Текст книги "Сталин. История и личность"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 71 (всего у книги 95 страниц)

В конце вечернего заседания 21 августа Вышинский сообщил, что показания подсудимых, компрометирующие Томского, Бухарина, Рыкова, Угланова, Радека и Пятакова, будут изучены дополнительно, а в отношении Сокольникова и Серебрякова, уличенных в контрреволюционной деятельности, возбуждены дела. На следующий день Томский покончил жизнь самоубийством. Спустя годы от сына Томского Юрия, пережившего сталинскую эпоху, стало известно, что Томский застрелился после того, как Сталин явился к нему домой с бутылкой вина. После разговора в кабинете за закрытой дверью хозяин выставил гостя вон. Пока разъяренный Сталин шел к выходу, унося под мышкой свою бутылку, Томский осыпал его ругательствами и называл убийцей¹⁹. Дальнейшая история СССР, Европы и всего мира могла бы пойти во многом по-другому, если бы Томский, вместо того чтобы стреляться, застрелил своего гостя или его, а потом себя. Однако убийство лидера как средство решения государственных и политических проблем было чуждо мировоззрению и политической культуре Томского, равно как оно было чуждо взглядам и культуре Зиновьева, Каменева,

Троцкого и многих других²⁰. Единственным видным старым большевиком, для которого индивидуальный террор являлся приемлемым методом политической борьбы, был Сталин.

Теперь перед ним встала дилемма. Свой первый судебный спектакль он задумал как первый шаг на пути к преобразованию режима посредством террора, тогда как, по мнению руководства НКВД и некоторых других высокопоставленных лиц, это было всего лишь сведение счетов с группой оппозиционеров, после которого политический курс и вообще жизнь в стране вернутся к прежним нормам. Многие из тех, чьи имена прозвучали на процессе, еще не были арестованы, и арестовывать их было пока что рано – пусть уже сейчас его личная власть была огромна, но все же еще не настолько безусловна и неуязвима, чтобы можно было одним махом нанести удар по всем тем, кого он мысленно занес в черные списки. Нельзя было исключить, что кое-кто из запятнанных на процессе покончит с собой и тем самым нарушит его планы дальнейших процессов и репрессий. Очень может быть, что именно такие опасения привели Сталина к Томскому – ободрить его, успокоить, а то и извлечь кое-какую пользу. Можно было, например, уговорить его выступить с гневной обличительной статьей по адресу подсудимых. Очевидно, Сталин считал, что время расправы с некоторыми будущими жертвами еще не пришло, а пока надо дать им успокоиться. Если это так, понятно, почему номера «Известий», помещавшие компрометирующие Бухарина отчеты о процессе, выходили за подписью Бухарина как ответственного редактора. Понятно также, почему Радеку, Преображенскому, Пятакову, Раковскому и другим видным бывшим оппозиционерам разрешали помещать в газетах филиппики против «взбесившихся собак» (а то и поощряли их к этому, намекая, что подобные выступления в печати улучшат их положение)²¹. Такие статьи были вдвойне полезны: всем известные большевики подтверждали справедливость обвинений в адрес других крупных большевиков, причем таких обвинений, в которые многим трудно было поверить, а позже эти статьи очень пригодились как свидетельство гнусного двурушничества самих авторов.

Рыков, когда Томский застрелился, тоже был на грани самоубийства, но члены семьи его отговорили (о чем впоследствии горько пожалели)²². В Бухарина Сталин время от времени вселял надежду, чтобы тот до ареста не вздумал покончить с собой. Во время процесса Бухарин был в отпуске на Памире в Средней Азии. Узнав о процессе из газет, он вылетел в Москву. У него не было уверенности, что его не арестуют тут же, у трапа самолета. Опасения не оправдались – его встретила молодая жена Анна Ларина, и шофер благополучно довез супругов до кремлевской квартиры. Бухарин хотел немедленно встретиться со Сталиным, но последний сразу по окончании процесса отбыл на отдых в Сочи²³. Некоторое облегчение наступило 10 сентября, когда было опубликовано сообщение Прокуратуры СССР: «Следствием не установлено юридических данных для привлечения Н.И. Бухарина и АН. Рыкова к судебной ответственности, в силу чего настоящее дело производством прекращено». О Томском ничего не говорилось – самоубийство явилось как бы подтверждением его преступной деятельности. По всей вероятности, Сталин приказал Вышинскому выступить с этим сообщением, чтобы двое главных действующих лиц следующего судебного спектакля не кончили жизнь самоубийством и не уклонились таким образом от исполнения уготованных им ролей²⁴. В другой раз Сталин сделал ободряющий жест, когда 7 ноября 1936 г. Бухарин прошел на Красную площадь по редакционному пропуску и занял место с женой на гостевой трибуне. Вдруг к ним направился красноармеец, отдал честь и сказал: «Товарищ Бухарин, товарищ Сталин послал меня сказать, что вы не там стоите. Он просит вас занять свое место на Мавзолее»²⁵.

В сообщении Прокуратуры СССР от 10 сентября ничего не говорилось о Ра-деке. В смятении он просил Бухарина заступиться за него перед Сталиным. Ра-дек хотел, чтобы не Ягода, а сам Сталин занялся его делом. Он просил напомнить Сталину о той лояльности, которую он выказал в 1929 г., передав Сталину через Ягоду невскрытое письмо от Троцкого, привезенное Блюмкиным. Через несколько дней Радека арестовали. Когда его уводили, он сказал дочери: «Что бы про меня ни говорили – не верь»²⁶. После ареста Радека Бухарин написал Сталину и передал то, что тот просил, но письмо заканчивалось такой фразой: «И все же, кто его знает?»²⁷

Власть Сталина в то время была огромной, но еще не безграничной. Высшим партийным органом все еще считался Центральный Комитет, избранный XVII съездом ВКП(б). Многие видные партийные работники, которых Сталин намеревался уничтожить, не только оставались на свободе, но и занимали высокие должности в Москве и на местах. Главное, у Сталина еще не было полной уверенности в абсолютном контроле над армией и НКВД. После августовского процесса он занялся сначала НКВД, первым делом заменив Ягоду Ежовым.

Между Ягодой и его преемником было существенное различие. Не будучи прославленным революционером, Ягода все же вступил в партию, вероятно, в 1907 г. Он и другие высшие руководители НКВД представляли когорту старых чекистов, пусть не особенно разборчивых в средствах, но принадлежавших к поколению старых большевиков, которое по замыслу Сталина должно было уйти в небытие²⁸. Не проявляя особого рвения, Ягода все же помогал готовить убийство Кирова; во время подготовки августовского процесса он возглавлял НКВД.

Ягода всячески старался угодить Сталину. Например, в январе 1935 г. он выдвинул предложение, касавшееся высланных в отдаленные районы бывших «кулаков». По указу от 27 мая 1934 г. (изданному в духе тогдашней «разрядки») «кулаки», высланные в отдаленные районы на срок от трех до пяти лет и работавшие на золотых или платиновых приисках, по окончании срока восстанавливались в гражданских правах, если представители ОПТУ на местах удостоверяли их хорошую работу и лояльность к советской власти. Теперь, 17 января 1935 г., Ягода направил Сталину служебную записку на бланке НКВД, в которой говорилось, что многим восстановленным в правах по окончании срока местные власти разрешают уезжать из «малонаселенных» районов в ущерб дальнейшему освоению таких районов. Он предложил дополнить указ 1934 г. пунктом, согласно которому восстановление в правах не предусматривает права выезда из районов поселения. Двадцать пятого мая 1935 г. Сталин собственноручно начертал на записке Ягоды: «Правильно», – и поставил свои инициалы. В тот же день вышло соответствующее постановление ЦИК, подписанное Калининым и Енукидзе²⁹

Ягода хорошо послужил Сталину. С другой стороны, в прошлом он был связан с лидерами правого уклона и посвящен в кое-какие темные дела Сталина. Он был евреем (и удостоился упоминания в нацистской книге «Большевизм и евреи»), так что замена Ягоды неевреем явилась бы в глазах нацистов свидетельством уменьшена «еврейского компонента» советской власти. Наконец, своим режиссерским глазом Сталин, несомненно, уже видел Ягоду в роли козла отпущения на будущем судебном спектакле, где он признается в разного рода злодействах, тех самых, которые Сталин хотел «перевалить» со своих плеч на плечи Ягоды.

В период максимального подъема волны террора подлинным руководителем карательных органов мог быть только сам Сталин, однако в роли формального главы НКВД ему нужен был человек, способный, не задавая вопросов, безоговорочно исполнять его желания. В идеале такой человек выглядел понятливым, опытным и всегда готовым к услугам, политическим нулем без претензий на реальное влияние, но тем не менее производящим впечатление влиятельной фигуры. Такой человек нашелся в лице Николая Ежова. Он родился в Петербурге в 1895 г., рано осиротел, в четырнадцатилетием возрасте стал фабричным рабочим, вступил в партию большевиков в 1917 или 1918 г., участвовал в Гражданской войне, а затем вел партийную работу на местах (в Казахстане). В 1929-1930 гг. Ежов был назначен заместителем наркома земледелия, затем вошел в аппарат ЦК. Человек карликового роста и заурядной внешности, он вовсе не казался жестоким. «С первого момента встречи со Сталиным он подпал под абсолютное, почти гипнотическое влияние Генсека»³⁰.

Работая сначала заместителем председателя, а затем председателем Комиссии партийного контроля, Ежов набрался необходимого опыта и вполне созрел для роли главного подручного Сталина по репрессиям – пора было ставить его во главе НКВД. Таким образом, благодаря коварству Сталина и всеобщему непониманию ситуации, сложившейся на вершине власти, наступавшая волна тотального террора, т. е. сталинщины, станет известна как «ежовщина».

В датированной 25 сентября 1936 г. телеграмме из Сочи, адресованной Кагановичу, Молотову и другим членам Политбюро, говорилось: «Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение т. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского'блока. ОПТУ опоздал в этом деле на 4 года»*Телеграмма была подписана Сталиным и Ждановым, но скорее всего ждановская подпись была поставлена для того, чтобы телеграмма не выглядела единоличным указанием Сталина. Однако сам факт критики в адрес Ягоды и упоминание четырехлетнего отставания ОГЛУ не позволяет сомневаться в авторстве Сталина, и никого другого.

Политбюро, конечно, тут же выполнило указание. Уже 27 сентября были обнародованы правительственные постановления о назначении Ежова наркомом внутренних дел и Ягоды – наркомом связи. Вскоре Г.Е. Прокофьева, одного из заместителей Ягоды в НКВД, назначили его первым заместителем в Наркомате связи. Впрочем, немедленно убирать людей Ягоды из руководства НКВД Ежов не стал. Сохранили свои посты Л.М. Заковский, свояк Сталина СЛ. Реденс и А.А. Слуцкий. Последнего, надо полагать, оставили на посту начальника иностранного отдела НКВД потому, что его немедленное смещение могло бы насторожить многих работников НКВД за границей, и они могли бы стать невозвращенцами³². Начальника секретно-политического отдела Молчанова, однако, вскоре сменил бывший командующий пограничными войсками М.П. Фриновский, пользовавшийся особым расположением Сталина. К началу 1937 г. Молчанов был арестован. Арестовали и подчиненного Ягоде начальника Беломорстроя Фирина, которого нацистская «Штюрмер» причисляла к группе «еврейских большевистских плутократов»³³.

Первым и главным следствием сталинско-ежовского овладения НКВД явилось назначение трехсот человек из аппарата ЦК (т.е. сталинского) по делам чистки в помощники (а по сути в ученики) к начальникам управлений НКВД в Москве и на местах, которых они и сменили в начале 1937 г. Эти люди составили, по словам Кривицкого, «параллельное ОГПУ, ответственное только лично перед Сталиным»³⁴. От старых чекистов они отличались отсутствием прежних большевистских заслуг и большей готовностью применять пытки при допросах.

Именно в 1937 г., по утверждению Хрущева, пытки стали обыденным делом в следственной практике³⁵. Когда на смену Ягоде пришел Ежов, Молчанов собрал руководителей подразделений и ответственных сотрудников НКВД на встречу с новым наркомом. Свое выступление Ежов закончил словами: «Товарищ Сталин – первый чекист»³⁶. Едва ли ему когда-либо доводилось говорить более справедливые слова.

Имея в лице Ежова своего человека на посту наркома внутренних дел, Сталин был лучше подготовлен, чтобы решить более трудную задачу – подмять под себя армию.

Заговор против военных

В силу ряда причин Сталин хотел сокрушить костяк Красной Армии, невзирая на неизбежное падение боевого духа и ослабление обороноспособности страны.

Виднейшим из командиров РККА в возрасте от сорока до пятидесяти лет был Михаил Тухачевский. Не все эти люди могли считаться старыми большевиками (в Первую мировую войну Тухачевский был офицером царской армии), но это были большевики, принадлежавшие к поколению, выигравшему Гражданскую войну. Они помнили службу под началом военкомиссара Троцкого, не забыли своих симпатий к группе Киров– Куйбышев– Орджоникидзе, в свое время многие из них не одобряли коллективизацию по-сталински³⁷. Они были верны советской власти, но многие, особенно Тухачевский, проявляли независимость характера и суждений и могли отстаивать свое мнение в высших сферах. Уважая военное искусство немцев, эти профессионалы-военные демонстрировали резко враждебное отношение к нацизму; к тому же трое виднейших военачальников – Якир, Гамарник и Фельдман – были евреями, и Сталин знал, что не может рассчитывать на их одобрение задуманного им соглашения с Гитлером. К Тухачевскому он питал личную неприязнь еще с 1920 г., с неудачной польской кампании (неудача, которая произошла частично по вине самого Сталина)³⁸. Считая себя военным гением, он, по всей вероятности, не сомневался в своей способности обеспечить стратегическое руководство вооруженными силами СССР, даже если чистка лишит армию ее лучших командных кадров. Наконец, армия в тогдашнем ее виде под руководством таких военачальников, как Тухачевский, самим своим существованием являла препятствие режиму единовластия, которого добивался Сталин³⁹. И более того, армия могла бы стать угрозой ему лично, не оставаясь безучастным наблюдателем начавшейся летом и осенью 1936 г. новой волны тотального террора.

Обвинения в адрес Путны, прозвучавшие на процессе Зиновьева и Каменева, тем более арест Примакова и Шмидта, могли насторожить крупных военных, но Сталин позаботился о том, чтобы по возможное™ их успокоить. Семнадцатого августа, т. е. за два дня до начала процесса, в газетах было обнародовано постановление о награждении орденами полутора тысяч военных – раньше никогда не появлялось сразу столько новых орденоносцев. После окончания вышеупомянутого процесса Якир, не подозревая, что на Лубянке уже занимаются его делом, возглавил группу наблюдателей РККА на военных маневрах во Франции. Тем временем в глубокой тайне Сталин готовил чистку армии. Собственный заговор против руководства РККА он осуществил, сфабриковав дело о несуществующей «военной антисоветской троцкистской организации» во главе с Тухачевским.

Летом 1936 г., еще не став формально наркомом, Ежов под непосредственным руководством Сталина взялся за создание «военно-троцкистской организации» в армии. Ежов давал указания следственной группе и сам принимал участие в допросах, проводимых «недопустимыми» методами, т. е. с применением различных средств давления на подследственных и пыток. Из арестованных выбивали ложные показания против ряда высших военачальников и некоторых военных пониже рангом. Особое значение имели показания Примакова и Путны, арестованных соответственно 14 и 20 августа 1936 г., в отличие от большинства других крупных военных они в 20-е годы примыкали к левой оппозиции⁴⁰.

К ним применили те же варварские методы допроса. Путна, на первых порах признавшийся только в участии в левой оппозиции в 1926-1927 гг. и утверждавший, что позже он с оппозицией порвал, уже 31 августа дал показания о существовании разных «центров» в «троцкистско-зиновьевском блоке» и признался, что вместе с Примаковым входил в «военную антисоветскую троцкистскую организацию». Сломить Примакова оказалось труднее. Из тюрьмы он посылал Сталину письма с уверениями в своей невиновности. Но и этот смелый человек не мог бесконечно терпеть пытки и избиения, которые к нему применяли в Лефортове. Восьмого мая 1937 г. он написал Ежову, что в течение девяти месяцев «запирался перед следствием по делу о троцкистской контрреволюционной организации» и в своем запирательстве «дошел до такой наглости, что даже на Политбюро перед товарищем Сталиным продолжал запираться и всячески уменьшать свою вину». Сталин, говорилось далее в письме к Ежову, сказал, что «Примаков – трус, запираться в таком деле – это трусость». Действительно, продолжал Примаков, «с моей стороны это была трусость и ложный стыд за обман. Настоящим заявляю, что, вернувшись из Японии в 1930 г., я связался с Дрейцером и Шмидтом, а через Дрейцера и Путну – с Мрачковским и начал троцкистскую работу, о которой дам следствию полные показания». Благодаря этому документу, обнаруженному в личном архиве Сталина, стало известно, что Сталин не только руководил работой Ежова, но и лично участвовал в фабрикации дела о заговоре, оказывая давление на Примакова. Последний на допросе 14 мая 1937 г. назвал Якира в числе заговорщиков и сказал, что троцкистская организация сочла Якира самым подходящим кандидатом, чтобы сменить Ворошилова на посту наркома⁴¹.

О том, что Якиру отводилась важная роль в сфабрикованном заговоре, свидетельствует «обработка» комдива Шмидта, арестованного 5 июля 1936 г. Этого грубовато-прямолинейного кавалериста и героя Гражданской войны, участника боев за Царицын, Сталин возненавидел еще в 1927 г. на XV съезде. Шмидт тогда поддержал левую оппозицию, но, главное, после дискуссии, когда Сталин шел по территории Кремля, Шмидт подошел к нему и грубовато, по-армейски стал осыпать его казарменными ругательствами, а затем, как бы шутя, взялся за шашку, этим жестом давая понять, что обрежет ему уши⁴². Позже Шмидт командовал танковой бригадой у Якира. Иону Якира, командующего Киевским военным округом, знали и высоко ценили в Берлине, даже называли его «советским Мольтке». Арест Шмидта не мог не встревожить командный состав округа. Глубоко обеспокоенный Якир отправился в Москву, чтобы заступиться за Шмидта перед Сталиным, но разговаривать ему пришлось с Ежовым. Последний угрожающе потрясал документами, якобы доказывавшими намерение Шмидта, о котором говорил Вышинский на августовском процессе, убить наркома Ворошилова во время учений войск Киевского военного округа⁴³.

Тем не менее Ягсиру позволили встретиться со Шмидтом и Кузьмичевым – еще одним из арестованных на Украине командиров. Шмидт исхудал, говорил медленно, выглядел подавленным и вообще, как потом Якир рассказывал своей семье, «был похож на марсианина». В присутствии Якира он отказался от своего признания в том, что хотел убить Ворошилова. Мало того, несмотря на запрет следователя что-либо добавлять к отрицанию своей вины, Шмидт письменно засвидетельствовал отказ от прежних показаний. Якир передал этот листок бумаги Ворошилову и вернулся в Киев несколько успокоенный. Вскоре ему позвонил Ворошилов и сообщил, что на дальнейших допросах Шмидт вновь подтвердил свои прежние показания и признался, что, отказываясь от них, он хотел обмануть и Ворошилова, и Якира⁴⁴. Нетрудно догадаться, что этот смелый отказ от ложного признания стоил Шмидту дополнительных истязаний. Вскоре его расстреляли.

Якир не знал весьма существенной детали: на Лубянке Шмидта обвинили в намерении убить Ворошилова в Киеве для того, чтобы Якир мог занять его пост. Единственным вещественным доказательством оказался график поездок Ворошилова в войска (который был роздан всем командирам всех принимавших участие в учениях подразделений на Украине). Когда Шмидт отверг это обвинение, ему предъявили другое – перед отъездом в 1934 г. на лечение в Вену Якир якобы приказал ему подготовить к антисоветскому восстанию танковую бригаду, которой он, Шмидт, командовал⁴⁵.

В событиях, непосредственно предшествовавших большой чистке армии, нашлось место и для интриги с участием нацистов. Впрочем, едва ли можно сомневаться в том, что подлинным ее организатором был сам Сталин. В декабре 1936 г. белоэмигрант, один из руководителей Российского общевоинского союза с центром в Париже, генерал Н.В. Скоблин, сообщил шефу политической полиции Германии Рейнхарду Гейдриху о том, что Тухачевский и некоторые другие высшие советские военачальники совместно с чинами германского генерального штаба составили заговор с целью уничтожения власти Сталина. Свое решение передать политической полиции столь важную информацию он объяснил желанием отомстить Тухачевскому, своему бывшему товарищу по службе в царской армии, за то, что, несмотря на дворянское происхождение, тот перешел на сторону революции⁴⁶. Любопытно, что для сведения счетов с бывшим товарищем Скоблин выбрал именно декабрь 1936 г. Мало того, сообщая о заговоре, пусть руководимом его личным врагом, Скоблин не мог не понимать, что служит той самой советской власти, против которой он, как белоэмигрант, должен был бороться.

Некоторые источники не исключают возможности того, что немцы сами придумали способ обезглавить Красную Армию, опорочив Тухачевского и других высших военачальников⁴⁷ По другим источникам, замысел исходил от Сталина. Бывший советский майор генштаба Дапишев считает, что исполнителем подлога было гестапо, но идею дал Сталин, внушив ее немцам посредством Скоблина⁴⁸. Автор антифашистских книг «Гитлер над Европой?» и «Гитлер над Россией?», вышедших на многих языках, и в том числе на русском в СССР в 1935 и 1937 гг., советский гражданин Эрнст Генри (С.Н. Ростовский), который в предвоенные годы жил за границей, также считает, что «подлинным инициатором подлога был сам Сталин, воспользовавшийся через Скоблина услугами гестапо»⁴⁹. Более чем вероятно, что Скоблин был двойным агентом. Теперь же стало известно, что Скоблин действительно был советским агентом и содействовал похищению главы РОВСа генерала Миллера. Так как РОВС случайно узнал об этом факте, высокопоставленные энкавэдэшники устроили его побег из Парижа, во время которого он был ликвидирован⁵⁰. *> чч ■

Скоблин появился в Берлине в декабре 1936 г. Опытный офицер разведки Янке предупредил Гейдриха, что Скоблин, вероятно, действует по указаниям Сталина, которому желательно с помощью немцев уничтожить группу Тухачевского и заодно ослабить германский генеральный штаб. Гейдрих, однако, уже предвкушал триумф возглавляемой им – сравнительно недавно образованной – политической полиции. Мало того, открывалась отличная возможность насолить высшему офицерству (до прихода к руководству полицией Гейдрих был уволен со службы во флоте за недостойное офицера поведение), поэтому он с готовностью проглотил наживку. Полученную от Скоблина информацию он доложил своему непосредственному начальнику рейхсфюреру СС Гиммлеру и самому Гитлеру. Последний после некоторого колебания согласился воспользоваться шансом уничтожить верхушку Красной Армии⁵'.

Заручившись согласием высшего руководства рейха, Гейдрих поручил генералу СД Беренсу добыть хранившиеся в архиве немецкой разведки Абвер подписанные Тухачевским подлинные документы. Начальник Абвера вице-адмирал Канарис под разными предлогами отказывался их выдать, поэтому документы пришлось похитить из архива. Подпись Тухачевского стояла на секретном советско-германском соглашении о военном сотрудничестве от 1926 г., подписанном за Германию генералом фон Сектом. В итоге было сфабриковано пухлое досье, состоявшее из подлинных документов периода секретного советско-германского сотрудничества в 20-е годы и подлинных писем (за период более года), в которых германские генералы обещали Тухачевскому и его единомышленникам содействие в организации и осуществлении путча против Сталина. Поскольку Гейдрих, как утверждалось, принял помощь советского агента, предложившего свои услуги по изготовлению документов, Беренс пришел к выводу, что компрометация Тухачевского – затея НКВД, а Гейдрих попался на удочку Москвы⁵². Неизвестно, каким именно способом досье было переправлено в Москву (если оно вообще туда попало).

На секретных переговорах в январе-феврале 1937 г. в Берлине германский участник переговоров граф Траутманнсдорф сообщил послу Чехословакии Войтеху Маетны, что Гитлер получил из СССР информацию о готовившемся там перевороте с целью убрать Сталина и Литвинова и установить в стране военную диктатуру. В опубликованных в Праге в 1947 г. мемуарах президент Чехословакии Бенеш утверждал, что он немедленно передал в Москву сообщение Траутманнсдорфа, однако никаких подтверждений тому в архиве МИДа не обнаружено⁵³. Впрочем, в марте 1937 г. советский полпред в Париже Владимир Потемкин известил Москву о своей беседе с Эдуардом Даладье, в то время французским министром обороны, который утверждал, что от «русских эмигрантских кругов» министерству стало известно о перевороте, готовившемся в СССР группой высших военных, настроенных против советской власти. Этими «кругами» был генерал Скоблин⁵⁴.

Фалин, заведующий Международным отделом ЦК КПСС в 1989 г., утверждал, что видел (надо полагать, в Москве) подготовленные Шелленбергом документы, касающиеся Тухачевского и некоторых других военачальников⁵⁵. В личном архиве Сталина были обнаружены документы, «подтверждающие стремление германских разведывательных кругов подсунуть ему дезинформацию о М.Н. Тухачевском»⁵⁶.

Как бы то ни было, не досье являлось причиной катастрофы начального периода войны, когда обезглавленная Красная Армия оказалась неспособной должным образом защитить страну. Вина целиком и полностью лежит на кремлевском заговорщике и его подручных. Сталин задумал и начал осуществлять

свой заговор за много месяцевдо появления Скоблина в Берлине в конце 1936 г. В то трудное время, когда повсюду на просторах огромной страны разоблачали ни в чем не повинных бесчисленных «врагов народа», настоящим врагом народа, стоявшим в центре политических событий и подрывавшим обороноспособность страны, был Сталин. н

;• ■ :к-.

{

Террор нарастает

Когда Сталин отправил секретную телеграмму из Сочи, в которой по сути известил Политбюро о своем намерении и дальше усиливать террор, террористическая кампания уже около двух месяцев шла по нарастающей. Еще не кончился августовский процесс, а «Правда» уже писала, что троцкистско-зи-новьевский заговор – отнюдь не эпизод из прошлого, а средоточие коварной антисоветской деятельности врагов, которая не прекратилась по всей стране. Первый залп выпустил Берия. Он объявил о разоблачении в Армении «троцкистско-националистической группы» во главе с бывшим республиканским наркомом просвещения Нерсиком Степаняном, свившей гнездо под крылом первого секретаря КП(б) Армении Агаси Ханджяна (в июле в Ереване сообщили о самоубийстве Ханджяна)⁵⁷

Как только закончился августовский процесс, старый чекист и друг Сталина, а ныне секретарь Северокавказского обкома Г. Евдокимов выступил с разоблачением террористическо-вредительской деятельности ряда групп замаскировавшихся врагов народа в руководимой им области. Можно ли было предположить, что подобных групп не было в других областях?⁵⁸ Уже на следующий день «Правда» откликнулась передовой статьей «Гнилые либералы – пособники врагов». В статье говорилось, ч то 16 руководителей заговора уничтожены, но было бы «величайшим преступлением» думать, что со всеми врагами покончено и теперь можно спать спокойно. Процесс показал, что далеко не все подлые двурушники разоблачены, нет, враг прятался под маской и проявлял необыкновенную изворотливость. К сожалению, в партии оказалось немало гнилых либералов, только болтавших там, где требовалось проявить подлинную бдительность. Так случилось в Днепропетровске, где либеральные простаки, в том числе председатель облсовета, приняли на работу вернувшегося из ссылки троцкиста Кацнельсона. Благодаря их же ротозейству вновь получили партийные билеты враги партии Каплан и Вайсберг. Статья заканчивалась призывом Ло-сталински разоблачать гнилых либералов, всех, у кого притупилось революционное чутье и отсутствует большевистская бдительность». По сути это было указание партийным работникам и государственным служащим никоим образом не препятствовать нарастающему процессу репрессий. Газета недвусмысленно предупреждала, что всякий, кто воспротивится террору, сам падет его жертвой.

Еще не кончился августовский процесс, но страх уже воцарился в советских издательствах, да и в друтих учреждениях. То тут, то там в издательствах Объединения государственных книжно-журнальных издательств (до самоубийства ОГИЗом руководил Томский) обнаруживались «троцкистские гнезда». В Государственном издательстве общественно-экономической литературы окопались враги, которые якшались с «фашистскими псами» Фрицем Давидом и Берманом-Юриным. Снятый с работы начальник иностранного отдела не сообщил парторганизации, что троцкист Домрачев просил его посоветовать, где лучше прятать сочинения Троцкого. С иностранным отделом были связаны не-

кий Панков, в 1934 г. приходивший к Зиновьеву на квартиру, и секретарь Радека Тивель, арестованный теперь как враг народа⁵⁹.

Начались разоблачения и в Союзе писателей. Обнаружилось, что членом Союза был Пикель, но его вовремя не разоблачили. Секретаря парткома Союза Ивана Марченко уволили и арестовали за содействие, оказанное им Галине Серебряковой, Тарасову-Родионову и другим писателям, «связанным с классовыми врагами»⁶⁰ Что касается Серебряковой, она оказалась «связанной с врагами» узами брака. Уже одиннадцать лет она была женой видного старого большевика Г.Я. Сокольникова, примыкавшего к левой оппозиции в 1925-1926 гг., впоследствии работавшего советским полпредом в Лондоне, замнаркомом иностранных дел, замнаркомом лесной промышленности и избранного кандидатом в члены ЦК на XVII съезде ВКП(б). До брака с Сокольниковым она была замужем за Л.П. Серебряковым. На августовском процессе Вышинский назвал и первого и второго мужа Серебряковой в числе лиц, с которыми еще предстоит разобраться органам НКВД.

Все случившееся с Серебряковой – одна из бесчисленных трагедий родственников жертв сталинского террора. День 26 июля 1936 г. Серебрякова с матерью и двумя дочерьми провела на подмосковной даче. Сокольников с работы не вернулся. Незадолго до полуночи появились десять сотрудников НКВД, молча произвели обыск и удалились. Стало ясно, что муж арестован. Однако августовский процесс тогда еще не начался, и она не могла знать, что по замыслу «главного режиссера» Сокольников должен будет произносить покаянные речи на втором судебном спектакле. Серебрякова знала мужа только как активного проводника линии партии. На следующий день она пришла к Марченко в Союз писателей и все ему рассказала. Марченко поступил как типичный гнилой либерал, заявив, что знает Серебрякову и не сомневается в ее верности партии. Иначе повели себя другие друзья и знакомые – звонки по домашнему телефону разом прекратились. НКВД установил за квартирой постоянное наблюдение. Пятого августа в райкоме партии Серебрякова узнала, что с мужем, который на двадцать лет старше, ее связывает вовсе не любовь, а общность контрреволюционного образа мыслей и совместная подпольная антисоветская работа. Бюро райкома исключило Серебрякову из ВКП(б) за «потерю бдительности и связь с врагом народа». Вскоре новый секретарь парторганизации Союза писателей Владимир Ставский уже ставил Марченко в вину, помимо других грехов, высокую оценку творчества Серебряковой. Действительно, когда о связи Серебряковой с врагом народа ничего еще не было известно, Марченко называл ее «литературной стахановкой». Ну, можно ли удивляться справедливому ^ негодованию Ставского-. «Какая же это бдительность?! Это утрата бдительности и гнилой либерализм!»⁶¹.