Текст книги "Сталин. История и личность"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 90 (всего у книги 95 страниц)

³³ Тйс Соггсяропйспсс оГ Вопя Разгегпак апб 01(>а РгсШспЬег^, 1910-1954 / Её. Е. Мояяшап. Ы.У. ап<4 Еоп-Ооп, 1982. Р. 157-158, 162-163, 303-304.

³⁴Островский Л.Закат Художественного театра // «Новое русское слово». 2 января 1979 г.

³³ Автор благодарен Ларсу Т. Ли за это определение.

³⁶Аджубей А. Тс десять лет // «Знамя». 1988. № 7. С. 82;

По постановлению партии и правительства от 1 января 1939 г. к рабочим и служащим, опоздавшим на работу без уважительных причин, применялись дисциплинарные меры. При опоздании до двадцати минут на провинившихся налагалось взыскание, а за большие опоздания они подлежали увольнению как прогульщики и выселялись из служебных квартир. Рабочим и служащим запрещалось тратить много времени на обеденные перерывы, уходить с работы раньше положенного времени или отвлекаться в рабочие часы. Проявлявшие «либеральное» отношение к нарушителям руководители могли быть привлечены к суду за неумение наладить дисциплину на работе. Нижестоящие судебные инстанции получили от Вышинского указание привлекать к ответственности всех уклоняющихся от борьбы с «летунами» и лодырями.

Это было одно из постановлений, укреплявших оковы административного контроля в два завершающих года «революции сверху». В январе 1939 г. в целях укрепления производственной дисциплины были введены трудовые книжки, в которые вносились данные о трудовом стаже, а также сведения о поощрениях и взысканиях. В качестве пряника, призванного «подсластить» новые карательные санкции, были учреждены награды за доблестный труд – звание Героя Социалистического Труда, медали «За трудовую доблесть» и «За трудовое отличие»; каждая из наград сопровождалась материальными поощрениями. Принятый 27 мая 1939 г. сталинский закон официально оформил «барщину», установив обязательное число трудодней, которое должны были ежегодно отработать крестьяне в колхозе.

Перечисленные меры предваряли постановление от 26 июня 1940 г., которым были запрещены увольнения по собственному желанию, а увольнение за прогулы было заменено уголовным наказанием. Постановление от 12 октября 1940 г. наделяло руководителей промышленных наркоматов правом переводить трудящихся и их семьи с одного места жительства на другое. За нарушение этих двух драконовских законов в 1940 г. в лагеря было отправлено от двух до трех миллионов человек¹.

, . » у„аГ, ‘.'Г. V

Партийный съезд и после него ьп н–

Вечером 10 марта 1939 г. на первое заседание XVIII партсъезда в Кремле собралось около 1900 делегатов. В большинстве это были тридцатилетние люди – «здоровые молодые представители здорового молодого народа», как писал на следующий день в «Правде» Всеволод Вишневский. С краткой вступительной речью к съезду обратился Молотов. Затем на трибуну поднялся Сталин; он выступал с основным политическим докладом. Присутствовавшие встали с мест и устроили ему овацию. Когда он жестом призвал к тишине, гром аплодисментов усилился. После окончания доклада Сталина все снова стоя аплодировали ему Состоявшийся пять лет назад съезд был назван «съездом победителей». Теперь же, когда большинство «победителей» пали жертвами террора, когда элита и сама партия были трансформированы, нынешнее собрание было бы уместно окрестить «съездом покорных слуг». Эту точку зрения можно прокомментировать небольшим эпизодом. В докладе на съезде Сталин допустил грубую ошибку в произношении и вместо «Наркомзем» сказал «Наркомзём». Все последующие ораторы – коль скоро им приходилось упоминать этот наркомат, – в том числе Молотов, произносили вслед за Сталиным его название неправильно. Когда сорок лет спустя Молотова в неофициальной беседе спросили об этом, он объяснил-. «Если бы я сказал правильно, Сталин расценил бы, что я его поправляю». Он был «крайне обидчив, самолюбив», заметил далее Молотов, и пришел бы «в раздражение»². Из этого следует, что Сталина следовало считать воплощением совершенства, каковым он себя сам считал, и запуганные сановники вели себя в соответствии с этим, пусть даже попирая собственное достоинство.

Двуединый процесс – репрессии, с одной стороны, и выдвижения – с другой, сделал свое дело. Как бы символизируя случившееся, за несколько дней до открытия съезда скончалась избранная его делегатом Крупская. Ее семидесятилетие 26 февраля было отмечено хвалебными статьями. Согласно официальному сообщению, она умерла на следующий день от тяжелой болезни. Сталин помогал нести урну с ее прахом к месту захоронения на Красной площади. Его ненависть к Крупской проявилась позже: возглавляемое ею издательство Нар-компроса получило распоряжение не публиковать о ней ни строчки. Ее книги исчезли с библиотечных полок, а сама она в сталинской России после смерти как бы перестала существовать⁵.

Начав свой доклад на съезде с международного положения, Сталин сказал, что новая империалистическая война с целью передела мира насильственными средствами идет уже второй год. Она, однако, заметил он, еще не превратилась в мировую войну. Блок агрессивных государств – Германия, Италия, Япония – нацелен против Великобритании, Франции и Соединенных Штатов. Демократические государства, взятые вместе, отметил Сталин, «бесспорно сильнее» фашистских и в экономическом, и в военном отношении. Однако они идут на уступки и под флагом «невмешательства» попустительствуют агрессии.

Шум, поднятый в прессе демократических держав вокруг немецких намерений захватить Украину, Сталин расценил как попытку «спровоцировать конфликт (СССР. – Р. Т.) с Германией без видимых на то оснований». Демократические державы хотят, заметил он, чтобы агрессоры втянулись в войну с Советским Союзом, а затем, когда обе стороны измотают друг друга, на сцену могут выйти со свежими силами невоюющие страны «и продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия».

В такой ситуации, продолжал Сталин, советская политика направлена на поддержание деловых отношений со всеми государствами, если эти последние будут придерживаться таких же отношений с Советским Союзом и не попытаются ущемлять его интересы. Во-вторых, заявил он, необходимо «соблюдать осторожность и не дать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками». И, в-третьих, Советскому Союзу следует укреплять мощь своих вооруженных сил⁴.

Переходя к внутренним делам, Сталин охарактеризовал Советскую Россию 1939 г. как страну социализма, находящуюся на пути к полному коммунизму. Он отметил подъем народного хозяйства, рост культуры и «полную демократизацию» политической жизни. Очищение от шпионов, убийц и вредителей, утверждал Сталин, не поколебало и не разложило строй, вопреки утверждениям некоторых зарубежных журналистов. Наоборот, устранена «кучка», «пресмыкавшаяся перед заграницей, проникнутая рабьим чувством низкопоклонства перед каждым иностранным чинушей и готовая пойти к нему в шпионское услужение... не понявшая того, что последний советский гражданин, свободный от цепей капитализма, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства».

Так обстояло дело по оценке Сталина. На самом же деле теперь коммунистическая партия существовала только как орудие его единовластия. Отнюдь не став здоровей, чем раньше, полностью регламентированное государственной властью общество представляло собой вялую, охваченную страхом массу. Террор породил такой хаос в экономике, что, например, в жизненно важной сталелитейной промышленности в 1937-1939 гг. не наблюдалось никакого роста, а занимавший в ней ключевую позицию Магнитогорский завод, в штате которого осталось лишь восемь инженеров и 66 дипломированных техников, управлялся 364 «практиками» (т. е. не имевшими специальной подготовки рабочими), которые должны были восполнить нехватку квалифицированных специалистов⁵. В 1939 г. семиклассное образование имело лишь 12,3% всего населения и только 1,8% колхозников⁶.

Подтверждением того, что террор крайне ослабил советский строй, в том числе лишив вооруженные силы до 50 тыс. лояльных, патриотически настроенных, хорошо подготовленных высших и средних командиров, может служить сделанное позже признание Маршала Георгия Жукова: «Сталин не хотел воевать. Мы были не готовы. У нас до тридцать девятого настоящей регулярной армии, по сути, не было – только территориальные призывы». И далее: «Он уничтожил – уничтожил всю армейскую головку. Мы вступили в войну без головки армии. Не было никого». По поводу Тухачевского: «Гйгант военной мысли, звезда первой величины в воинской плеяде нашей Родины»⁷.

В отчетном докладе Сталина указывалось, что на момент съезда население Советского Союза составляло 170 млн. Как он вывел эту цифру? Всесоюзная перепись была проведена в январе 1939 г., но ее результаты стали ему известны лишь в апреле, т. е. через месяц после съезда. Еще одна государственная перепись (первая после декабря 1926 г.) состоялась в январе 1937-го. По переписи 1926 г., численность населения составила 147 млн человек. В конце 20-х годов ежегодный прирост населения определялся в 3 млн.

В начале 1936 г. Сталин беседовал с И.А. Кравалем, возглавлявшим ЦСУ, в которое входило Бюро переписи. Сталин сказал Кравалю, что, по его, Сталина, прогнозам, численность населения, по данным переписи, составит около 170 млн Вероятно, Сталин получил эту цифру, экстраполируя ежегодный трехмиллионный прирост на минувший семилетний период. При этом не учитывались колоссальные потери, причиненные массовой депортацией во время коллективизации, великим голодом и террором.

Однако Краваль, Квиткин и другие, отвечавшие за статистику переписи, заняли честную позицию. Согласно переписи 1933 г., в Советском Союзе проживало 162 млн человек⁸. Когда Сталину стали известны результаты (они опубликованы не были), перепись официально признали «вредительской», а ее организаторы, в том числе Квиткин, были расстреляны как враги народа. По переписи 1939 г. население составило 161,5 млн человек плюс 5,8 млн лиц на военной службе и заключенных, что в целом дало 167,3 млн⁹. Однако проводившие перепись чиновники, со страхом вспоминая судьбу своих предшественников в 1937 г., дали

Сталину цифры, которые он огласил на съезде, Своим единоличным решением Сталин «отменил» демографическую катастрофу, порожденную его «революцией сверху».

Вклад Сталина в новую идеологию свелся в его съездовском докладе к дальнейшему возвеличиванию советской государственности. Он осмелился подправить положение, сформулированное Энгельсом в «Анти-Дюринге», согласно которому в будущем пролетарскому государству суждено «отмереть», поскольку с прекращением классового антагонизма исчезнет и его репрессивная функция. Сталин, по-прежнему претендующий на то, что он марксист, не мог отказаться от концепции полного исчезновения государства, подобно тому, как суверен-христианин не мог отвергать идею загробной жизни. Он, однако, продвинулся к этой цели насколько мог далеко.

Сталин утверждал, что Энгельс был прав только в том случае, если рассматривать эту проблему «абстрактно». Энгельс не мог предвидеть, каким будет положение социалистического государства, коль скоро оно окажется в капиталистическом окружении и поэтому должно будет располагать сильной армией, карательными органами, разведкой, чтобы защищать себя от нападения извне. Если это окружение сохранится, утверждал Сталин, то мощное государство будет необходимо даже при окончательной победе коммунизма.

Слова Сталина звучали зловеще. Вместе с тем в его докладе содержался пассаж, который мог предвещать смягчение напряженности. Сталин сказал, что необходимость в «массовых чистках» уже отпала. Развивая эту мысль в своем докладе о внутрипартийной политике, Жданов привел вопиющие примеры того, как партийные функционеры оказывались сами «замаскировавшимися врагами», которые занимались повальными доносами и, принося в жертву честных коммунистов, вознамерились дезорганизовать партию и уничтожить ее аппарат. Так, с подобной клеветой выступил некий партийный чиновник в Сибири, разделив людей, на которых он доносил, на несколько категорий: «большой враг», «маленький враг», «вражек» и «вражонок».

Берия выступил на съезде в должности нового шефа НКВД, сменив на этом посту в декабре 1938 г. Ежова. Он торжественно пообещал, что руководимая им организация истребит всех врагов народа. В настоящее время, сказал Берия, она сама очищается от враждебных элементов, которые пробрались в нее (иными словами, от сотрудников ежовского периода), и набирает проверенные кадры. Ежов, занимавший к тому времени пост наркома водного транспорта (он был назначен на него в апреле 1938 г., когда Берия стал его заместителем в НКВД), присутствовал на съезде, но в Центральный Комитет переизбран не был. Об этом позаботился сам Сталин. Придя на закрытое заседание, отбиравшее кандидатуры на избрание, он обвинил Ежова в участии в заговоре в высшем эшелоне НКВД с целью убить его, Сталина, и возложил на него ответственность за аресты невинных людей. Ежов покинул съезд, а через несколько дней был арестован. Первого апреля 1940 г. он был расстрелян, но предварительно выполнил свой последний долг перед истинным организатором террора в России – признался в антисоветских преступлениях¹⁰. В памяти народа остались его имя, тесно связанное с ужасами террора, и не указывающий на истинного виновника термин – «ежовщина».

В начале 1939 г. волна арестов пошла на спад. Став в марте кандидатом в члены послесъездовского Политбюро, Берия на одном из его заседаний высказал мнение, что пора сократить число арестов, ибо в противном случае больше не останется кого арестовывать¹ Р Несколько тысяч жертв террора были освобождены из заключения. Весьма вероятно, что Сталин хотел внушить народу, будто главным организатором террора был устраненный Ежов. Маневр частично удался. Сбитые с толку многие арестованные высказывали предположение, что, осуществляя антисоветский заговор, фашисты захватили власть в НКВД и, как теперь оказалось, одним из заговорщиков был Ежов. После освобождения из тюрьмы в начале 1939 г. научный сотрудник ЦП. Янковская поспешила обратиться в правительство с заявлением. «Поверьте, – писала она, – все сто человек, сидевшие со мною, – невиновны, в НКВД пробрались фашисты». За это письмо она была уже после войны арестована ленинградским НКВД¹².

Хотя к концу 1939 г. число заключенных в тюрьмах сократилось, террор тем не менее, пусть и в меньших масштабах, продолжался. Заведенные еще при Ежове тысячи дел продолжали расследоваться как обычно и с привычным исходом. В органы НКВД поступали другие, новые дела. Так, уже в апреле 1941 г. в Саратове была арестована группа студентов, большинство которых даже не знали друг друга. Их осудили как участников подпольной антисоветской молодежной организации «Литературный кружок». Один из выживших, Н. Поржин, сообщил, что на допросах к ним применяли методы, которые «не уступали гестаповским», и все они были вынуждены признать свою вину и оклеветать других. Затем их отправили в тюрьмы и лагеря¹³.

В лице Берии Сталин нашел шефа НКВД, готового выполнить жестокую сталинскую директиву от 20 января 1939 г. об обязательном применении пыток. Во всех московских тюрьмах, где содержались политические заключенные, у Берия были личные кабинеты. Чуть ли не каждую ночь он посещал такие тюрьмы и вел сопровождавшиеся пытками допросы. На рассвете Берия уезжал из тюрьмы, и тогда начинались заседания военной коллегии, выносившей приговоры¹⁴.

Выпущенная на свободу Янковская была не единственной, кто был убежден, что в НКВД пробрались фашисты. Подобного взгляда придерживались и другие оказавшиеся в лагерях коммунисты. Согласно же одной, передававшейся шепотом версии, на самом деле в СССР был только один фашист – Сталин¹³. Причины, приводившие некоторых заключенных к мысли о захвате власти фашистами, понять нетрудно. Им было известно, что жертвами повальных преследований стали такие же, как они лояльные коммунисты. Поскольку же они были уверены, что в преступлениях, в которых их принуждали сознаться, неповинны, нужны были какие-то объяснения происходящего. Осужденные знали, что при фашистском режиме преследуют коммунистов, отправляют их в концлагеря, и поэтому, с их точки зрения, было вполне логично выдвинуть «фашистскую» концепцию Большого террора.

Да и передаваемую шепотом версию ошибочной не назовешь: в лице Сталина диктаторскую власть действительно захватил лидер фашистского толка. Опираясь на многочисленных фаворитов, начиная с Молотова, Кагановича, Жданова, Ежова и Берия вплоть до жестоких следователей, лагерных охранников, а также палачей, тысячами расстреливавших осужденных и сбрасывавших их трупы в ямы, Сталин поступал, как фашистские диктаторы, которые, как известно, организовывали террор против коммунистов. Но притом – и это помогает объяснить, почему «фашистская» концепция не была единственной распространенной в лагерях версией, – советские коммунисты уничтожались во имя коммунизма. Еще более запутывало дело то, что руководители якобы имевшего место «великого заговора» обвинялись в альянсе с немецким фашизмом, заключенном ими ради свержения коммунистической партии-государства и Сталина как истинного лидера-ленинца.

Однако, какой бы загадочной ситуация ни выглядела в глазах современников, она не должна вводить в заблуждение историков, исследующих проблему годы спустя. Большевизм Сталина был радикально-правого толка. Как таковой этот большевизм был крайне уклонистским и вряд ли большевистским, если только не считать, что он мог претендовать – и претендовал! – на то, что заимствовал из ленинского наследия все жестокие, репрессивные и террористические методы. С учетом последнего становится ясно, что же было верного в той версии «фашистской» концепции, центром которой был Сталин.

Во всех своих ипостасях, включая национал-социализм, фашизм был и остается экстремистским радикально-правым движением или режимом. Будучи радикально-правым, сталинский русский национал-большевизм был сродни германскому национал-социализму Гитлера.

Но родство не тождество. Между сталинизмом и гитлеризмом существовали и различия. Первый, несмотря на свой скрытый, а после войны все более откровенный антисемитизм, не исповедовал гитлеровского биологического расизма. Сходство, однако, между ними было многообразным и глубоким. Оба режима преследовали коммунистов. Оба были шовинистическими и идеализировали отдельные элементы национального прошлого. Оба были привержены державности. Оба были одержимы мыслью о врагах. Оба были террористическими и практиковали пытки в тюрьмах. При обоих режимах государственный терроризм был связан с теорией международного заговора: с еврейским анти-арийским (в случае с гитлеризмом) и с антисоветским (в случае со Сталиным). Оба были режимами личной диктатуры и культа вождя. Оба уделяли большое значение культу героев и героизма, воспевали молодость, физическую силу и материнство. Оба подчеркивали свой вариант «народности». Оба поощряли помпезность в архитектуре, оба боролись с либерализмом, космополитизмом, модернизмом. Вот почему сталинская Россия середины 1939 г. была в большей степени предрасположена, чем это осознавали ее народ, коммунисты во всем мире и зарубежные общественность и правительства, к тому шагу, который она вознамерилась предпринять в сфере внешней политики.

Путь к пакту

п ЛТ*– 'Я Дг.-ПЛ >■ ;_;г-сг С;г: я..

Когда Сталин на упомянутом ранее съезде приписал демократическим странам намерение втянуть фашистские государства в войну с Советским Союзом, он спроецировал на них сценарий, который складывался у него по крайней мере с 1925 г. и впоследствии определил суть его дипломатии. Согласно этому сценарию, предполагалась война между двумя европейскими коалициями, во время которой Советский Союз сохраняет нейтралитет вплоть до выгодного для него момента, а затем вступает в войну с целью экспансии. Задача дипломатии Сталина и состояла в том, чтобы способствовать такому расколу Европы.

Осуществляя нацеленную на раскол Европы дипломатию и наблюдая возникновение двух потенциально враждебных друг другу коалиций, Сталин в докладе на съезде партии положил начало переговорам, ведущим к договоренности с Берлином. Он заявил о желании установить мирные и деловые контакты со «всеми» заинтересованными государствами и отверг любые попытки других государств «загребать жар чужими руками». Это позволило бы путем переговоров договориться о таком нейтралитете, который гарантировал бы Гитлеру возможность избежать войны на два фронта, чего он опасался больше всего.

Подобное развитие событий, как размышлял Сталин, позволило бы Гитлеру развязать агрессию, а ему, Сталину, сохраняя нейтралитет, установить на основе договоренности контроль над некоторыми территориями в Восточной Европе. Учитывая же выраженную Сталиным уверенность в силовом превосходстве демократий над фашистскими государствами, можно предположить, что он мог рассчитывать – и, очевидно, рассчитывал – также на то, что война между ними окажется затяжной и приведет к их взаимному ослаблению и истощению в то время, как Советский Союз будет жить в условиях мира и восстановит свои силы. В ходе одной из бесед после окончания Второй мировой войны Ворошилов заметил: «Мы все-таки думали, что если Германия нападет на Англию и Францию, то она там завязнет надолго. Поди ж ты, знай, что Франция развалится за две недели»^1б.

Через пять дней после выступления Сталина 10 марта на партийном съезде Гйтлер захватил то, что осталось от Чехословакии, учредив протекторат над чешскими землями и создав «свободное государство» Словакию. Эта внушительная демонстрация того, что умиротворением удовлетворить аппетит Гитлера нельзя, стала катализатором изменения англо-французской позиции. Дипломатическая лихорадка охватила Польшу и Румынию, а также Англию и Францию.

Поляки остались глухи к требованию Германии уступить вольный город Данциг и к идее, изложенной 21 марта гитлеровским министром иностранных дел Риббентропом польскому послу в Берлине Юзефу Липскому, суть которой сводилась к включению антисоветских статей в германо-польское соглашение¹⁷ Тридцать первого марта Чемберлен в Палате общин сообщил о гарантиях, данных Польше на случай, если возникнет угроза ее независимости. Франция быстро с этим согласилась, и в марте оба правительства начали политические переговоры с Москвой о союзе, направленном против дальнейшей германской агрессии. Шестого апреля было опубликовано польско-британское коммюнике, сообщавшее о соглашении о взаимной обороне между двумя странами. Когда шеф немецкой контрразведки адмирал Канарис подтвердил правильность этой информации Гитлеру, взбешенный диктатор бросился в другой конец кабинета и, колотя кулаками по мраморному столу, разразился потоком брани. «Я приготовлю для них дьявольский напиток», – прокричал он. Сотрудник Кана-риса расценил это как первый намек на пакт со Сталиным¹⁸. В датированной 11 апреля директиве Гйтлер предписал вермахту ускорить подготовку к войне с Польшей.

Дипломатическая реакция Москвы на захват Чехославакии Германией была мягкой, а перемены в англо-французской позиции не воспринимались всерьез¹⁹. Заявление ТАСС от 4 апреля опровергло сообщения печати о том, что Советский Союз обязался в случае войны поставлять Польше военное снаряжение и прекратить экспорт сырья в Германию. С середины апреля со страниц «Известий» исчезли антифашистские по тону корреспонденции Эренбурга из Парижа, которые публиковались там под псевдонимом Поль Жослен²⁰ Семнадцатого апреля новый советский посол в Берлине Алексей Мерекалов посетил статс-секретаря МИДа Германии Эрнста фон Вайзекера. Посол заявил, что идеологические расхождения не должны быть камнем преткновения для советско-германских отношений, что Советский Союз ни сейчас, ни позже не воспользуется существующими трениями между Германией и западными демократиями. Далее, как сообщают немецкие источники, он сказал: «У России нет причин не поддерживать с вами нормальных отношений. Став нормальными, они смогут становиться лучше и лучше»²¹.

За этим демаршем Сталин предпринял еще один важный шаг. Третьего мая Молотов, сохранив за собой портфель премьера, был назначен наркомом иностранных дел, а Литвинов уволен с этого поста. Сообщая об этом на следующий день телеграммой в Берлин, немецкий поверенный в делах в Москве Вернер фон Типпельскирх напомнил сделанное Сталиным на партийном съезде предупреждение о недопустимости втягивания Советского Союза в конфликты и добавил: «Молотова (не еврея) считают наиболее близким другом и ближайшим сотрудником Сталина»²².

Смещение Литвинова – а он был не только евреем, но и деятелем прозападной ориентации – не могло не заинтересовать Гитлера. Двумя днями позже из немецкого посольства в Москве был вызван на родину Густав Хильгер, которого Риббентроп затем привез в Берхтесгаден. Когда грызший во время беседы ногти Гитлер спросил, что могло заставить Сталина устранить Литвинова, Хильгер сказал, что, по его мнению, это обусловлено стремлением Литвинова к взаимопониманию с Англией и Францией, а Сталин подозревает их в стремлении загребать жар его, Сталина, руками.

Такое объяснение Гитлер, по-видимому, принял и спросил Хильгера, полагает ли он, что Сталин готов прийти к договоренности с Германией. Хильгер вновь сослался на доклад, с которым выступил Сталин 10 марта. Когда же Гитлер, наконец, попросил его оценить ситуацию в России, Хильгер отметил ее растущую экономическую силу, серьезное ослабление военной мощи, вызванное тем, что 80% командного состава Красной Армии подверглись репрессиям, а также идеологический отход от коммунистических доктрин в сторону русского национализма, осуждение экспериментирования в искусстве. Как Хильгеру стало известно позже, Гитлер сказал Риббентропу после беседы, что если Хильгер прав в оценке тенденций в СССР, то следует как можно скорее предпринять меры, предотвращающие дальнейшее укрепление советской мощи²³. Таким образом, вместо того, чтобы смягчить отношение Гитлера к России, Хильгер лишь ужесточил его позицию, проанализировав развитие событий. Для Гитлера соглашение со Сталиным было бы возможно лишь как кратковременный маневр, служащий достижению цели на пути к завоеванию России.

Не будучи осведомлен о реакции Гитлера на слова Хильгером и не осознавая степени одержимости «фюрера», Сталин продолжал следовать курсу, который в 1941-1942 гг. едва не привел страну к гибели. Двадцатого мая Молотов принял посла Шуленбурга, во время беседы с которым новый нарком иностранных дел предложил, хотя и не изложив детали, ради возобновления в то время застопорившихся советско-германских экономических переговоров подвести под них «политическую базу». Сообщая об этом в Берлин, Шуленбург рекомендовал проявить осторожность, дабы предложения с немецкой стороны не были использованы Кремлем для давления на Англию и Францию²⁴, с которыми Советы вели тогда переговоры.

Выступая 31 мая в Верховном Совете, Молотов сослался на переговоры с Лондоном и Парижем, а также указал на недостаточность гарантий со стороны двух западных демократий Советскому Союзу. Он также отметил, что эти переговоры никоим образом не мешают советскому правительству развивать деловые отношения с такими странами, как Германия и Италия. Молотов добавил, что переговоры с Берлином о новом торговом соглашении и новых кредитах уже начались.

Затем Сталин предпринял через Молотова новый шаг. Советский поверенный в делах в Берлине Георгий Астахов посетил 14 июня болгарского посланника и имел с ним беседу, о которой, как Астахов знал, будет сообщено немецким властям. Москва, сказал он, колеблется между тремя возможными решениями. А именно: между заключением пакта с Англией и Францией, во-первых; выжидательной позицией («дальнейшим затягиванием переговоров»), во-вторых; сближением с Германией, в-третьих. В наибольшей степени пожеланиям Москвы отвечал третий вариант. Однако на пути к его реализации существуют препятствия. Так, Советский Союз не признает контроль Румынии над Бессарабией и не может не опасаться нападения Германии через государства Прибалтики или Румынию. Если Германия заявила бы, сказал Астахов, что она не нападет на СССР, или заключила бы с ним договор о ненападении, то тогда Советский Союз, возможно бы, воздержался от подписания пакта с Англией. Поскольку же Москва не знает, чего на самом деле хочет Берлин, то она может предпочесть продолжение переговоров с Лондоном, прибегнув к тактике их затягивания и гарантировав себе свободу рук в любом конфликте, который мог бы разразиться²⁵

В последовавшие за этой встречей недели Берлин стал проявлять интерес к политическому сближению с Москвой. Пока шел взаимный зондаж ради достижения такой цели, остававшиеся в тайне события в сфере влияния Берии свидетельствовали о решении Сталина идти на соглашение с Гитлером. Смещение Литвинова сопровождалось изгнанием из Наркоминдела последних сотрудников его эры и заменой их людьми, подобными Громыко, которые обладали небольшим опытом внешнеполитической деятельности или вообще не имели его. Большинство изгнанных чиновников (в том числе Евгений Гнедин) оказались за решеткой.

Гнедин был арестован и заключен во внутреннюю тюрьму на Лубянке 11 мая. Его делом лично занялись Берия и бериевский прихвостень Кобулов, возглавивший следственный отдел НКВД по особо важным делам. Кобулов заявил Гнедину, что он арестован как «крупный шпион», и потребовал выложить все начистоту о «связях с врагами народа». Гнедин отверг обвинения. Тогда его привели в кабинет Берии, где в присутствии последнего Кобулов и лейтенант НКВД дали ему понять, что он «больше не в кабинете супершпиона, его бывшего шефа», т. е. Литвинова. Дабы вынудить Гнедина помочь состряпать дело против возглавляемой Литвиновым группы «врагов», орудовавших в Наркоминделе, его заставили обнаженным лечь на ковер перед столом Берии и зверски избили резиновыми дубинками. Избиения повторялись и становились все изощреннее, но Гнедин не сдался.

Другие арестованные, близкие к Литвинову (в их числе дипломат Е.В. Гирш-фельд), не выдержали пыток. Гнедину показали протокол допроса Гиршфельда от 12-16 мая, в котором содержалось заявление, что Литвинов «в антисоветских целях подстрекал к войне»²⁶. Совершенно очевидно, что именно в этом обвинили бы Литвинова и его подчиненных публично, если бы только Сталин решил столь убедительным способом продемонстрировать свое желание заключить сделку с Гитлером.

Тайный обмен мнениями между Москвой и Берлином шел все лето. Одновременно Сталин усилил нажим на Гитлера, дав Молотову указание обсуждать с англичанами и французами вопрос о заключении тремя державами пакта о взаимопомощи. Факт таких переговоров и цели пребывания в Москве руководителя центральноевропейского отдела британского МИДа Уильяма Стрэн-га были общеизвестны. В начале августа Стрэнг, так ни о чем и не договорясь, покинул Москву. Однако 11 августа в советскую столицу для обсуждения пакта трех держав на уровне генштабов прибыли британская и французская военные делегации. Советскую группу на переговорах возглавлял Ворошилов. В основном он тянул время. В конечном счете камнем преткновения оказалась неспособность англо-французской стороны добиться согласия Варшавы разрешить Красной Армии пересечь польскую территорию для того, чтобы «войти в контакт» с противником. Хотя польское правительство и было заинтересовано в