от проема.

– Валим, Гриня, валим быстрее!

Братья торопливо затопали по ступеням. Максим на руках у Гриши начал стонать, словно во власти страшного сна. Витя едва не скатывался по ступеням, с трудом управляя непослушными ногами, но старался не отставать. Гриша спросил на ходу:

– Что там было, Вить?

– В душе не знаю, – с неожиданной злостью процедил Витя; кажется, он чего-то недоговаривал. – И, честно, знать не хочу!

Преследователь, поняв, что замечен, уже не скрывал своих шагов. Наверху громко топало по ступеням, и это был настоящий цокот копыт.

Когда братья преодолели последний марш, выводящий на площадку перед входной дверью, и налегли на нее, как будто увязшую в чем-то, с трудом поддающуюся, то увидели своего преследователя.

Жуткое существо спускалось к ним по лестнице.

Две черные, вроде лошадиных, ноги с торчащей обнаженной костью, начинались в кошмарной мешанине потрохов и какой-то прозрачной субстанции, как бы огромной медузы, в чью студенистую плоть вросли гроздья влажных внутренних органов. Они казались безобразными язвами и гнойниками на чистом и зыбком студне. Тонкие прозрачные жгуты, обрамляя это месиво плоти, плавно извивались в воздухе, будто в воде. Из переплетения кишок в центре месива на братьев смотрело человеческое лицо.

Витя помертвел, встретившись с его взглядом. Выдохнул почти беззвучно:

– Выследил-таки…

По лицу твари поползла до боли знакомая кривая ухмылка, и Гриша крепко сцепил челюсти, сопротивляясь резкому рвотному позыву. Он узнал эту улыбку – стремящийся к подбородку левый уголок рта и чуть вывернутая верхняя губа. Улыбка паралитика. Улыбка его младшего брата.

Жуткий ошметок человечности смотрел на братьев Витиными глазами, недобро осклабившись Витиной улыбкой. Каждая черта его лица была Витина.

В панике братья поднажали изо всех сил.

Дверь со скрежетом поддалась, приоткрывшись настолько, что можно протиснуться в щель, и Гриша с Витей вырвались из подъезда, тут же навалившись на дверь с другой стороны. Закрылась она легко, в ней что-то громко щелкнуло – невидимая деталь механизма вошла в предназначенный для нее паз. А с той стороны послышался цокот копыт и следом – мощный удар. Дверь дрогнула, но выдержала, не приоткрывшись даже на миллиметр.

– Съел, сука, съел?! – процедил Витя злорадно, глядя на дверь расширенными зрачками. – Сейчас Елизар нас вытащит…

– Вить! – Гриша тронул его за локоть. – Вить! Где мы? Мы куда попали?

– Что? – Витя обернулся к брату и все увидел сам.

Дверь подъезда вывела их вовсе не из дома, и стояли они сейчас не снаружи, под небом ущербного мира. Дом заманил их в ловушку. Дверь, которая казалась выходом, завела куда-то в подвал.

Их окружали неравномерно вспухшие, похожие на тромбозные вены трубы, узоры плесени, и все та же зыбкая полутьма.

– Как это возможно? – спросил Гриша, с недоумением осматривая низкий, едва ли не давящий на макушку потолок.

– Возможно, Гриня. К сожалению, возможно, – произнес Витя, нервно скребя пятерней над виском. – Я долго голову ломал, откуда дома здесь берутся – строят их или они сами вырастают? Так вот, это нихера не здания, а вроде как окостеневшие воспоминания о них. Реминисценции человеческого жилья. Воспоминания, зыбкие и подвижные. У этих домов как бы своя рефлекторная жизнь. Ну, знаешь, как волосы и ногти растут у мертвецов в могилах. И эти здания иногда вдруг меняются…

– Ага, спасибо за лекцию, Эйнштейн! Как нам выбраться теперь? – спросил Гриша. – Елизар может нас забрать отсюда?

– Может, да. Только предварительно он протащит нас через метры бетона, арматуры и прочего стройматериала. А он, знаешь ли, твердый, сука, даже у воспоминаний. Вытечем, как месячные со сгустками – через узкую щелочку. Помнишь, я с разодранной спиной ходил, а тебе сказал, что в БДСМ-клубе госпожа переусердствовала? Так вот, это меня Елизар через трубу протащил. Хорошо хоть кости целы остались, а ведь могло бы все переломать.

– Лучше б ты, в натуре, на садо-мазо подсел, чем вот это… Ладно. Надо выход искать, – резюмировал Гриша. – Пошли, может, на той стороне подвала вторая дверь есть.

– Может и есть. Лишь бы не заросла, пока мы дойдем…

Они зашагали по извилистым коридорам вглубь подвала, а в спину им неслись неистовые удары по металлу, точно били в гонг, провожая их в последнее странствие.

– Вить, а что это была за хрень? Ну, с твоим лицом…

– Ты не понял? – мрачно усмехнулся Витя. – Это обломок меня, моя тень.

– Почему у него… у нее копыта и ноги лошадиные?

– Хер знает. Может потому, что я всю жизнь о нормальных ногах мечтал… Помнишь, как ты меня после физиотерапии таскал на закорках? А я у тебя на спине висел и думал, как же круто иметь сильные, мощные ноги, разгоняться, будто гепард, до пятидесяти кэмэ в час. Фантазировал, как становлюсь супергероем, прыгаю, бегаю. Тебя вот покатал бы. Этакий Человек-Жеребец с охренительно мощными ногами.

Гриша прыснул:

– Да ты у нас и так человек-жеребец!

Витя не сдержался, тоже усмехнулся и с благодарностью посмотрел на брата.

– Ну, короче, ты видишь теперь, во что вырождаются наши мечты и фантазии. Стремная мерзость, да? Только попав сюда и увидев эти ошметки, начинаешь понимать, из какой дряни на самом деле состоишь. А ведь нам еще повезло не нарваться на наши сексуальные фантазии… Сказать, кого я в детстве голым все время представлял, когда?..

– Смотри, там! – прервал его Гриша.

Близ одного из дальних углов обширного помещения в потолке обнаружился люк, почти незаметный среди черных разводов плесени. Если б не лестница под ним – кривоватая, деревянная, грубо сколоченная из досок разной толщины, – братья прошли бы мимо.

– Допустим, мы из дома не выберемся, – рассудительно произнес Гриша, – но нам хотя бы до окна добраться, до любого нормального окна.

– Тихо! – шепнул Витя. – Если дом услышит…

– Ты че, серьезно? – удивился Гриша. – Он может нас услышать?

– Не знаю. Здесь все как будто пытается тебя задержать. По крайней мере, лучше не говорить о том, что собираешься делать. Мне кажется, то, что мы на них смотрим, осознаем их, запоминаем, помогает им сопротивляться разложению. Думаю, этот дом тоже хочет свою долю бытия. Все громкое, яркое, резкое – все здесь имеет последствия.

Братья приблизились к лестнице. Глянули вверх: люк над нею был открыт, но затянут мутной пленкой.

Только сейчас, подойдя к лестнице, они увидели, что пространство вокруг нее расчерчено длинными нитями паутины. Они поблескивали в тусклых лучах, проникавших сверху, и терялись в окружающем сумраке, который здесь, рядом с лестницей, контрастируя с падающим светом, казался темнее и гуще. Или сумрак сгустился только что?

Бесформенное темное нечто тяжко ворочалось в углу, и дрожали нити паутины, и кружились меж них тонкие ворсинки, взбудораженные вибрацией.

Гриша ощутил, как нити касаются его кожи, как врастают в нее, пуская побеги внутрь тела, к самой сердцевине его «я».

Витя пробовал руками лестницу на прочность. Попытался опереться ногой на нижнюю поперечную дощечку – выдержала! Затем на вторую… И обернулся, затылком почуяв неладное.

Гриша с Максом на руках медленно шел во тьму, прочь от лестницы. В его позе, в его шагах было что-то ритуальное, словно жрец торжественно несет подношение к алтарю.

Витя запаниковал, спрыгнул с лестницы, но неудачно – подвернул ногу и упал. Пронзительная боль мешала подняться. Наконец он кое-как, держась за стену, встал и заковылял вслед удалявшемуся брату. Тот двигался в сторону темного угла, где клубилась чернильная тьма.

Странно, что Гриша продолжал идти, хотя пора уже было уткнуться в угол меж стен. Но угол раздвигался перед ним, разверзаясь, углубляясь в самое себя.

Гриша держал Макса на вытянутых руках, предлагая его кому-то, кого Витя не мог разглядеть во тьме. Каждый новый шаг давался тяжелее предыдущего. Было заметно, как в страшном напряжении дрожит Гришино тело.

Витя тоже всем существом чувствовал сопротивление сгущавшейся пустоты, отчего напрягались мышцы. Он задыхался, с усилием догоняя брата.

Наконец он вцепился в Гришино плечо скорченными от натуги пальцами – будто вонзил абордажные крючья в корабельный борт.

Гриша вздрогнул всем телом, застыл на месте, а Витя, как в мгновенной вспышке, увидел скрытое тьмой.

Их окружали уродливые твари, следившие за ними со смесью алчности, похоти и трусости. На лицах ущербных существ, казалось, извиваются россыпи червей – настолько явственны были эмоции, захватившие их.

Впереди, в нитях огромной паутины, висело распятое нечто – многорукое, многоногое чудовище. В дар ему Гриша предлагал своего сына.

Две головы этой твари на шеях, искривленных, как у грифов-стервятников, тянулись навстречу подношению. Оба лица отражали Гришины черты, но словно в кривых зеркалах. Перекошенные, извращенные, порочные отражения. У каждой головы влажно поблескивали в приоткрытом рту какие-то набухшие, развратно пульсирующие органеллы.

– Гриня, очнись! – прохрипел Витя. – Не делай этого, слышишь меня!