Текст книги "Сталин. История и личность"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 95 страниц)

⁹⁴Сталин И.В.Соч.Т. 5. С95-100.

⁹⁵ТгоикуЬ. 5(аНп: Ап Аррга1ьа1 оГ (Ве Мап апб Нв 1пПиепсе... Р. 268.

■ > и

•'ЦТ.

...уо. >

дог

уйм-

1:Дс1гу|дГ' 'Н;^3 .

А

Г¹– – Ц>* А-

.11»

.)• I -^Г|-

Ь

чО

•Гм.мН^<:Г^; и .«

Конфликт с Лениным

■*НТ.-':

^?

=ЛV' -:;П.“

^г

'

^г

)*и'}уг

дг.му'Р г-г– >к ‘‘Е*

;*П;Ъ. *

>Ь*1 Ч?'*;Г

На пути к столкновению

Зная, с каким трудом коллеги ладили со Сталиным, можно лишь удивляться, что его отношения с Лениным так долго оставались хорошими. Время от времени, начиная с эпизода в 1911г., между ними возникала напряженность, но она никогда не достигала такого уровня, чтобы повредить их взаимоотношениям. Ленин, должно быть, чувствовал, что в обращении со Сталиным нужен особый такт, и, как видно, полагал, что овчинка стоит выделки. Он ценил в Сталине его сильные стороны политического лидера, считался с его мнением по определенным вопросам и никогда не сомневался в его величайшей преданности делу. Не исключено также, что Ленин находился (возможно, лишь подсознательно) под влиянием тех чувств, которые питал лично к нему Сталин. Ленин едва ли мог оставаться равнодушным к тому, как этот грубоватый кавказец (моложе его на десять лет) постоянно взирал на него с восхищением ученика и верного последователя и даже питал к нему нехарактерную для себя нежность. Сталин со своей стороны в присутствии Ленина, вероятно, вел себя достаточно сдержанно, и поэтому Ленину не пришлось переживать (по крайней мере до определенного времени) такие неприятные моменты, которые выпадали на долю некоторых других видных большевиков.

Но примерно в 1921 г. в их отношениях начали появляться первые признаки разлада. Наряду с другими факторами здесь сыграла свою роль победа, одержанная Лениным на X съезде партии. В результате благополучно разрешился внутрипартийный конфликт – причина холодности между ним и Троцким. А это в свою очередь расчистило путь к возобновлению тесных отношений Ленина с человеком, которого Сталин считал своим заклятым врагом. Сближение Ленина и Троцкого пробудило в Сталине (иначе и быть не могло) злобные чувства. Наряду с этим, различные эпизоды периода Гражданской войны, в которых обнаружились отрицательные качества сталинского характера и которые показали, к каким последствиям все это может привести (например, к интригам и склокам), породили у Ленина недобрые предчувствия относительно Сталина как личности. «Сей повар будет готовить только острые блюда», – будто бы заметил Ленин, когда Зиновьев, все еще строивший козни против Троцкого, во время XI съезда партии стал в тесном кругу прибл иженных Ленина настаивать на кандидатуре Сталина для выборов в Секретариат¹. Вместе с тем в согласии на выдвижение Сталина на пост генерального секретаря, вероятно, нашла отражение другая сторона двойственного отношения Ленина: признание ценных качеств Сталина как лидера.

Однако дурные предчувствия не исчезли. По-видимому, в какой-то момент Ленин начал понимать, что личные качества могут представлять политическую проблему, и видеть в Сталине не только человека, с которым коллегам трудно работать, но также и политического деятеля, чьи недостатки могут повредить делу большевиков. Должно быть, по мере ухудшения здоровья тревога Ленина росла. Почти все лето 1921 г. Ленин провел в загородном доме в Горках, близ Москвы. В декабре он опять заболел и вернулся в Горки для восстановления сил, где оставался до 1 марта 1922 г. В апреле Ленину была сделана операция по удалению пули – последствие покушения Ф. Каплан в 1918 г. В конце мая, будучи на отдыхе в Горках, Ленин перенес удар, в результате которого наступил частичный паралич правой стороны тела. Однако вскоре он настолько оправился, что возобновил работу, но 13 и 22 декабря приступы болезни повторились, и Ленин был вынужден соблюдать режим резко ограниченной активности.

В течение 1922 г. кризис в отношениях между Лениным и Сталиным быстро нарастал. К тому времени Сталин уже достаточно уверовал .в свои силы, чтобы излагать собственные взгляды и настаивать на них даже тогда, когда они противоречили ленинским. Характерным примером назревавшего конфликта служит дискуссия вокруг предложенных мер по ослаблению монополии советского государства во внешней торговле. Предложение исходило от Сокольникова, Бухарина и других, которые стремились расширить советскую внешнюю торговлю и в то же время сомневались в способности наркомата внешней торговли успешно решить эту задачу². Тогдашний нарком финансов Сокольников хотел заменить монополию внешней торговли режимом торговых концессий и добивался разрешения советским трестам и кооперативам закупать продовольствие за границей. Это очень встревожило Ленина, который предвидел опасные последствия ослабления внешнеторговой монополии. Поэтому он упорно отстаивал свою точку зрения, но натолкнулся на стойкое сопротивление в верхних эшелонах, в том числе и на определенную оппозицию со стороны Сталина. Так, на письме Ленина от 15 мая 1922 г., адресованном Сталину и замнаркома внешней торговли Фрумкину с предложением «формально запретить» все разговоры об ослаблении монополии, Сталин начертал: «Против “формального запрещения” шагов в сторону ослабления монополии внешней торговли на данной стадии не возражаю. Думаю все же, что ослабление становится неизбежным»³. Позднее Ленин призвал на помощь Троцкого и в конце концов одержал верх в закулисной борьбе вокруг монополии внешней торговли.

В данном вопросе Сталин не был главным противником Ленина, но он все-таки занял противоположную позицию и цепко держался за нее, невзирая на ленинские атаки. Когда Троцкий напомнил об этом случае, выступая в конце 1926 г. на заседании Исполкома Коминтерна, Сталин признал, что в вопросе монополии внешней торговли допустил ошибку. Стараясь принизить ее значение, он заявил, что действительно в период разрухи заготовительных органов он предлагал открыть временно один из портов для вывоза хлеба, и добавил: «Но я не настаивал на своей ошибке и после переговоров с Лениным незамедлительно исправил ее»⁴. В этом заявлении, конечно же, приуменьшались как серьезность самой проблемы, так и значение вызванных ею трений. И все же разногласия относительно монополии внешней торговли не идут ни в какое сравнение с конфликтом, который разгорелся в связи с национальным вопросом. На этот раз Ленину пришлось схватиться со Сталиным в открытую.

В размышлениях Ленина по национальному вопросу с самого начала присутствовали два важных момента. Один касался революционной партии, а другой – революции. Движимый желанием сохранить единое и строго централизованное русское революционное движение, он считал, что идея австрийских социал-демократов «национально-культурной автономии» грозит партии расколом. Именно данный аспект размышлений Ленина очень удачно развил Сталин в работе «Марксизм и национальный вопрос». Но как раз те самые центробежные силы национального сепаратизма, которые казались Ленину опасными с партийных позиций, вселяли надежду с точки зрения успеха революции, ибо они могли помочь разрушить царскую империю. Поэтому он со всей энергией отстаивал лозунг «о праве наций на самоопределение»; так поступать Ленину было легче, поскольку он испытывал глубокое отвращение к великорусскому шовинизму, к царской политике «единой и неделимой России».

Когда же империя под влиянием войны и революции в самом деле рухнула и распалась, Ленин оказался перед политической дилеммой. Как враг великорусского национализма, он был склонен уважать право на национальное самоопределение, но, как революционный государственный деятель, он хотел сохранить под властью большевиков как можно больше от прежней империи. Не мог он игнорировать и такие факты, как, например, экономическая ценность бакинской нефти или стратегическое и политическое значение Закавказья и Средней Азии, населенных преимущественно неславянскими народами, или же огромная важность со всех точек зрения Украины со славянским, но не русским населением. Ленин попытался разрешить дилемму, с одной стороны, уступая мощному давлению в пользу отделения Польши, Финляндии и Прибалтийских государств, а с другой – стараясь сохранить для революции остальную часть бывшей огромной империи. Обрусевшие представители национальных меньшинств (подобные Сталину и Орджоникидзе), которые не испытывали угрызений совести, навязывая малым народам советско-русскую власть, были послушным и эффективным инструментом в осуществлении второй линии. Как мы уже видели, Сталин всегда чувствовал себя неловко с лозунгом национального самоопределения, хотя иногда сам его повторял, и имел обыкновение занимать по этому вопросу уклончивую позицию. Так, например, на III Всероссийском съезде советов в январе 1918 г. он указал на необходимость «толкования принципа самоопределения как права на самоопределение не буржуазии, а трудовых масс данной нации. Принцип самоопределения должен быть средством для борьбы за социализм и должен быть подчинен принципам социализма»⁵. Другими словами, на практике самоопределение означало советизацию.

Ленин не был склонен разрешать проблему с помощью подобных казуистических формул. Позволяя революционным и практическим политическим соображениям превалировать над соблюдением принципа национального самоопределения (например, в Закавказье), он ощущал явное беспокойство по поводу подобного образа действий. Поэтому Ленин твердо решил предотвратить возврат к политике русификации, которую царское правительство проводило среди национальных меньшинств. Питая ненависть к прежнему русскому национальному высокомерию, которое Ленин называл «великорусским шовинизмом», он постоянно заботился о том, чтобы Советская республика не подходила с подобных позиций к 65 млн (из 140 млн) своих граждан, которые не являлись славянами или, если были таковыми, не принадлежали к великороссам. Более того, в прогрессивной политике по национальному вопросу он видел тот путь, на котором Советская Россия могла бы содействовать развитию мировой революции. Ведь если бы Россия сумела продемонстрировать всему свету картину подлинного социалистического содружества наций, то идеи социализма показались бы более привлекательными, особенно народам Востока, все еще страдавшим под гнетом чужеземной власти. Выступая в феврале 1921 г.

в Московском совете и говоря сделанной искренностью о событиях, происходивших в Грузии, Ленин заявил: «И то, что нам удалось показать на Западе – это то, что, где Советская власть, там нет места национальному угнетению, – это мы покажем и на Востоке»⁶.

На первых порах в национальном вопросе Ленину пришлось иметь дело с оппозицией группы левых коммунистов, которыми руководили Бухарин, Пятаков и др., и, возможно, по этой причине он не сразу заметил еще более серьезные расхождения, существовавшие между ним и Сталиным. Как мы уже видели, у левых коммунистов было особое мнение относительно принципа национального самоопределения⁷ Они полагали, что марксист обязан подходить к обществу и политике с интернационалистских и классовых позиций и не должен слишком серьезно воспринимать идею национального самоопределения. Выступая в марте 1919 г. на VIII съезде по партийной программе, Бухарин, сославшись на цитировавшееся выше рассуждение Сталина, утверждал, что формулу самоопределения следует относить к трудящимся классам нации, а не к нации в целом, нужно уважать волю польского пролетария, а вовсе не польской буржуазии. Ради целей антиимпериалистической борьбы, однако, принцип национального самоопределения стоит признать, например, для готтентотов, бушменов, негров и индусов⁸.

Возражая, Ленин заявил, что нации – все еще неотъемлемый факт жизни общества и что партии необходимо с этим считаться. Затем он сухо заметил, что бушменов в России нет, а что касается готтентотов, он не слыхал, чтобы они претендовали на автономную республику, но зато есть башкиры, киргизы и другие нерусские народы, которым нельзя отказать в признании. По его словам, в мире, и не только колониальном, нации – это политическая реальность. Удовлетворив право финнов на самоопределение, Советская Россия лишала финскую буржуазию возможности убедить трудящиеся массы в том, будто великороссы хотят их поглотить. Позднее, участвуя в дальнейшей дискуссии, Ленин вернулся к теме Финляндии. Он напомнил, что после сделанных по договору с недолговечным красным финским правительством территориальных уступок приходилось слышать от русских коммунистов возражения: «Там, дескать, хорошие рыбные промыслы, а вы их отдали». По поводу подобных возражений Ленин сказал: «Поскрести иного коммуниста – и найдешь великорусского шовиниста». Были также коммунисты и даже в самом наркомате просвещения, говорившие, что в единой школе можно обучать только на русском языке. «По-моему, – заявил Ленин, – такой коммунист, это – великорусский шовинист. Он сидит во многих из нас, и с ним надо бороться»⁹

Многие видные коммунисты разделяли беспокойство Ленина. Два года спустя на X съезде партии, на котором Сталин, будучи народным комиссаром по делам национальностей, доложил о политике партии в этой области, целый ряд выступавших выразил свою глубокую озабоченность великорусе гейм национализмом. В содокладе представитель туркестанской делегации Г.И. Сафаров осудил существующие колониальные отношения между великороссами и населением Туркестана и предложил представленные Сталиным съезду тезисы по национальной политике дополнить положением о «национально-культурном самоопределении» народов Советского Востока. Делегат Украины В.П. За-тонский выступил против тенденции многих коммунистов думать о советской федерации как о российской. По его словам, революция пробудила к жизни национальные движения не только на окраинных нерусских землях, но и в центральной России. Тот факт, что Россия первой совершила коммунистическую революцию и из фактической колонии Западной Европы превратилась в центр мирового движения, породил среди некоторых русских коммунистов своего рода «русский красный патриотизм». Они не просто гордились своей принадлежностью к русской нации, но и смотрели на себя прежде всего как на русских и не столько дорожили советской властью и советской федерацией, сколько тянулись к «единой, неделимой» России. Примечательно, что в заключительном слове Сталин игнорировал эти утверждения. Он отклонил предложенную Сафаровым поправку относительно национально-культурного самоопределения на том основании, что она «отдает» бундизмом. «Это бундовская формулировка: национально-культурное самоопределение, – сказал он. – Мы давно распростились с туманными лозунгами самоопределения – восстанавливать их не нужно»¹⁰.

Возможно, только теперь товарищи Сталина по партии начали осознавать, что сам комиссар по делам национальностей принадлежит к коммунистам, зараженным «русским красным патриотизмом», поскольку он имел склонность высказываться в духе единой и неделимой России. Поэтому можно считать парадоксальным, но вовсе не неожиданным тот факт, что Сталину и Ленину в конце концов было суждено разойтись по тому самому вопросу, который в свое время скрепил их отношения. Иначе и быть не могло еще и потому, что насколько чужд был русский национализм ленинской натуре, настолько глубоко он укоренился в характере Сталина. Раньше уже говорилось о том, что Сталин обрусел, еще будучи молодым революционером, считая большевиков «истинно русской фракцией» марксистского движения. По иронии судьбы человек, который, по мнению Ленина, являлся ценным для партии в качестве представителя малых народов и который в течение длительного времени соглашался с таким определением этой своей основной роли в партии, представлял собою формирующегося русского националиста еще до их встречи и за многие годы до того момента, когда, к своему ужасу, Ленин обнаружил у него вполне сформировавшиеся русские националистические взгляды. Сталин отождествлял себя с Россией, в этом крылось его надменное отношение к культуре малых народов, прежде всего кавказских, обнаруженное нами в работе «Марксизм и национальный вопрос», – этим определялось то рвение, с которым он взял сторону Ленина и выступил против «национально-культурной автономии» в партии. Правда, в этой работе, доказывая «интернациональный тип» социал-демократической организации в России, он писал, что «рабочие прежде всего – члены одной классовой семьи, члены единой армии социализма», и добавил, что это имеет для них «громадное воспитательное значение»¹ Но первостепенное значение классовой принадлежности особо не подчеркивалось. Кроме того, как мы уже установили, в представлении Сталина не существовало противоречия между классовой категорией «истинный пролетарий» и национальной категорией «настоящий русский». Наоборот, эти понятия совмещались.

По мнению Сталина, большевизм, или ленинизм, являлся подлинно марксистским, классовым революционным движением интернационального характера и в то же время насквозь русским. В апреле 1926 г. в одном из внутрипартийных меморандумов, адресованном Кагановичу и другим членам бюро компартии Украины, Сталин определял ленинизм как «высшее достижение» русской культуры. В документе излагалось содержание беседы, состоявшейся между Сталиным и видным украинским коммунистом Шумским, который настаивал на введении большего числа украинцев в руководство украинской компартией и профсоюзами и на принятии других мер по «украинизации», включая, по-видимому, использование украинского языка в государственном аппарате. Шумский полагал, что иначе движение интеллигенции за развитие украинской культуры пойдет помимо партии. Признав существование подобного движения, Сталин нашел предложение Шумского неприемлемым. Любая насильственная украинизация пролетариата сверху (правда, неясно, предлагал ли Шумский что-либо похожее), писал Сталин, лишь возбудит в неукраинских слоях пролетариата на Украине чувства антиукраинского шовинизма. Более того, нелепым, по его мнению, являлось требование некоторых украинских интеллигентов «дерусификации» украинского пролетариата и отрыв украинской культуры от Москвы в то самое время, когда западноевропейские пролетарии и их коммунистические партии с симпатией взирали на Москву, на знамя, развевающееся над цитаделью международного революционного движения и ленинизма. Шумский, дескать, не сумел разглядеть теневые стороны нового движения за украинизацию культуры и общественной жизни, не сумел увидеть опасности того, что «это движение, возглавляемое сплошь и рядом некоммунистической интеллигенцией, может принять местами характер борьбы за отчужденность украинской культуры и украинской общественности от культуры и общественности общесоветской, характер борьбы против “Москвы” вообще, против русских вообще, против русской культуры и ее высшего достижения – ленинизма»¹².

Ленину и его единомышленникам среди русских революционеров никогда бы не пришло в голову назвать большевизм (Ленин ни разу не употребил слова «ленинизм») высшим достижением «русской культуры». Как теория и практика пролетарской революции и диктатуры пролетариата ленинизм в их понимании представлял собою просто русский вариант марксизма, который в свою очередь являлся, в сущности, наднациональным и предусматривал окончательное слияние всех наций в общность более высокого уровня. Тот факт, что ленинизм нес на себе определенный русский отпечаток (благодаря месту своего возникновения), не вызывал у них тщеславия. А Сталин в отличие от них гордился русскими корнями ленинизма так же, как какой-нибудь патриотически настроенный французский радикал, возможно, гордится якобинством, усматривая в нем проявление глубокой сути Франции. Сталин считал ленинизм олицетворением славной исторической судьбы России. В то же время это обстоятельство, по его мнению, нисколько не ставило под сомнение всемирное значение ленинизма. В работе «Об основах ленинизма» Сталин настаивал на интернациональном характере ленинизма, который он определил как марксизм эпохи империализма и пролетарской революции. Из упомянутого меморандума 1926 г. совершенно ясно, что интернационализм Сталина ориентировался на Москву и Россию. На следующий год он вновь подчеркнул данный момент, определяя «интернационалиста» как человека, который «безоговорочно, без колебаний, без условий готов защищать СССР потому, что СССР есть база мирового революционного движения, а защищать, двигать вперед это революционное движение невозможно, не защищая СССР»¹³.

В 1947 г. Сталин прославлял Москву (в связи с 800-летием основания) как исторический центр русской государственности, что было лишь подтверждением позиции, сформировавшейся в начале 20-х годов, т. е. его восхищения цитаделью международного революционного движения и ленинизма. Он чрезвычайно гордился тем, что мог считать себя жителем Москвы и русским. В телеграмме, отправленной в Тифлис в феврале 1922 г., он назвал себя «москвичом»¹⁴. Выражения «мы – русские марксисты» и «мы – русские большевики» часто мелькают в его сочинениях 20-х годов. В интервью с Эмилем Людвигом в 1931 г. Сталин русифицировал даже свои революционные корни, заметив, что к марксизму он приобщился в пятнадцатилетием возрасте, когда «связался с подпольными группами русских марксистов, проживавших тогда в Закавказье»¹⁵. В действительности же, как Сталин сам признался в беседе с тифлисскими железнодорожниками в 1926 г., первый марксист, с которым ему довелось повстречаться, был грузином, а вовсе не русским. Однако и во время визита в Тифлис в 1926 г. он всячески демонстрировал свое русофильство. Будучи на спектакле тифлисского оперного театра, он, беседуя в антракте с композитором Баланчивадзе, отметил влияние произведений русских композиторов, в частности Чайковского, на грузинских композиторов¹⁶.

В 1923 г. на XII съезде партии Сталин вместе с великорусским шовинизмом сурово осудил и местный шовинизм, который возникает, по его словам, как реакция на великорусский шовинизм. Определенные круги за рубежом намеревались будто бы «устроить в мирном порядке то, чего не удалось устроить Деникину, т. е. создать так называемую “единую и неделимую”» Россию. Основная опасность состояла в том, что «в связи с нэпом у нас растет не по дням, а по часам великодержавный шовинизм, старающийся стереть все нерусское, собрать все нити управления вокруг русского начала и придавить нерусское»¹⁷. Это было довольно верное описание русских националистических поползновений, встревоживших Ленина и других партийцев, – описание, которое, однако, не отражало истинной позиции Сталина. Как мы увидим, условия, при которых ему пришлось выступать на съезде, обязывали скрывать собственное предвзятое отношение к тому самому явлению, которое он осуждал. Другое заявление, ранее сделанное в несколько иной обстановке, позволяет лучше оценить реальную позицию Сталина в данном вопросе. Открывая I января 1921 г. совещание коммунистов тюркских народов РСФСР, он в импровизированном коротком обращении сказал, что перед этими и другими народами стоит проблема преодоления националистических пережитков и даже «националистического уклона». А вот в истории развития русского коммунизма, продолжал Сталин, борьба с националистическим уклоном никогда не имела серьезного значения. Будучи в прошлом правящей нацией, русские вообще и русские коммунисты в частности не испытывали национального гнета и, следовательно, не имели дела с националистическими тенденциями в своей среде (если не считать некоторых настроений великодержавного шовинизма) и поэтому не сталкивались с проблемой их преодоления¹⁸. Как видно, Сталин забыл исторические примеры проявления национализма правящими нациями и оказался не в состоянии увидеть великодержавного шовинизма, хотя сам же, правда бегло, указал на него как на серьезную проблему. Между высокомерным русофильством Сталина и взглядами Ленина существовала глубокая пропасть, которая со всей беспощадностью открылась Ленину в 1922 г.

'ЧоЯ-Ду ЧЮ ■"« I Л’-.

Конституционная проблема

Глубокие политические конфликты нередко выплескиваются наружу в вопросах, которые на первый взгляд кажутся второстепенными. Вопрос, который в данном случае сыграл именно такую роль, касался юридического обрамления советской конституционной структуры. Он возник еще в январе 1920 г., когда Сталин, находившийся тогда на Южном фронте, прислал Ленину письмо с комментариями относительно проекта тезисов по национальному и колониальному вопросам, подготовленных ко II конгрессу Коминтерна. В седьмом пункте тезисов Ленин указал на «федерацию» как на переходную форму к полному единству трудящихся разных наций. Федерация, по мнению Ленина, уже на практике продемонстрировала свою целесообразность как в отношениях

РСФСР с другими советскими республиками (например, с Украиной), так и в предоставлении внутри РСФСР автономии национальностям, ранее ее не имевшим (например, башкирам). Здесь подчеркивалось различие между «союзными республиками» (Украина, Белоруссия, Азербайджан), с которыми РСФСР имела договорные отношения, и «автономные республиками», которым Конституция гарантировала некоторые политические правомочия, но которые формально не считались самостоятельными. В письме Ленину Сталин усомнился в том, что Советская Германия, Польша, Венгрия или Финляндия сразу пожелают пойти на федеративные отношения с Советской Россией, и предложил избрать формой сближения в будущем «конфедерацию» или «союз самостоятельных государств». По его словам, разные типы федеративных отношений внутри советского государства вряд ли помогут решить проблему, поскольку «на самом деле этой разницы нет, или она так мала, что равняется нулю»¹⁹. В этой переписке уже видны признаки назревавшего конфликта Сталина с Лениным по вопросам национальной политики.

В 1922 г. партийное руководство решило перестроить конституционную систему федеративных отношений. Сталина назначили главой комиссии ЦК по выработке проекта. Надо сказать, что в данном вопросе в высших партийных кругах выявились глубокие разногласия. Одни хотели включить Украину, Белоруссию и Закавказскую федерацию (в которую входили Азербайджан, Армения и Грузия) непосредственно в РСФСР на правах автономных республик. Другие (сторонники крайней централизации) выступали за слияние всех существовавших республик в «Российскую Советскую Республику» и отрицали всякую федерацию, т. е. пропагандировали единую и неделимую Россию, но уже советскую. В то же время, существовали не только грузинские и башкирские, но и другие партийные лидеры, которые высказывались за более свободное федеративное государство, где даже автономные республики имели бы союзный статус. Для комиссии Сталин составил проект тезисов, которые отражали позицию первых двух групп. Украине, Белоруссии, Азербайджану, Грузии и Армении предстояло войти в Российскую Федерацию в качестве автономных республик, а высшие государственные органы РСФСР должны были стать таковыми и для этих республик²⁰. Сталин, безусловно, принадлежал к централистам.

Переданный Центральным Комитетом приграничным республикам для ознакомления сталинский план «автономизации» был воспринят без особого энтузиазма. Партийные руководители Украины и Белоруссии не выступили против открыто, но встретили его более чем сдержанно. ЦК Азербайджана полностью поддержал проект, конечно же, благодаря влиятельной позиции Кирова. Так же поступили орджоникидзевское Кавбюро и Центральный комитет Армении. ЦК Коммунистической партии Грузии, однако, однозначно высказался против. В резолюции от 15 сентября, невзирая на возражения присутствовавших на заседании Орджоникидзе и Кирова, голосовавших против этой резолюции, грузинский ЦК объявил предложенную Сталиным автономизацию преждевременной. Объединение хозяйственных усилий и общая политика признавались необходимыми, но «с сохранением всех атрибутов независимости»²¹. Тем не менее комиссия Центрального Комитета, заседавшая под председательством Молотова 23-24 сентября 1922 г., приняла план автономизации. При голосовании воздержался Мдивани, представлявший в комиссии Грузию. На следующий день проект Сталина, резолюцию комиссии и протоколы заседаний направили в Горки Ленину. Тогда же, не ожидая ответа Ленина, Секретариат ЦК (т. е. Сталин), в порядке подготовки к пленуму, намеченному на 5 октября, разослал резолюцию комиссии всем членам Центрального Комитета²².

Реакция Ленина оказалась быстрой и негативной. Поговорив со Сталиным 27 сентября, он суммировал свою позицию в письме Каменеву, отправленном в тот же день и предназначенном для членов Политбюро. Вопрос, писал Ленин, архиважный, а «Сталин немного имеет устремление торопиться». Сталин, продолжал он, уже согласился на одну уступку-, в резолюции не будет говориться о «вступлении» остальных республик в РСФСР (т. е. об их автономизации), а для выражения равноправия с Российской Федерацией пойдет речь об их «формальном объединении с РСФСР в союз советских республик Европы и Азии». Однако требовалось внести и другие изменения. Вместо превращения ЦИК РСФСР в высший правительственный орган всех советских республик следовало иметь общефедеральный ВЦИК. Аналогичным образом определенные административные функции должны были выполняться общефедеральными наркоматами, расположенными в Москве, а не сохраняться за существующими комиссариатами РСФСР. Очень важно, пояснил Ленин, не давать пищи «неза-висимцам», не уничтожать их независимости, а наоборот, создать «новый этаж, федерацию равноправных республик»²³.

Ленинское письмо Сталин воспринял враждебно. Двадцать седьмого сентября он разослал послание Ленина вместе с собственным письмом, содержащим некоторые возражения против предложений Ленина, всем членам Политбюро. Создание в Москве ЦИК федерации наряду с таким же органом РСФСР, заявил Сталин, приведет лишь к конфликтам и спорам, поскольку одно из учреждений неизбежно превратится в «нижнюю палату», а другое – в «верхнюю палату». Показывая, насколько его ранили слова Ленина о склонности к торопливости, Сталин далее заметил, что товарищ Ленин сам «немного поторопился», предлагая слияние некоторых существующих наркоматов с общефедеральными комиссариатами. «Нет никаких сомнений, – добавил Сталин, – что эта “торопливость” “дает пищу независимцам” в ущерб национальному либерализму товарища Ленина»²⁴. Однако несмотря на вспышку раздражения, Сталин переработал резолюцию комиссии ЦК в соответствии с рекомендациями Ленина. В ней в общих чертах давалось описание федеративной системы СССР, смоделированной позднее заново в соответствии с новой Советской Конституцией 1924 г. В измененной форме резолюцию представили Центральному Комитету, собравшемуся 5 октября на двухдневный пленум. Острая зубная боль не позволила Ленину быть на заседании 6 октября, но он в тот день послал Каменеву короткую записку, в которой, явно имея в виду изложенные выше события, заявил,-«Великорусскому шовинизму объявляю бой не на жизнь, а на смерть»²⁵.