Текст книги "Сталин. История и личность"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 82 (всего у книги 95 страниц)

Подобной аргументации, однако, не противоречит тот факт, что антисемитизм обрел новое дыхание именно во время Большой чистки и благодаря ей. В Советском Союзе 1937 г. Морис Хиндус уловил нарастание враждебности к евреям. Он объяснил это чрезмерно большим числом коммунистов-евреев среди жертв чистки²³. Еврейская культура оказалась под ударом в 1936-1938 гг., когда закрылись школы с преподаванием на идиш, а также отделы идиш в академических учреждениях в Белоруссии и на Украине, т. е. в тех республиках, где концентрация еврейского населения была особенно велика и отдельные районы которых в царской России входили в черту оседлости.

В Белоруссии, где евреи составляли 41% городского населения и были широко представлены в партийном и государственном руководстве, террор выкосил их всех подчистую. В реорганизованном после 1938 г. белорусском руководстве не осталось ни одного еврея, а в избранном в 1938 г. Верховном Совете Украины из 304 депутатов евреев было только два²⁴. Несколько евреев сохранили посты на всесоюзном уровне: прежде всего Каганович и его брат – нарком оборонной промышленности М.М. Каганович, главный редактор «Правды» Мехлис и нарком иностранных дел Литвинов. Но дни последнего в этой должности были сочтены, равно как и других лиц, чьи фотографии были опубликованы в 1938 г. в нацистской книге, сообщавшей о большом числе евреев в советском руководстве²⁵. К моменту появления в свет эта книга устарела – сказались результаты чистки, – а вскоре и другие названные в ней большевики-евреи стали жертвами новых репрессий.

Террор, конечно, не щадил и этнических русских. Однако, насколько известно, никого из них не обвинили в русском национализме. В 1923 г. Сталин на XII партсъезде под сильным нажимом со стороны больного Ленина заявил, что, хотя местный национализм и представляет собой серьезную опасность, еще более опасно возрождение великорусского шовинизма, старающегося «стереть все нерусское, собрать все нити управления вокруг русского начала и придавить нерусское»²⁶. Теперь, далеко выйдя за рамки уклона, такой великорусский шовинизм прочно укрепился во главе с царем-самодержцем Иосифом Грозным.

Кульминационный процесс

Этот процесс назвали делом «антисоветского право-троцкистского блока»²⁷ Список из двадцати одного обвиняемого возглавляли Бухарин и Рыков. В числе других были: некогда видный левый оппозиционер Раковский; советский посол в Германии с 1921 по 1930 г. и заместитель наркома иностранных дел в

1930– 1937 гг. Крестинский, который был членом возглавлявшегося Лениным Политбюро, в 1919-1920 гг. – секретарем Центрального Комитета, в начале 20-х годов сторонник Троцкого; советник советского посольства в Берлине в

1931– 1937 гг. Бессонов-, недавний нарком внутренних дел Ягода; наркомы внешней торговли – Розенгольц, финансов – Гринько, сельского хозяйства – Чернов и лесной промышленности – Иванов; руководитель потребительской кооперации Зеленский; узбекские лидеры Ходжаев и Икрамов; первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии Шарангович; врачи Кремлевской больницы Левин, Плетнев и Казаков; личный секретарь Ягоды Буланов; секретарь Горького Крючков; секретарь Куйбышева Максимов-Диковский; сельскохозяйственный чиновник среднего ранга Зубарев. Девять обвиняемых из 29 – Бухарин, Рыков, Чернов, Иванов, Зеленский, Гринько, Розенгольц, Икрамов и Ягода – на XVII партсъезде были избраны членами Центрального Комитета.

Это был лишь формально «процесс 21-го». В обвинительном заключении и показаниях, данных в суде, множество раз назывались имена осужденных на двух предыдущих московских процессах, а также, к примеру, Мдивани и Окуджава, которых судили в Грузии, покойный Томский, группа Тухачевского, упомянутая теперь в открытом судебном процессе (уже после того, как все ее члены были расстреляны) в качестве «военной конспиративной организации», которая якобы была связана с более широким заговорщическим «блоком», и т. д. Включение в один «блок» лидеров правой оппозиции и представителей левой означало значительное расширение круга обвиняемых, к которым теперь можно было присовокупить кого угодно, даже членов бывшей сталинской фракции, работавших в советском правительстве, возглавляемом до 1930 г. Рыковым.

Все это позволило Троцкому заявить в Мексике, что под судом в качестве «централизованного аппарата государственной измены» оказалось все советское государство – члены Политбюро первых составов – Троцкий, Зиновьев, Каменев, Томский, Рыков, Бухарин и Рудзутак, председатель СНКСССР Рыков, большинство наркомов, высокопоставленные дипломаты, такие хозяйственники, как Пятаков, военные руководители, главы российской и всех прочих советских республик, а также руководители ОГПУ прошлого десятилетия во главе с Ягодой²⁸. И действительно, состав обвиняемых вряд ли был бы иным, если бы суд над советским режимом учинил контрреволюционный монархический режим. Среди них, быть может, дополнительно оказались бы лишь Сталин и те, кому он позволил выжить как своим подручным или мнимым старым большевикам, символизирующим политическую преемственность.

Спектакль, разыгранный со 2 по 13 марта в Октябрьском зале Дома Союзов, стал главным в серии сталинских показательных процессов. Труппа обвиняемых на этот раз была значительно больше, начало вымышленного заговора было отодвинуто в еще более далекое прошлое. В ходе процесса доказывалось, что руководимая Лениным и Сталиным революция с первых своих шагов стала жертвой сговора врагов, занимавших видные партийные и государственные посты вплоть до тех пор, пока они не были разоблачены как люди, которые, по словам Вышинского, «всю свою жизнь носили маски».

Выступив в 1918г. против Брестского мира, Бухарин и возглавляемые им левые коммунисты, утверждалось на процессе, вступили в антиленинский заговор с левыми эсерами и Троцким. Бухарин предлагал арестовать советское правительство, прежде всего Ленина и Сталина. В августе 1918 г. Фанни Каплан, действуя якобы по указаниям не только левых эсеров, но и Бухарина, совершила покушение на Ленина. «Иудушка-Троцкий» был с 1921 г. агентом немецкой разведки, а с 1926-го– агентом британских разведслужб. С иностранными разведками были связаны также Бухарин и Рыков, а Крестинский, Розенгольц и Раковский стали иностранными агентами еще в начале 20-х годов. Ни левые, ни правые, гласило обвинение, никогда не были оппозицией в истинном смысле слова. Они, дескать, представляли собой подрывные движения, прикрывавшиеся оппозиционной деятельностью.

В 1932-1933 гг., согласно обвинительному заключению, когда стала очевидной тщетность открытой оппозиционной деятельности, эти две подрывние группы сформировали, по указке иностранных разведывательных служб, конспиративный центр – «блок». Заместитель наркома иностранных дел Крестинский приказал Бессонову, которому предстояло в 1933 г. вернуться на пост советника посольства в Берлин, выполнять роль связного Троцкого в его сделках с нацистами, а также использовать свое пребывание в Берлине для того, чтобы затруднить, а если это будет возможно, то вообще сорвать нормализацию дипломатических отношений между Советским Союзом и Германией.

Троцкий якобы пришел с нацистами к соглашению, предусматривавшему поражение СССР в предстоящей войне. Задача группы Тухачевского состояла в том, чтобы открыть фронт немцам. Участвовал в переговорах с немцами и советский дипломат Лев Карахан (к этому времени уже казненный). Он добивался помощи «блоку» в подготовке свержения советского режима. За это немцы получили бы Украину. В январе 1934 г., реализуя выдвинутую Томским идею, действовавшая в Кремле под руководством Енукидзе (тоже уже казенного) военная заговорщицкая организация подготовила переворот. Его предстояло осуществить путем ареста делегатов XVII партсъезда. План этот не был реализован лишь потому, что, благодаря широкой популярности правительства в стране, он был заведомо обречен на провал.

Как указывалось далее на процессе, в 1936 г. Бухарин во время своих встреч в Париже с Николаевским установил от имени «блока» контакты с меньшевиками и Вторым Интернационалом. В марте 1937 г. Тухачевский доверительно инфор-мировая Розенгольца и Крестинского, что он намеревается осуществить в начале мая военный переворот, захватить Кремль и убить членов правительства. Из этого следовало, что группа Тухачевского была арестована как раз вовремя.

Мы пока еще не обладаем полной информацией, каким образом обвиняемых принуждали исполнять в судебных заседаниях предписанные им роли. Создается впечатление, что Шарангович был агентом НКВД, выступавшим под личиной обвиняемого. Бессонов – один из трех обвиняемых, приговоренных к тюремному заключению, а не к расстрелу (двумя другими были Раковский и доктор Плетнев), – рассказывал своему другу, с которым встретился в 1938 г. в камере Бутырской тюрьмы, что его держали на конвейере, лишив сна и пищи, а затем методически избивали, дабы сломить волю к сопротивлению²⁹.

В своем заключительном слове в суде Бухарин сказал, что в течение трех месяцев после ареста он отказывался признаться. Есть основания полагать, что одним из использованных в то время средств принуждения была угроза расправиться с его женой и младенцем-сыном. Первое время жена Бухарина по-прежнему жила в кремлевской квартире. Примерно через месяц после ареста Бухарина она получила от него записку с просьбой прислать книги. В записке Бухарин сообщал, что он начал писать книгу «Деградация культуры при фашизме». Затем НКВД заставило ее написать в тюрьму, что она живет, как и раньше, в Кремле и получает паек³⁰. После того как Бухарин стал сотрудничать со следствием, ее выслали в Астрахань, а потом в сибирский лагерь для «членов семей изменников родины».

Как сломили Рыкова, неизвестно. Британским наблюдателям, присутствовавшим на процессе, он показался существом, утратившим человеческий облик, – внешне опустившийся, делающий бессвязные заявления, бессмысленно хихикающий³¹.

Крестинский избрал такой образ поведения, который, как он не мог не понимать, должен был завершиться смертью под пытками. На предварительном следствии он дал требуемые показания, а затем, когда его попросили подтвердить их, на первом же заседании суда создал серьезные трудности, отказавшись от своих слов. Когда Вышинский предъявил ему показания Бессонова, признавшего, что в 1933 г. Крестинский поручил ему, используя свой пост в Берлине, поддерживать связь с Троцким и препятствовать нормализации советско-германских отношений, он, Крестинский, громким голосом заявил, что Бессонов ошибается, что он порвал с Троцким и троцкизмом еще в ноябре 1927 г., что в разговоре с Бессоновым в мае 1933 г. перед тем, как последний должен был вернуться из Москвы в Берлин, он проинструктировал его действовать в интересах нормализации отношений СССР с Германией. Крестинский сказал, что, вопреки своей воле, он подписал ложные показания. Словом, он избрал единственный способ для того, чтобы получить возможность заявить о своей невиновности в открытом судебном заседании. Этот обмен репликами не вошел в стенографический отчет о первом заседании суда, опубликованный 3 марта, и поэтому о нем узнали лишь присутствовавшие в Октябрьском зале, читатели газет за рубежом, а также те немногие советские граждане, которые внимательно ознакомились с 800-страничным отчетом о процессе, изданном в виде книги в 1938 г. Следует отметить, что 3 марта женщина-врач в Лефортовской тюрьме видела зверски избитого и окровавленного Крестинского. Для тех же, кто был в зале суда и лично его знал, вновь появившийся на скамье подсудимых Крестинский выглядел совсем другим человеком – он покорно признавал свою вину, говорил механическим голосом. Возможно, это был его двойник³².

Полицейские режиссеры этого шоу явно выполняли приказ любыми способами инсценировать подтверждение намерения заговорщиков расчленить Советский Союз, о чем говорилось в неопубликованной беседе Сталина 8 ноября 1937 г. Утверждалось, что они ставили целью подорвать революционную мощь центральной России, отколов от нее окраинные территории. Гринько сознался, что он, действуя по заданию украинских националистов, подготавливал передачу Украины немцам. Иванов, который в начале 30-х годов работал секретарем крайкома партии на Севере, составлял заговор, имевший целью в случае войны отрезать Архангельск, позволив тем самым англичанам захватить его и прилегающие к нему леса для удовлетворения интересов британской лесной промышленности. Шарангович признал, что он готовил заговор о передаче Белоруссии Польше. Ходжаев и Икрамов замышляли отдать Узбекистан и остальную Среднюю Азию под британский протекторат. За помощь «блоку» в свержении советского режима Япония должна была получить Приморский край. Руководителями же плана расчленения России изображались Бухарин и Рыков.

Материалы процесса показывали, что кровожадное сообщество, расширяя свои границы, превратилось в «блок». «Блок» замышлял совершение убийств в чудовищных масштабах и якобы некоторые свои планы сумел осуществить. Он нес ответственность за провалившиеся террористические покушения на жизнь Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова и Ежова. В последнем случае речь шла об отравлении воздуха в ежовском кабинете парами растворенной в кислоте ртути. Главным убийцей, действующим в интересах «блока», был Ягода. Он сознался, что в 1931-1932 гг. создал из высокопоставленных сотрудников ОГПУ правую группу. Летом 1934 г. Енукидзе ему сообщил, что троцкистско-зиновьев-ская группа планирует убийство Кирова, что «блок» одобрил эту акцию и что он, Ягода, должен приказать Запорожцу никоим образом ей не препятствовать.

Ягода далее показал, что он заставил докторов Левина, Плетнева и Казакова укоротить жизнь высокопоставленных деятелей, названных «блоком», а именно Менжинского, Куйбышева, Горького и его сына – Максима Пешкова. По неясной причине Ягода отказался подтвердить в суде свои показания на предварительном следствии, в которых он брал на себя ответственность за убийство медицинскими средствами своего предшественника – Менжинского. Что произошло за кулисами трибунала, мы не знаем, но, когда через несколько часов Ягода вернулся в зал суда, он выглядел постаревшим на десяток лет и с готовностью подтвердил все свои показания на предварительном следствии. Ягода рассказал, что, желая отделаться от Горького, он завербовал его секретаря Крючкова. Последний пытался ухудшить состояние здоровья Горького, разжигая костры вдоль дороги, по которой писатель зимой 1935/36 г., находясь в Крыму, совершал длительные прогулки. Затем, в мае 1936 г., Крючков, по указанию Ягоды, убедил Горького вернуться из теплого Крыма в холодную Москву, где после посещения грипповавших внучек Горький слег с воспалением легких, был госпитализирован и стал жертвой убийства при помощи медицинских средств: доктора Левин и Плетнев прописали ему дигиталин. Но зачем «блоку» нужна была смерть Горького? Дело в том, как разъяснил Ягоде Енукидзе, Горький был последовательным сторонником сталинского руководства и поэтому был опасен.

Лидеров «блока» обвинили в том, что они, стремясь восстановить народ против советской власти и подготовить поражение СССР в войне, подталкивали своих сообщников на многочисленные акты диверсий и шпионажа или сами совершали их. Вредительство пронизало всю экономику. В подобного рода обвинениях нынешний процесс превзошел два предыдущих. Приведем лишь несколько примеров якобы совершенных вредительских акций. Утверждалось, например, что Гринько подрывал советский рубль и сознательно возбуждал недовольство населения, вынуждая вкладчиков терять массу времени в сберкассах и подвергаться бесконечным оскорблениям со стороны их работников. В сельском хозяйстве Чернов, занимавший в период коллективизации пост наркома торговли Украины, пытался, по указанию Рыкова, вызвать раздражение середняков, распространив на них репрессивные меры, применявшиеся к кулакам. Став наркомом земледелия, он сорвал подготовку семенного фонда, чинил препятствия правильному проведению севооборота, организовал заражение скота различными бактериями, а свиней – чумкой. К тому же Чернов, пытаясь ослабить Красную Армию, способствовал уничтожению 25 тыс. лошадей. Зеленский, будучи руководителем потребительской кооперации, подмешивал в сливочное масло гвозди и осколки стекла, а своими показаниями в суде он поверг в ужас москвичей, заполнивших зал заседаний, когда сознался в том, что подстроил уничтожение пятидесяти вагонов предназначенных для столицы яиц. Шарангович подорвал белорусское свиноводство, а также организовал убой 30 тыс. лошадей. Иванов на посту наркома лесной промышленности дезорганизовал лесосплав и разрушал целлюлозно-бумажные комбинаты.

Делая выводы из подобных признаний, Вышинский сказал-. «Теперь ясно, почему здесь и там у нас перебои, почему вдруг у нас при богатстве и изобилии продуктов нет того, нет другого, нет десятого. Именно потому, что виноваты в этом вот эти изменники>>.

На процессе особое внимание обращалось на еще один вид преступлений – на службу в царской полиции до 1917 г. Трое обвиняемых – Иванов, Зеленский и Зубарев – признали себя виновными в этом. Они заявили, что были завербованы царской охранкой в качестве секретных агентов для слежки за революционерами. Зубарев сознался, что был привлечен как осведомитель в 1908 г. местным полицейским инспектором Васильевым, который дважды заплатил ему за службу по тридцать рублей. (Эти «тридцать серебреников», прервал его Вышинский, «в два раза превышали то, что получил Иуда».) Показания Зубарева подтвердили и вызванный в суд Васильев, которому к тому времени исполнилось 68 лет. Он рассказал, что, арестовав молодого Зубарева, добился от него обещания работать на царскую полицию под псевдонимом Василий.

В заключительной речи Вышинский обрушил на обвиняемых – как на тех, что сидели на скамье подсудимых, так и на их сотоварищей по заговору и сообщников по более широкому «блоку» – поток брани. «Это зловонная куча человеческих отбросов». Теперь маски с них сорваны, сказал он. Их «звериный облик» обнажен. В частности Бухарина. Он «лицемерная, лживая натура». Сколько раз он прикасался к великому учителю с «лобзанием Иуды-предателя!». В конце речи Вышинский сказал: «Пройдет время. Могилы ненавистных изменников зарастут бурьяном и чертополохом. А мы, наш народ, будем по-прежнему шагать по очищенной от последней нечисти и мерзости прошлого дороге, во главе с нашим любимым вождем и учителем – великим Сталиным – вперед и вперед, к коммунизму!»

Перед тем как суд вынес приговоры, каждый обвиняемый получил право выступить с последним словом. Все они, за исключением одного, смирились со своей судьбой. Этим одним был Бухарин. В заключительной речи Вышинский предсказал, что в последнем слове Бухарин воспользуется возможностью для «цирковой акробатики». И он оказался прав.

Еще во время процесса, хотя он и вынужден был говорить, дабы удовлетворить своих обвинителей, в соответствии с заранее подготовленным сценарием, Бухарин вел непрерывную борьбу. Он признал себя ответственным за всю совокупность преступлений, совершенных «право-троцкистским» блоком», но затем заявил, что не участвовал в осуществлении каких-либо конкретных акций. Он утверждал, что находящиеся на скамье подсудимых «не группа в строго юридическом смысле этого слова». Он отверг обвинение в том, что ему было известно о его якобы имевших место контактах с нацистами; отбросил обвинение в заговоре организовать убийства Ленина, Сталина и Свердлова в 1918 г.; категорически отрицал всякую связь с иностранными разведслужбами, а также участие в убийствах Кирова, Куйбышева, Менжинского, Горького и его сына.

Во время заключительной речи Вышинского Бухарин, как отметили наблюдатели, делал лихорадочные записи в блокноте. Его последнее слово столь мало соответствовало пожеланиям Сталина, что на следующий день оно было опубликовано в печати с большими купюрами. Боевой дух Бухарина произвел большое впечатление на иностранцев, находившихся в зале суда. Представлявший британское посольство Фитцрой Маклин, описывая Бухарина в момент произнесения им последнего слова, отметил, что тот был «ослабевшим и непокорным». Признав в принципе справедливость предъявленных ему обвинений, Бухарин затем, указывал Маклин, «разбивал их вдребезги, а лишенный возможности вмешаться встревоженный Вышинский выглядел смущенным и притворно зевал»³³.

Цель Бухарина состояла не в том, чтобы защитить себя. Он хотел осудить своего обвинителя. Бухарин уже давно осознал, что Сталин – головотяп, который ведет Советскую Россию к гибели ради удовлетворения его чудовищной жажды личной власти. Еще до ареста он в своих эзоповских статьях представлял Сталина как человека, превращающего советский коммунизм в некое подобие фашизма. То, что Бухарин задумал использовать свое последнее слово как обвинительный акт против Сталина, в значительной степени соответствует традициям русского революционного движения, когда судебные процессы становились контрпроцессами. Главный смысл такого маневра состоял в том, чтобы, представ перед судом, революционер поменялся бы местами с обвинителями и предал бы их суду общественного мнения и истории. Для достижения этого надо было произнести не оправдательную, а революционную речь, публично осудить своих обвинителей, разоблачить их мотивы, их политику и отстаиваемый ими общественный строй.

Произнести такую речь Бухарин не мог. Он тем не менее нашел путь к достижению поставленной им цели. Для этого надо было, во-первых, предстать перед судом. В любом случае он был принужден сделать это. Во-вторых, следовало придерживаться определенной тактики. Сталин настаивал, что главным обвиняемым на данном процессе был Бухарин. Ну и прекрасно. Бухарин примет это и попытается спасти свою семью, подчинившись такому не допускавшему возражений требованию. Но он сделает это на свой лад: выступая по сценарию Сталина и Вышинского, он найдет возможность изложить свою точку зрения. Сталин не мог не понимать, что Бухарин поступит именно так. И он посчитал это, по-видимому, приемлемой ценой за тот огромный успех, который принесет ему признание Бухарина в участии в контрреволюционном заговоре.

Итак, на процессе Бухарин преследовал двойную цель: пойти навстречу пожеланию Сталина, признав свою вину, с одной стороны; нанести поражение своему противнику его же оружием – с другой. Бухарин пытался трансформировать суд в два одновременно проходивших процесса. Он сам сказал об этом эзоповым языком в своем последнем слове. Говоря о недоумении, испытываемом зарубежной интеллигенцией в связи с московскими процессами и особенно со звучащими на них признаниями, Бухарин подчеркнул, что он сохраняет ясность ума и отвергает фантастические объяснения таких признаний воздействием гипноза или особенностями «славянской души» («Гате 51ауе»), Далее, Бухарин призвал «прежде всего понять», что у него, как и у любого другого подобного ему человека (т. е. «врага»), «раздвоенное, двойственное сознание».

Что имел в виду Бухарин под этим, стало понятно немного позже. Здесь следует лишь отметить, что изложить ход своих мыслей в каком-то одном месте речи он мог лишь с риском полностью раскрыть свой план. Вот почему последовательность его эзоповой аргументации следует искать в ряде пассажей, каждый из которых содержит только один довод.

Процесс, сказал Бухарин, заключает в себе аспект признания вины, но не в этом суть проблемы: «Признания обвиняемых необязательны. Признания обвиняемых есть средневековый юридический принцип». Тем самым Бухарин между строк намекает на то, что в известном смысле этот процесс представляет собой «охоту на ведьм» и что к признаниям обвиняемых всерьез относиться нельзя, поскольку на подобных процессах «ведьм» принуждают сознаваться. А другой аспект? Бухарин формулирует его, заметив, что Фейхтвангер в книге «Москва 1937», которую ему показали в тюрьме, не дошел до самой сути дела, «а на самом деле все ясно, мировая история есть мировое судилище». Ключевое содержание такой констатации – в ее совпадении с гегелевским афоризмом, утверждавшим, что мировая история есть мировой суд. Ставя вопрос таким образом, Бухарин хотел сказать, что этот процесс проводится перед лицом суда истории.

Если, с одной стороны, это был суд над Бухариным, то с другой – под судом оказался Сталин, который оскверняет память Ленина, предает дело революции, уничтожает старую, большевистскую партию. Бухарин был вправе отдать Сталина под суд за все эти прегрешения благодаря его собственному, Бухарина, положению. Он сам был символом. Если кто-либо из оставшихся к тому времени в живых большевиков обладал правом считаться носителем большевистского наследия, так это был Бухарин. Вот почему он мог своим самопожертвованием на судебном шоу драматично продемонстрировать, что делает Сталин с партией. Претерпев муки оклеветанного, каким его подверг Вышинский, Бухарин оказался в состоянии не только вынести приговор Сталину за то, что тот устроил судилище над ленинским режимом, но и поймать его на месте преступления (а речь, действительно, шла о преступлении) и продемонстрировать это всему миру. (Другое дело, насколько мир это понял.) Казалось, именно это Бухарин пытался донести до слушателей, когда в своем последнем слове сказал, что, оказавшись перед лицом абсолютно черной пустоты, он хотел бы знать, что умирает не зря.

Утверждение, что Бухарин не пытался защитить себя, быть может, внешне противоречит отрицанию им виновности в различных уголовных преступлениях. Но такая позиция казалась защитой лишь на первый взгляд. Бухарин отвергал уголовные обвинения не потому, что хотел заявить о своей невиновности, а лишь стремясь показать, в чем же состоит его истинная вина, лежавшая в сфере политики. Именно потому он должен был доказывать, что неповинен в преступлениях определенного характера. Таким образом, отказ Бухарина сознаться в совершении уголовных преступлений органично вписывался в стратегию контрпроцесса. Только в том случае, если общественность или история, как считал Бухарин, будут видеть в нем политика, только тогда станет понятным, что выступающий в роли обвинителя Сталин на самом деле уничтожает целое политическое течение.

Поэтому для достижения той цели, которую ставил перед собой на контрпроцессе Бухарин, было жизненно важно показать, что он – большевистский

оппозиционер, противостоящий Сталину, а не уголовный преступник, долгие годы маскировавшийся под революционера, как это утверждал Вышинский.

Бухарин, которому в то время исполнилось сорок девять лет, был столь жизнелюбив, что, не прося публично о милосердии, он тем не менее после вынесения 13 марта ему и семнадцати другим обвиняемым смертного приговора написал Сталину записку. Она начиналась так: «Коба, почему ты хочешь моей смерти?». Эта записка вместе с письмом Ленина от 1923 г., в котором он угрожал разорвать отношения со Сталиным из-за грубости, допущенной последним в отношении Крупской, были обнаружены после смерти Сталина в 1953 г. в ящике его письменного стола. Бухарин и остальные приговоренные были казнены 15 марта.

Процесс превратился в фантасмагорию, в которой переплелись факты фальсифицированной истории с полностью вымышленными эпизодами, такими, например, как шпионаж в пользу иностранных держав или планы заговорщиков свергнуть советский режим и расчленить СССР. Многое из того, о чем упоминалось на процессе, действительно имело место. Так, Бухарин возражал против Брестского мира, а Крестинский, будучи послом в Берлине, несомненно вел переговоры с немецкими военными. В начале 30-х годов вспыхивали крестьянские бунты, а поголовье скота сокращалось. Накануне XVII партсъезда – действительно в тайне – предпринималась завершившаяся неудачей попытка устранить Сталина с поста генсека, а после съезда Киров был убит при участии в этом преступлении Ягоды и Запорожца. Жизнь Горького, вероятно, укоротили, дабы предотвратить его попытку вмешаться в подготавливаемое крупное политическое событие – суд над Зиновьевым и Каменевым. В стране существовал во многих областях товарный дефицит, который, конечно же, порождал большое недовольство. Однако все это никоим образом не представляло собой отдельных элементов заговора «право-троцкистского блока». Ни такого «блока», ни такого заговора и в помине не было.

В разыгранной в суде драме перед Сталиным предстала советская история в том ее варианте, который его устраивал и в котором все заслуги приписывались ему, а носителями всего зла и всех несчастий, в которых фактически был повинен он, объявлялись замаскировавшиеся враги революции. Пользуясь тем, что я назвал «судебной системой» с присущими ей алгебраическими формулами, вражескому заговору приписывались все деяния и преступления того другого, презираемого Сталина, который не вписывался в вымышленный им идеализированный образ самого себя, и поэтому для Сталина эта инсценировка выполнила функцию катарсиса, очищения. На людей, которых он ненавидел, был перенесен образ того Сталина, который конфликтовал с Лениным, завалил коллективизацию, вызвав ужасный голод, настоял на индустриализации в формах, породивших всякого рода срывы и дефициты. Этот Сталин навлек на себя в начале 30-х годов широко распространившуюся в партии критику. Именно его хотели на XVII съезде отстранить от власти. Он мечтал о соглашении с нацистами, организовал мерзкий заговор сверху, использовал свои секретные службы для убийства Кирова и, должно быть, других деятелей.

Все то, от чего Сталин жаждал очистить свой образ, все то, что он хотел вычеркнуть из своей биографии революционера и политического вождя, все это теперь оказалось делом рук, как это они сами признали, его врагов. Это было гораздо больше, чем простое переписывание истории. Речь шла о том, что на его глазах мнимые злодеи сами разыграли пьесу об отвратительном злодействе. Они рассказывали об этих событиях так, как, по его задумке, их следовало запомнить. Принимая на себя вину Сталина, эти люди оправдывали его и тем самым

косвенно подтверждали сталинское выдающееся мастерство, сталинскую незапятнанную гениальность вождя, идущего по стопам Ленина. Сталин, вероятно, испытал чувство величайшего мстительного триумфа, когда ненавистные ему люди принимали на себя перед лицом советской и мировой общественности вину за все то, что он должен был подавить в самом себе и вычеркнуть из своего прошлого, объясняя при этом, почему они совершили те самые преступления, вина за которые лежала на нем. А в заключение они предстали перед Сталиным униженными, подобно Ягоде, который свое последнее слово завершил обращением: «Товарищи чекисты, товарищ Сталин, если можете, простите»³⁴.