Текст книги "Сталин. История и личность"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 73 (всего у книги 95 страниц)

Сразу же после этого была сочинена частушка:

Я оказался у дверей С каким-то странным видом,

О, как бы этот вот еврей Не оказался жидам>

Однако в заключение интервью Фейхтвангер высказался о Сталине в положительном духе – как о выдающемся государственном деятеле, и его вторая встреча со Сталиным прошла гладко.

Радей по Сталину и Сталин по Радену

О нарастающем террористическом разгуле возвестило сообщение о новом процессе по делу о государственной измене, который должен был открыться в Москве 23 января. В сообщении указывалось, что, действуя по указаниям Троцкого, Пятаков, Радек, Сокольников и Серебряков создали в 1933 г. «параллельный центр». Он формировал диверсионные и террористические группы, действия которых были нацелены на организацию аварий на ряде предприятий, прежде всего на военных заводах, готовил террористические акты против лидеров, проводил шпионаж в пользу иностранных государств. Задача «параллельного центра» состояла в подрыве советской военной мощи, ускорении военного нападения на страну, оказании помощи иностранным агрессорам в захвате территорий Советского Союза и его расчленении, а также в ликвидации советского режима и реставрации капитализма⁶. Кроме названных выше хорошо известных старых большевиков и бывших участников левой оппозиции (всего к суду привлекалось семнадцать человек), трое других обвиняемых (Н.И. Муралов, Я.Н. Дробнис и М.С. Богуславский) в прошлом также примыкали к левой оппозиции. Некоторые подсудимые были на руководящей работе в сфере экономики. По делу «параллельного центра» проходил осужденный на процессе в Новосибирске как вредитель А.А. Шестов. Назывался также В.В. Арнольд, незадачливый шофер Молотова, сидевший за рулем как раз в тот день, когда машина последнего застряла в кювете. Два подставных обвиняемых – А.А. Шестов и И.Я. Храще – в прошлом были секретными агентами НКВД в промышленности, а на процессе своими свидетельствами подде-^ рживали государственное обвинение⁷

В назначенный день, 23 января 1937 г., в Октябрьском зале Дома Союзов начался мрачный спектакль. Вышинский зачитал обвинительное заключение, а затем суд приступил к допросу Пятакова. Присутствовавший на процессе заведующий отделом печати Наркоминдел Евгений Гнедин (в его обязанности входило подвергать цензуре сообщения иностранных корреспондентов) вспоминает, как выглядел этот некогда волевой организатор индустрии – «мужественное лицо» его превратилось теперь в «маску смерти». Первые пять рядов, пишет Гнедин, занимали «странные, неприятные субъекты, одни с массивными квадратными физиономиями, другие – востроносые, злые»⁸. Это были следователи, наблюдавшие за поведением своих подопечных и самим своим присутствием предупреждавшие подсудимых, каким невыносимым пыткам подвергнутся они, если только отклонятся от предписанного им сценария.

Судя по ответам Пятакова на вопросы Вышинского, история замышлявшегося заговора выглядела следующим образом. В 1931 г. Пятаков, посетивший по поручению советского правительства Берлин, дважды встретился с сыном

Троцкого – Седовым. В том же году он получил через Шестова в Москве письмо Троцкого, в котором говорилось о необходимости устранить насильственным путем Сталина и его ближайших соратников и осуществить несколько вредительских акций в промышленности. Осенью 1932 г. Пятакова посетил в Москве Каменев, информировавший его о создании «объединенного центра». Каменев также рассказал Пятакову, что он установил тесные связи с правыми в целях свержения Сталина и отказа от строительства социализма. «Параллельный центр» активизировался в 1933 г., когда Лифшиц и другие создали вредительские группы на Украине, Шестов с сообщниками – в Западной Сибири, а Серебряков – в Закавказье. Вредительская деятельность осуществлялась методом преднамеренно ошибочного планирования, замедления темпов строительства, организации поджогов и взрывов, сдачи в эксплуатацию незавершенных коксовых печей, разбазаривания ресурсов, закупки ненужных материалов и умышленного снижения уровня жизни трудящихся с намерением вызвать их недовольство. Главная цель всех подобных акций – дискредитация сталинского руководства.

Пятаков показал, что руководил подрывной деятельностью из-за границы сам Троцкий. С середины 1935 г. (к этому времени «объединенный центр» распался) и до начала 1936 г. «параллельный центр» стал действовать самостоятельно как головная организация, стремившаяся – прежде всего через Томского – установить связи с правыми. Директивы Троцкого поступали к Пятакову через Радека, который в конце 1935 г. получил от Троцкого пространное письмо. В нем высказывалась мысль, что «центр» может прийти к власти либо до войны посредством террористических актов против Сталина и его подручных, либо (что более вероятно) в ходе войны с Германией и, возможно, Японией. На этот случай следовало заручиться поддержкой правительств названных стран, заключив с ними тайные соглашения.

Будучи в конце 1935 г. в служебной поездке в Берлине, Пятаков связался там с собственным корреспондентом «Известий» троцкистом Д. Бухарцевым. Бухарцев организовал полет Пятакова на один день в Норвегию для встречи с Троцким. Примерно 12 декабря 1935 г., рассказал Пятаков, он с немецким паспортом вылетел специальным самолетом с берлинского аэродрома Темпель-хоф и приземлился в Осло. Оттуда его доставили на машине в пригород, где жил Троцкий. Там и состоялся их двухчасовой разговор.

В ходе беседы Троцкий утверждал, что социализм в одной, отдельно взятой стране построен быть не может, что война неизбежна и что она начнется в 1937 г. Поэтому заговорщикам, продолжал он, следует заняться вредительством, с тем чтобы стать могильщиками сталинского государства, помешать ему упрочить свои позиции на тот случай, если советская экономика будет развиваться успешно и новые, молодые кадры, считающие сталинское государство истинно социалистическим, поддержат этот советский режим.

Делая ставку на государственный переворот, который мог бы привести к власти троцкистское правительство, утверждал, по словам Пятакова, Троцкий, необходимо учитывать реальные силы, действующие на мировой арене, прежде всего фашистов, и установить с ними контакт в интересах подготовки к захвату власти либо до войны, либо после поражения Советского Союза в войне. Троцкий сказал, что у него состоялись переговоры с заместителем председателя нацистской партии Гессом. Они пришли к соглашению, в соответствии с которым троцкистско-зиновьевский блок обязался, если он захватит власть до войны, отблагодарить нацистов за их поддержку, позволив им создать свой протекторат на Украине, начав, таким образом, расчленение СССР. Внутри страны блок реставрирует капитализм. Пятаков воспринял программу, изложенную Троцким, как директиву.

Первый день процесса завершился допросом Бухарцева, подробно описавшего, как он через эмиссара Троцкого организовал полет Пятакова в Осло. Этим эмиссаром был, по словам Бухарцева, некий таинственный незнакомец по имени 1устав Штирнер. Пятаков подтвердил эти показания⁹. Однако замешательство вызвало заявление официальных норвежских кругов, вскоре сообщивших, что в декабре 1935 г. на аэродроме в Осло не приземлялся ни один самолет.

В депеше, направленной в Лондон в связи с процессом, британский посол в Москве заметил, что арестованные «сознаются в совершении гнуснейших преступлений, не обнаруживая при этом ни колебаний, ни эмоций, напоминая хорошо подготовленных учеников на устном экзамене по знакомому и не очень интересному для них предмету»¹⁰. Пятаков с лицом, напоминающим посмертную маску, исполнял свою роль на процессе машинально. Однако с допрошенным на второй день суда Радеком дело обстояло несколько по-иному. То ли в силу обещанного ему более мягкого приговора, то ли благодаря своему неукротимому характеру интеллектуального актера случилось так, что в своих показаниях хозяином положения выглядел он, а не Вышинский. Радек давал показания в форме исповеди осужденного политика, исповеди, отмеченной его авторством, прибегая, как это становится очевидным при внимательном прочтении показаний, к эзоповым методам защиты. Такое впечатление от показаний Радека совпадает и с воспоминаниями тогдашнего секретаря посольства США в Москве Джорджа Ф. Кеннана, который присутствовал на процессе в качестве переводчика нового американского посла Джозефа Дэвиса. Кеннан пишет, что, давая показания, Радек выглядел совершенно естественно, говорил с известным апломба^, временами отхлебывая чай из чашки, которую держал в руке¹ ‘.

«В феврале-марте» 1932 г., утверждал Радек, отклоняя попытку Вышинского заставить его сказать «в феврале», он получил от Троцкого письмо, которое заканчивалось требованием: «Мы должны поставить вопрос о том, чтобы “убрать” руководство». Это письмо было передано Радеку корреспондентом «Известий» Владимиром Роммом, с которым он встретился весной того же года во время поездки в Женеву. Упоминание Радеком «марта» намекало на открытое антисталинское письмо Троцкого, опубликованное в марте 1932 г. в «Бюллетене оппозиции». Такой вывод позволяет сделать сразу же последовавшая реплика Радека: «Слова “террор” не было брошено, но, когда я прочел “убрать” руководство, то мне стало ясно, о чем Троцкий думает»¹².

Продолжая давать показания, Радек признал, что он окончательно присоединился к заговору осенью 1932 г. Как это следует из его дальнейшего рассказа, в конце октября или начале ноября он беседовал с Мрачковским, который спросил его: «Вы получили письмо от старика?». («Стариком» обычно называли Троцкого, пояснил Радек.) Под письмом, о котором идет речь, по-видимому, подразумевалось все то же открытое письмо в мартовском выпуске «Бюллетеня оппозиции».

В ходе дальнейших показаний Радек под нажимом Вышинского, порой ссылавшегося на его заявления на предварительном следствии, назвал конкретные «террористические группы», возглавляемые Дрейцером и Закс-Гладниевым в Москве, Пригожиным в Ленинграде, Белобородовым в Ростове, Дилятевой в Туле, Юлиным на Урале, Мураловым в Западной Сибири, Мдивани в Грузии. Радек также рассказал об «исторической или истерической» группе под руководством Фридлянда (историка школы Покровского, оказавшегося под огнем критики после опубликования в журнале «Пролетарская революция» письма

Сталина). Радек признал, что эти «-террористические группы» готовили покушение на партийных и правительственных лидеров¹³.

Наблюдая за процессом, Джордж Кеннан, сопровождавший посла Дэвиса, пришел к выводу, что и обвиняемые, и сам прокурор «говорили условными символами, что многие неоднократно использовавшиеся ими выражения... имели для них совсем иное, чем для зрителей, значение, что, другими словами, эти выражения напоминали алгебраические формулы, за которыми скрывался истинный смысл сказанного». В меморандуме по поводу процесса Кеннан подтвердил свой вывод, сославшись на обмен репликами, в ходе которого Пятаков отрицал, что он давал Ратайчаку конкретное задание установить контакт с немецкими агентами: «Я дал задание в более алгебраической форме», на что Вышинский ответил: «Я знаю, что вы имеете в виду, говоря об алгебре, но я сейчас имею дело не с алгеброй, а с фактами»¹⁴.

Дабы раскрыть, что стоит за этими, да и другими, «алгебраическими формулами» на показательных процессах, следует вспомнить, что начало 30-х годов было периодом глубокого разочарования в Сталине и его руководстве; что в то время в партии формировались оппозиционные группы типа рютинской, стоявшие на антисталинских платформах; что и бывшие правые, и бывшие левые, хотя и отказавшись от открытой оппозиции, тем не менее в узком кругу отзывались о Сталине критически; что против Сталина и его политики решительно выступал издаваемый Троцким в Париже «Бюллетень оппозиции», экземпляры которого или информация о котором проникали в Россию, в частности, благодаря тому, что советнику Сталина и комментатору «Известий» Радеку было поручено знакомиться со всеми зарубежными откликами на советские дела.

Основной «алгебраической формулой» было отождествление всякой критики Сталина с «троцкизмом». Антисталинские статьи в «Бюллетене оппозиции» именовались «письмами Троцкого». Дружеские встречи, на которых высказывались антисталинские политические оценки, приравнивались к «конспиративной борьбе». Разговоры о желательности устранения Сталина считались «террористической деятельностью», а люди, которые вели их, причислялись к «террористическим группам» (в данном случае ставился знак равенства между «убрать» и «убить»). Таким образом, показания Радека на процессе относительно «террористической деятельности», в которую он был вовлечен в конце 1932 г., имели своей фактической основой антисталинские внутрипартийные дискуссии того времени.

Далее, существовало два типа террористической (т. е. антисталинской) борьбы – «партизанский» индивидуальный террор, который Радек, как он показал на процессе, не поддерживал, и предпочитаемая им «систематическая регулярная групповая борьба» (т. е. длительная политическая оппозиция).

После убийства Кирова Радек отправил находившемуся в Кривом Роге Дрей-церу открытку, в которой в «завуалированной форме» писал, что теперь, после «катастрофы с отцом», нужно решить, что делать дальше (т. е. существует ли возможность остановить Сталина на избранном им пути?). И далее, как бы случайно, Радек показал, что в поисках контакта с Дрейцером он обратился за помощью к Путне, «который посетил [его] с некоей просьбой от Тухачевского»¹⁵. Это не являлось обвинением Тухачевского, но указывало на связь с замешанным в этом деле и уже арестованным его подчиненным.

Отправным положением этой «судебной системы» служило то, что все участвующие в заговоре террористы (иными словами, партийцы, критически относящиеся к Сталину и его руководству) независимо от своих прежних политических связей и несмотря на то, что они были разбросаны по всей стране, были членами единого сообщества, руководимого извне Троцким. В свою очередь Троцкий изображался главой этого чудовищного заговора, отдававшим всю свою энергию и все свое время одной цели – уничтожению Сталина и его государства. Поскольку же на самом деле не существовало никакой единой разветвленной антисталинской заговорщической сети, мы можем назвать ее «псевдосообществом убийц»¹⁶. Все осужденные или обвиненные на процессах эпохи Большого террора, проведенных в Москве, и на аналогичных местных процессах, организованных по типу московских, а также масса жертв, арестованных, допрошенных, а затем казненных или отправленных в лагеря в годы террора, не прошедших через формальные суды, и составляли сталинское «псевдосообщество убийц».

В очень многих показаниях, данных на процессах, излагались фактически имевшие место события, но пропущенные через «алгебраические формулы». В то же время некоторые из них были либо полностью, либо частично сфабрикованы. Например, когда Вышинский затронул вопрос об отношениях между «блоком», т. е. «псевдосообществом», и нацистами, а также японцами (предупредив, что в открытом судебном заседании называть официальные иностранные учреждения или имена должностных лиц не разрешается), Радек сказал, что в апреле 1934-го, в декабре 1935-го и в январе 1936 г. он получал письма Троцкого. В первом из них говорилось, что с приходом фашистов к власти в Германии война стала неизбежной и что ее результатом будет разгром Советского Союза, а это создаст для «блока» благоприятные возможности взять бразды правления в свои руки.

Затем Радек показал, что на дипломатическом приеме в Москве осенью 1934 г. он разговаривал с дипломатом из «центральноевропейской страны», который, выразив сожаление, что обе страны в своих газетах обливают друг друга грязью, сказал, что «наш лидер» знает о «стремлении господина Троцкого добиться сближения с Германией» и «хотел бы понять, что означает эта идея господина Троцкого». Радек показал также, что он понял, что этот человек информирован о связях Троцкого с немцами, поскольку он, Радек, читал все написанное Троцким и ему известно, что официально в печати Троцкий никогда не поддерживал идею сближения с Германией. Радек сказал своему иностранному собеседнику, что не следует обращать внимание на эти газетные споры и что «реалистические политики в СССР понимают значимость советско-германского сближения и готовы пойти на необходимые уступки». Он уведомил собеседника, что говорит от имени «блока».

Как мы уже знаем, примерно в это время Радек был неофициальным посредником между Сталиным и немецкими представителями в Москве. В своих мемуарах Гнедин отмечает, что, когда Радек давал вышеприведенные показания, люди осведомленные хорошо понимали, что встреча действительно происходила, но состоялась она по поручению Сталина или Молотова, а вовсе не в связи с тайными планами «заговорщиков»¹⁷ Надо полагать, что в этом контексте «реалистические политики» и «блок» означают Сталина и Молотова. И уж коль скоро Вышинский вынудил Радека признать, что его беседа с немецким дипломатом была актом измены, то действительным изменником следует считать Сталина.

Далее Радек рассказал, что в следующем письме, которое он получил от Троцкого в начале декабря 1935 г., последний изложил программу сторонников поражения СССР конкретнее: Украина должна была отойти к Германии, Амурская область и Приморский край – к Японии, заводы переданы в частное владение, колхозы распущены, капитализм реставрирован. Социальная структура Советского Союза была бы приведена в соответствие со структурой победоносных фашистских государств, а советская власть была бы заменена тем, что Троцкий назвал «бонапартистским правительством», представлявшим собой «фашизм, не располагающий собственным финансовым капиталом»¹⁸.

Следует отметить, что в апрельском выпуске «Бюллетеня оппозиции» за 1935 г. Троцкий опубликовал важную пространную статью, в которой утверждал, что «термидор» в Советской России (который он некогда считал не больше чем угрозой или происходящим процессом) уже завершился и «нынешний политический режим Советов чрезвычайно напоминает режим первого консула, притом к концу консульства, когда оно приближалось к империи. Если Сталину не хватает блеска побед, то режимом организованного пресмыкательства он во всяком случае превосходит первого Бонапарта... Нынешний политический режим в СССР есть режим «советского» (или антисоветского) бонапартизма, по типу своему ближе к империи, чем к консульству». Подтверждение своего тезиса Троцкий видел в том, что сталинский режим широко использовал прежних ан-тибольшевиков: экс-меньшевик Майский был послом в Лондоне, экс-меньшевик Трояновский – послом в Вашингтоне, экс-меньшевики Кинчук и Суриц – один бывшим, другой нынешним послом в Берлине, экс-буржуазный историк профессор Потемкин – послом в Париже, бывший правый эсер Гринько занимал пост наркома финансов, а бывший правый бундовец Заславский подвизался на поприще грязной журналистики. Троцкий, наконец, допускал возможность того, Аю сталинизм станет прелюдией к «фашистско-капиталистической контрреволюции» в России¹⁹ И именно в этом Сталин через Радека обвинял теперь самого Троцкого, предлагавшего на случай войны пораженческую стратегию.

Из статьи Троцкого Радек знал, что в его показаниях Троцкий представал зеркальным отражением Сталина, каким его видел Троцкий. Эта статья вполне могла быть «алгебраической формулой» для второго «письма» Троцкого. Так или иначе Радек превращал Троцкого в носителя советского бонапартизма, приписывая ему именно то, в чем он, Троцкий, обвинял Сталина.

Далее Вышинский поднял вопрос о содержавшейся в «письме» Троцкого директиве развернуть вредительскую деятельность. Радек отрицал, что в нем содержались какие-либо «конкретные инструкции по этому поводу». Он, однако, приписал Троцкому утверждение, что в интересах серьезного к себе отношения «заинтересованных государств» «блок» должен продемонстрировать свою силу, организуя террористические акты, вредительство и действия, направленные на подрыв морального духа и дисциплины в армии. Особо важными объектами, учитывая их значение во время войны, следовало считать оборонную промышленность и железнодорожный транспорт. Допрошенные в качестве свидетелей Пятаков, Серебряков и Лифшиц подтвердили, что они получили директиву Троцкого и действовали в соответствии с содержавшимися в ней инструкциями.

Завершая показания, Радек в свое оправдание заявил, что ориентированная на поражение программа Троцкого, казавшаяся ему в 1933-1934 гг. разумной, в 1935 г. уже не представлялась таковой, ибо к этому времени советская экономика значительно окрепла. Вот почему он, хотя и колеблясь, стал обдумывать возможность созыва конференции руководителей «блока», на которой можно было бы убедить их в необходимости отвергнуть директивы, переданные Троцким в декабре 1935 г.²⁰ Когда Вышинский поставил под сомнение правдивость его показаний по этому вопросу, отметив, что на протяжении примерно трех месяцев после ареста Радек лживо отвергал все обвинения, предъявляемые ему следователями, последний сказал: «Да, если вы не обращаете внимания на тот факт, что только от меня узнали о программе и инструкциях Троцкого, то, конечно, это бросает тень на мои показания»²¹.

На протяжении пяти последующих дней подсудимые с ужасающими подробностями признавались во вредительстве и диверсиях в промышленности и на транспорте, цель которых состояла в том, чтобы вызвать в народе недовольство Сталиным и его правительством, подорвать военный потенциал и боеготовность государства. Они показали, что совершали эти преступления по указке «параллельного центра» и представителей иностранных правительств. В числе таких преступлений назывались взрывы на угольных шахтах, пожары и аварии на химических заводах, а также многочисленные железнодорожные крушения (особенно воинских эшелонов и товарных поездов), сопровождавшиеся многочисленными жертвами. Поскольку ряд признавших свою вину важных заговорщиков из числа бывших троцкистов уже отбывали ссылку в Сибири, она и стала главным регионом, где совершались диверсии, а под «военнофашистским государством», по инструкциям которого действовал «параллельный центр», явно подразумевалась Япония.

Судебная «алгебра» использовалась и при обвинениях во вредительстве. Исходным «алгебраическим принципом» этого и других процессов эпохи террора было утверждение, что случайностей не бывает и что события, выглядевшие несчастным стечением обстоятельств, на самом деле результат всеохватывающего заговора. Лорд Чилстон по этому поводу заметил: «Если вспомнить, что, как я уже сообщал, было время, когда аварии на советских железных дорогах случались каждые пять минут, то следует признать, что эта группа, лишь семнадцать членов которой предстали перед судом, была воистину вездесущей»²².

Это наблюдение стало пророческим, ибо в момент, когда оно было сделано, лорд еще не мог знать всех обстоятельств. Ведь каждый представший перед судом руководитель – а большинство обвиняемых занимали ответственные посты, вплоть до заместителя наркома – имел у себя под началом других чиновников и администраторов. Те в свою очередь командовали мастерами на шахтах, паровозными машинистами и другими специалистами. Поскольку начальник железной дороги, скажем Князев, не мог лично устроить крушение поезда, он должен был искать соучастников из подчиненных ниже его по должности, а те – привлекать своих подчиненных и т. д. и т. п. Указывалось, например, что приказ убить Молотова, организовав автомобильную катастрофу, Арнольд получил от Шестова, а Шестовым руководило другое, более высокопоставленное лицо. Согласно правилам судебной «алгебры», прием на работу того или иного человека «разоблаченным» впоследствии ответственным лицом был равнозначен «вербовке» этого человека в «псевдосообщество»²^. В итоге вредительство действительно стало «вездесущим». После этого процесса началась волна арестов, и, по мере того как в последующие месяцы устранялось все больше и больше намеченных Сталиным жертв, репрессии прокатились через все слои общества; ограниченный по масштабам террор двух последних лет перерос в кровавый кошмар 1937-1939 гг. Неудивительно, что, когда судебный процесс достиг кульминации, Сталин выразил свое одобрение Ежову, присвоив ему звание генерального комиссара государственной безопасности, звание, которое до тех пор имел только Ягода. Сообщение в прессе о присвоении звания маленькому генеральному комиссару сопровождалось его большой фотографией²⁴. Таким образом, Сталин давал народу понять, что наступила не «сталинщина», а «ежовщина».

Двадцать восьмого января Вышинский больше часа зачитывал обвинительное заключение. Чуть ли не с самого начала оно превратилось в поток брани, которая могла бы вдохновить описанные Джорджем Оруэллом в романе «1984» ежедневные «двухминутки ненависти», направленные против «голд-стейнизма».

В унисон Вышинскому пела «Правда», озаглавившая свою передовицу, опубликованную в этот день, «Троцкист—вредитель—диверсант—шпион». На следующих страницах газета сообщала о проникнутых коллективной ненавистью резолюциях, принятых на заводских собраниях, в школах, колхозах – словом, повсюду. Газетные заголовки гласили: «Раздавить гадину!», «Смерть изменникам Родины!», «Развеять в прах банду Иуды Троцкого!».

Стремясь доказать наличие реальных оснований для фантастических обвинений, выдвинутых против подсудимых, Вышинский прибегнул к судебной «алгебре». Сначала он процитировал статью, опубликованную в «Бюллетене оппозиции» в апреле 1930 г, в которой, как утверждал Вышинский, Троцкий заявил о неизбежности «отступления» и призвал прекратить проводившуюся коллективизацию и «скачки с препятствиями» в области индустриализации, а также политику экономической автаркии. Это Вышинский представил как скрытую программу реставрации капитализма.

Затем, дабы подтвердить курс Троцкого на поражение в войне, Вышинский сослался на замечание Троцкого по поводу Клемансо в одном из партийных документов 1927 г. во время завершающей схватки между господствовавшей сталинской фракцией и объединенной оппозицией. В речи на состоявшемся в этом же году XV съезде партии Сталин обвинил Троцкого в пораженчестве. Если бы враг оказался в восьмидесяти километрах от Москвы, сказал тогда Сталин, Троцкий, полагая, что советский режим разваливается, использовал бы ситуацию для установления нового режима по Клемансо, т. е. по Троцкому. Теперь, продолжал Вышинский, Троцкий и его сообщники приступили к настоящей подготовке в союзе с иностранными разведывательными службами поражения СССР в войне. Троцкий и ему подобные выродились в фашистский авангард, в штурмовой батальон фашизма. Они все заслужили расстрела²⁵!

Выступая позже в том же, 1937 г. с показаниями в «комиссии Дьюи», Троцкий без труда опроверг аргумент, связанный с Клемансо. Он, Троцкий, в 1927 г. действительно ссылался на политику Клемансо, но Клемансо пытался в 1917 г. сменить правительство, чтобы предотвратить поражение Франции, а не ускорить его, и в конечном счете вошел во французскую историю как «отец победы». Троцкий же в 1927 г. сослался на Клемансо, парируя тезис, будто наличие военной опасности исключает возможность свободы критики политики партии, на чем настаивала оппозиция. Что же касается обвинений в пораженчестве, то он в то время недвусмысленно высказывался за оборону Советского Союза и, несмотря ни на что, выступает за это и теперь²⁶.

Последнее слово всех подсудимых – за исключением одного – было коротким и формальным. Примером может послужить выступление Пятакова, в котором он униженно признал, что «очутился в итоге всей своей предшествующей преступной подпольной борьбы в самой гуще, в самом центре контрреволюции». Исключение составил Радек. Он воспользовался этим последним, как ему было ясно, шансом, чтобы, оставаясь в центре общественного внимания, изложить свою позицию. Собрав в кулак все еще огромную мощь своего интеллекта, Радек придал речи политическую значимость. Прежде всего, он попытался выступить так, чтобы политические цели Сталина получили успешное оправдание. Далее, Радек старался использовать свое последнее слово для самозащиты, с тем чтобы Сталину было труднее нарушить данное им до процесса обещание более мягкого приговора – обещание, которому Радек, несомненно, не придавал никакого значения. В-третьих, Радек изложил некоторые свои мысли эзоповым языком.

Последнее слово Радека приобрело столь яркий характер политического заявления, что один раз он, якобы забыв, что находится под судом за государственную измену, обратился к членам трибунала со словами-. «Товарищи судьи>>. Но затем спокойно поправился, когда Ульрих прервал его, приказав говорить: «Граждане судьи». Своим пафосом последнее слово Радека напоминало опубликованную им в 1934 г. статью под заголовком «Зодчий социалистического общества». Выступая, Радек опирался на специально подобранные факты. Он обрисовал такую картину, которая, по его мнению, должна была удовлетворить сталинское стремление возвеличить себя и одержать исполненную мести победу над своими врагами, в том числе и над самим Радеком. С этой целью последний изобразил себя не уголовником, а ошибавшимся политиком, который за тридцать пять лет партийной карьеры допустил огромную ошибку, связав себя с Троцким и троцкизмом, что в конце концов и привело его, Радека, к преступному соучастию в зловещих деяниях «параллельного центра»²⁷ Заключительная часть последнего слова Радека казалась предназначенной для Сталина. «Старые троцкисты», заметил он, считали невозможным построение социализма в одной стране. Однако позже, вопреки всему, социализм был построен. И поэтому Троцкий сделал ставку на Гитлера и уничтожение социализма в одной стране. А теперь Радек, дескать, хотел предупредить всех, кто был связан с нами: правительство будет рассматривать любую антигосударственную, террористическую деятельность как троцкистскую. Многие, кто был связан и помогал нам, не зная, что мы представляли террористическую организацию, являются, таким образом, наполовину троцкистами, на одну четверть троцкистами, на одну восьмую троцкистами. И если они не полностью разделяют линию партии, хоть немного отклоняются о нее, их следует искоренить.

Это был заключительный пропагандистский аккорд во славу сталинского режима и одновременно коленопреклонение перед самим «архитектором». Часть присутствовавших на процессе или читавших его протоколы отнеслась с отвращением к предложению Радека искоренить даже тех, кто был троцкистом «на одну восьмую», – им был недоступен эзопов язык Радека.