Текст книги "Сталин. История и личность"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 95 страниц)

Принятый в «оптимальном» варианте пятилетний план предусматривал осуществление резкого скачка из отсталости, скачка, осуществить который пытался еще Петр Великий, – так по крайней мере полагал сам Сталин. По плану намечался 20%-ый годовой прирост продукции. Выступая на XVI партконференции, Куйбышев подчеркивал, что в США в годы экономического «взрыва» (в 1850-1860 годах) ежегодный прирост не превышал 8,7%, а в царской России во времена наиболее интенсивного экономического развития – 8%. При этом Куйбышев обошел молчанием то, что «оптимальный» вариант пятилетнего плана предполагал необходимым для своего осуществления наличие четырех основных условий, не выполняемых даже в отдельности-, в своей совокупности их реализация могла явиться экономическим чудом. Эти условия были следующими: 1) пять хороших урожаев подряд; 2) подъем внешней торговли по сравнению с 1928 г.; 3) резкое повышение качества продукции-, 4) уменьшение доли военных затрат в государственном бюджете⁷ Последнее из этих условий не противоречило общей военной ориентации пятилетки. Оно просто учитывало расходы на снабжение армии всем необходимым за время затянувшейся передышки.

Чтобы разобраться в последующем развитии событий, надо иметь в виду, что Сталин не чувствовал себя стесненным директивами пятилетнего плана, принятого в конце концов в апреле 1929 г. и ставившего нереальные цели. Для него это было лишь данное с одобрения партии разрешение осуществить головокружительный скачок из русской отсталости, официальный документ, мобилизующий все силы великого народа на проведение за какие-то десять лет промышленной революции.

Уже вскоре после того, как план стал законом, сверху снова стали давить, требуя его перевыполнения. В 1929 г. экономический рост не достиг намеченного планом уровня, не оправдались и расчеты на благоприятную экономическую ситуацию, частично из-за падения в начале Великой депрессии цен на сырье на мировом рынке. Хотя эти обстоятельства вынуждали пересмотреть план в сторону снижения его контрольных цифр, Сталин и Молотов неожиданно потребовали и добились их увеличения почти что в два раза⁸. Потом Сталин в своем выступлении на XVI съезде ВКП(б) выдвинул лозунг «Пятилетку в четыре года!», а затем добавил для круглого счета, что «мы можем ее выполнить по целому ряду отраслей промышленности в три и даже в два года». На практике, по его словам, это означало, что выплавка стали должна составить 17 млн тонн вместо запланированных 10 млн, выпуск тракторов – 170 тыс. шт. вместо 55 тыс., производство легковых и грузовых машин – 200 тыс. шт. вместо 100 тыс. и т. д. «Могут сказать, что, меняя так основательно наметки пятилетнего плана, ЦК нарушает принцип планирования и роняет авторитет планирующих органов, – заявлял Сталин. – Но так могут говорить только безнадежные бюрократы. Для нас, большевиков, пятилетний план не представляет нечто законченное и раз навсегда данное... Составление плана есть лишь начало планирования»⁹.

И вот лозунг «Пятилетку в четыре года!» растиражировали по всей стране. Даже дети в детских садах, расхаживая колоннами и размахивая флажками, пели:

Пять в четыре!

Пять в четыре!

Пять в четыре!

А не в пять!

Причем дети совершенно не понимали смысл этих цифр.

Среди «безнадежных бюрократов» оказался и самый горячий проводник сталинской политики индустриализации Валериан Куйбышев, под чьим непосредственным давлением был принят сверхамбициозный «оптимальный» вариант пятилетнего плана. Приняв участие в пересмотре вместе со Сталиным плановых заданий, он, основываясь на трезвых цифрах, понял всю бессмысленность их завышения. В августе 1930 г. на объединенном заседании Госплана и ВСНХ Куйбышев привел статистические данные, показывающие всю нереальность внесенных поправок. Так, увеличение к концу пятилетки выплавки стали до 17 млн тонн, (в 1930 г. она составила всего лишь 5 млн тонн, а в 1931 г. упадет до 4,9 млн тонн, хотя по старому незавершенному плану выплавка стали должна была достигнуть к 1932г. 10 млн тонн) потребовало бы только в 1931 г.непо-сильных для государственного бюджета инвестиций в черную металлургию в размере 2,5 млрд руб. В результате цифра была занижена до уровня 10 млн тонн, но даже эту цифру удалось получить лишь во второй пятилетке в 1934 г.¹⁰.

Тем не менее Сталин не намеревался ослаблять давление на страну. В феврале 1931 г. он еще более продвинулся по пути ужесточения экономического экстремизма. Выполнение пятилетнего плана в четыре года обеспечено, заявил он. А обещание хозяйственников достигнуть в 1931 г. контрольных цифр по выпуску промышленной продукции фактически означает обязательство выполнить в три года план для основных отраслей промышленности. Далее Сталин бросил боевой клич: «Нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять»¹'.

Получалось, что план как таковой потерял свое значение. «Вакханальное планирование»¹², осуществляемое под личным прямым руководством Сталина, вытесняло все принципы планирования рационального. Пользуясь отсутствием ограничений для своей определяющей политику власти, Сталин действовал теперь, одержимый идеей совершить два важных дела – добиться успеха там, где Петр потерпел поражение, и сделать реальностью второй Октябрь.

Сталин следовал примеру Петра, обращая свой взор на Запад. В 1928-1933 гг. было затрачено 1,5 млрд инвалютных рублей на покупку оборудования для тяжелой промышленности¹⁵. За границу отправили большое количество инженеров для изучения иностранных промышленных технологий. Более того, в Россию для работы на контрактных условиях приглашались из-за рубежа сотни и тысячи инженеров и рабочих. Советские автомобили марки ЗИС и тракторы типа «Сталинец» являлись точными копиями американских моделей (например гусеничного трактора «Катерпиллар Д-7»). В одном обстоятельном исследовании данного вопроса приведено 217 соглашений о технической помощи, заключенных между СССР и иностранными фирмами с 1929 по 1945 г. На основании этих данных делается вывод о том, что «ни одна крупная технология, ни один крупный завод из числа тех, что были созданы за 1930-1945 гг., не может рассматриваться как чисто советское достижение»¹⁴. В процесс передачи технологий были вовлечены компании Америки, Германии, Великобритании, Италии, Франции, Швеции, Норвегии, Дании, Канады, Швейцарии, Испании, Чехословакии и др. Их перечень составил бы содержание справочника «Кто есть кто» мирового капитализма.

Военный характер сталинской индустриализации хорошо проявляется в ее географии. Основная доля дореволюционной русской промышленности сосредоточивалась в европейской части России и на Украине плюс нефтяные месторождения в Баку и залежи полезных ископаемых в Закавказье. Огромные просторы Сибири и Казахстана, простирающиеся на восток и на юг от Урала, из-за суровых климатических условий оставались малозаселенными, однако обладали огромными запасами полезных ископаемых и с военной точки зрения являлись наименее уязвимыми для противника районами. Принимая во внимание эти соображения и следуя указанию, данному еще в 1918 г. русским инженером Василием Гриневецким в книге «Послевоенный взгляд на русскую промышленность», сталинские хозяйственники избрали азиатскую часть России ключевым регионом для проведения индустриализации¹⁵. Поэтому одним из крупнейших проектов пятилетки стало создание угольно-металлургической базы – Урало-Кузнецкого территориального комплекса. Новый мощный металлургический комбинат в Магнитогорске, построенный на богатом железной рудой Урале, работал на коксующемся угле, поставляемом из Кузбасса, в Сибири. Среди проектов, связанных с продвижением на восток, были, например, следующие: строительство тракторного завода в Челябинске и завода по производству комбайнов в Новосибирске (этот город называли, кстати, «сибирским Чикаго»)-, развитие угледобывающей промышленности и цветной металлургии в Казахстане. На все эти проекты Сталин обращал особое внимание, а идея создания Урало-Кузнецкого комплекса, согласно одному советскому источнику, якобы непосредственно исходила от него самого¹⁶. В связи с такой географией индустриализации возросло применение принудительного труда.

Хотя огромное большинство жертв сталинской революции составляли крестьяне, были среди них и инженеры из числа старой интеллигенции. В их рядах находились профессиональные плановики, работавшие над «стартовым» вариантом пятилетнего плана. Совместно с другими они обвинялись в организации вредительства и диверсий, в связях с агентурой международного капитала, по указке которой они якобы действовали. Это обвинение было им предъявлено на следующем после Шахтинского дела большом показательном процессе. Новая кампания, проходившая в ноябре – декабре 1930 г., получила название дело Промпартии. Промпартия являлась фиктивной организацией. Однако, согласно обвинительному акту, она была создана в конце 20-х годов представителями старой технической интеллигенции, такими, как профессор Л.К. Рамзин, директор теплотехнического института в Москве. Всего же в этой организации насчиты-

валось около 2 тыс. инженеров. По данным обвинения, первоначально функционировал координационный центр по организации вредительства и диверсий в различных отраслях промышленности – оборонной, текстильной, корабле– и машиностроительной, химической, нефтяной, золотодобывающей. Он превратился впоследствии в подпольную политическую партию. Ее целью стала подготовка путем экономического саботажа почвы для переворота, намечаемого на 1930 или 1931 г., который должна была поддержать англо-французская военная интервенция. В области планирования их махинации, согласно обвинению, состояли в отстаивании тех планов, которые бы замедлили темпы экономического развития и создали диспропорции, ведущие к экономическому кризису. Тем самым было бы спровоцировано недовольство в народе советской властью. Следует также иметь в виду, что один из обвиняемых скончался во время следствия, а двое других были осуждены ранее и теперь становились очень полезными для «сценаристов» из ОПТУ, которые по своему усмотрению могли манипулировать их показаниями, используя против тех, кому было только предъявлено обвинение. Затем в ходе процесса обвиняемые признались, что в случае прихода к власти они намеревались сформировать контрреволюционное правительство. Его премьер-министром должен был бы стать П.А. Пальчинский (осужденный и расстрелянный еще до начала суда), министром внутренних дел – бывший русский промышленник П.П. Рябушинский, а министром иностранных дел – известный историк академик Е.А. Тарле. Однако правдивости этого спектакля был, к сожалению, нанесен удар: выяснилось (на Западе), что г-н Рябушинский умер в эмиграции до того, как якобы создавалась эта организация.

Для успеха представления требовалось, чтобы обвиняемые должным образом сыграли роли, уготованные им в этой политической драме. Понятно, что склонить их к даче таких показаний можно было двумя способами. С одной стороны, им обещали мягкое и уважительное обращение при условии полного сотрудничества. С другой – в случае отказа им грозили тяжелыми последствиями как для них самих, так и для членов их семей. Причем к словесным угрозам нередко добавлялось физическое давление. В ответ на якобы всенародное требование, прозвучавшее на проходивших по всей стране организованных коммунистами митингах, суд вынес всем обвиняемым смертные приговоры, которые, правда, сразу же были отменены указом правительства. Наиболее активным подсудимым на этом процессе был профессор Л. Рамзин. Он не только признал свою вину, но обвинил еще и других. По окончании суда его поместили в особую тюрьму, где он занимался созданием нового парового котла и откуда его потом выпустили. Когда Рамзин встретился на свободе с одним из бывших подсудимых на этом процессе, инженером Лурье, тот отказался с ним разговаривать из-за того, что Рамзин на суде дал против него ложные показания. Рамзин разрыдался и сказал, что на себя он наговорил больше, чем на других, и что такие показания заставляло его давать ОГПУ¹⁷

Подобно Шахтинскому делу, процесс над Промпартией послужил нескольким политическим целям Сталина. Во-первых, процесс способствовал созданию атмосферы террора, когда стало возможным оказывать давление на техническую интеллигенцию, заставляя ее таким образом принять участие в проведении индустриализации. Во-вторых, процесс дал повод убрать из всех хозяйственных органов управленцев – сторонников «правых» и насадить там сталинистов. В-третьих, процесс раскрыл якобы существующий заговор капиталистического мира с целью свержения советской власти, что давало Сталину возможность утверждать: капиталистическое окружение не просто «географический» факт. Тем самым снова возрождалось представление о военной угрозе,

40?

которая служила как бы фоном для мобилизации миллионов советских людей на самоотверженный труд по созиданию могущества государства.

То, что Рамзин во время заключения занимался своей обычной работой, не являлось единичным случаем. Суды над так называемыми вредителями сопровождались негласными арестами технических специалистов. Эти аресты стали следствием заявления, сделанного Сталиным на XVI съезде партии, о том, что вредительская деятельность раскрыта «во всех отраслях нашей промышленности»¹⁸. В действительности же, массовые аресты инженеров осуществлялись для того, чтобы с помощью террора подхлестнуть производительность труда. Негласный советский корреспондент выходившей в Берлине меньшевистской газеты «Социалистический вестник» писал в апреле 1931 г., что из 35 тыс. имеющихся в стране инженеров в заключении находится 7 тыс. В тюрьмах, где размещались инженеры, ОГЛУ организовывало специальные «технические бюро». Сначала они были созданы в Москве и Харькове, а потом появились и в других городах¹⁹. Настанет время, и Александр Солженицын, основываясь на собственном опыте, опишет одно из таких заведений в романе «В круге первом».

Во вредительстве, однако, обвиняли не только одних инженеров. По свидетельству одной из газетных статей той поры, вся советская наука пропитана научно-теоретическим вредительством. Так, в экономической науке имеются вредительские теории таких плановиков, как Б. Базаров и Н. Кондратьев (их проекты не предусматривали ничего похожего на героические сталинские темпы индустриализации). Вредительство в широких масштабах обнаруживали в лесоводстве, микробиологии, горном деле, мелиорации, технике высоких напряжений, даже ихтиологии. Представители последней из вышеназванных наук доказывали, что по причине естественных законов воспроизводства пятилетний план совершенно не годится для рыб. По мнению автора статьи, такая позиция ученых-ихтиологов может указывать только на то, что СССР ничем не отличается от капиталистических стран (получалось, что советская рыба должна размножаться быстрее рыбы капиталистической). Далее автор статьи обрушивался на журнал «Охрана природы» за попытку утаить «вредительские поползновения» под видом выступления против того, чтобы в гигантских советских хозяйствах распахивались большие пространства земли, частично покрытые лесом. Согласно этому же автору, другая статья вредительского характера в том же журнале выражает сожаление по поводу быстрого исчезновения первозданного вида Ямской степи и отождествляет, таким образом, охрану природы с охраной от социализма²⁰.

«Культурная революция»

Шахтинское дело послужило толчком для событий 1928-1931 гг., которые вошли в историю как «культурная революция». Она означала серию атак на «культурном фронте». Объектом атак «культурной армии» стала неграмотность. В государственных учреждениях имели место «социальные чистки», призванные выявить и уволить сотрудников непролетарского происхождения. Целью подобных чисток в сфере высшего образования было избавление от «социально чуждых» элементов среди студентов. Профессорский состав, подобно инженерам, попавшим в категорию «буржуазных специалистов», подвергался преследованиям, имевшим нередко плачевный исход.

В ходе кампании за «пролетарское продвижение» множество коммунистов и беспартийных рабочего происхождения попали в высшие учебные заведения. При этом, надо отметить, вся система высшего образования стала ориентироваться на потребности индустриализации. Хотя движение за «пролетаризацию» пользовалось поддержкой снизу, со стороны тех, кого партийные и профсоюзные органы мобилизовывали на учебу в вузы, оно тем не менее оставалось одним из проявлений реформаторства сверху. Сталин дал свое одобрение этой тенденции, выступая в июне 1931г. перед собранием представителей промышленности. Он заявил, что рабочий класс «должен создать для себя свою собственную производительно-техническую интеллигенцию», а потом добавил: «Ни одному правящему классу не удалось обойтись без своей собственной интеллигенции»²'. По-видимому, Сталин намеревался создать новую элиту, или субэлиту («интеллигенцию»), состоящую из образованных людей, преданных его режиму и способных найти свое место в становившемся все более индустриализированном хозяйстве.

Результаты оказались впечатляющими. За пятилетку численность промышленных рабочих выросла на 3 млн человек. Соответственно, все шире распахивались двери высших учебных заведений. При приеме преимущество предоставлялось лицам пролетарского происхождения. С 1927/28 уч. г. по 1932/33 уч. г. количество принятых в вузы возросло со 1б0 тыс. человек до 470 тыс., т. е. в три раза. При этом доля студентов пролетарского происхождения увеличилась с 1/4 до 1 /2. Поступало в вузы и много молодых людей с неполным средним образованием, однако имевших не менее пятилетнего рабочего стажа. В качестве примера мы можем привести будущего советского руководителя Л. Брежнева. В 24 года, имея стаж рабочего, он поступил в металлургический институт в своем родном городе Днепродзержинске²².

«Культурная революция» 1928-1931 гг., охватившая все сферы культуры – искусство, образование, науку, технику, – соответствовала головокружительным темпам индустриализации и коллективизации. Ее можно назвать «культурной пятилеткой». Она проходила под лозунгом разрушения авторитета «старой интеллигенции». В этом отношении показательными являются события, происходившие в исторической науке.

На сем поприще знамя «культурной революции» развернули М.Н. Покровский и его ученики. Огонь был открыт по еще активно работающим историкам старой закалки и их последователям. Все они получили ярлык «классовых врагов на историческом фронте». Главными мишенями сторонников Покровского стали профессора С.Ф. Платонов и Е.В. Тарле. Оба работали в Ленинграде, где и подверглись нападкам в ходе одной из академических «чисток», проводимой под эгидой общества историков-марксистов. Платонов был предан поруганию за то, что якобы пытался в своей книге «Петр Великий» «превозносить идею монархии, изображая “великого царя” как вождя народа»²³. Также ему ставилась в вину его небольшая работа, посвященная Ивану Грозному. В ней историк называл царя Ивана тираном и даже описывал, с каким удовольствием наблюдал тот за муками истязаемых по его повелению людей. Лишь однажды за всю свою жизнь, писал Платонов, Иван испытал чувство раскаяния и сожаления – после убийства собственного сына. Однако в то же время Иван Грозный, согласно Платонову, был выдающимся царем-преобразователем, создавшим в лице опричнины средство борьбы с земельной аристократией. «Как ни суди о личном поведении Грозного, – писал историк, – он останется как государственный деятель и политик крупною величиной»²⁴.

В результате на Платонова наклеили ярлык «монархиста» и «националиста». Его обвинили в принадлежности к действовавшему в исторической науке «контрреволюционному вредительскому центру» и выслали в Самару. Тарле же, проходивший по делу Промпартии, оказался в тюрьме. Не умри Платонов в Самаре (1933), он дожил бы до тех времен, когда, подобно Тарле, удостоился бы в сталинской России больших почестей. Написанная еще до революции работа Платонова «Очерки по истории смуты в Московском государстве XVI-XVII вв.», в которой прослеживается благосклонное отношение к опричнине, в 1937 г. была переиздана тиражом 10 тыс. экземпляров. В предисловии к работе с уважением говорилось о личности покойного автора. Как раз к этому времени не без участия самого Сталина Иван Грозный и Петр Великий были признаны народными царями.

В 1928-1931 гг. Сталиным была дана «зеленая улица» воинствующему сдвигу влево в различных сферах культуры. Так, в своей заключительной речи на XVI съезде ВКП(б) он говорил о том, что «мы уже вступили в период социализма»²⁵. Когда с таким пафосом выступил руководитель страны, неудивительно, что левацки настроенные члены партии, которых было немало в те годы, восприняли это заявление как начало исполнения пророчеств марксистского учения.

Основатели марксизма предполагали, что при коммунизме общество не будет испытывать потребности в государстве, ибо, по их мнению, государство является инструментом классового господства, а с наступлением коммунизма классовое деление общества исчезнет. Более того, в прежней форме не сохранится ни один из таких общественных институтов, как семья и школа. В книге «Государство и революция» Ленин дал большевистское толкование пророчеству Маркса-Энгельса об «отмирании» государства в коммунистическом обществе. Согласно его точке зрения, этот процесс начнется в первой (социалистической) фазе коммунистической формации и завершится в ее высшей фазе – когда уже больше не будет необходимости в государстве – «коммуне», ибо к тому времени люди постепенно привыкнут к соблюдению элементарных правил общежития «без насилия, без принуждения, без подчинения, без особого аппарата для принуждения, который называется государством»²⁶.

И вот теперь, в период «культурной революции», такие ведущие официальные теоретики партии, как Е.Б. Пашуканис, П.И. Стучка и Н.В. Крыленко, имевшие старую большевистскую закваску, всячески стремились помочь отмиранию юридических институтов нэпа – как институтов переходного от капитализма к социализму периода, – для того чтобы, по их выражению, расчистить дорогу «экономическому закону». Судебная система постепенно должна будет свертываться, по мере того как большую часть ее функций возьмут на себя «товарищеские суды». Из одного советского журнала мы узнаем, как некоторые ученые того времени заявляли, что «нет никаких оснований погружаться в изучение государства, ведь оно... отмирает в эпоху диктатуры пролетариата»²⁷. Некто В.Н. Шульгин, придерживавшийся радикальных взглядов относительно системы образования, поддерживал идею «отмирания школы» и выступал за создание новых форм обучения, сочетавших общественную деятельность и производство²⁸. А такие ученые-фантасты, как Л.М. Сабсович, предсказывали, что скоро вместо крупных городов появится сеть новых промышленных поселков, связанных между собой приводимым в движение электричеством общественным транспортом. Это превратило бы Советскую Россию в федерацию маленьких городков и означало бы «отмирание централизованного государства при коммунизме». Некоторые из подобных идей оказали влияние на планирование более чем шестидесяти промышленных городов, заложенных в годы пятилетки²⁹.

Сталин до поры до времени снисходительно относился к такого рода идеям, потому что они служили его намерениям мобилизовать все силы на осуществление гигантского преобразовательного рывка. Однако основополагающие идеи «леваков» в области культуры шли вразрез с принципами его национального русского большивизма. Так, в то самое время, когда общество историков-марксистов осудило Платонова за благосклонное отношение к личности Петра Великого, сам Сталин всячески поощрял положительный образ Петра в творчестве Алексея Толстого. Таким образом, пока официальные теоретики обсуждали проблему «отмирания государства», мысль вождя работала в совершенно противоположном направлении.

Их намерения расходились с его намерениями, ведь для Сталина, который был прежде всего национал-русским большевиком, построение социализма отождествлялось со строительством государства. Лучше всего он выразил это в своем выступлении в 1930 г. на XVI съезде ВКП(б):

«Мы за отмирание государства. И мы вместе с тем стоим за усиление диктатуры пролетариата, представляющей самую мощную и самую могучую власть из всех существующих до сих пор государственных властей. Высшее развитие государственной власти в целях подготовки условий для отмирания государственной власти – вот марксистская формула. Это “противоречиво”? Да, “противоречиво”. Но противоречие это жизненное, и оно целиком отражает Марксову диалектику»³⁰. Это не было ни мыслью Маркса, ни мыслью Ленина. Это была диалектика строителя Советского Российского государства, предвещавшая скорое наступление того времени, когда провозглашение самой идеи «отмирания государства» будет рассматриваться как преступление.

Имелись и иные глубокие расхождения между Сталиным и «леваками» в области культуры, хотя, преследуя собственные цели, он временно отпустил поводья. Сталин искренне ратовал за создание новой элиты через привлечение к техническому образованию тысяч и тысяч рабочих. Но у него совершенно не было желания и дальше мстить «буржуазным» спецам. Политика «спецеедс-тва» уже сделала свое дело. Поэтому в той же речи в июне 1931 г., в которой он заявил о том, что рабочий класс должен создать собственную техническую интеллигенцию, он также осудил «спецеедство» как «вредное и позорное явление». Сталин провозгласил новую политику заботливого отношения к старой интеллигенции, среди которой, по его словам, «активных вредителей осталось небольшое количество»³¹.

Идеология сторонников «левизны» в культуре имела классовую направленность. Они выступали за «пролетарскую гегемонию» и за формирование такой культуры, которая была бы пролетарской по своему духу и содержанию. В частности, подобной точки зрения придерживалась Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), занимавшая в годы первой пятилетки господствующее положение в литературной жизни страны. Во главе ее стоял энергичный доктринер, литературный критик Леопольд Авербах. Если в условиях нэпа, в обстановке относительной терпимости, РАПП с трудом мог сосуществовать рядом с иными литературными объединениями, то теперь у него появилась возможность отстаивать свою «леваческую» линию как единственную, имеющую право на существование. Под лозунгом «Союзник или враг» он обрушился на деятельность беспартийных писателей, известных под названием «попутчики», среди которых были Борис Пильняк и Алексей Толстой. Руководители РАППа стремились мобилизовать литературу на осуществление задач пятилетнего плана, однако желали выполнить эту миссию в соответствии со своим собственным «диалектико-материалистическим методом», предписывавшим писателю изображать «живого человека» со всеми его внутренними конфликтами, в вечной борьбе между добром и злом. Таким образом, они выступали за некоторую автономию пролетарской литературы и чувствовали себя стесненными директивами политкомиссаров. Одна из таких директив была выпущена в 1931 г. заместителем Сталина Л. Кагановичем. В ней содержался призыв на «литературный Магнитострой», означавший требование создавать такие произведения, которые прославляли бы стройки пятилетки вроде Магнитогорска и выводили бы в чисто дидактических целях положительных во всех отношениях героев, противопоставляя им героев отрицательных, изображенных исключительно в черных красках. Впоследствии для создания произведений такого рода будут выработаны специальные каноны «соцреализма»³².

Сталин какое-то время использовал РАПП, поскольку его члены участвовали в общем наступлении на «правый уклон» в 1928-1929 гг. и помогали мобилизовать литературу на службу задачам пятилетнего плана. Однако он не испытывал никакой симпатии к ее леваческой направленности. В частном письме, направленном 2 февраля 1929 г. драматургу В.В. Биль-Белоцерковскому, подвергшемуся нападкам со стороны РАППа и попросившему помощи у Сталина, генсек отверг как совершенно беспочвенную саму идею применения к литературе, искусству и драматургии понятий «левый» и «правый». Было бы лучше, писал он, использовать такие понятия, как «советский – антисоветский» или «революционный – контрреволюционный». Затем Сталин с похвалой отозвался о далеко не пролетарском писателе Михаиле Булгакове, дав высокую оценку его пьесе «Дни Турбиных». Он расценил ее как «демонстрацию всесокрушающей силы большевизма»³³.

Левацкие замашки РАППа и идея «пролетарской гегемонии» в литературе расходились с принципами сталинского русско-национального большевизма. В 1931 г. Лев Мехлис, помощник Сталина и член редколлегии газеты «Правда», опубликовал гневную статью, в которой «громил» РАПП за восторженное отношение к пролетарскому поэту Демьяну Бедному. Мехлис заявлял, что его фельетон «Слезай с печки» (незадолго до этого подвергшийся критике самого Сталина) представляет собой грубый выпад против русского народа³⁴. Далее, согласно статье молодого философа, протеже Сталина, Павла Юдина, другим недостатком РАППа является отстаиваемая этой организацией идея, будто цель происходящей «культурной революции» – создать «пролетарскую культуру» в качестве необходимого этапа на пути к культуре социалистической, которая появится лишь после того, как будет построен полный социализм. «Тов. Сталин, – подчеркивает Юдин, – определяет пролетарскую культуру в переходный период как социалистическую по своему содержанию»³⁵. Сточки зрения Сталина, «социалистическая культура» уже появляется, причем ее составляющей становятся некоторые отдельные элементы национальной культуры прошлого.

В 1931 г. в Советскую Россию окончательно возвратился Максим Горький. Сталин всячески превозносил его как ведущую фигуру в советской литературе. Теперь наступила пора для перестройки в мире литературы и искусства. Двадцать третьего апреля ЦК ВКП(б) в соответствии с личным распоряжением Сталина издал постановление о роспуске РАППа и подобных ему пролетарских объединений. С этого времени само выражение «пролетарская культура» начинает выходить из употребления³⁶. В документе предусматривалось создание единой литературной организации – Союза писателей СССР, целью которого должно было стать объединение всех писателей, поддерживающих советскую власть и желающих участвовать в социалистическом строительстве. Двери новоявленной организации были распахнуты также и для непролетарских и беспартийных писателей (к их числу принадлежал и сам М. Горький). Тем не менее намерение дальнейшей политизации литературы проявилось в назначении секретарем Союза писателей сталинского прислужника А.С. Щербакова и в закреплении в Уставе СП «социалистического реализма» как метода, обязательного для всех советских писателей.