Текст книги "Сталин. История и личность"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 87 (всего у книги 95 страниц)

А что можно сказать о том, что советское общество с его огромным централизованным государственным аппаратом, с его стратификацией, системой привилегий для элиты, с массами, живущими в условиях, колеблющихся между бедностью и скромным достатком, и есть общество социалистическое? Появились сомневающиеся. Один из них – в 1936 г. ему было 26 лет и он учился в техническом институте – позже, уже в эмиграции, вспоминал, как, «подобно большинству», он был удивлен и шокирован, когда в докладе о новой Конституции Сталин провозгласил, что социализм в основном уже построен, ибо этот молодой человек связывал социализм с изобилием и свободой³⁵. Неизвестно, разделяло ли большинство его мнение. Многие были попросту безразличны к идеологии. Однако среди молодежи были и активисты, сохранявшие каким-то образом идеологическую преданность режиму, с энтузиазмом относившиеся к социализму.

К числу последних принадлежит родившаяся в 1918 г. Раиса Орлова. К моменту завершения в 1933 г. первой пятилетки она наизусть знала детскую «считалку»: «Пятьсот восемнадцать и тысяча сорок» (518 возведенных по пятилетнему плану заводов и 1040 созданных машинно-тракторных станций). Коммунизм сталинского толка стал для Орловой «второй религией» до такой степени, что в 1936 г., будучи студенткой и комсомольской активисткой в Московском институте философии, литературы и истории, она «восхищалась» ясностью «Краткого курса», который, как она говорила, был «предназначен для масс»³⁶. Другим, искренне верившим, был Лев Копелев, за которого Орлова впоследствии вышла замуж. В возрасте 21 года, он участвовал в проведении коллективизации на Украине и верил Сталину, что борьба против кулачества – это борьба за социализм. Копелев принял на веру официальное заявление, что в убийстве Кирова повинны бывшие оппозиционеры-зиновьевцы, и считал, что «необходим террор»³⁷ Они и подобные им правоверные молодые люди пока что не нуждались в масках. Но сколько было таких – мы не знаем.

Если отбросить в сторону идеализм, то мощным побудителем для присоединения к сталинскому сообществу правоверных были карьерные соображения.

Историк Юрий Борисов обнаружил архивный документ, из которого следует, что только в партийном аппарате к началу 1938 г. появилось 100 тыс. вакантных мест³⁸. Авторитетный исследователь репрессий в вооруженных силах утверждает, что таким образом Сталин «добился прямо-таки религиозного обожания всех обязанных ему»³⁹ Это же, несомненно, можно сказать и о многих выдвиженцах – директорах заводов, их заместителях, главных инженерах и их коллегах в государственных организациях. Они могли видеть в Сталине своего благодетеля и гордиться системой, в которой им удалось преуспеть. Вполне вероятно, что в своем большинстве подобные люди не нуждались в чем-то большем, чем упрощенно-схематичный марксизм, которому учил «Краткий курс». У них не было оснований сомневаться в том, что система, в которой они живут, действительно социалистическая. Социализм – это форма общества, при которой всем руководит бюрократическое, централизованное государство, а люди, стоящие у власти (в том числе и они, и их семьи), обладают правом на обслуживание в спецмагазинах, спецстоловых, спецбольницах и спецсанаториях. Поскольку в своем большинстве эти люди происходили из рабочих и крестьянских семей, они вполне могли считать Россию конца 30-х годов, как это официально утверждалось, рабоче-крестьянским государством, хотя они сами ни к одному из названных классов уже больше не принадлежали.

Наконец мы подходим к вопросу о том, как воспринимали террор современники. Верили ли они в виновность его жертв? Во многих случаях люди знали, что их исчезнувшие близкие были сторонниками Сталина, неукоснительно придерживавшимися партийной линии. И тем не менее это совсем не обязательно приводило их к мысли, что показательные процессы были разыграны, а грандиозный антисоветский заговор был политическим мифом. Они могли поверить тому, что заговор действительно был, но аресты их невиновных родственников и друзей как участников заговора были ошибкой. Они также могли поверить тому, что Сталин не знал о подобных нарушениях, и пытаться обратиться к нему через голову НКВД, посылая отчаянные письма. В старой русской пословице «Бог высоко, а царь далеко» нашла выражение монархическая убежденность, что в страданиях народа повинен не царь, а министры. Поскольку при Сталине возродились многие элементы царской политической культуры, едва ли приходится удивляться возрождению подобного образа мышления.

Но россказням о контрреволюционном заговоре верили не все. Когда Виктора Левина, в конце 30-х годов студента Московского университета, годы спустя спросили, всегда ли он верил в это, он ответил: «Ни одной минуты». Не верили в это ни его отец, ни брат. На вопрос же о том, что, по их мнению, стояло за арестами и процессами, профессор Левин сказал, что они объясняли события политическим конфликтом в недрах режима и, как результат этого, сведением политических счетов⁴⁰. Так считали не одни они. Бэк и Годин полагают, что в целом обвинениям, выдвинутым на собраниях против лиц, находившихся на более низких ступенях политической лестницы, не верили. «Но большинство советских граждан верило, что аресты чем-то обоснованы, пусть хотя бы неосторожным, но тем не менее вредным высказыванием или знакомством с людьми по-настоящему виновными»⁴¹.

Чем это объяснить? Показательные процессы с звучавшими на них искусно сфальсифицированными признаниями тяжкой вины, публичные собрания и развязанная прессой кампания против врагов народа – всего лишь часть ответа. Еще одним, по мнению автора, обязательным фактором является непонимание причин, предопределивших террор. Даже люди, искушенные в политике, не могли разобраться в истинном положении дел, так как они не знали о роли Сталина, об испытываемой им потребности переписать историю под сценарий своей жизни, и что отсюда проистекает связь между репрессиями и формированием новой элиты. Поэтому они были склонны думать, что по крайней мере некоторые из объявленных врагами людей были действительно виновны в серьезных преступлениях, ибо невероятно, что по всей стране людей арестовывают без каких-либо на то оснований.

Такой ход рассуждений помогает объяснить, почему в период террора многие люди не боялись за собственную судьбу: они знали, что они ни в чем не виноваты, и это порождало в них чувство защищенности от ареста⁴². Если бы только граждане в своей массе знали, что якобы имевший место заговор был сфабрикован и что никаких врагов народа – за исключением Сталина и тех, кто помогал ему в организации террора, – не существовало, то всем им пришлось бы жить в постоянном смертельном страхе за себя и свои семьи.

Однако после ареста огромное число людей обнаружило, что их чувство безопасности, основанное на своей невиновности, не оправдало себя. Они «обнаружили» с помощью следователей-истязателей, что в отношении их, как это они полагали сначала, никакой «ошибки» допущено не было и что единственный путь избежать пыток – это подписать сфабрикованные признания своей вины.

Подводя итоги всему сказанному, можно отметить, что Сталин совершил переворот в мировоззрении с большим успехом, но катастрофической ценой, заплаченной за него обществом, экономикой, культурой, военным потенциалом и общим благосостоянием. Он превратил себя в культовую личность без пороков, а все осужденные вошли в историю как враги народа. Уникальный сталинский вариант марксизма стал официальной догмой. Это же относится и к представлению Сталина об истинно социалистическом характере системы, сформированной в ходе его революции сверху.

Среди западных политиков бытует мнение, что психопатологические политические лидеры в конце концов оступаются и терпят поражение⁴³. Сталин являлся исключением из этого правила. Он неоднократно просчитывался, но это не влекло за собой поражения. В проигрыше оказались партия, государе-тво и общество. В этом трагическом случае лидеру удалось чудовищной ценой навязать обществу свой искаженный взгляд на мир, свою систему убеждений. Несчастье обрушилось не на Сталина, а на страну.

Двуединый процесс репрессий и выдвижений сделал свое дело, но с одним, по-видимому, непредвиденным результатом. Осуществив внешне успешную попытку сформировать общество верноподданных, Сталин получил общество конформистов. На людях все носили маску конформизма, но Сталин не мог не знать, что многие относятся к нему критически или же в глубине души ненавидят его. Короче, некоторые были двуличны, но распознать их было трудно. В результате в глазах этого искоренителя двурушничества буквально каждый советский гражданин – и особенно все занимавшие высокие посты – были потенциальными двурушниками. И в то время как заговорщики-двурушники были в 20-е годы в значительной мере плодом сталинского воображения, в конце 30-х годов не вступавшие в заговоры двурушники были не такой уж редкостью. Парадоксально, но Сталин сам выпестовал то самое явление, которое так терзало его. И до конца своей жизни он время от времени уступал своему желанию срывать маски с лиц, подозреваемых в двурушничестве.

Примечания

•Р'

¹ Сходную интерпретацию предлагает Р. Медведев (МеЫйеЫее Коу А. Ьег Н^югу^Рде,, Р. 308).

² XVIII съезд ВКП(б). 10-21 марта 1939 г. М., 1939. С. 30.

³ Там же. С. 37.

⁴ См.: Мооге В.рг. Теггог апс1 Рго§геь5 оГЫ55К:5оте 5оигсеь оГ СЬап^е апс1 $!аЫ1ду т 1Ье 5оУче! Оюгагог-$Ыр. СатЬгкЗде, Мазз., 1954. Р. 77-,РИ2ра1пск5Ь. ТЬе Киззшп Кеуо1ипоп. ОхГогф 1982. Р. 59.

⁵ВайезКЕ. ТесЬпо1оду ап<3 $оое(у ипЦег Ьепт ап<3 $1айп. Рппсесоп, 1978. Р. 394-398. Бейле ссылается на воспоминания ГА. Озерова «Туполевская шарага», изданные во Франкфурте в 1971 г. О Яковлеве и его карьере см.: Вайе! К. ТесЬпо1ояу„ V 40Ъ-40^-ЯковлевА.С. Цель жизни. М., 1968.

⁶5со(1]. ВеЫпс11Ье Цга1з. СатЬгкЗве, Мазз., 1942. Р. 196.0 том, как чистка тормозила научно-технический прогресс в СССР, в частности о прекращении программы исследований в области радиолокации, см. Вайе! К, Тес1тпо1о8у... Р. 420-421.

⁷Трифонов Ю. Отблеск костра. М., 1966. С. 188-190.

⁸Вайез КЕ ТесЬпо1ору... Р 394-395. Бейле ссылается на статью Алксниса в «Индустрии» (18 августа 1937 г.) и показывает, что, даже работая в конструкторском бюро в условиях заключения, Туполев сам искал возможности отказаться от разработки гигантских самолетов, которые он прежде конструировал.

⁹ XVIII съезд ВКП(б)... С. 195,ВайезКЕ. Тес1то1ову... Р 399-401. В своей неопубликованной книге Трифонов критиковал взгляды итальянского генерала.

¹⁰ «Военно-исторический журнал», 1964, № 12. С. 11.

¹¹ Политический словарь / Ред. Г. Александров, В. Фальянов, Н. Рубинштейн. М., 1940, С. 285-286.

¹² «Большевик». Январь 1946 г. № 1. С. 52. По словам Хрущева (КЬгизЬсЬеу КететЬегз. Р 607), просматривая гранки своей «Краткой биографии», которая должна была выйти в 1947 г., Сталин вставил абзац, в котором говорилось, что в 1938 г в свет вышел «Краткий курс истории ВКП(б)», «написанный товарищем Сталиным и одобренный комиссией Центрального Комитета».

¹³Маслов Н. «Краткий курс истории ВКП(б)» – энциклопедия культа личности Сталина // Суровая драма народа. Ученые и публицисты о природе сталинизма. М., 1989 С. 337-340, 345 Сталинское письмо появилось в «Правде» 6 мая 1937 г. под заголовком «Об учебнике истории партии – письмо разработчикам учебника истории Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков)».

¹⁴ Там же. С. 340-345. ^;– '^4; <•*

¹⁵ «Правда». 23 апреля 1920 г. :|Ц.>4

^1Й История Коммунистической партии Соиетского Союза (большевиков). Краткий курс. М., 1945– С. 73. (Далее – Краткий курс.)

¹⁷ Там же. С. 228.

¹⁸ Там же. С. 2 31.

'9 Там же. С. 291-292.

²⁰ Чтобы кульминационным моментом стали декабрьские выборы 1937 г., в «Кратком курсе» мартовский (1938 г.) процесс по делу Бухарина-Рыкова представлен как бы имевшим место в 1937 г.

²¹ «Правда». 29 марта 1937 г.

²² Сходную интерпретацию см. уА. Вайсберга (Шег^Ьег^А. ТЪе Асси5ес1. Бопбоп, 1951). Вайсберг, однако, ие считает процесс выдвижения на более высокие посты оборотной стороной медали.

²³ А.И. Солженицын (Архипелаг ГУЛАГ. II. Гл. 11) не видит сколько-нибудь существенных различий между теми, кто безоговорочно верил Сталину, и прочими «ортодоксальными коммунистами», называя тех и других «благонамеренными»; в результате получается несколько искаженная и вводящая в заблуждение картина.

²⁴Аллилуева С. Только один год. Нью-Йорк, 1969 Р. 319-320.

²⁵ Нагагб]о1т N. Ноизес1еап1п§ т5от|е( Багу//«Атепсап <()иаггег1уоп ГЬе5от1е111топ*. Арп1 1938. № I. Р. 12.

²⁶Пашуканис Е. Учение Ленина и Сталина о государстве и новый этап развития советского демократизма //«Правда». 22 февраля 1935 г.

²⁷Жогин Н.В. Об извращениях Вышинского в теории советского права и практике // «Советское государство и право». Март 1965 г. № 3. С. 26.

²⁸Вышинский А.Я. Вопросы теории государства и права. М., 1949– С. 84.

²⁹Ми^еп^це М. СЬгошс1ез оГХУаыеб Пгпе. Бопбоп, 1972.Р.244. ,1 ястт »'*

³⁰Жогин Н. Об извращениях Вышинского... С. 23-25, 27, 29.

³¹Палетика Н.П. Виденное и пережитое (из воспоминаний). Израиль, 1982. С. 408. Профессор По-летика эмигрировал в 1973 г. В конце 30-х годов, когда ему было немногим более 30 лет, он жил в Ленинграде.

³²Берг Раиса. Суховей. Воспоминания генетика. Нью-Йорк, 1983. С.43.

³³ Об этом я знаю от моей жены Евгении Константиновны Пестрецовой-Такер. Она была студенткой Московского полиграфического института в 1943-1946 гг.

³⁴ См. повесть А. Жигулина об одной такой группе и ее жестокой судьбе. «Черные камни» // «Знамя». Июль 1988 г. С. 10-75 и август 1988 г. С. 48-119.

³⁵ФедосеевА. Западня. Человек и социализм. Франкфурт-на-Майне, 1979. С. 52. цо .

³⁶оИоиаКаг$а. Мешо1Г5. МУ., 1983– Р. 40,57,65.

³⁷Копелев Л. И сотворил себе кумира. Анн Арбор, 1978. С. 319.

³⁸ Сталин – человек и символ//«Новое русское слово». 12июня 1987 г. В статье воспроизводится дискуссия, состоявшаяся 13 апреля 1987 г. в московском ПДЛе. Обсуждалась лекция Борисова о Сталине.

³⁹Маховиков И. Уничтожение командных кадров Красной Армии // «СССР. Внутренние противоречия*. 1982 год. № 3. С. 220.

⁴⁰ Интервью в Институте Кеннана в Вашингтоне, состоявшееся в декабре 1983 г. Профессор Левин, видный советский лингвист, эмигрировал в конце 70-х годов.

⁴¹ВескР., СосИп 11^. Ки»51ап Риг§е... Р. 34.

⁴² Об этом пишет и А.И. Солженицын (Архипелаг ГУЛАГ I. Гл. I. С. 23): «Большинство коснеет в мерцающей надежде. Раз ты невиновен – то за что же могут тебя брать?»

⁴³Сеог§еА., Сеог§е]. ХУообгоу/ Х41,юп апб Со1опе1 Ноизе: А РегзопаШу Зшбу. Х.У, 19б4– Р 317.

■НК'

Культура по-сталински

II– ф– ут-*-

о.чг :ча,?ь

Властитель культуры

Мы уже видели Сталина утверждающим свой авторитет в философии в 1930 г., занимающимся в 1931-м историей партии, ревизующим школьные учебники истории, редактирующим пьесу Афиногенова «Ложь», инструктирующим исследователей Гражданской войны, переписывающим историю партии так, что именно он стал ее главным героем, заявляющим в качестве собственного тот вариант советского марксизма, который будет объявлен каноническим, и применяющим свои драматургические способности для постановки политических процессов в качестве театральных представлений.

Приведенный перечень постоянного вмешательства Сталина в сферу культуры отнюдь не полон. Он не только глубоко интересовался советской культурой: он радикальным образом преобразовал ее. Литература, театр, кинематография, музыка, живопись, архитектура, образование, наука – все несло на себе глубокий отпечаток его пристрастий и образа мышления.

В 30-е годы Сталин – инициатор культурной революции сверху. Различными путями он свел на нет то, что в 1928-1931 гг. именовалось «культурной революцией», в ходе которой партийные ревнители объявили себя поборниками пролетарского искусства и навязывали свои взгляды на литературу, музыку, искусство, образование, научные исследования. Пролеткульт Сталин поставил на службу революционного духа пятилетки. Ему были близки воинственность пролеткультовцев и их доктринерская нетерпимость. Но в ряде случаев эти пролеткультовцы не пользовались его симпатиями.

Во-первых, люди, претендовавшие на роль революционеров в культуре (типичными с этой точки зрения были Покровский в истории и Пашуканис в юридической науке), не являлись приспешниками Сталина. Хотя они считали себя сражающимися за строительство социализма в культурной сфере, эти деятели не были теми покорными слугами государства и Сталина, в которых нуждалась его собственная «культурная революция». У этих людей были идеи, уходящие корнями в ленинский марксизм, увязывавший приход социализма с отмиранием государства. Они были большевиками левого толка. Сталин же поощрял и привносил в советскую культуру праворадикальный большевизм, тяготеющий к идеям государственности и русского национализма.

Знаменосцем левого крыла в культурном движении выступала насчитывавшая Зтыс. членов Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), которая в 1928-1931 гг. доминировала в литературной жизни. В руководство РАПП входили секретарь ассоциации Леопольд Авербах (его сестра была замужем за Ягодой), писатель Киршон и критик Ермилов. Рапповцы проповедовали в литературе теорию «диалектического материализма», в соответствии с которой писатели должны изображать своих героев внутренне противоречивыми «живыми людьми», обладающими неким набором положительных и отрицательных качеств.

Подобный подход не импонировал Сталину. Согласно навязанному им чуть позже методу социалистического реализма, писателям надлежало рисовать персонажей своих произведений либо рыцарями без страха и упрека, либо отъявленными негодяями. Девиз РАППа («или союзник, или враг») исключал из рядов союзников «попутчиков». Однако ситуация изменилась после ликвидации РАППа. Теперь отсутствие партийного билета больше не препятствовало таким беспартийным писателям, как Борис Пастернак и сталинский любимец Алексей Толстой, вступить в Союз советских писателей и в аналогичные объединения, создаваемые в сфере искусства вслед за постановлением Центрального Комитета от 23 апреля 1923 г., провозгласившим роспуск РАППа и других ему подобных пролеткультовских организаций¹. Предвозвестником этой акции стал состоявшийся в 1929 г. обмен письмами между Сталиным и драматургом Владимиром Билль-Белоцерковским относительно Михаила Булгакова и его пьесы «Дни Турбиных». В 1925 г. Булгаков, сын киевского профессора богословия и врач по образованию, опубликовал роман «Белая гвардия», который сразу же переделал в названную выше пьесу. Действие разворачивается в заключительный период Гражданской войны в доме русской семьи, подобной булгаковской, принадлежащей к белому стану. В конце концов семья раскалывается на тех, кто решил эмигрировать, и тех, кто, движимый чувством патриотизма, предпочел остаться на родине и связать свою судьбу с большевистской Россией. «Дни Турбиных» – первая советская пьеса, поставленная основанным в 1898 г. К.С. Станиславским и В.И. Немировичем-Данченко Московским художественным театром. Сталину пьеса понравилась, и, как сообщают некоторые советские источники, он смотрел ее пятнадцать раз.

В 1928 г., в пору своего расцвета, РАПП резко раскритиковал пьесу Булгакова. Авербах и Киршон подвергли ее нападкам за то, что в ней с симпатией изображались белые офицеры, а некий левый писатель заклеймил ее за великорусский шовинизм. В том же 1928 г. Билль-Белоцерковский, хотя он и не входил в РАПП, в письме Сталину зашел так далеко, что предложил «Дни Турбиных» запретить. В своем запоздалом ответе (от 2 февраля 1929 г.) Сталин возразил Билль-Бело-церковскому, заметив, что эта пьеса есть «демонстрация всесокрушающей силы большевизма»². Тем не менее нажим РАППа оказался достаточно сильным для того, чтобы вынудить Художественный театр изъять пьесу из репертуара.

После этого Булгаков в письме Сталину поставил вопрос об отъезде за границу, поскольку у него не было возможности работать на родине. Восемнадцатого апреля 1930 г., т. е. через четыре дня после самоубийства Маяковского, Сталин ночью позвонил Булгакову по телефону (возможно, опасаясь волны самоубийств видных творческих деятелей) и, получив от писателя заверения, что он предпочитает остаться на родине, обеспечил Булгакову место помощника режиссера Художественного театра. Вслед за этим «Дни Турбиных» вновь появились на сцене⁵.

За два месяца до своего самоубийства затравленный РАППом Маяковский вынужден был вступить в ассоциацию. Но и после этого официальные охранители литературы не проявили к нему доброжелательства. В 1935 г. Лиля Брик в письме Сталину пожаловалась на бездушное отношение к ее усилиям создать в московской квартире Маяковского мемориальный музей поэта и способствовать изданию его произведений. На ее письмо Сталин наложил адресованную

Ежову резолюцию, поручив ему помочь Брик, поскольку «Маяковский был и остается лучшим и наиболее талантливым поэтом нашей, советской эпохи. Безразличие к его памяти и работам – преступление»⁴.

Несколько дней спустя «Правда» опубликовала хвалебную редакционную статью о Маяковском. В ней в благожелательном духе противопоставлялся его интерес к общественным делам эстетскому отношению к чистой поэзии. В статье указывалось, что Маяковский сумел преодолеть свой юношеский футуризм, и осуждались бюрократы, до сих пор не удосужившиеся создать музей-квартиру Маяковского и не прилагающие должных усилий для публикации его произведений. Статья завершалась высказыванием Сталина о Маяковском как «лучшем и наиболее талантливом» поэте. Рядом со статьей публиковался отрывок из стихотворения «Домой», написанного Маяковским в 1925 г.

Я хочу,

–О.'¹ 1г ¹ •

чтоб к штыку приравняли перо, он- -.отт; С чугуном чтоб

и с выделкой стали о работе стихов, от Политбюро,

щлр у чтобы делал

¹ . к* у1чо>Мя: доклады Сталин?.

Не уйди Маяковский из жизни по собственной воле, весьма вероятно, что, подобно другим светилам левой культуры первых советских лет, он пал бы жертвой сталинского террора. Но Маяковский вовремя скончался, а сталинская похвала канонизировала его. Был создан музей-квартира, воздвигнуты памятники. В память о Маяковском названы улицы, площади, пароходы, станция московского метрополитена. Его произведения изданы массовыми тиражами. Исследование творчества Маяковского стало целой научной индустрией, а на выпускных экзаменах в советских школах неизменно предлагалась тема «За что я люблю Маяковского».

И тем не менее вскоре после смерти поэта были сняты с репертуара пьесы «Клоп» и «Баня», написанные погружавшимся во все более глубокую депрессию Маяковским незадолго до самоубийства. Первая из них – сатира на коммунистическое будущее, в котором подобные поэту яркие личности выглядели бы чудаками. А вторая – безжалостная сатира на душивших поэта напыщенных бюрократов первых лет сталинской эры.

В личной переписке Сталин иногда отказывался признавать себя специалистом в области литературы. Но подобные заявления лицемерны, поскольку тут же он авторитетно высказывался по актуальным вопросам⁶. Более того, Сталин не подавлял собственные литературные поползновения. Сочинив в юности на родном ему грузинском языке несколько стихотворений, Сталин чувствовал себя в поэзии как в родной стихии. В самый разгар террора он нашел время для работы над переводом на русский язык написанной в XII в., восхищавшей его грузинской эпической поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре», повествующей о любви и славе. Переводчик поэмы Шалва Нуцубидзе был к 1937 г., как и большинство грузинской интеллигенции, арестован. Его друзьям удалось спасти уже завершенный перевод, и тот каким-то образом попал к Сталину. Ему понравилась точность перевода, и он приказал освободить Нуцубидзе, пригласил его на обед, обсудил с ним перевод и предложил некоторые улучшения. Пос-

ле этого «Витязь в тигровой шкуре» вышел в новом роскошном издании, в подготовке которого отчасти участвовал Сталин, хотя об этом не сообщалось⁷

В музыке вкусы Сталина – как и в других сферах искусства – стали законом. Он испытывал слабость к патриотическим русским операм XIX в., например к опере Глинки «Руслан и Людмила», постановка которой возобновилась в 1937 г. Но в основном это были вкусы непритязательного человека, предпочитавшего простые мелодии и популярные песни. Наряду с русскими народными песнями Сталин очень любил грузинскую «Сулико».

Он полагал, что на верный путь развития советской оперы вышел композитор Иван Дзержинский, написавший «Тихий Дон» по одноименному роману Шолохова. В основу оперы были положены песни донских казаков. Посетив в 1936 г. спектакль, Сталин и Молотов поздравили труппу с успехом и высказали некоторые предложения для улучшения постановки.

Через несколько дней Сталин присутствовал на другом оперном спектакле – «Леди Макбет Мценского уезда» на музыку 29-летнего композитора Дмитрия Шостаковича, уже завоевавшего к тому времени всемирную славу. «Леди Макбет» после премьеры в 1934 г. шла с неизменным успехом в Москве, Ленинграде, а также за рубежом. Сталин, однако, пришел в ярость, и в «Правде» появилась оскорбительная редакционная статья «Сумбур вместо музыки». В ней утверждалось, что какофоническая опера Шостаковича – это «левацкий сумбур вместо естественной, человеческой музыки». Она, дескать, может быть понята, по-видимому, лишь эстетствующими формалистами, лишенными элементарного вкуса. Подобное явно опасное «левацкое уродство», заявлялось в статье, уходит своими корнями в аналогичное левацкое уродство в живописи, поэзии, педагогике и науке⁸.

«Леди Макбет» была снята с репертуара. Для обсуждения феномена «сумбура» проводились собрания, и многие отвернулись от композитора. Хотя в 1937 г. Шостакович Пятой симфонией и вернул себе официальное расположение, он больше никогда не обращался к оперной музыке и чувство горечи осталось у него навсегда. А оскорбительные нападки на Шостаковича положили начало кампании против «формализма», распространившейся на все виды искусства. Что понималось под «формализмом» – так и осталось невыясненным. Правда, создавалось впечатление, что это был синоним всего, что можно было отнести к авангарду, к искусству современному, экспериментальному или левому. Истинная ценность произведения искусства определялась его народностью, доступностью для понимания непритязательными людьми, способностью приносить им радость.

На инициированных партией бесконечных собраниях осуждались формалистские ошибки, выслушивались покаянные признания деятелей искусства и обещания усилить народность. Пресса наносила удары по «какофонии» и «псевдореволюционному новаторству» в архитектуре, главным носителем которого назывался архитектор Константин Мельников; по «пачкунам» с их левацкими загибами, уродовавшим иллюстрации к детским книгам; по художникам, полагавшим, что их картины должны изображать не реальные предметы, а передавать внутреннее видение художника; по антинародному литературному формализму, будто бы игнорировавшему «пожелания» народа, стремящегося видеть себя, свою счастливую жизнь изображенными с той простотой, которая присуща произведениям Ленина и Сталина⁹.

Статья «Сумбур вместо музыки» прозвучала зловеще для «дергающихся ритмов джаза». Становилось все труднее выступать джазовому оркестру Александра Цфасмана, а также другим музыкантам, завоевавшим популярность в начале 30-х го-

й

дов. Упадок джаза был замаскирован созданием в 1938 г. Большого государственного джаз-оркестра СССР, который, однако, далеко не отвечал этому жанру. Но даже он испытал трудности, когда его новая солистка, красавица Нина Донская, певшая в джазовой манере, вызвала неудовольствие Сталина манерой своего исполнения во время выступления на одном из праздничных приемов для советской элиты в Кремле. В названии джаза было снято слово СССР, а Нину уволили из него¹⁰. Сталин, однако, не возражал против советской популярной музыки, если только элементы джаза не выходили в ней за дозволенные границы.

Сталин страстно любил кино и хорошо понимал, сколь сильно оно воздействует на зрителей, так же восторженно смотревших фильмы, как и тогдашняя публика на Западе. Именно Сталин, а не руководитель Комитета по кинематографии был «наркомом кино». У него был личный просмотровый зал, где ему демонстрировали новые фильмы прежде, чем выпустить на широкий экран. Так, для разрешения проката музыкальной комедии Григория Александрова «Веселые ребята», в которой всеми любимый актер и певец Леонид Утесов исполнял роль пастуха, ставшего дирижером джаз-оркестра, потребовалось личное благословение Сталина после специально проведенного для членов Политбюро предварительного просмотра фильма. Когда фильм закончился, присутствующие ждали реакции Сталина и с облегчением вздохнули при его словах: «Хорошо! Я будто месяц пробыл в отпуске»¹Г

«Веселые ребята» вышли на экран в декабре 1934 г., т. е. именно в том месяце, когда был убит Киров, и пользовались огромным успехом. Жизнерадостные мелодии фильма – некоторые из них были заимствованы у американских композиторов – помогли отвлечь внимание народа от событий, разворачивавшихся в пору тихого террора.

В 1936 г. в прокат был выпущен фильм Александрова «Цирк». В те годы многие распевали прозвучавшую в «Цирке» «Песню о Родине», начинавшуюся таю

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек,

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек.

Некоторые исполняемые Цфасманом и его оркестром джазовые мелодии перешли в фильм в качестве музыки покинутой героиней греховной расистской Америки. Но особенно любимой Сталиным музыкальной комедией была лента Александрова «Волга-Волга» (1938). Он смотрел ее так часто, что некоторые главные реплики ее героев знал наизусть. В этом фильме прозвучала еще одна ставшая затем всенародной «Песня о Волге». Так в 1938 г., когда репрессии в России достигли своего апогея, на страну обрушились радостные песни¹².

Угождая пожеланиям и вкусам диктатора, Александрову удавалось ладить с ним. Это же можно сказать и о Ромме, снявшем буквально под личным контролем Сталина фильм «Ленин в Октябре». Но первое место в этом ряду принадлежало Михаилу Чиаурели. Найденный Берией в Грузии, Чиаурели пользовался доверием Сталина, прославив его в лентах «Великая заря» и «Падение Берлина».

А тем временем такие мастера кинематографии, как Всеволод Пудовкин, Дзига Вертов, Александр Довженко, Сергей Эйзенштейн, переживали трудные времена. Пока они оставались самостоятельными постановщиками и режиссерами, они обнаруживали художественную индивидуальность, поскольку могли свободно экспериментировать и импровизировать. Именно тогда родились такие шедевры, как пионер документальной кинематографии «Киноглаз» Вертова (1924), бессмертный «Броненосец «Потемкин» Эйзенштейна (1926), «Конец Санкт-Петербурга» Пудовкина (1927), «Земля» Довженко (1930). Но к этому времени распространившаяся на культуру сталинская диктатура уже готовилась придавить их.