Текст книги "Сталин. История и личность"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 95 страниц)

Ориентация на Германию была путеводной звездой Сталина в его руководстве советской дипломатией в конце 20-х – начале 30-х годов. Его политическое мышление еще со времен Гражданской войны определялось представлением об Антанте как о враге; современный мир в глазах Сталина характеризовался противостоянием двух враждебных полюсов – советского Востока и капиталистического Запада, управляемого «англо-американцами». Выступая с речью в мае 1925 г., он охарактеризовал план Дауэса (репарационный план для Германии, разработанный международным комитетом экспертов под руководством американского банкира Ч. Дауэса) как американо-англо-французский план ограбления Германии. О нежелании «такой культурной нации, как Германия», нести бремя репараций свидетельствовал, по мнению Сталина, «даже такой, в сущности, реакционный акт, как избрание Гйнденбурга президентом...»¹⁴.

Многочисленные ставшие известными документы об истории отношений между Москвой и Берлином в конце 20-х годов свидетельствуют, что германское правительство в целом придерживалось линии на сохранение контактов с СССР в условиях оказываемого с переменным успехом давления с Запада и Востока, а сталинское руководство опасалось утратить эти контакты, проявляя нервозность в связи с влиянием «западников» в Германии и настойчивыми попытками держав-победительниц, подписавших Версальский договор, вовлечь Германию в антисоветский лагерь посредством экономических, политических и территориальных уступок. Переписка министерства иностранных дел Германии за период с переговоров о продлении срока действия Рапалльского договора, которые привели к подписанию договора в Берлине в 1926 г., и до переговоров в начале 1931 г. о продлении срока действия последнего, указывает на постоянные попытки Советов оказывать давление на Германию с целью заставить ее подтвердить приверженность Рапалльской линии и на периодические инициативы советского руководства, направленные на укрепление политических, военных и экономических связей с Германией. Так, на переговорах в 1931 г. Литвинов предложил вместо простого возобновления договора подписать новый, более прочный договор. Немцы предпочли просто возобновить прежний договор. В ответ на предложение министерства иностранных дел Германии продлить срок действия договора всего лишь на шесть месяцев Москва предложила продлить его на пять лет¹⁵.

Тем не менее советско-германские отношения развивались далеко не гладко. Так, на протяжении примерно года, в 1929-1930 гг., когда канцлером был Герман Мюллер, первый социал-демократ на этом постус 1923 г., действия советской стороны привели к возникновению напряженности в советско-германских отношениях, поставившей сотрудничество на грань срыва. Одним из таких шагов советской стороны был арест пяти немецких инженеров, из которых трое были привлечены к суду по Шахтинскому делу¹*⁵. Кроме того, общественность чрезвычайно беспокоила судьба тысяч немцев-меннонитов, которые, покидая деревню во время коллективизации с целью дальнейшего выезда в Канаду, оказались в Москве. Важно отметить, что в начале 1930 г. дипломатический кризис пошел на убыль благодаря советским инициативам, направленным на улучшение отношений с Германией.

В августе 1931 г., когда уже началась агония Веймарской республики, антисоветизм Франции был поколеблен подписанием советско-французского договора о ненападении. В январе 1932 г. СССР заключил договор о ненападении с Польшей, причем наркоминдел отверг давнее требование Польши включить в текст договора статью о признании германо-польской границы. Москва, однако, согласилась на формулировку, определяющую агрессию как всякое действие, нарушающее территориальную целостность или политическую независимость любой из договаривающихся сторон¹⁷. Немцы были озабочены такой формулировкой, представлявшейся им «косвенной гарантией» восточных границ Германии, которые они стремились рано или поздно пересмотреть.

Вышеупомянутое заявление Сталина, сделанное им в беседе с Людвигом в декабре 1931 г., очевидно, имело целью убедить немцев в том, что у них нет причин беспокоиться по поводу формулировок советско-польского договора. Сталин хотел подчеркнуть, что СССР не был и не будет гарантом Польши и ориентация Москвы на Германию остается в силе.

VI. ф* ■

Сталин и приход нацистов и власти

Кроме Великой депрессии и нацистского движения, падение Веймарской республики было обусловлено также такими политическими факторами, как слабость центральной власти, отсутствие в руководстве умелых и сильных политиков, наконец, в немалой степени тактика немецких коммунистов, осуществляемая ими согласно указаниям из Москвы, т. е. по приказам Сталина.

В Германии неуклонно росла безработица – если в конце 1929 г. безработных было немногим больше 1 млн, то в период 1931-1932 гг. их количество превысило 6 млн, что составило около 1 /3 трудоспособного населения. В сознании масс укреплялась вера в Адольфа Гйтлера и руководимую им партию национал-социалистов как в возможных спасителей нации, и уже летом 1932 г. нацисты располагали примерно 1 /3 депутатских мандатов в рейхстаге. Создалась благоприятная обстановка для нацистской пропаганды и политического маневрирования на высоком уровне, приведших Гитлера в кресло канцлера 30 января 1933 г. Затем последовала так называемая революция законов – волна нацистского террора, поджог рейхстага 28 февраля 1933 г., акт о чрезвычайных полномочиях и уничтожение конституционного порядка. К лету 1933 г. диктатура нацистов вполне утвердилась¹⁸.

Пользовавшиеся поддержкой профсоюзов и широких масс избирателей-ра-бочих и имевшие в ноябре 1932 г. в совокупности около 40% депутатских мест в рейхстаге (примерно 7 млн голосов за социал-демократов и почти 6 млн – за коммунистов), блок двух левых партий был бы силой, достаточно мощной для сохранения конституционного порядка. Могли ли они, объединив свои усилия и сотрудничая с другими антифашистскими силами, предотвратить победу нацистов? На этот вопрос трудно дать определенный ответ, но несомненно, борьба коммунистов против социал-демократов в самый критический момент способствовала падению конституционного порядка. Не все коммунисты были настолько слепы, чтобы не видеть катастрофических последствий этой борьбы. Еще в сентябре 1930 г. Троцкий, будучи в изгнании на Принцевых островах, призывал немецких коммунистов выступить против угрозы фашизма единым фронтом с Социал-демократической партией Германии. Троцкий пророчески предупреждал, что победа нацистов обернется катастрофой для рабочего класса Германии и неминуемо приведет к войне с СССР, и его точку зрения разделяли многие немецкие коммунисты¹⁹.

Однако Сталин дум ал иначе и, требуя от Коммунистической партии Германии вести непримиримую борьбу против социал-демократии («социал-фашизма»), фактически способствовал захвату власти нацистами. Директива Исполкома Коминтерна немецким коммунистам (февраль 1930 г.) требовала «безжалостно разоблачать» социал-демократию. Следуя указаниям из Коминтерна, летом 1930 г. лидер ГКП Хайнц Нойман подготовил проект новой программы партии (Программа национального и социального освобождения), которая поставила задачу аннулирования Версальского договора и плана Янга и заклеймила СДПГ как предательскую партию Версаля. Соперничая с нацистами в немецком национализме, ГКП иногда не брезговала сотрудничеством с ними. Так, по приказам из Москвы летом 1931 г. коммунисты приняли участие в организованном нацистами и правыми плебисците против социал-демократического правления в Пруссии²⁰.

К образованию единого антифашистского фронта с СДПГ склонялись не только рядовые коммунисты, но и некоторые руководители партии. Сначала Эрнст Тельман возражал против участия коммунистов в плебисците о Пруссии. Тогда его, Германа Реммеле и Хайнца Ноймана «вызвали в Москву, чтобы они могли из первых рук узнать о том, что инструкцию Коммунистическому Интернационалу дал лично Сталин»²¹. Другой бывший немецкий коммунист, работавший в 1932 г в органах Коминтерна в Москве и впоследствии отбывший длительный срок заключения в советских лагерях, вспоминал, что «...еще в 1932 г. многие в руководстве ГКП и Коминтерна проявляли готовность организовать “единый фронт” с социал-демократами, который мог бы предотвратить победу национал-социализма. Но их робкие предложения приняты не были – все решало слово Сталина, который твердо держался своей линии. Любая критика этой линии тут же объявлялась антипартийной ересью, а то и провокацией агентов международного капитализма»²².

Руководство СДПГ, стремившееся прежде всего установить тесные контакты с католическими и центристскими партиями, также воздерживалось от сотрудничества с коммунистами. Осенью 1932 г., однако, кризис настолько углубился, что настоятельная необходимость сотрудничества стала очевидной. Лидер СДПГ Фридрих Штампфер добился встречи с Львом Хинчуком, советским послом в Берлине и бывшим меньшевиком. Штампфер спросил его, можно ли ожидать помощи от коммунистов в борьбе с национал-социализмом. Затем Штампфер несколько раз встречался с атташе советского посольства Виноградовым, от которого он наконец услышал: «Москва убеждена, что путь к Советской Германии лежит через Гитлера»²³.

Не может быть сомнений в том, что Сталин лично определял политику ГКП и тем самым способствовал приходу нацистов к власти. В том, что левые и другие антифашистские силы в Германии не выступили единым фронтом, повинен прежде всего Сталин. Многие считают его позицию и действия грубой политической ошибкой, которую он допустил вследствие неспособности понять суть национал-социализма или веры в недолговечность победы нацистов – в то время в коммунистических кругах было распространено мнение, что фашистская диктатура долго не продержится и после нее дорога к коммунизму в Германии будет расчищена. Подобные рассуждения представляются неубедительными. Версия о недолговечности диктатуры нацистов явно исходила от Сталина и его окружения. Однако даже если в 1930-1933 гг. Сталин не вполне понял личность Гитлера и суть нацистского движения, зная о долгосрочности фашистского режима в Италии, не говоря уже о большевизме в России, он не мог предположить, что нацисты окажутся неспособными создать прочную однопартийную систему и применить жестокий террор для подавления всякого сопротивления. При всем своем догматизме Сталин был достаточно хорошо информирован и действовал в соответствии с тщательно продуманным планом. Представить себе, чем руководствовался Сталин, в данном случае не так уж сложно.

Элементарная осторожность требовала удерживать немецких коммунистов от любых попыток захватить власть, даже если в Германии сложится самая что ни на есть революционная ситуация. В 1923 г., при похожих обстоятельствах, Сталин писал Зиновьеву, что немецких коммунистов нужно сдерживать, так как их положение не столь благоприятно, как положение большевиков в России в 1917 г., и, «если бы даже власть в Германии валялась на улице и коммунисты ее подобрали, все равно дело кончилось бы полным провалом»²⁴. В 1932 г. у Сталина были веские основания думать так же. Даже в случае первоначального успеха без помощи извне коммунисты в Германии едва ли могли противостоять объединенным силам внутренней и внешней контрреволюции. СССР в то время был не в состоянии прийти на помощь и не хотел рисковать – международные осложнения могли привести к преждевременной войне. Пятилетка, голод, враждебная Польша между СССР и Германией – в такой ситуации СССР пришлось бы ограничиться унизительной ролью стороннего наблюдателя и беспомощно взирать на крах коммунизма в Германии.

В силу ряда причин Сталин не мог одобрить блок коммунистов с социал-демократами и другими левыми силами ради спасения Веймарской республики – возможных антисоветских осложнений нужно было избежать любой ценой. А вдруг в самом деле удастся помешать нацистам захватить власть, что тогда? Социал-демократы, будучи «западниками», станут действительно влиятельной силой. Такая перспектива не могла нравиться Сталину.

Сталин пошел по единственному казавшемуся ему возможным пути. Пусть идеологией нацистов был ярый антибольшевизм и антисемитизм (последнее меньше всего беспокоило Сталина) – они не были «западниками». Да, нацистское движение было националистическим, реваншистским, недемократичным, антиверсальским – но нацисты были настроены против Запада, агрессивны, их приход к власти означал бы усиление напряженности между Германией и другими западными державами, а то и войну. Есть прямое свидетельство, что Сталин думал именно так. В конце 1931 г. он сказал Хайнцу Нейману: «Не думаете ли вы, Нейман, что, если националисты возьмут власть в Германии, их главной заботой будет Запад? Тогда мы сможем спокойно строить социализм»²⁵.

Мысли и действия (или бездействие) Сталина в этот критический момент вполне отвечали его представлениям о тесной взаимосвязи между войной и революцией. Не содействуя приходу нацистов к власти, он никак ему не мешал, надеясь, что все это кончится долгожданной войной империалистических держав. Наверное, считал он, это будет нескоро, ведь нацистам потребуются годы, чтобы подготовить Германию к войне, но и Советскому Союзу нужно время для подготовки. Во всяком случае, приход нацистов к власти положил бы конец пассивностей внешней политике Германии. Либерально-демократическая Веймарская республика, с ее колебаниями от «остполитик» к «вестполитик», от ориентации на СССР к сближению с Западом, на которое ее толкали антисоветчики в США, Англии, Франции и в самой Германии, никогда не пошла бы на войну с Западом за германские интересы, а вот нацистская Германия вполне могла бы начать такую войну. Конечно, нацисты могли выступить и против СССР, но Сталин, очевидно, считал, что этого можно будет не допустить дипломатическими средствами.

Перед самым приходом нацистов к власти Москва продемонстрировала, что не только готова к такому повороту событий, но даже, проявляя известную сдержанность, надеется на него. В июле 1932 г. тогдашний глава ТАСС Долецкий сказал советнику германского посольства Густаву Хильгеру, что, по его убеждению, здравый смысл требует, чтобы в Германии было национал-социалистическое правительство, политика которого по отношению к СССР будет отвечать интересам Германии в долгосрочной перспективе. Несомненно, «убеждение» Донецкого было ему продиктовано. Он заверил Хильгера, что советской печати приказали не комментировать кризис в Германии и воздержаться от критики в адрес немецкого руководства. Его беспокоило только, что с приходом Гйтлера к власти, возможно, потребуется некоторое время для восстановления нормальных отношений между двумя государствами. Хильгер позже вспоминал, что «в германском посольстве создалось впечатление, что во избежание временных трудностей в дальнейшем советское правительство уже сейчас хотело бы установить контакт с национал-социалистами»²⁶.

Эрих Волленберг, старый германский коммунист, вспоминал, что в то время немецкие антифашисты говорили: «Без Сталина – нет Гитлера». Он же пишет, что в начале 1933 г. Зиновьев сказал ему, что, не говоря уже о немецких социал-демократах, главная вина перед историей за победу Гитлера ложится на Сталина²⁷ Так или иначе, несомненно, Сталин способствовал приходу нацистов к власти.

И'^-

... # г

Первые попытки зондажа г пгьч •. • ^

Рейхстаг подожжен – для нацистов не могло быть лучшего предлога, чтобы загнать коммунистов в подполье или отправить их в концлагеря. В советские учреждения в Берлине врываются нацистские громилы, но новые власти заверяют советское руководство в том, что антикоммунизм в Германии не имеет никакого отношения к ее внешней политике.

Не все в Москве спокойно отнеслись к приходу нацистов к власти. Кое-кто считал, что СССР должен жестче реагировать на события в Германии. Сразу после назначения Гйтлера рейхсканцлером представители высшего военного руководства М. Тухачевский и Я. Гамарник предложили прекратить сотрудничество между Красной Армией и рейхсвером, но Сталин на это не согласился²⁸. Нельзя сказать, что этими военачальниками и большинством их единомышленников руководили антигерманские настроения или они в принципе возражали против германской ориентации; так, например, Орджоникидзе знал и ценил вклад более 5 тыс. работавших в СССР немецких инженеров в осуществление планов пятилетки, а Тухачевский и многие другие военачальники понимали значение связей между РККА и рейхсвером. Но они понимали, однако, и то, что ярый антикоммунизм пришедших к власти в Германии крайне правых сил грозит положить конец давним дружественным связям и внешнюю политику нельзя строить, не принимая в расчет этого обстоятельства.

Такой крупный политический деятель, как нарком иностранных дел М.М. Литвинов, отнюдь не был привержен ориентации на Германию²⁹ Старый большевик и опытный дипломат, проведший до революции десять лет в Англии и вернувшийся в Россию в 1918 г. с женой-англичанкой, к тому же еврей, он не мог не питать глубокого отвращения к национал-социалистам. Незадолго до прихода гитлеровцев к власти, когда наметилось охлаждение советско-германских отношений, он пошел навстречу инициативе Франции о проведении переговоров с целью заключения франко-советского договора о ненападении (1931). Конечно, этот договор, как и подобные договоры с Польшей, Финляндией, Латвией и Эстонией, не мог быть подписан без одобрения Сталина и не означал существенной перемены внешнеполитического курса, но в новой обстановке после января 1933 г. Литвинова и его единомышленников привлекла идея новой дипломатии сотрудничества с европейскими государствами, имевшими основания опасаться гитлеровской Германии. У Сталина, однако, были другие настроения, а Гйтлер старался их по возможности учитывать.

Уже 23 марта 1933 г. фюрер заявил о готовности рейха поддерживать дружественные и взаимовыгодные отношения с СССР. Он сказал, что именно правительство национальной революции сочло возможным проводить позитивную политику в отношении Советской России, что «борьба против коммунизма в Германии – наше внутреннее дело и тут мы не потерпим вмешательства извне, но на наши отношения с другими державами, с которыми мы связаны общими интересами, это не повлияет»³⁰. В начале мая гитлеровское правительство пошло на символический шаг – оно ратифицировало протокол о продлении срока действия Берлинского договора 1926 г., подписанный в 1931 г., но не ратифицированный правительствами Брюнинга и фон Папена. Более того, за несколько дней до этого Гитлер принял Хинчука и в беседе с ним заявил, что у Германии и СССР общие политические и экономические интересы, так как у обеих стран одни и те же трудности и одни и те же враги. Обе страны соответственно могли бы помогать друг другу и оказывать взаимные услуги³¹. Надо полагать, Сталин прочел донесение об этой беседе с большим интересом.

В мае-июне 1933 г. в «Правде» и журнале «Большевик» появился ряд статей К Радека, одного из ведущих публицистов, специалиста по германским делам и неофициального советника Сталина по внешнеполитическим вопросам. Примирительные шаги Гитлера Радек расценил как попытку выиграть время и уступку германским промышленникам, не желавшим терять советские заказы в условиях экономического кризиса. Радек также писал, что Альфред Розенберг, которого он назвал вдохновителем внешней политики германского фашизма, совершил неофициальную поездку в Лондон с целью прозондировать возможность сговора с английскими консерваторами, направленного против СССР. Расточая Москве заверения в своем дружелюбии, Берлин, утверждал Радек, стремится сколотить антисоветскую коалицию.

Сталин не собирался быть безучастным наблюдателем всех этих махинаций. Он понимал, что в ближайшем будущем нападение едва ли возможно, и хорошо знал свои козыри. В беседе с Хиичуком Гитлер уже говорил, что одним из вопросов в сфере общих интересов и, следовательно, возможной основой сотрудничества между гитлеровской Германией и сталинской Россией является пересмотр границ обеих стран с Польшей для получения некоторых польских территорий. Более того, если Гйтлер станет добиваться пересмотра границ военными средствами, Сталин мог гарантировать, что Германии не придется вести войну на два фронта, как в 1914-1918 гг. Были также основания полагать, что на политику Гитлера смогут влиять сторонники провосточной ориентации – тот же рейхсвер, националистические и капиталистические круги. Так, в недавно опубликованной брошюре генерал Ганс фон Сект утверждал, что Германии нечего и пытаться вбить клин между Великобританией и Францией, а вот дружественные отношения с Советской Россией ей нужны для достижения ее целей. В одной из своих статей Радек пространно цитировал фон Секта, явно давая понять, что, по его мнению, генерал рассуждает весьма здраво³².

Наконец, в самом национал-социализме, который тоже был революционным движением, имелись элементы, восторженно относившиеся к революционной России, – так называемые КесЫ5-Во15сБе9Д51еп (правобольшевики), считавшие Сталина поистине воплощением власти и выразителем идей русского национализма в противоположность коммунистам-интернационалистам вроде Троцкого, которого они презирали как безродного космополита-еврея. Даже в розенберговском органе «Вельткампф» в 1929 г. появилась статья, в которой речь шла об антисемитизме Сталина и о том, что после смещения Троцкого и возвышения неевреев, таких, как Сталин, Калинин и Рыков, Россию уже нельзя считать еврейским государством³³.

Сдержанно, не проявляя особой тревоги или заинтересованности, Сталин дал понять, что Москва готова развивать сотрудничество с Берлином. Советское правительство ратифицировало протокол о продлении срока действия договора 1926 г., ответив таким образом на аналогичный шаг Гитлера. В «Известиях» 5 мая 1933 г. появилась редакционная статья, в которой подтверждалась приверженность СССР Рапалльским договоренностям; отмечалось, что ранее недружественная политика в отношении СССР лишь ослабляла Германию, что СССР стремится к миру и тесным экономическим связям с Германией. В заключение в статье говорилось, что значимость продленного договора будет определяться конкретными действиями его участников.

Вскоре Сталин установил связь с Берлином по особым каналам, минуя Нар-коминдел. Летом 1933 г. его старый друг секретарь ЦИК Авель Енукидзе провел отпуск в Германии. Вернувшись из отпуска в августе, он пригласил к себе на дачу германского посла Дирксена и министра-советника посольства Твардовски. Во встрече приняли участие замнаркома иностранных дел Н.Н. Крестинский и Лев Карахан, который в конце 20-х годов был советским полпредом в Берлине.

Енукидзе, «добродушный, с чудесной шевелюрой, голубоглазый грузин, явно симпатизировавший Германии», как его описывает Дирксен, сказал последнему, что национал-социалистское переустройство Германии может положительно отразиться на германо-советских отношениях, дав германскому правительству ту свободу действий во внешнеполитических вопросах, которую давно уже имеет правительство СССР. По мнению Енукидзе, с отделением «государственных» элементов нацистского движения от «агитационных» мало-помалу вырисовывалась «государственная политическая линия» Германии. И в Германии, и в СССР многие ставят на первое место политические задачи партии. Таких людей, заявлял Енукидзе, нужно сдерживать, приучая их к «государственно-политическому» мышлению³⁴. Дирксен и Твардовски высказали мнение, что СССР и новая Германия могут выработать приемлемый для руководства обеих стран тойиз УшепсП, и предложили направить с этой целью влиятельного советского представителя для встречи с Гитлером. Договорились о том, что Крестинский по пути в Москву после лечения в Киссингене сделает остановку в Берлине и будет просить о встрече с рейхсканцлером. Гитлер уступил настойчивым уговорам немецких дипломатов и согласился принять Крестинского, но встреча так и не состоялась – Крестинский получил указание возвратиться из Киссингена не через Берлин, а через Вену. Скорее всего, Литвинов, которого пришлось посвятить в этот план, убедил Сталина в несвоевременности подобной встречи³⁵.

К тому времени, т. е. к октябрю 1933 г., Сталин сделал еще один шаг в своей тайной дипломатии с Берлином – установил канал связи через некое лицо, которое Твардовски в телеграммах в Берлин называл «нашим советским другом». По сведениям из информированного источника, этим связным был Радек. Ответственный сотрудник Наркомата иностранных дел в 30-е годы Евгений Гнедин также сообщает, что примерно в это время Радека поставили во главе небольшого внешнеполитического отдела при Секретариате Сталина. Он подчинялся непосредственно Сталину, выполнял его особые поручения и заказывал специалистам-международникам разного рода исследования³⁶.

Вместо несостоявшейся встречи Гитлера с Крести неким «наш советский друг» за спиной Литвинова устроил в Москве встречу Дирксена с Молотовым – человеком, пользовавшимся полным доверием Сталина. Ожидалось, что Дирксен, находившийся в то время в Германии, приедет в Москву с кратким прощальным визитом, но точная дата его приезда еще не была назначена. На посту германского посла в Москве его должен был сменить Рудольф Надольный, активный «восточник». Литвинову предстояло в скором времени отправиться в Вашингтон для переговоров с президентом США Рузвельтом о признании СССР; Молотов должен был нанести визит в Анкару.

В отправленной 24 октября срочной телеграмме в Берлин Твардовски сообщил Дирксену о своей беседе с «нашим советским другом», по мнению которого отношение к Германии улучшилось настолько, что желательно воспользоваться прощальным визитом Дирксена, чтобы возобновить прежние связи, а в дальнейшем, возможно, «Надольный сможет обеспечить дружественные отношения раз и навсегда, подписав «небольшой протокол». «Наш друг» сообщил, что визит Молотова в Анкару отменен, намекнул на близившийся визит Литвинова в Вашингтон и «конкретно предложил свое посредничество»³⁷. Литвинов отправился в Вашингтон 28 октября, и уже на следующий день Дирксен прибыл в Москву. Гнедин, который первым пролил свет на этот эпизод, справедливо названный им «интригой», отмечает, что таким образом за спиной Литвинова была умышленно подготовлена почва для сближения с гитлеровской Германией³⁸.

Содержание беседы Молотова с Дирксеном в октябре 1933 г. неизвестно, но, судя по царским проводам, устроенным гитлеровскому послу сталинским окружением, генсек остался доволен. В честь Дирксена был устроен большой прощальный банкет, на котором присутствовали многие крупные сталинские вельможи, обычно избегавшие контактов с иностранцами. На прощание Дирксен получил в подарок красивую вазу из оникса, а Ворошилов приказал одному из генералов вручить ему «свой подарок – лакированный письменный прибор, современной формы, но прекрасно выполненный в старой технике»³⁹.

■>' *.

Примечания •

.1

¹СатрЬе11Т1юпш$ И. Ки.чз1а: Магке( ог Мепасе? Ьопс1оп&№У., 1932. Р. 16-17

² «Правда». 5 марта 1936 г.

³ 9УгШп^з Ьу Беоп Тгоьзку, IV (1932-1933),ейз. Сеогууе Вгеитап апй Еуе1уп Кеей. [4.У., 1972. Р. 21. (позже Сталин отрицал сам факт разговора). (Сталин И.В. Соч. Т. 13. С. 146-148.)

^А ТгопкуВ ТЛе Кето1иПоп Веггауей. 14.У, 1937. Р. 186.

⁵ВиШпН. Оп4П. ей. Рог (Ле Ргез1йеп1, Регзопа! апй Зесгеь Соггезропйепсе Ве1^ееп РгапкНп О. КоочетеП апй ^ГИНат С. ВиШи. ВозЮп, 1972. Р. 68-69; ЫпКей 5са1ез, 5[а1е ОерагГтет. Роге^п КеЫюпз оГ (Ле ЦшСей5[а1е.ч, 01р1отаПс Рарегз: ТЛе Зоу1е1 Цшоп, 1933-1939 'Х'азЫпёЮП О.С., 1952. Р. 60-61.

^(>Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 35. С. 189. Документ был опубликован в 1929г.и «Ленинском сборнике» (XIII).

⁷Опалин И.В. Соч. Т. I 3– С. 1 15—116.

⁸ Там же. С. 1 15-117. №11.! м

Р Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 42. С. 68.

^ю ОускН. 'Х'еппаг Сегтапу апй Зочле! Киь.з1а. МУ, 1966. Р. 103, 141.0 Рапалльском договоре см.: Войта-хе1К. КараНо: 14а1ззапсе й’ип тусЛе Рапз, 1974.

¹¹Опалин И.В. Соч. Т. 6. С. 36.

¹²ВИсЬегК. 51аИп апйСегтап СоттитытАЗшйу т (Ье ОпфпзоГ(Ле5[а(с Рану СатЬпйде, Махч., 1948. Р. 287, 313 Брандлер, отмечает автор, писал в партийной газете «Роте Фане»: «Бейте фашистов, где бы вы и. не встретили».

¹⁵Сталин И. В Соч.Т. 5. С. 43,45 («Письмо тон. Ме .рт», в действительности письмо германскому левому коммунисту Аркадию Маслову).

¹⁴Сталин И.В. Соч. Т. 7 С. 98-99-

¹⁵ОускН. УГеппаг Сегтапу... Р 229, 235. В данном и двух последующих абзацах автор настоящей книги опирался главным образом на подробные и документально обоснованные свидетельства Дика.

^1Й В июле 1928 г. Бухарин сообщил Каменеву («ВикЬапп-Катепеу СопуегеаПоп», ТгоГчку АгсЫуеч, Ооситеш Т1897), что Сталин поддержал тех членов Политбюро, которые не хотели вынесения смертных приговоров по Шахтинскому делу. Трос подсудпмых-немцен были судом оправданы.

¹⁷й)'ск Н 'Х^,е1таг Сегтапу.. Р. 236, 242-244.

¹⁸ВгасЬегК.О. ТЛе Сегтап ОкдаюгзЫр: ТЛе Оп§1п.у ЗиисШге, апй ПГГес1з оГ 14аИопа1 5ос1аИ.чт. ИапзЦеап 31етЬег{>, МУ., 1970. СЛар. 14Ре$1].С. НШег. 1гапз. ШсЛагйапйС1ага'0Г1п51оп. МУ, 1975. Рап 4. СЛар.ч 3-4. РаП 5. СЛар 1.

¹⁹Ъо(зку В ТЛе 5(ги{^1е А§а1пз1 Разазт т Сегтапу. МУ, 1971. Р. 125-129, 139 // ТЛе Сегтап Сотши-ш.чгч’ ЦпИей-Ргоп! апй Рори1аг-Ргоп( Уепшгез и ТЛе Сопйтегп: Нк(опса| Н^ЛИ^нз. ей. МИогайМ. ЦгапсЛкотюЛ апй Вгапко БагИсП. МУ, 1966. Р. 115. Бабетта Гросс (ВаЬеПе Сгозз) пишет, исходя из собственного опыта, что в то время для членов Коммунистической партии Германии «главным противником были банды нацистских громил – необходимо было отражать их нападения и наносить ответные удары».

²⁰АзсЬегА., Ьеиу С. N лиспа! ВоЫлсчлып вт Тесни л г Сегтапу // «5ос1а1 КезеагсЛ». ТТспП'Г 1956. Р. 464—466, 472,478-479. Директиву Коминтерна см.: «Коммунистический Интернационал в документах, 1919-1932*. Часть 2. М, 1933– С. 946,

²¹ОгасЬко1псЬ МПогаВ М. апВ 1мхИсЬ Вгапко. Сотт(егп... Р. 117 Автор, Бабетта Гросс (сестра жены Гайнца Ноймана М. Бубер-Нойман), сообщает также (С. 116), что, будучи в Москве в апреле 1931 г.,

Нойман слышал критику Сталиным германских коммунистов, выступивших в Тюрингии совместно с социал-демократами с целью добита,ся вотума недоверия министру внутренних дел нацисту Вильгельму Фрику,

²² Пх-1пвк1ег, Моясоям-ВегНп 1933 // «Зигуеу*. Ос(оЬег 1962. №44-45. Р. 162. Теодор Драпер и Леопольд Лабедэ сообщили автору настоящей книги, что этим сотрудником Коминтерна был Иосиф Бергер.

²³ Штемпфер впоследствии обосновался в США, где и сообщил эти сведения в одном из интервью. См.. ОаШпО]. Кия.ма зпё РоЫлаг Еигоре, напя. Р.К. Баямгепсе, Мете Нахеп, 1943 Р. б!-62п.